"Голубое поместье" - читать интересную книгу автора (Джонс Дженни)

45

Оказавшись в дверях, Бирн спросил:

— А вы были на той вечеринке, когда… — Он умолк. Просто потому, что самым непосредственным образом связывал себя с Френсисом… Неужели поэтому Саймон обязан отождествить себя во времени с ролью, которую сыграл Лайтоулер?

Это было написано на его лице. Так было всегда.

Саймон только сказал:

— Она была ветрена. И тогда и теперь. Она никогда не знала верности, истинной преданности.

Бирн знал, как бывает, когда холодеет кровь.

— О ком вы говорите? Что вы хотите сказать?

— Что? — Глаза Саймона на какое-то мгновение остекленели, словно он все еще находился в забытьи.

Бирн глубоко вздохнул.

— Вы говорите о Рут? Потому что если вы так думаете, то вы еще безумнее, чем вас считают. Или же вы никогда не понимали ее.

— Подобно вам. Вот что, вы никогда не знали ее. Неужели вы решили, что за неделю сумели познакомиться с Рут глубже, чем я?

— Она не ветрена. Я ставлю на это свою жизнь. — Слова эти не были бравадой. Целостность Рут оставалась одной из немногих констант в его жизни. Жена, ребенок, друг, дом, работа. Все сгинуло. Есть только Рут и Голубое поместье.

— Впрочем, это уже ничего не значит, — проговорил Саймон усталым голосом. — Она ведь все равно умрет? Так что какая разница? Она никогда не вышла бы за меня замуж. Кейт не моя дочь. И это не мой дом… В конце концов все заканчивается ничем.

— Ради бога, Саймон! — Бирн взглянул не него. — Что с вами случилось? Неужели то, что ей так плохо, ничего не говорит вам? Какая, к черту, разница, кто владеет этим домом?

— Почему я должен объяснять. — Словно все пережитые провалы в странные сцены лишили Саймона, как и Алисию, всякой хитрости и защиты. Он посмотрел на Бирна отчаянными темными глазами. — Вы тот человек, которого она любила. Здесь любят садовников, приятелей или героев войны. А для меня в ее жизни не было места.

— Но Рут живет с вами, она хотела, чтобы вы были здесь. — Нелепо говорить такие вещи. Бирн покачал головой, не веря себе. Какая разница? Он попытался снова. — Вы живете с ней в Голубом поместье, значит, это и ваш дом. Чего вы еще хотите?

— Мне нужно много. Дом не принадлежит мне! У меня нет власти, денег, ничего. Я старею, седею, впереди меня ничего не ждет, и мне ничего не принадлежит!

Мне тоже, подумал Бирн.

— Ну и что? — спросил он. — Мы все кончаем этим, рано или поздно. — Молчание. — А теперь давайте убираться отсюда. Я ненавижу этот дом.

Окна вокруг них душила зелень, и Бирн знал, что двери не откроются.

— Проклятый дом, — проговорил он. — Его следовало бы сжечь до основания.

— Хорошая идея.

Донеслась знакомая тягучая речь.

Питер Лайтоулер появился между деревянными колоннами, поддерживавшими площадку. Одна рука его держала канистру с бензином, другая — спички.

— Великие умы, — произнес он.

— Нет! Остановитесь! — Бирн проскочил мимо Саймона, устремившись вниз по лестнице. Реакция автоматическая и безрассудная, связанная с тем, что свидетельства следует сохранять — те свидетельства, которые записаны кровью, словами и памятью по всему дому.

Но прыгая по лестнице через три ступеньки, он ощутил, как нечто ухватило за его лодыжку, и Бирн упал, проваливаясь в смятение, переворачиваясь снова и снова, а окружающее кружило вокруг него.

И вновь он оказался во тьме — неизвестно где, — и пальцы его ощутили листья… ежевика обвивала ногу, спиной он ощущал прикосновение веток.

Судя по звуку, лес находился не так уж далеко от дороги. Бирн поежился. Сцен в лесу он страшился более всего остального. Память о боли пугала его. Он ненавидел это место. Шум и свет, как всегда, окружали поместье. Грохочущие машины возводили непроницаемую стену вокруг семьи, отрезая ее от реальности во всех переплетениях прошлых событий.

Но он не принадлежал к семейству. Опять провал, опять он брошен куда-то. И он позволил себе покинуть собственную личность, дал ей растаять. Им пользовались, его презирали, наглая семейка Рут пыталась навязать ему, Френсису, свое мнение.

Френсис поднимается с земли и обнаруживает, что смотрит с неверием на кузена Рут.

Они уже встречались. Когда Рут и Саймон возвратились с Эдинбургского фестиваля, он гостил в поместье день или два. Вскоре после того Рут порвала с Саймоном, возвратившись в Йорк на последний год. Тогда-то он и познакомился с ней.

На обоих, Саймоне и Френсисе, расклешенные джинсы. Френсис в тенниске, хлопковый костюм Саймона безупречен, пышные рукава вышиты шелком. Волосы, черные и блестящие, рассыпались по плечам. Вид мрачный, романтичный и очень красивый.

Раннее утро. Еще неяркое солнце смягчает очертания деревьев. Под ногами влажно — место здесь чуточку заболочено. Френсису все равно. Он поглощен яростью, так как перекрывший ему дорогу Саймон только что повалил его на землю.

Саймон говорит:

— Кончайте с этим, Френсис. Я не знаю, на что вы здесь надеетесь. Рут не хочет видеть вас. Она сама мне сказала.

— Она вот-вот должна родить моего ребенка! Она хочет видеть меня! У меня есть какие-то права!

— Я не согласен. Мимолетная интрига, студенческое увлечение, как вы прекрасно знаете. Рут возвратилась ко мне, чтобы родить своего ребенка дома.

— Я ее люблю, я обещал ей прийти!

— Она никогда не говорила о вас. И не нуждается в вас.

— Я нуждаюсь в ней!

— Ах, значит, так! Мечтаете пожить в поместье? Даже стать его хозяином? Так вот почему вы пытаетесь пробраться обходным путем сюда? Боитесь стать перед нами лицом к лицу.

— Меня подвезли до этого места и здесь короче всего пройти. — Он держится оборонительно. Почему этот проклятый тип всегда преследует его?

— И вы не получили диплом, не так ли? — говорит Саймон, словно это важно.

Френсис смотрит на кузена Рут без приязни.

— Это смешно. Я просто хочу повидать Рут. Она попросила меня приехать сюда, и я не слыхал никаких возражений. Если она хочет прервать наши отношения — а я ни на йоту не верю в это, — тогда пусть скажет мне сама.

— Это излишне. — Саймон извлекает конверт из нагрудного кармана. — Она велела мне передать вам это. — Он подает конверт.

Под мрачными деревьями Френсис вскрывает его. В его руки падают авиабилет и чек. К ним приложена короткая записка, почерк напоминает руку Рут.

Билет в Непал. Чек на 1000 фунтов. Записка невероятна.

Он не может поверить этому, и в ярости рвет билет, чек и записку, разбрасывая клочки по заросшей мхом земле.

— Я хочу видеть ее! — кричит он. — Я хочу услышать ее собственные слова!

— Зачем затевать разговор, который, без сомнения, расстроит вас обоих? — Шелковый голос Саймона источает заботу. — Рут сейчас переутомлена. Я не хочу, чтобы она напрягалась в таком состоянии.

— Ее состояние! Я не понимаю! Это мой ребенок! Почему меня прогоняют?

— Но Рут говорит, что это не ваш ребенок. — Сказано очень спокойно.

— Что?

— Что у нее был и другой. Вы понимаете?

— О, я знаю, кого вы имеете в виду. — Самые простые слова, но Френсис понимает, что лицо его источает ненависть. — Вы имеете в виду вашего отца? Доброго дядю Питера?

Саймон ничего не отвечает. Он наклоняется, чтобы поднять изорванные бумажки.

Френсис тянется, чтобы ухватить его, — в руках оказывается складка мягкого хлопка. Саймон отбивает его руку. Френсис видит, как он тяжело дышит.

— Так вот что кроется за семейными отношениями? Вы и ваш отец, оба преследуете ее? Боже мой, понять не могу, как Рут может мириться с этим!

— Нет, вы не понимаете. Уходите, Френсис, в вас здесь не нуждаются. Вы не имеете никакого отношения к нам.

— Но ребенок Рут — мой ребенок. Старичок попытался учинить насилие, когда она уже была беременна. Ей было плохо!

— Она была пьяна!

— Нет, это не так. Ребенок скоро появится на свет. Тогда и считайте! Это мой ребенок, я должен быть рядом с ним. И единственная причина, которая заставила ее не выдвигать обвинений против Лайтоулера, это чувство ложной верности вам! И каково это — знать, что ты сын насильника?

— Я устал от этого вздора, — спокойно говорит Саймон. — Ступайте отсюда, будьте хорошим парнем. Даже если ребенок ваш, Рут в вас не нуждается. Она отказалась от вас. Отнеситесь к этому с достоинством.

— Я не намереваюсь оставлять ее в этой проклятой семье! Я намереваюсь забрать ее отсюда!

— Едва ли.

— Пропустите меня! — Он пытается пройти мимо.

Саймон стоит на месте.

— Оставьте, Френсис. Вас здесь не хотят.

— С дороги! — Он отчаянно толкает Саймона в плечо, и тот отступает назад.

— Pour mieux sortie[55], — бормочет Саймон. Френсис пытается пройти. Он не сразу замечает, что в руках у Саймона нож. Наконец блеск стали привлекает его, и на мгновение он в удивлении застывает.

— Ради бога! Какой абсурд! Вы ведете себя словно в трагедии! — Ему хочется расхохотаться, настолько это смешно.

— Я знаю. — Саймон легко поводит плечами. — Но вы, по-моему, не понимаете, на какие решительные меры я готов пойти, чтобы преградить вам дорогу в поместье.

— Ох, да катитесь вы! — Внезапно пробившийся луч заходящего солнца осветил за деревьями изгородь вокруг поместья. Он ныряет мимо Саймона, через подлесок.

Но перед ним сразу оказывается трое людей — незнакомых и совершенно не симпатичных ему.

Инстинктивно он останавливается. Стоящий в центре мужчина делает шаг к нему… на щеке его длинный шрам, пыльная черная одежда старомодна.

В нем есть нечто мерзостное, отчего по телу Френсиса пошли мурашки. С ним ему не справиться.

Две женщины улыбаются Френсису из-за мужчины, и все их обличье, одежда и внешность, казалось бы, могли принести некоторое утешение. Длинные юбки, пестрая индийская набойка, черные бархатные жилеты с бахромой, дешевая бижутерия. Но зубы не вселяют доверия. Остроконечные, они отливают зеленью в тусклом свете.

— Ваши подружки? — говорит он Саймону.

— Уходите, Френсис. Вы нам не нужны здесь.

И вдруг его осенило, внезапно и четко: ну ладно, я уйду сейчас, но вернусь. Дождусь, пока Саймон уйдет, я буду следить за воротами и тогда войду… Зачем эта стычка? Она не поможет Рут. Я еще вернусь сюда…

И он поворачивает от поместья — прочь от Саймона и его странных друзей, — возвращаясь к дороге. Он идет быстро, понимая, что отступает, но ему все равно: он не в силах предстать перед этой тройкой. Он знает, что они сейчас позади него, наблюдают за ним. Возможно, они даже следуют за ним, но он предпочитает не оборачиваться. Не зная, кто они и что из себя представляют, он не имеет ни малейшего намерения встречаться с ними с глазу на глаз. Но он вернется. Он не оставит Рут на попечении этой публики.

Дорога гудит. Стоя на обочине, он поднимает большой палец. Пусть они думают, что он возвращается в Лондон. Он сойдет, проехав милю-другую, и вернется.

Заметив цистерну, он гадает, остановится ли водитель. Цистерны, случалось, подвозили его.

Но эта не замедляет хода. Водитель даже не смотрит на него. Водитель все думает, что зря, наверное, не заправился в Эппинге. То и дело посматривая на циферблат, он не видит, как из-за дерева выходит черноволосый мужчина. И не видит, как он толкает поднявшего руку юношу прямо под огромные двойные колеса цистерны.

Бирн охнул, когда невероятная тяжесть оставила его грудь. Гулко вздохнув, он вернулся на свое место, и мир обрел порядок, где было время, где люди и события составляли настоящее. Глаза его открылись, он лежал у ножки стола в холле поместья, над ним на лестнице замерли трое мужчин.

Саймон на самом верху перегибался над останками балюстрады. Лицо его сделалось призрачно бледным. Отец его, Питер Лайтоулер, стоял ниже, на лестнице, с канистрой бензина и спичками наготове.

У подножия лестницы третий мужчина привалился к стене. Его лицо теперь уже не было залито кровью, хотя линии вокруг рта оставались темно-красными. Но, посмотрев на Бирна с неким подобием удивления, он негромко осведомился:

— Приятно поспали?

Бирн заставил себя подняться на ноги. С левой рукой его что-то случилось. Должно быть, он повредил ее при падении. Но сейчас было не до себя. Бирн глядел только на Саймона.

— Вы убили Френсиса, — сказал он. — Это сделали вы. Вы толкнули его на дорогу и тем самым убили любовника Рут.

Саймон не ответил.

Бирн бросил взгляд на стол, где лежала Алисия. Часть его, еще не отошедшая от потрясения, ощущала сокрушительную тяжесть машины на своем теле. Тем не менее одно было ясно ему жуткой неизъяснимостью: сын подобен отцу, отец — сыну. Так передается склонность к убийству.

— Почему вы это сделали? — закричал он. — Почему вы решили убить его?

Саймон медленно направился вниз по лестнице. Он прикоснулся рукой ко лбу, словно смахивая пот.

— Я не мог довериться ей, понимаете, я не мог позволить кому-либо еще оказаться возле нее, потому что этим проклятым женщинам верить нельзя. Или вы способны на это?

Вопрос отнюдь не риторический… истинный. Бирн ответил:

— Вы ошибаетесь. Ошибаетесь! Конечно же, вы могли довериться Рут, конечно же, могли.

— Но как можно быть уверенным в этом? — проговорил Саймон, и Бирн вновь ощутил, что куда-то проваливается.

— О Боже… — Все теперь ускорялось: иллюзии, повторения прошлого одолевали его — уже непосильные, слишком мучительные, слишком странные. Бирн решительно шевельнул рукой, надеясь, что острая боль вернет ему рассудок, заставит воспротивиться ходу событий. Глаза старались глядеть на лестницу, он был уверен, что, сконцентрировавшись, сумеет не позволить прошлому вновь одолеть его.

Но этого было мало. Он мог считать себя ничтожеством — рецептором, игрушкой, которой отказали в ценности и целостности. Лестница растворилась перед ним, превращаясь в нечто другое; он заморгал, чтобы прочистить глаза и вновь подпал под чары.

На этот раз все было иначе: не было леса, не было дома, не было далекого прошлого.

Это была его собственная история — совсем недавняя и знакомая лишь ему самому. Потрясенный, он разом провалился в нее. Бирн знал, что на этот раз не испытает физической боли, но ожидавшая его сцена будет еще ужаснее.

Вот друг Дэвид берет утренние газеты с прилавка.

В лавке сумрачно и тихо. Ранний утренний свет делает окно грязным, но не проникает в глубины заведения газетчика. Джанет вышла во двор. Больше никого нет.

— Что-то ты рано поднялся, — говорит Бирн, с удивлением увидевший Дэвида на улице в такую рань. А потом он замечает на приятеле спортивный костюм и тапочки. — Бегаешь? Удовольствия ради?

Дэвид отвечает не сразу. Он вроде бы углубился в заголовки «Сан».

— Ну, все ясно, — произносит он наконец. — Приходится соблюдать некоторые стандарты.

Бирн усмехается в ответ.

— Репутации ради, так? — Их старая шутка по поводу физической подготовки, но Дэвид не улыбается.

— Что? Что ты хочешь сказать? — Нынешним утром до Дэвида все доходит на удивление медленно.

— Ничего. — Бирн приподнял бровь. — Понизилось содержание сахара в крови? Не зайдешь ли позавтракать?

Он не понимает причин рассеянности Дэвида, неопрятного и даже грязного на вид. Похоже, что он не спал. И, конечно, не брился.

— Нет, я не могу зайти… Мне надо еще вернуться назад.

Оставив несколько монет на прилавке, Бирн берет экземпляр «Индепендент» и следует за Дэвидом к двери.

Солнечный свет слепит. Поглядев вниз по склону, Бирн видит Кристен. Выйдя из дома, она направляется к машине. Пучок черных волос прыгает за ее спиной с каждым уверенным шагом, не считающимся с беременностью.

— Нет! — вдруг кричит Дэвид хриплым голосом. Звук разрывает утреннюю тишину. И, освещенный этим ярким солнечным светом, он срывается вниз, а Физекерли Бирн остается на ступеньках лавки — озадаченный происходящим.

Дэвид еще бежит, а Кристен открывает дверцу машины. Он кричит, размахивая руками:

— Крис! Нет! Подожди! Не надо…

Она стоит возле машины, потом машет ему, садится, вставляет ключ — и машина взрывается, мгновенно и неотвратимо, исчезая в огненном шаре. Разлетаются обломки, оставляя лишь шум, пламя и черный дым.

Частью рассудка Бирн осознает: Кристен! Но кое-что в нем отрицает первое потрясение.

Ум его покорился наваждению.

Он точно знает, что здесь случилось, — до последней детали.

Это сделал Дэвид. Он подложил бомбу, зная, что Бирн с утра отправится на машине в гарнизон. Дэвид рассчитывал, что он заведет машину и, включив детонатор, исчезнет в разлетевшемся облаке металла и огня.

Бирн поворачивается. Дэвид осел, привалившись к фонарному столбу возле дороги. Он неровно дергается у металлического столба, руки его раскрыты и висят как тряпки, словно они чужие на его теле.

Люди бегут. Один тащит огнетушитель. К счастью, за дымом ничего не видно.

Бирн чувствует легкое головокружение. Он как будто оказался в замедленном фильме и движется, повинуясь иному ритму мысли и чувства.

Дэвид говорит:

— Что она делала? Кристен никогда не ездит по утрам в твоей машине. Как могла она…

— Сегодня день рождения ее матери. Она собиралась съездить на почту… — Странно, насколько ровно, насколько обыкновенно звучит его голос.

— Это твоя машина. Это ты должен был находиться за рулем.

— Господи! — Бирн разворачивает Дэвида с предельной жесткостью. — Ты это сделал! Ты убил ее! Почему? Ради бога, почему?

— Она не хотела оставлять тебя. Поэтому я, поэтому я…

Совершив насилие над собой, Бирн роняет руки.

— Поэтому ты решил убить меня, — говорит он и смолкает.

На этом месте он и застыл; в этот момент он перестал думать. Он прекратил свою жизнь, отбросил ее, бежал, бежал и бежал, ни на что не обращая внимания и все отвергая, потому что душа его погрузилась в ад. Он подавлял и игнорировал следующий вопрос, которого он так и не задал и который ждал своего времени.

Вопрос этот по-прежнему высился перед ним, подобно недвижной скале. Неужели Кристен тоже была замешана в этом?

Любила ли она Дэвида? Неужели они вместе планировали отделаться от него?

И чей это был ребенок?

И когда Голубое поместье вновь окружило его, и он ощутил бедром край стола, от которого доносился сладкий металлический запах крови Алисии, Бирн понял истинное назначение Голубого поместья.

Однажды — быть может, в этот самый день, пока они замкнуты в его стенах, — дом откроет ему правду о Дэвиде и Кристен.

Дом этот знал прошлое и рассказывал только правду. Здесь не было лжи.

Бирн спрятал лицо в ладонях, не зная, сумеет ли он выдержать эту самую истину.

Кто-то говорил с ним, словно на последнее воспоминание вообще не потребовалось времени. Какое-то мгновение блекнущие воспоминания и иллюзии туманили лицо мужчины. Бирн ли это говорил с Дэвидом? И о ком — о Кристен или Рут? И кто стоит перед ним — Саймон или Питер?

— Нельзя доверять женщинам, — сказал Лайтоулер. — Откуда вы знаете, что ваша жена была верна вам? Вы же почти не бывали дома, не сомневаюсь. Уходя на работу, мы оставляем женщин дома, и кто знает, чем они занимаются? Уверены ли вы в том, что она носила вашего ребенка?

Бирн посмотрел на него.

— Как вы узнали? — выговорил он наконец. — Как…

Лайтоулер и его сын обменялись взглядами.

— Я проверил всю вашу подноготную, — произнес Питер Лайтоулер. — Зачем еще мне мог понадобиться ваш бумажник? Неужели вы действительно полагаете, что мы способны взять в дом какого-то уличного бродягу? В поместье? В эту обитель силы? Вы же могли оказаться буквально кем угодно! Но вышло не так. Случайностей не бывает.

— Вы попали в ту же самую ловушку, — добавил Саймон, — что и мы все. Ваша жена и ваш лучший друг. Забавно, не правда ли?

Он ощущал, как они тянутся к нему с пониманием.

И понял, что перед ним люди, предавшиеся злу. На самом глубинном уровне Бирн понял, что они натворили. А заодно понял и другое: Кристен любила его. Только его. Она носила его дитя. Он верил ей десять лет их совместной жизни. Так почему же он должен подозревать ее — оттого лишь, что Дэвид предал его?

Надо верить тем, кого знаешь.

Попятившись, он отступил от стоявших на лестнице мужчин к двери.

Она открылась.