"Нестандартный Егорыч" - читать интересную книгу автора (Морозов Александр)

Морозов АлександрНестандартный Егорыч

Александр МОРОЗОВ

Нестандартный Егорыч

Приморский городок.

Черные языки накаленного асфальта, белые стены двухэтажных домов, чересполосица света и тени. Я иду по улочке, подымающейся вверх, по этому сухому, но не душному миру, и сам становлюсь таким же, как он: тихим, теплым, спокойным. Справа от меня - зеленая стена акаций. Зелень наклеена на огромном голубом пятне, угадывающемся за обрывом. Море не шумит, оно присутствует еле слышным ворчанием, еле ощутимыми сотрясениями воздуха.

Какая-то особая приморская тоска.

Особая приморская элегантность.

В этом городке я ищу Александра Егоровича Войкина, или Егорыча, как называют его у нас в институте. Вернее, не в институте, а в отделе, а в институте его даже и не знают. Так же, впрочем, как и меня. Как не знают, наверное, и самого начальника отдела Петра Михайловича Лебедева. Дело в том, что институт, в который входит наш отдел, - это огромная семнадцатиэтажная коробка в центре Москвы, а сам отдел помещается в двух деревянных домишках в лесу, который начинается за парком Сокольники и трамвайной линией, идущей вдоль границы парка.

Существует отдел всего лишь около года, вот нам и не подобрали еще помещения попредставительнее. Тематика у нас полностью самостоятельная, в институт мы входим только организационно - никто особенно и не спешит с нашим благоустройством; Но ребята даже довольны. Работа на отшибе имеет свои плюсы и минусы. Основной из минусов, конечно, тот, что далековато ездить, но зато меньше опеки, регламентированности, нет напряженности, всегда сопутствующей работе большого научно-исследовательского центра.

Помню момент, когда я узнал о существовании отдела. Вернее, о том, что он имеет намерение существовать. На скоростном лифте я спустился с четырнадцатого этажа главного здания Московского университета на Ленинских горах и пошел к станции метро. Но пошел я не вдоль ограды университетского парка, а, чтобы сократить путь, наискосок, через самый парк. Тем более что в сентябре, а дело было именно тогда, парк застилает невообразимо пестрое покрывало опавших листьев. А это, согласитесь, красиво.

В одной из аудиторий четырнадцатого этажа я занимался комбинаторной логикой, удивительным созданием Карри и Фейса. Об этих занятиях можно написать роман, но так как в данном случае я пишу только рассказ, а к предмету этого рассказа комбинаторная логика никакого отношения не имеет, то сказанного по этому поводу вполне достаточно.

И вот, когда я уже выходил из парка, на одном из бетонных столбов (система освещения в парке, а проще говоря, фонари) я увидел плотно наклеенный прямоугольник бумаги. На нем был напечатан текст, гласящий, что математики, кибернетики, биологи и просто умные и знающие люди приглашаются во вновь организующийся отдел, который будет заниматься моделированием процессов самоорганизации биологических коллективов.

Точный текст я уже не помню, но меня сразу подкупил свободный, выдержанный несколько в студенческом духе стиль объявления ну и, уж разумеется, такие вещи, как самоорганизация, моделирование и биологические коллективы.

На следующий день я поехал по указанному в объявлении адресу и нашел те два деревянных домика, о которых уже говорил.

Коллектив только создавался, и вначале никто толком не представлял, как и над чем предстояло работать. Одно было очевидно: умные и знающие люди для этой работы действительно были необходимы.

И они приходили: кандидаты наук и инженеры, студенты и даже школьники. Пришел и Егорыч. Пришел, когда отдел существовал уже полгода, уже определились первые подходы к теме и выяснилось, что на данном этапе главную роль должны сыграть программисты.

Было предложено несколько очень интересных, но и очень сложных моделирующих алгоритмов. Чтобы их реализовать, надо было писать программы. Большие и громоздкие программы.

Мы этим и занимались.

Теоретические идеи на время оказались не в моде. Идей было высказано уже достаточно (по крайней мере, так казалось), и дело упиралось в их реализацию и проверку.

В это время и пришел к нам Егорыч. Нестандартный Егорыч. Уже немолодой - лет под сорок - с внешностью, про которую говорят "интересный мужчина". Трудовую книжку его можно было читать как сказки Шехерезады. Он пришел разговаривать к нам, уже уволившись с прежнего места работы, поэтому трудовая книжка и была при нем. Побеседовать с ним Лебедев поручил мне, и я имел возможность увидеть сей любопытный документ.

Достаточно сказать, что к нам Егорыч пришел из поликлиники, где работал шофером на "скорой помощи", а предпоследняя запись в его трудовой книжке выглядела так: "Ведущий инженер на предприятии по проектированию автоматизированных информационно-поисковых систем".

В работу он включился сразу по-настоящему, без полагающегося любому новому человеку периода проб и ошибок. Программировать? Ну что ж, надо так надо. Егорыч раньше уже занимался этим, но он программировал в кодах машины, а мы все перешли на алгоритмические языки.

Я знал, что люди в его возрасте уже знакомы с азбукой консерватизма и весьма неохотно расстаются с ранее приобретенными навыками работы. Но с Егорычем ничего подобного не произошло. Буквально за неделю он прекрасно освоил Алгэм и Фортран, так что в сомнительных случаях к нему приходили проконсультироваться. В Алгэме он нашел даже несколько "залепов" в трансляторе, о чем и сообщил в организацию, которая предоставила нам этот транслятор.

Словом, начал он как незаурядный, блестящий программист. Но дальше пошло все наоборот. С каждой неделей Егорыч становился все более особняком в нашем коллективе. Высказывал сомнения в тех идеях, которые мы с таким пылом старались реализовать, раздражался, когда ему возражали, опаздывал, а то и вовсе не являлся на работу. В коллективе его авторитет стоял очень высоко. При всем том, что он явно ударился в какую-то теоретическую меланхолию, его вклад в работу был немал. А это чувствуется всеми безошибочно.

Неделю назад Егорыч зашел вдруг ко мне и сообщил, что уезжает в командировку на юг, к морю. До сих пор никто из нашего отдела вообще ни в какие командировки не ездил: работа сугубо теоретическая, да к тому же совершенно новая - ни мы никому ничем не обязаны, ни нам никто. А тут вдруг командировка, да еще на юг, и в командировочном удостоверении стоит название крохотного приморского городка, в котором нет и быть не может никаких научно-исследовательских учреждений.

Однако Егорыч пришел ко мне явно не для того, чтобы чтото объяснять. Он пришел проститься и сообщить, что уезжает на три дня. Все бумаги у него были уже подписаны, хотя как удалось ему убедить Лебедева, а Лебедеву центральную бухгалтерию в целесообразности такой поездки, так и осталось для меня загадкой.

Но вот прошло три дня, и четыре, и пять, а Егорыч на работе не появлялся. Позвонили ему домой, соседи ответили, что он не приезжал. Подождали еще пару дней. Запахло увольнением за прогулы или несчастным случаем. Я зашел к Лебедеву и выяснил, что речь может идти скорее о первом. Егорыч, когда выбивал командировку, говорил, оказывается, что ему нужны не три дня, а неделя-другая. Петр Михайлович резонно ему ответил, что и трехдневную поездку к морю провести через центральную бухгалтерию весьма трудно, так как договорных денег отдел не имеет, а тематика работ такие командировки не предусматривает.

Егорыч ничего толком Лебедеву не объяснил, но пообещал, что получит интересные результаты, которые якобы могут привести к пересмотру всех перспектив наших работ.

Лебедев посчитал это очередной экстравагантностью Егорыча, но решил проверить, что из всего этого выйдет. И вот выходило, что надо было "принимать меры".

Петр Михайлович предложил мне смотаться в городок, куда укатил Егорыч, и, разобравшись в ситуации на месте, привезти, как он выразился, "сумрачного кибернетика" в Москву.

Городок был совсем небольшой, я обошел его весь за два часа, но как найти в нем человека? Даже если это такой заметный человек, как Егорыч.

Неровный, очень неровный человек Александр Егорович Войкин. Женщин вокруг него я что-то не замечал, никаких особых увлечений у него нет, но вечером предпочитает пойти не в библиотеку, а на стадион - футбол посмотреть. И в то же время обладает удивительно богатым набором профессиональных навыков и теоретических знаний. Как говорится, откуда что берется.

Он очень сильный, уверенный, себе цену знает. Но одновременно простой, открытый, без всякого снобизма и вошедшей нынче в моду "гениальной рассеянности". Хороший человек Егорыч. Можно про него, правда, сказать, что вот, мол, человек - сам по себе. Но это его и единственный, пожалуй, недостаток.

Мне Егорыч нравится. Вот только где его разыскать?

Он нашелся сам. Окликнул меня с крыльца одноэтажного домика, стоящего в самом конце улочки, вернее, в самом ее верху. Он так вот и сидел на крыльце, сосредоточенно посасывая пустой мундштук, и, одетый в выцветшие полотняные порты, подвернутые до колен, и в видавшую виды красную в черную клетку ковбойку, казался частью окружающего его пейзажа.

Я уже было прошел мимо и направлялся к кустам, отделяющим подъем от резкого обрыва к морю, но он сам окликнул меня.

Я удивленно оглянулся и подошел к нему.

- А вот и ты, - удовлетворенно приветствовал меня Егорыч и затем, вытащив из кармана портов часы-луковицы, посмотрел на них и добавил: Молодец, вовремя подоспел.

Будто мы с ним уговаривались о встрече именно здесь и яменно в это время.

- Что вы говорите, Александр Егорович, неужели вовремя? - сказал я, пытаясь за иронией скрыть свое раздражение.

Нестандартный человек - это, конечно, хорошо, особенно в науке, а все-таки, знаете, приятнее, когда окружающие ведут себя поавтоматичнее, непредсказуемей, что ли. Так поспокойней. Тебя не озадачивают, и ты можешь обратить свой внутренний взор на самого себя, начать лелеять свои собственные чахлые ростки оригинальности.

Но вот тебя бомбардируют неожиданностью, и чахлые ростки, так и не став мощной порослью самобытности, ускользают от твоего внимания. Внимание занято защитой от бомбардировки, то есть выработкой реакций на неожиданности, на их ассимиляцию. И чем менее сознательна оригинальность другого человека, чем она более аристократична и непререкаема, тем с большей силой обрушивается она на тебя.

Что мог я сказать Егорычу? Что нехорошо опаздывать из командировки? Так он и не собирался, кажется, ее заканчивать. Что непонятна цель его командировки, непонятен его затрапезный внешний вид и местопребывание? Опять-таки его безмятежно-спокойная улыбка говорила о том, что, во-первых, самому Егорычу ответ на все эти вопросы совершенно ясен и что, во-вторых, он совсем не был склонен немедленно приступить к их обсуждению. Ну что я мог сказать Егорычу?

Я ничего и не сказал. Вернее, не сказал ничего особенного, ничего из того, что действительно интересовало меня. Следуя приглашающему движению его руки, я поднялся на террасу и сел в одно из плетеных кресел, стоящих вокруг грубо оструганного стола. "Сейчас пойду, кофейку принесу", - сказал Егорыч и исчез внутри дома. Я сидел один и оглядывался по сторонам. На противоположном конце стола лежит какая-то толстая тетрадь для записей, наподобие амбарной книги.

В ней колонки каких-то цифр. Похоже, что это числа месяца, так как рядом с арабскими цифрами через наклонную черту стоят латинские. Несколько небрежно вычерченных кривых.

Подойти поближе и посмотреть, что там за записи, я не решаюсь, зная нелюбовь Егорыча к бесцеремонности. Терраса незастекленная, деревянные перила потертые, блестят, местами потемнели. Пол из широких досок. Видно, что уже порядком не хотя и выметен тщательно. Все пусто и просто. Сиди и слушай несмолкающее ворчание за обрывом.

Но долго сидеть одному мне не пришлось. Через пару минут вернулся Егорыч, держа в руках кофейник и две чашки.

Поставив все это в центр стола, он захлопнул тетрадь с записями, кинул ее на узкую полку, косо прибитую над входом в избу, и рухнул в кресло напротив меня. Рухнул, вытянул ноги и, осмотрев меня и вымершую улочку за моей спиной, благодушно спросил:

- Ну, как делишки на работе? Что Петр Михайлович?

- Да что, Петр Михайлович меня и послал, - сказал я, не поддаваясь его благодушию.

- А, ну понятно, понятно, - сказал Егорыч и стал разливать кофе, словно давая понять, что сказанного уже сверхдостаточно, чтобы перестать говорить о делах и отдаться созерцанию прекрасного мира, расстилающегося перед нами. Но во мне, вероятно, оставался еще слишком большой запас нервности, привезенный из большого города, поэтому я не сдавался и, хоть и прихлебывал кофе, продолжал наседать: - Александр Егорович, вы в Москву собираетесь ехать? Вы бы хоть позвонили, что ли, а то получается, нам ничего не известно, а вы ведь знаете, с Лебедева тоже спрашивают.

Егорыч поудобнее откинулся в кресле и пил кофе, держа чашку растопыренными пальцами за дно, словно пиалу.

При этом он с сожалением смотрел на меня, и не приходилось сомневаться в том, что сожаление относится именно ко мне.

Но я продолжал бубнить свое: о Лебедеве, терпение которого может лопнуть, о премии, которой могут лишить, о составленном Егорычем блоке печати, который в руках операторов печатал вместо шапки что-то почти непечатное, и все подводил к одному: надо, мол, дать знать в Москву, как и что, и вообще.

Егорыч может высиживать в этих райских кущах сколько ему угодно, а я лично завтра же непременно уезжаю обратно.

Егорыч слушал невнимательно, не выказывая ни возражения, ни согласия. Только один раз, когда я говорил, как плохо ведет себя в отсутствии хозяина блок печати, он усмехнулся и, досадливо морщась, сказал:

- А, это вы там все в "крестики-нолики" играете?

Надо сказать, что с недавних пор "крестиками-ноликами" Егорыч стал называть все наши попытки моделирования на электронно-вычислительных машинах образования простейших биологических коллективов. Коллективами это можно было назвать, конечно, только условно. Членами этого коллектива были некие абстрактные существа, точки на координатной плоскости или ячейки в памяти вычислительной машины. Эти существа были, если можно так выразиться, двухдейственными. Единственной проблемой, которую они могли решать, была знаменитая гамлетовская коллизия: быть или не быть? Но если "не быть" означало для них то же, что и для Гамлета, и, вероятно, то же, что и для всех живых существ, - то есть просто "не быть", абсолютно простое, можно сказать, точечное состояние, то в слове "быть" заключалось для них неизмеримо меньшее, чем для Гамлета, содержание. Я не буду описывать, что означало "быть" для Гамлета - думать, страдать, фехтовать на шпагах, восхищаться игрой актера и т. д. - на то и был Шекспир, чтобы описывать все это. Но зато я могу точно сообщить, что означало для наших абстрактных существ их бытие.

Это тем более легко сделать, что для них "быть" - так и означало "быть", то есть было абсолютно простым, нерасчленимым внутри себя действием. Поэтому "быть" или "не быть" означало для них абсолютно одно и то же, это были просто два различаемых состояния, которые мы условно называли жизнью и смертью членов коллектива.

Существо считалось живым Б данный момент времени, если по меньшей мере три из соседствующих с ним клеток координатной плоскости были заняты такими же существами. В противном случае оно считалось мертвым и выбывало из игры.

У оставшихся в живых изменяли координаты, и мы снова проверяли, кто выживет после такого абстрактного путешествия.

Естественно, что преимущество имели в этих условиях те, кто находился в скоплении себе подобных, кто образовывал "коллектив". Разрозненные существа погибали очень быстро, если только после очередного путешествия их не прибивало к "коллективу".

Не буду говорить ни о формулах, по которым высчитывались новые координаты, ни о различных побочных моделирующих механизмах вроде зоны размножения, ни о других многочисленных и тонких нюансах.

Все это были весьма интересные электронно-вычислительные игры, но, конечно, вселенная координатной плоскости с прыгающими по ней точками была восхитительно, невероятно примитивна. В ней можно было только существовать или не существовать. А существование заключалось только в том, чтобы в каждый новый момент времени проверять, существуешь ты еще или нет.

Обвинять нас в элементарности наших моделей, конечно, не приходилось. Как я уже говорил, дело это было новое, с чего-то надо же было начинать. Вот мы и начинали с наших двухдейственных существ, надеясь, что со временем, встраивая в их вселенную различные усложняющие обстоятельства, можно будет моделировать реальные процессы, характеризующие реальные биологические коллективы. Хотя бы простейшие коллективы, например, образование и эволюцию муравейника.

О моделировании образования коллективов высших животных и тем более разумных существ никто пока и не заговаривал.

Вот эти-то модели Егорыч и стал с недавних пор называть крестиками-ноликами, хотя его собственный вклад в них был, как я уже говорил, немалым. Скорее уж, правда, они напоминали известную игру "морской бой", но дело, понятно, не в словах.

Все знали, что хотел сказать Егорыч, но что он мог предложить взамен? Этого не понимал никто. Я не был исключением и тоже не понимал этого. Правда, я понимал другое: Егорыч не пустой критикан, ему вовсе не нужна дешевая популярность на манер той, которую охрипшими голосами завоевывают витии в курилках Ленинской библиотеки. Он критиковал - значит, чувствовал, что существует другой путь. Но он не говорил ничего об этом другом пути. Значит... значит, он не уверен в нем, не уверен в его реальности.

Мои стройные умозаключения были прерваны шорохом за спиной. Я обернулся и увидел, что, положив локти на перила террасы, к нам заглядывает пацан. Встретившись со мной глазами, он вроде бы в чем-то засомневался, но потом все-таки, переводя взгляд с меня на Егорыча, сказал:

- Дядя Саш, я там был.

- А, Тимур, - сказал Егорыч, увидев пацана, - ну что, передал все, как я сказал?

- Да, дядя Саша. Все нормально.

- Ну вот, спасибо. Молодец.

- Я побегу, дядя Саша, а то мне там надо... - И Тимур сделал неопределенное движение в сторону моря.

- Ну давай, давай, - сказал, усмехаясь, Егорыч.

- Приезжайте к нам, дядя Саша, приезжайте к нам еще. На будущий год приедете? - спрашивал Тимур, а сам был уже весь как спринтер, приготовившийся к забегу, весь напряженный и собранный и не срывающийся с колодок только из-за боязни фальстарта.

- Обязательно приеду, Тимур, обязательно. Ну, прощай. Беги куда тебе надо, а то опоздаешь. - И не успел Егорыч договорить это, а Тимур, как говорится, уж был таков.

- Что это у тебя за дела здесь, Александр Егорович, с местной пионерской организацией? - спросил я Егорыча, как только снова остался наедине с его безмятежностью.

- А это вовсе и не местная пионерская организация, а просто Тимур, ответил он. - И между прочим, отличный парень, если хочешь знать. - Потом, помолчав с полминуты, добавил: - А посылал я его на почту. Надо же было с Москвой списаться. Вот я и написал Лебедеву, что выезжаю завтра.

- Как говорится, подробности письмом, - вставил я.

- АН и не письмом как раз, - ответил Егорыч и, указывая на свою толстую тетрадь для записей, хохотнул: - Я, брат, недаром в связи служил. Всей технике предпочитаю нарочного. Вот завтра в Москву поедем, ну заодно и как курьеры, вот эти мои подробности и отвезем.

- Да уж я вижу, Александр Егорыч, - сказал я, - что вы про службу не забываете. Прямо как на К.П здесь устроились, вестовых только посылаете.

- А это я потому, - сказал Егорыч, - Тимура, то есть, послал, что мне нельзя сейчас из дому отлучаться. Инкубационный период я тут проходил.

Теперь я уже сидел сама безмятежность и довольство. Сидел, попивал кофе и слушал Егорыча. Сидел, подставив спину напору теплого ветра, налетавшего из-за террасы. Теперь меня уже не задевали странные речи Егорыча о каком-то там инкубационном периоде или еще о чем там ему придет в голову. С меня вполне хватало того единственного рационального, что я выловил из этих речей: завтра мы, то есть я и Егорыч, едем в Москву и самое позднее послезавтра утром будем на работе, и Лебедев уже знает об этом. Цель моей командировки была достигнута, и спокойствие осенило меня.

IV

Но в этот вечер мы с Егорычем были, по-видимому, сообщающимися сосудами. Во всяком случае, для эмоций. Потому что спокойствие, снизошедшее, наконец, на меня, без сомнения, досталось мне от моего собеседника. А взамен он получил мою нервозность, которая возрастала в нем с минуты на минуту.

Поддерживая со мной нейтральный программистский треп (о том, что-де для верности надо бы затирать нули перед записью или о разных таинственных остановах, о "грязи", которую печатает иногда широкая печать, и тому подобной мистике), Егорыч все чаще посматривал на часы, а от часов его озабоченный взгляд прыгал в начинающую сгущаться темь за террасой. Он словно бы кого-то ждал. Но никто не шел.

Наконец, когда он привстал, сдвинул посуду и хотел уже уносить ее в дом, по дороге, ведущей к морю, послышались чьи-то шаги. Я обернулся и увидел, что снизу, из города, довольно быстрым шагом идет девушка. Она шла быстро и неровно, словно бы шатаясь, а когда она поравнялась с нашей террасой, я разглядел, что лицо у нее очень расстроенное. Похоже было, что она совсем недавно плакала. Девушка, проходя мимо, бросила в нашу сторону быстрый взгляд и чуть замедлила шаг, но затем отвернулась и снова полетела к гряде акаций, за которой был обрыв к морю.

Я посмотрел на Егорыча: уж не ее ли он ждал? Но нестандартный Егорыч,хоть и оценивал с видимым напряжением всю ситуацию, вмешиваться в нее, вероятно, не собирался,

- Александр Егорович, - не вытерпел я, - что это с девчонкой? Расстроенная какая-то... И чего она на берег побежала?

Егорыч окончательно поднялся и, казалось, не слыша моих слов, направился к внутренней двери. Открыв ее, он, стоя в дверном проеме, обернулся ко мне и сказал:

- Я сейчас. Вот... стаканы отнесу. Посиди подожди здесь. Я сейчас приду. Поговорим еще.

Потом прошел в комнату и ногой закрыл за собой дверь.

Я остался на террасе один. Но одиночество мое продолжалось минут десять. Сверху, из-за кустов, появилось какое-то белое пятно (темнело быстро, и на пятьдесят-сто метров разглядеть что-либо было трудно). Пятно увеличивалось, послышались шаги, и я увидел, что пятно превратилось в ту же девушку, что недавно прошла мимо нас к морю, и что она направляется прямо ко мне...

Когда через пять минут Егорыч снова вышел на террасу, девушка (которую, оказалось, звали Леной) уже сидела по моему приглашению в одном из плетеных кресел и рассказывала свою историю. А вернее, уже закончила рассказывать. Благо история была несложна. Как говорится, четверо в "Москвиче", не считая бензина. Путешествуют по асфальтовым волнам приморских шоссе. Один (вернее, одна) поссорился с тремя и решил доказать, что не нуждается в их обществе. Этим одним и была сидящая напротив меня немного напуганная симпатичная москвичка Лена. А напугалась она моря. Крупно поговорив со своей компанией, Лена объявила им о разрыве всех дипломатических отношений и покинула территорию враждебной партии. Надо было где-то ночевать, и с горячки она решила устроиться прямо на берегу моря, что казалось ей романтично и мило. Однако, кое-как пристроившись на совершенно неприспособленных к этому береговых камнях, Леночка (про себя я уже называл ее так) быстро поняла, что спать бок о бок с такой беспокойной громадой, как море, - занятие не для нее.

- Проходя мимо вашего крайнего дома, - говорила Лена (и была при этом совершенно права, так как дом, где обитал Егорыч, действительно стоял уже совершенно на отшибе), - я увидела, что вы не спите, и... с вами сидел еще второй мужчина, эффектный такой, с сединой... Он ученый, да?

Словом, она решила попроситься на ночлег. Мысленно чертыхаясь, что заметили опять-таки Егорыча, а не меня, я вкратце, кивая на Лену, изложил ее историю Егорычу. Егорыч с учтивостью заметил, что, не считая мансарды на втором этаже, в доме как раз три комнаты, и любая из них вполне сносно оборудована, если и не для жилья, то уж для ночлега. Вопрос, таким образом, был решен. Егорыч тут же увел Лену в дом, с тем чтобы она что-нибудь перекусила на сон грядущий.

Я остался на террасе и некоторое время не уходил в дом с тайной надеждой, что Леночка не сразу пойдет спать, а выйдет перед этим ко мне. Вдыхать теплое, сонное дуновение, долетающее с моря, слушать темную южную ночь, темнота которой вовсе не реагировала на острые уколы энергичных звезд, и шепотом, чтобы не услышал Егорыч, беседовать с Леночкой - согласитесь, программа у меня была что надо.

Но, как известно, осуществление даже самых лучших программ часто зависит вовсе не от тех, кто их разработал. Безуспешно прождав полчаса, я не выдержал и толкнулся в дом.

Хотя в моем времяпрепровождении не хватало всего лишь одного компонента, Леночки, я понял, что без этого одного компонента все остальные рассыпаются на части, а отнюдь не образуют системы. Итак, я вошел в дом, но, увы, в прихожей, которая в этом доме была и чем-то вроде кухни, увидел одного Егорыча, который, подвязав передник, спокойно полоскал чашки под рукомойником. Я говорю "увы", потому что мне сразу стало ясно, что Леночка не посчитала беседу со мной слишком уж неотразимым впечатлением и в настоящее время, без сомнения, покоится в объятиях Морфея.

Егорыч взглянул на меня сосредоточенным взглядом человека, делающего простую работу, и без дальних слов отворил одну из боковых дверей и повернул выключатель (над ней).

Я вошел в комнату, закрыл за собой дверь и сел на кровать, убранную простым одеялом. У противоположной стены стояла брезентовая раскладушка, но совершенно пустая, без спальных принадлежностей. Оставалось спать. "Ну что ж, тоже неплохо", - вспомнил я реплику из скабрезного анекдота и принялся расшнуровывать ботинки.

Когда я проснулся, то прежде всего увидел Егорыча, стоящего посередине комнаты, между моей кроватью и раскладушкой. Раскладушка отнюдь не была свободна от постельных принадлежностей, как вчера вечером, когда я в первый раз вошел в эту комнату. Более того, на этих принадлежностях, а точнее говоря, на подушке без наволочки и незастланном матраце спал не раздевшись некий юный субъект. На этого-то субъекта Егорыч и взирал с известной долей недоумения. Впрочем, весьма легкого недоумения. Егорыч все-таки человек спокойный. Разумеется, я все сразу же вспомнил, а вспомнив, рассказал Егорычу. Рассказ мой был еще короче, чем вчерашнее повествование Лены, и заключался в следующем: проснувшись ночью, я встал и вышел из дому. Вышел я отчасти просто так, просвежиться, отчасти же не оставляя невероятную мысль, что и Лена почувствует наконец всю невозможность сна в духоте комнаты. Перед домом действительно прогуливался человек, но это была не Лена, а совсем наоборот. То есть это был юный субъект, судя по рюкзаку, - из племени туристов, с усталым, но довольно бодрым лицом.

Я подошел к нему и узнал, что они с товарищем разделились и пошли разными путями к станице Краснопесчаной, на спор, кто быстрее. Он рассчитывал добраться до станицы гдето к вечеру, однако ночь застала его еще в пути, а теперь он с недоумением увидел, что вышел к морю, тогда как около Краснопесчаной никакого моря быть не должно было. Я, хоть и не знал местности, вспомнил, что станицу Краснопесчаную я проезжал поездом, и сообразил, что находится она километрах в двухстах от места, где мы стояли. Я поспешил обрадовать азартного ходока этим сообщением и поинтересовался, как это его занесло настолько в сторону.

- Дубина Рахматулов, - прошептал с яростью заблудший.

Оказалось, что в какой-то придорожной чайной он разговорился с шофером Рахматуловым и тот сказал ему, что как раз едет до "Красных песков", как он выразился. Предвкушая победу в состязании с другом, злополучный путешественник четыре часа мотался в кузове ободранной рахматуловской полуторки. Когда приехали на место, Рахматулов махнул рукой вдоль по шоссе и сказал, что надо идти прямо, а сам газанул и скрылся в воротах какого-то склада, к которому они подъехали. Финиширующий турист бросился в указанном направлении, шел час, шел два, шел до вечера и ночью вышел вот в этом месте к морю. Все было ясно, за исключением одного пункта: то ли недалеко от городка действительно находились какие-то "Красные пески", то ли шофер Рахматулов обладал повышенным чувством юмора. Но затруднение это было не из принципиальных, я вспомнил про свободную раскладушку, стоящую в моей комнате, и предложил бесприютному путнику переночевать у нас.

VI

Настало утро, и наше эфемерное общество распалось. Леночка решила, что ее ночной мятеж полностью удался и теперь она может диктовать оставленному ею триумвирату свои условия. Поэтому она, наскоро умывшись, наскоро попрощавшись и наскоро прощебетав Егорычу что-то о возможности встречи в Москве, скрылась от восхищенной четверки мужских глаз. Одна пара глаз принадлежала мне, другая - юному субъекту. Егорыч тем временем ушел в дом собирать вещи. Решено было отправляться немедленно. Мы вынесли вещи на улицу, Егорыч замкнул дверь и отнес ключ хозяину дома, который, оказывается, жил в это время за два дома, у родственников. Мы предложили молодому человеку доехать до Краснопесчаной с нами на московском поезде, но он пробурчал чтото невразумительное (я подозреваю, что у него был план найти ковчег, на борт которого вернулась Лена), мы простились с ним и двинулись на станцию.

VII

На работу я пришел специально пораньше. Я хотел сразу же пойти к Лебедеву, пока у него никого нет и не навалилась текучка. Но в коридоре меня цепко прихватил Альберт Кириллов (хмырь болотный, впрочем, бывают и хуже) и стал мне долго и нудно объяснять, что во второй тройке у армейцев с левым краем явные нелады. Пока я ему объяснял, что мне некогда, и почему мне некогда, и что я вот только на минуту и сразу же вернусь к нему, прошла все-таки немалая толика минут. И когда я входил к Лебедеву, я нос к носу столкнулся в дверях с выходящим из кабинета Егорычем. Мы раскланялись, и он быстро удалился по коридору.

Когда я вошел в кабинет, Лебедев поздоровался со мной и, не вставая, протянул мне несколько исписанных листков.

- Читай, - сказал он коротко и с некой философичностью на лице отвернулся к окну.

Я сел и стал читать. На первом листе было заявление Егорыча с просьбой уволить его по собственному желанию. Коротко и ясно.

На следующих страницах я прочитал следующее: "Тезисы к проблеме моделирования самоорганизации биологических систем..

1. Нет никаких реальных оснований считать, что моделирование на электронно-вычислительных машинах способно отразить закономерности формирования даже самых примитивных биологических коллективов.

2. Уже в настоящее время имеются реальные возможности изучать закономерности самоорганизации биологических коллективов,, состоящих из разумных существ, типа homo sapiens (так и написал пират, "типа". Интересно, что он имел в виду?)".

Далее в меморандуме Егорыча писалось следующее: "При самоорганизации сложных биологических существ требуется учитывать такое практически необозримое множество факторов, что их индивидуальный учет и оценка попросту невозможны. Надо брать интегральные, вероятностные факторы, которые уже сами являются суммой многих сотен и тысяч простых факторов.

Мною разработана методика выявления и учета таких интегральных факторов. Частичное описание этой методики дано в приложении к этому документу. Полное же описание методики составить в настоящее время не представляется возможным из-за важной роли, которую играют в ней интуитивные моменты, субъективные оценки сравнительного веса различных факторов и т. п.

Для демонстрации действенности методики я ставлю опыт по самоорганизации человеческого, коллектива. Я утверждаю, что в тех природных условиях, в которых будет проводиться опыт, самоорганизация будет проходить следующим образом:

1. Фаза так называемого "инкубационного периода", когда коллектив состоит из одного человека. Длительность 6-7 дней.

2. Вторым в коллектив вольется мужчина средних лет.

3. После того, как в коллективе будет два человека, темпы его роста увеличатся. Интервал между появлением второго и третьего членов составит около полусуток. Третий член коллектива будет женщиной моложе 25 лет. Скорее всего студентка или только что окончившая институт.

4. От события, описанного в пункте № 3, до прибытия четвертого члена всего несколько часов (3-4). Четвертый - молодой человек, вероятно, турист.

5. После прибытия четвертого человека наступает так называемая "i-я стадия насыщения". В ней коллектив находится 5-6 часов, после чего начинается отлив.

6. Процесс самоорганизации до 2-й и далее стадий насыщения здесь не описывается, так как эксперимент намечается проводить только до 1-го пика".

- Это я получил вчера по почте. От Войкина, - сказал Лебедев, имея в виду меморандум, - а сейчас он мне и заявление притащил. - Потом Лебедев спросил: - Ну как, тебе все понятно?

- Нет, Петр Михайлович, не все, - ответил я. - Зачем Александр Егорович заявление принес об увольнении, вот это непонятно. Ведь так все и произошло, как описано у него. Точка в точку. И отправил он письмо до моего приезда.

- А это он мне сам сейчас объяснил, - ответил Лебедев, - устно. Сказал, что его теория с современной точки зрения не является полностью научной, так как опыт не может быть воспроизведен в произвольных условиях.

- И что же, - спросил я Лебедева, - он удаляется, чтобы в уединении доработать свою теорию?

- Нет, - ответил начальник отдела. - Александр Егорович считает, что этот аспект его теории принципиально неустраним. Более того, он считает, что произвольная воспроизводимость опыта является не универсальным критерием научности, а всего лишь частным или предельным случаем.

Я попрощался и вышел от Лебедева. Все было ясно. Нестандартный Егорыч завершил еще один виток своей биографии. На этот раз его вынесло на теорию, которая не удовлетворяла критерию научности. Он сам это прекрасно видел. Но теорию он создал правильную, в этом я убедился, как говорится, воочию. А правильная теория не может быть ненаучной. Придется Егорычу подождать, пока лобастые лоцманы науки подведут свой корабль к островку его "ненаучной" теории и освоят его.