"Дикари" - читать интересную книгу автора (Мож Роже)

Глава 40 Бумеранг возвращается к спору

Удары в дверь разбудили Гонория. Наис лежала рядом с ним, положив голову ему на плечо. Капельки пота на лбу молодой девушки и жара, стоявшая в каюте, говорили о том, что день был уже в самом разгаре. Накануне вечером Гонорий принес из магазина Виниция Голкония, самого лучшего вина, какое только было в Помпеях: на его производстве зиждилось богатство семьи Голкониев — самых известных в Кампании виноградарей. Выпитое вино в сочетании с последовавшими удовольствиями и погрузили хозяина и его рабыню в глубокий сон.

Тем не менее стук в дверь не прекращался. Гонорий отодвинул от себя спящую девушку, чтобы встать. Но она, не открывая глаз, прижалась к нему. Он понял, что завоевал ее своим добрым отношением и оргазмами, которые дарил с тех пор, как взял к себе. Теперь уже решительно освобождаясь от нее, он подумал о том, что будет лишен денежной помощи, средств к существованию и стола, всего того, что предоставляла ему Омитилла, если только вернется в Рим с этой семнадцатилетней рабыней. Теперь она повернулась к нему спиной, демонстрируя безупречную спину и красивые белые ягодицы, которые он мысленно сравнил с бесформенным телом содержательницы комнат, перерезанным красными рубцами. Он подсчитал, что если он перепродаст эту девушку, как только приедет в Рим, то легко получит две-три тысячи сестерциев; вставая с кровати, он спросил, в чем дело. Голос отвечавшего за охрану и доступ на галеру объяснил из-за двери, что к нему пришел посланец и ждет его наверху.

Молодой человек повязал полотенце вокруг талии, открыл дверь и поднялся на мостик, где увидел одного из гладиаторов Палфурния. Тот объявил ему, что получил приказ, который должен исполнить под страхом самых ужасных наказаний: использовав все возможные уговоры, привести знаменитейшего Гонория, сына Кэдо, прямо в дом своего хозяина.

Гонорий спустился, чтобы одеться подобающим образом. Скоро он был уже во дворце Палфурния, куда на этот раз был допущен безо всякого досмотра.

Хозяин дома был на своей террасе один, он лежал на кушетке, любуясь Везувием, из которого в спокойную синеву неба столбом поднимался черный дым. Увидев Гонория, он встал и пошел ему навстречу, широко распахнув руки.

— Друг! — вскричал он, сжимая его в своих объятиях. — Ты не только воплощаешь собой добродетель юриста времен Республики, но еще и обладаешь ловкостью при распутывании интриг, в чем тебе нет равных во всей Италии! Ты сделаешь в Риме головокружительную карьеру, если только Лацертий не прервет ее ударом кинжала... — Он потянулся к веревочке, которая висела на шее, и вытащил из-под туники привязанную к ней табличку, в которой Гонорий узнал свое послание, отправленное три дня назад. — Я храню ее на себе! Это мой талисман! Да, это Спор... Как ты это обнаружил?

— Я искал, — сказал Гонорий.

— Этого не всегда достаточно!

— Девушка, которую ты мне отдал, помогла мне.

— Она ничего не знала. Какая-то дуреха!

— Она видела лошадь, которую нанимали и которая помогла установить связь между Спором и тем юношей, который спрятан у тебя в подвале.

— Его там больше нет, — объявил Палфурний.

— А где же он?

— Он сел в барку, которая перевозит через знаменитую своими темными водами реку, в ту самую, в которую хотел посадить меня...

— Еще одно убийство! — воскликнул адвокат.

— Речь, конечно, идет об этом! — ответил хозяин дома. — Да ты и не знаешь, какого зайца вспугнул, написав это имя на своей табличке!

— То есть?

— Прежде всего я должен сказать, что заяц у меня в руках. — Палфурний направил свой указательный палец вниз. — В подвале, — уточнил он.

— Да что ты говоришь? — закричал Гонорий. — Ты выкрал Спора?

— И без всякого сопротивления. Он уверен, что никто не знает о его секретной связи с Лацертием, поэтому не предпринимает мер предосторожности. А так как он тоже любит удовольствия, то часто ночью отправляется в один отдаленный от городских кварталов дом, где актеры, молодые юноши и девушки, показывают очаровательные спектакли и к тому же приглашают зрителей присоединиться к ним, поднявшись на сцену. Его схватили, когда он однажды лунной ночью возвращался оттуда... Да пойдем же сядем.

Прервав свой рассказ, он повел посетителя к кушетке, с которой недавно поднялся. На нее он водрузился сам, к вулкану спиной, а молодому адвокату указал на стоявшее напротив кресло с сиденьем из слоновой кости.

— А какого высокого мнения люди бывают о своей внешности, — продолжал он. — Спор — высокий и красивый человек, с ухоженными руками, которого любят и юноши, и девушки, брюнет, несколько серебряных прядей в волосах лишь придают ему привлекательности. Для него нет ничего главнее его внешности, поэтому нам не пришлось даже к нему прикасаться, он сам нам все открыл. Должен сказать, что все происходило в подвале, где перед ним висело тело молодого человека, которого ты там видел. Душа была уже не с ним, она уплыла в барке, о которой я тебе говорил, но подвешенное к потолку тело давало пищу для размышлений. Теперь хорошенько слушай, Гонорий! — продолжал он, взяв посетителя за руку. — Твоя мудрость будет подвергнута испытанию, которого еще никогда не проходила... Так как Спор сказал мне, что ровно через пять дней интриги, которые Лацертий плел по велению Домициана, приведут к гибели Тита и его брат будет возведен на трон вместо него. "Следовательно, мой дорогой Палфурний, — добавил он, — ты в любом случае умрешь... " — «Не боишься ли ты, — тут же возразил ему я, — что я срочно поеду в Рим, чтобы предупредить Цезаря и сорвать тем самым ваши приготовления?» И знаешь, что он мне ответил?

— Да, — сказал Гонорий. — Он тебе ответил, что даже если ты живым доберешься до Рима и Тита, то последний не поверит ни одному слову твоего подлого доноса, который ты положишь к его ногам.

Лицо Палфурния выражало теперь уныние.

— Так ты рассуждаешь как он?

— А что может быть другое? Титу ты будешь отвратителен, так как явишься обвинять в братоубийственном грехе его брата, который моложе его на десять лет и которого он обожает до такой степени, что не замечает ни одного из его многочисленных недостатков.

Палфурний совсем повесил голову:

— Да, я тоже так подумал, как только пригрозил, что поеду в Рим... Тит, увы, добр! А доброта несовместима с удержанием в руках власти, особенно если речь идет о власти императора. Через пять дней весь Рим назовет Домициана именем Цезаря, и я умру по его приказу, несмотря на то что у меня столько гладиаторов. «Дай мне вернуться домой, — с иронией добавил Спор, — и спи спокойно еще по крайней мере четыре ночи. Никто не будет покушаться на твою жизнь раньше окончания этого срока». — «Так зачем же ты прилагал такие усилия, когда пытался убить меня тем стилетом, спрятанным в анусе?» — спросил я его. «Потому что приказ об этом мне был отдан уже давно, а вот точная дата покушения была еще тогда не установлена», — ответил он. Как ты видишь, у него есть ответ на любой вопрос, а я не могу больше ответить ни на что...

Закончив свой рассказ, Палфурний замолчал, а его собеседник был обескуражен таким неприятным развитием событий. Внезапно издалека послышалось глухое ворчание. По мере того как шум нарастал, все замолкло и в доме, и на улицах, и в садах, нависла странная тишина, умолкли даже птицы: это был страх города перед воспоминанием о гневе чудовища, у подножия которого он жил уже три века и которое разрушило его восемнадцать лет назад, поглотив при этом целые семейства.

Гонорий вопросительно посмотрел на хозяина.

— Вулкан! — бросил тот. — В любую минуту он может нас всех уничтожить... Вулкан в своих глубоких кузницах всегда поддерживает огонь, а мы здесь занимаемся нашими мелкими делишками и крупными удовольствиями...

Шум усилился, и в это время над кратером появилось ослепительное зарево. Палфурний и его гость, поднявшись со своих мест, увидели, как что-то огромное — несомненно, это были раскаленные каменные глыбы — взлетало в воздух. Потом наконец шум, сопровождавший это зарево, достиг их ушей: он поражал своей яростью.

— Что это, Палфурний? И часто так бывает?

— Часто? Да нет... Так было всего лишь раз после случившегося землетрясения. К тому же Плиний[103] не устает повторять, что земля трясется в одном и том же месте только несколько веков спустя. Теперь ты видишь, что за счастье жить в Помпеях надо платить страхом перед Везувием... — И он добавил, обернувшись к молодому адвокату: — Но если он как следует рассердится, то твой друг Сулла погибнет одним из первых, и тебе больше не нужно будет беспокоиться о пересмотре дела...

Гонорий посмотрел на хозяина дома с удивлением:

— Что ты хочешь этим сказать? Почему ты заговорил о Сулле в связи с вулканом?

— Ну а как же, Гонорий, ведь серные рудники находятся прямо на склонах Везувия.

— Я не понимаю, о каких рудниках ты говоришь и что общего они имеют с Суллой, который, к несчастью, умер на арене цирка, растерзанный мерзкими тиграми, расправившимися с этим мужественным человеком...

Лицо Палфурния тоже, в свою очередь, выразило крайнее изумление.

— Что за странные вещи ты говоришь, Гонорий! Ты сам пришел и рассказал мне о том, что попросил о пересмотре дела Суллы, а теперь утверждаешь, что он умер!

— Ну конечно! И в этом нет никакого противоречия. Я прошу о посмертной реабилитации Суллы, чтобы вернуть ему его честное имя, а наследство Менезия — его наследнику...

— Клянусь всеми богами и вулканом, который сейчас стучит по своей наковальне над нашими головами, что я, мой дорогой, не подумал о честном имени, это занятие для других, — пошутил он. — Не привык к такому... Тем не менее довольно забавно то, что, приехав из Рима, ты не знаешь, что Сулла был спасен от смерти в Колизее людьми из сполетария, которые вылечили его, вместо того чтобы прикончить... Затем они его прятали в подземельях амфитеатра, а когда это открылось, он был отправлен на рудники, как поступают с осужденными, которых не съедают дикие звери. По крайней мере, если этого хочет Цезарь. В этом случае он так и распорядился. И уж поверь мне, что наш дорогой Домициан сделал все, чтобы убедить брата принять противоположное решение, но Тит от природы слишком добр, и через несколько дней это будет стоить ему трона и жизни, но тогда он не дал себя уговорить. Так что Сулла был отправлен на эти серные рудники, которые ты видишь вон там, наверху, на склоне вулкана. Как же так случилось, что ты, его адвокат, был не в курсе всего этого?

— Да не мог я этого знать, благодаря твоим бывшим дружкам мне пришлось погостить в лесу у угольщиков, а потом прятаться в деревне у бывшего префекта Лепида, а потом в Риме у содержательницы комнат, откуда я предпочитал не выходить, а потом я инкогнито покинул Город, чтобы приехать сюда. — Гонорий, совершенно потрясенный тем известием, что Сулла избежал смерти, схватил толстяка за обе руки. — Палфурний! Ты не ошибаешься? Ты не шутишь надо мной? Сулла там, наверху? Мне нужно, чтобы ты помог передать ему, что он не должен падать духом, что я виделся с сенатором Руфом, что дело о пересмотре уже начато и что я вырву его из объятий рока! Он должен жить. Нужно, чтобы он, работая на руднике, дожил до того дня, когда я смогу произнести защитительную речь перед сенатом!

Палфурний пожал плечами:

— Правда состоит в том, что, несмотря на все, что случилось, я стал твоим другом и что тебе не придется просить меня о помощи. Но сенат очень рискует никогда не услышать твоей речи, так как одним из первых указов Домициана, как только он придет к власти, будет приказ о смерти твоего клиента, где бы он ни находился. И тебя тоже погубят, если ты не исчезнешь из Помпеи так же, как исчез из Рима... — Вулкан притих, и Палфурний снова сел на кушетку. — Я считаю, что нам, тебе и мне, больше ничего не остается делать, как только, воспользовавшись несколькими оставшимися часами или днями, самым тайным образом зафрахтовать галеру. Я погружу на нее все самое дорогое, и мы уплывем на самую дальнюю оконечность империи, к персам, скифам или другим варварам, где Домициан нас, возможно, оставит в покое. Мы займемся торговлей и будем скучать среди людей, которые не говорят ни по-латыни, ни по-гречески... Нам останутся только удовольствия, получаемые за столом или в кровати. Я буду пронзать персиянку, в то время как перс будет пронзать меня, и это будет лучше, чем быть пронзенным кинжалом человека Лацертия. Ты так не думаешь?

— Палфурний, — воскликнул молодой адвокат, никак не отреагировав на игру слов хозяина дома, — я не уеду, пока не увижу Суллу! Нужно вытащить его с этого рудника, пока не прошли пять дней. Ты знаешь все, что здесь происходит, у тебя везде связи. Есть ли наверху кто-то, кому можно дать золота, чтобы заплатить им за побег Суллы?

— Ты прав, — с иронией согласился он. — Твое предположение о том, что в Помпеях существует коррупция и что я с этим тесно связан, справедливо... Есть некий Поллион, бывший офицер-легионер, испорченный до мозга костей. Ты можешь с ним встретиться, сказав, что пришел от меня. Если он будет в хорошем расположении духа, то заставит тебя дорого заплатить за организацию какой-нибудь постановки, по окончании которой Сулла сможет убежать и раствориться среди окружающей природы...

— Палфурний! — снова воскликнул молодой адвокат. — Несколько дней назад ты любезно осведомился у меня, не нужно ли мне золото... Дашь ли ты его мне, чтобы выкупить у этого Поллиона свободу Суллы?

Человек с бородавкой улыбнулся:

— Ведь правда же, что я должен искоренить то зло, которое причинил своими подложными табличками?

— Я не говорил этого, но раз ты сам понимаешь...

На этот раз Палфурний расхохотался:

— Я — на скользком склоне. И рискую, становясь честным, потерять все те деньги, что добыл, пока был мерзавцем. — Он пожал руку молодому адвокату. — Конечно, — сказал он, — я дам тебе все, что нужно. Но помни, Гонорий! Через четыре дня, и не позже, галера должна покинуть ночью порт, и ждать тебя она не будет...

Выйдя от Палфурния, Гонорий торопился вверх по улице Стабий, направляясь к конторе Спора «Любой наем и аренда», чтобы взять там мула, который довез бы его по крутой дороге, вившейся по склону Везувия, до рудника, как вдруг вспомнил о существовании рабыни Наис. В еще большей спешке он повернул к порту. Гонорий обнаружил молодую девушку на кровати в каюте, она штопала одежду и показала своему хозяину лежавшие рядом три монеты по два асса.

— Моряки дали мне починить одежду. Я спросила с них шесть ассов. Я могу купить еду и, таким образом, ничего тебе не буду стоить ни сегодня, ни завтра.

— Это очень благородно с твоей стороны, — сказал он, — но ты не должна работать на других.

— Ты хочешь, чтобы я целый день ничего не делала? Каюту убрать недолго, и у тебя всего две туники...

— Ну ладно, — отрезал он, — я очень тороплюсь. Я должен сейчас же отправиться по важному делу... Вот гораздо большая сумма на твои нужды, которую я даю на время моего отсутствия.

И он положил рядом с шестью ассами три серебряных динария. Тут она посмотрела на него, и он увидел в ее глазах беспокойство, которое сменило ее обычную невозмутимость.

— Ты уезжаешь надолго?

— Нет. На два, самое большее три дня. Я еду на Везувий, на серные рудники, но прошу тебя, никому не говори, что я туда отправился. И не выходи из каюты до моего возвращения, слышишь? Будь здесь, что бы ни случилось. Когда я вернусь, я немедленно покину Помпеи, и если я не найду тебя в каюте, то уеду один...

Она помолчала, соображая, что могла означать для нее эта внезапная новость. А потом сказала:

— А если эти типы с галеры попытаются переспать со мной, когда узнают, что я осталась одна? Что ты думаешь об этом?

— Нет! Они этого не сделают. Они знают, что ты — моя рабыня, а я — адвокат наследника Менезия...

Она пожала плечами:

— Когда наступит ночь и они будут возбуждены, они наплюют и на рабыню, и на наследника Менезия...

— Тогда, — бросил выведенный из себя Гонорий, — они должны знать, что это запрещено законом и что я могу после возвращения привлечь их к суду!

— Да, — спокойно сказала она. — Они получат розги, но перед этим каждый успеет воткнуть свою лозу туда, куда вставляешь ее ты. — Она снова взялась за иголку, поправляя вставленную в ушко нитку. — Если тебе все равно, то очень хорошо, — спокойно продолжала она. — Мне нужно было это знать, а тебя я предупредила...

— Я не говорил, что мне это все равно! — воскликнул Гонорий. — Но я никак не могу взять тебя с собой. У меня там трудное дело, и будет лучше, если ты останешься здесь...

— Я знаю, что должна подчиняться твоим решениям, — сказала она, разглядывая свое рукоделие, — но если это фокус, чтобы исчезнуть и освободиться от меня, то это просто неумно, потому что сейчас на рынке я буду стоить больше двух тысяч сестерциев, и если ты меня бросишь, то потеряешь эту сумму...

Гонорий сел на кровать рядом с ней, в изнеможении качая головой.

— Великие боги! Я хорошо знаю, что ты стоишь больше двух тысяч сестерциев, но ты невыносима! Никто и никогда не видел такой рассудительной рабыни, как ты! Ты усложняешь самые простые вещи. Мне нужно там, наверху, уладить одно дело, и я попросил тебя подождать меня здесь три дня, вот и все! Проговорили ни о чем целый час!

— Это правда или ты нашел свободную женщину, с которой теперь будешь спать? Если это так, то ты не должен ничего от меня скрывать. Я предпочитаю знать правду, и мне нечего возразить на это. Я знаю, что я — твоя рабыня и должна только повиноваться... Хотя никакого подписанного акта о продаже не существует, — с горечью заметила она.

— Как ты можешь рассуждать об акте о продаже, если ничего не понимаешь в юриспруденции! — взорвался молодой адвокат. — Акт о продаже не всегда необходим для подтверждения отношений между хозяином и рабом! Он может быть заменен заявлением, сделанным в присутствии нотариуса или муниципального чиновника, облеченного властью, по месту проживания, если хозяин и раб подтверждают существующие между ними отношения и если при этом присутствуют четыре свидетеля, являющиеся жителями города и свидетельствующие о том, что эти отношения имеют общественную значимость! Это закон Тертуллиана, который действует вот уже шестьдесят лет!

— Я ничего не понимаю в праве, — сказала она, — но я знаю другое...

Говоря это, она быстро подсела к нему и, обхватив за шею, крепко поцеловала в губы. Гонорий пытался отодвинуться, говоря, что очень спешит и что она ведет себя несдержанно, но она пропустила свой язык у него между губами, а рукой стала искать под туникой член своего хозяина, который оказался почти готовым к трудам.

— А, — торжествовала она, — вот видишь!

Она опрокинула его на спину, одновременно приподнимая его тунику, а так как она была довольно сильной и мускулистой после всех тех работ, которые выполняла с детства, то он не смог помешать ей тут же сесть на него верхом. Она направила его член, который не выпускала из руки и который от этого стал совершенно твердым, в свое влагалище и окончательно оседлала хозяина. Тут они оба начали постанывать, забыв обо всем, что не касалось их удовольствия.

На ватных ногах, ослабевших от пережитого под тяжестью тела Наис мощного оргазма, Гонорий покинул порт и пошел по запруженным улицам города. Скоро он уже вошел во двор заведения Спора, пересек этот двор и, войдя в отдел конторы, занимавшейся сдачей внаем лошадей и повозок, о чем говорила вывеска, спросил на несколько дней мула. Пока служащий просматривал список всех имевшихся в наличии свободных лошадей, Гонорий искал глазами в зале, заполненном доброй дюжиной писцов, сидевших за конторками с папирусами и табличками, того, кто помог ему три дня назад и был так любезен.

В этот момент тот самый юноша поднял на него глаза и улыбнулся так же, как и в первую встречу. А когда клиент, оставив обычный залог в четыреста сестерциев, вышел из конторы вслед за рабом, провожавшим его к мулу под номером XIV, то увидел, что юноша тоже поднялся из-за конторки. Пока раб-конюх чистил животное, чтобы сдать его заказчику в лучшем виде, в соответствии с правилами такого серьезного заведения, как контора Спора «Любой наем и аренда», юноша подошел к Гонорию, стоявшему перед конюшней.

— Ave! — сказал он, краснея.

— Ave! Как твои дела?

— Благодарю вас. У меня все хорошо, а было бы еще лучше, если бы вы сдержали свое обещание и подошли, как мы договаривались, к выходу из конторы...

И он попытался улыбнуться своей грустной улыбкой, которая, как он знал, очаровывала людей.

— Прости меня, — сказал Гонорий. — Я часто думал о тебе, но мне нужно было уладить сложные дела, и различные обстоятельства помешали узнать то удовольствие, которое, несомненно, ожидало нас.

— На сколько дней вы берете этого мула?

— Я сказал, что на пять, но надеюсь вернуться раньше. И на этот раз, обещаю тебе...

Тот покачал головой:

— Пусть боги и сам Эрос сделают так, чтобы это было правдой и чтобы я смог провести вместе с вами вечер того дня, когда вы вернетесь вместе с этим животным...

Гонорий осторожно взял его за руку, смотря в это время в направлении конторы.

— Не навлечешь ли ты на себя гнев за то, что отсутствуешь на месте и кто-то другой должен делать за тебя записи?

— Да нет. Мы здесь пользуемся относительной свободой, и к тому же Спора нет на месте.

— Так он не всегда бывает в конторе? — продолжал расспрашивать молодой адвокат, пока конюх выводил из конюшни мула с цифрой «XIV» на пластинке и который действительно был в прекрасном состоянии.

— Очень часто, — сказал юноша.

— А на этот раз его уже давно нет?

— Никто его не видел уже три дня. Но такое бывает. Как он находит новую подружку по вкусу, то некоторое время не показывается.

— А дела от этого не страдают?

— Нет. Его вольноотпущенник Флор ведет их лучше, чем хозяин.

— А его жена? — развеселился Гонорий. — Она должна устраивать ему сцены...

— Да что вы! — ответил юноша, пожимая плечами. — Она любит девушек и обрыскивает все рынки, где торгуют рабами, чтобы купить малышек и потом всему обучить. Таким образом, они хорошо ладят друг с другом. Их брак — это денежное дело, которое устроили две их семьи.

Гонорий поблагодарил раба, державшего мула, и дал ему монету в один сестерций, взяв у него из рук повод.

— Я уверен, — сказал он, собираясь сесть на мула верхом, — что Спор заинтересовался таким красивым лицом, как твое, когда ты поступил сюда...

Юноша понимающе улыбнулся:

— Я должен сказать, что такое действительно случается с новенькими, но потом он уже больше не обращает на них внимания.

Гонорий сидел уже в седле.

— Он любит только что-то новое, ведь так?

— Именно так, — ответил эфеб.

— А ты тоже такой? — спросил Гонорий, наклонившись к нему.

— Нет! — протестующе ответил тот. — Совсем не такой!

— Но у тебя же есть друг, который с тобой живет, а ты хочешь увидеться со мной?

— Мой друг уехал. Он поехал жить с одним ретиарием в Геркуланум, тот просто животное, покрытое рыжей шерстью; однажды он привел его к нам переночевать, так от него пахло чесноком и всю ночь он шумно пускал газы. Я люблю мужественных мужчин. Но у того все было преувеличено. Поэтому-то я теперь совсем один, и я был бы счастлив, если бы вы поселились у меня... Это небольшое жилище, но у меня есть лоджия, которая выходит в сад, и вечером на ней очень хорошо.

— Я благодарю тебя... Я подумаю над твоим предложением, но сначала нам надо понять, сможем ли мы поладить друг с другом.

— Я уверен, что сможем! — с необычайной живостью воскликнул молодой писец, имевший такое нежное сердце, а Гонорий уже натянул поводья и ударил коленями мула, чтобы тот тронулся с места. — И я уверяю вас, что, когда мы останемся наедине, я сделаю для вас все, что вы ни попросите, чтобы доставить вам удовольствие!

Выезжая на улицу, молодой адвокат обернулся, чтобы еще раз посмотреть на завоеванного им юношу, который все еще стоял около конюшни и с грустной улыбкой смотрел ему вслед. В этот момент Везувий вновь начал сердиться, как несколько часов назад, когда Палфурний и его гость разговаривали на террасе, одновременно и любуясь грандиозным зрелищем, и ужасаясь силе слепой стихии. Встревоженные этим угрожающим ворчанием, все окружавшие Гонория в смятении замерли, глядя на величественный силуэт, возвышавшийся над городом.

Но Гонорий твердо решил во что бы то ни стало помочь Сулле, поэтому он не стал раздумывать о нешуточной опасности, грозившей ему на склонах дымящегося гиганта, готового вот-вот разгневаться.