"Эвкалипт" - читать интересную книгу автора (Бейл Мюррей)

5 MARGINATA[16]

Несколько слов о городе, совсем вкратце, как дань почтения главной улице.

Городишко был маленький и весь какой-то изжелта-тусклый. В иных местах ему бы зваться деревней или даже селом; в нем даже церкви не было.

Иначе говоря, в городишке всего насчитывалось по одному: одна гостиница, один банк, почта, кинотеатр — ну, и несколько магазинов, что гордо выставляли напоказ ведра, рулоны ткани, сельхозпродукты и полотняные тенты, летом свисающие аж до сточных канав. Жили там одна блондинка, один однорукий калека, один вор и одна женщина, изрядно смахивающая на ведьму. Один из жителей города пытался завоевать всеобщую симпатию; еще один всегда оставлял за собою последнее слово; и еще один был несчастлив в браке.

Тибубарра, расположенный чуть дальше к западу, славится нагромождением раскаленных валунов в конце главной — и единственной — улицы. Прочие городки приобретают известность благодаря неизбежным, неистребимым достопримечательностям, таким, как бараны-мериносы или ананасы в сорок раз больше нормальной величины, или начертанный от руки плакат на окраине, гордо возвещающий о том, что в городе, дескать, зафиксирована самая жаркая температура по Австралии или что он — самый чистый и опрятный город штата, потому избегайте его; в Моссмане, в Северном Квинсленде[17], есть «сахарный поезд», что целыми днями раскатывает себе по главной улице, посвистывая да попердывая. А наш изжелта-тусклый городишко может похвастаться тем, что улица его в какой-то момент резко меняет направление; этот неожиданный излом, гармонирующий тем не менее с удлиненными верандами, наделял во всем остальном ничем не примечательный городишко способностью к массовому воспроизводству.

Ухажеры Эллен по большей части жили либо в городе, либо за городом поблизости; кроме того, городок стал, если позволите так выразиться, местом сосредоточения войск перед операцией для «второй волны» — для исполненных молчаливой решимости оптимистов из иных краев, включая далекие метрополии; так в прошлом веке Занзибар служил этапным пунктом для вспотевших и упертых британских исследователей, пробивающихся в глубь материка.

Город поклонников фильтровал. Кое-кому так и не удалось пробиться дальше гостиницы. Многие приезжали из сексуального любопытства — случайные мародеры, задумавшие попытать счастья: в конце концов, они ж с первого взгляда опознают и голубой эвкалипт, и желтый, и даже низкорослое деревце calycogona, эвкалипт бутонорожденный, более того, назовут его дурацкое прозвище, «крыжовничек»! То-то потрясены они бывали, обнаружив, какое сумасшедшее количество эвкалиптов собрано здесь в одном месте, и услышав, сколь многие с треском провалились до них, включая опытных лесорубов и одного меланхоличного школьного учителя.

Очень скоро все эти авантюристы куда-то делись, даже лицезрения крапчатого приза не удостоившись. Один парень в шерстяном костюме сошел с поезда в Яссе, добрался до Холлендова имения, по пути ласково потрепав за ушами всех встречных собак, глянул от ворот на уходящие к горизонту ряды деревьев, развернулся — и отправился прямиком домой. Более расчетливые, те, что восприняли испытание всерьез, принялись зубрить обширный предмет, уткнувшись носами в неполные ботанические справочники.

Взять хоть ярру (она же Е.marginata, эвкалипт окаймленный). Кого, скажите мне, ярра не озадачит? Уж больно твердое дерево, уж больно непростое! В самой ее природе заложено гражданское неповиновение. И однако приходится признать, что физическая неподатливость красоту древесины только усиливает. Так и тянет взять брусок ярры в руки, полюбоваться им, погладить, как кошку. Применим ли эпитет «гордый» к куску дерева? Уж конечно, не к тем, что трескаются от пустячного удара, как, например, тощая знобкая сосна или бесхребетная акация! Ярра славится стойкостью — и под землей, и под водой. Яррой мостили улицы в средиземноморском Сиднее и модном Мельбурне, и дерево это надолго пережило тех, кто рубил его на доски; а уж что и говорить о надежном паркете в бальных залах и роскошных отелях!

Красивое дерево, прямое, статное, высокое… а на плантациях расти упорно отказывается. (Снова твердолобость!) У Холленда был некогда отчим по имени Ярраби, известный гордец и упрямец.

За пределами Западной Австралии ярру мало кто опознает, даже столкнувшись с нею в упор.

Вышло так, что одним из первых фаворитов в состязании за руку Эллен стал местный школьный учитель, как обладатель двойного преимущества: он был человек образованный и при этом искренне любил и тонко чувствовал дерево. В одиночестве он развлекался тем, что вырезал массивные чаши для нежных скоропортящихся фруктов, таких, как персики и виноград. Не приходится удивляться, что в первый же день к ланчу учитель правильно назвал восемьдесят семь эвкалиптов. Все шло лучше некуда, пока бедняга не опешил при виде дебелой красавицы ярры у забора за домом.

— Не торопитесь, — посоветовал Холленд, откашлявшись. «Нечего нестись сломя голову, точно крыса по водосточной трубе», — вертелось у него на языке.

Молодой учитель ему нравился. Но куда спешить-то? Кроме того, паника, как известно, губительна. Из густонаселенного Сиднея молодого учителя перевели в провинцию, а уроки скуки и однообразия ох непросты! Несколько раз он видел Эллен на главной улице. Вечерами и по воскресеньям он прохаживался по грунтовой дороге мимо лососевого эвкалипта, надеясь: вдруг девушка появится? Само имение — все эти обширные земли с видом на реку и громадная старая усадьба — в расчеты учителя почитай что и не входило.

Он уже едва не воскликнул: «Ярра!» — как вдруг отвлекся одним глазом на крону росшего тут же карри (он же — эвкалипт разноцветный, Е.diversicolor).

— Не повезло. — Холленд загасил окурок. — Жаль, право. Мне думалось, шансы у вас неплохие.

Перед началом испытания каждого претендента приглашали в дом — и не куда-нибудь, а в гостиную! — на чашку чая. Там Холленд, откинувшись назад, мог хорошенько рассмотреть гостя. На самом-то деле испытание начиналось уже тогда. Чай подавала сама «награда победителю», еще более крапчатая и, несомненно, еще более прекрасная, нежели ухажерам запомнилось или пригрезилось, с легким намеком на декольте и с легкой тенью словно бы страха на челе.

С того самого дня, как отец объявил о своем решении по поводу брачного вопроса, Эллен понятия не имела, о чем с ним говорить — с ним или с кем-либо еще. Помощи ждать не приходилось: рядом с нею не было ни седовласой бабушки, ни мудрой матери, ни любопытных сестер. И что ей за дело, если эвкалиптовый тест рассортирует соперников, отделит пшеницу от плевел и все такое, что ей за дело до этого здравого и вместе с тем нездорового процесса, как выражался ее отец. «Лишь златоволосый красавец, золотокудрый юноша, непохожий на других, сумеет правильно назвать все деревья — тот, кто хоть немного смахивает на твоего старика-отца», — сказал он тогда дочери.

Первые претенденты все были из числа местных. При виде некоторых Эллен не смогла сдержать смеха, так что даже отец вынужден был пожурить шалунью:

— Ну право, довольно!

Чего стоил один только отошедший от дел стригаль, что ей в деды годился — ни одного зуба! Единственный водопроводчик города — и тот занятый лишь частично! — картинно разлегся на цветастом диване, вытянув ноги и громко требуя еще чашку чая; и что же? — едва выйдя из дверей, он провалился с треском, не сумев правильно назвать первое же дерево, на которое указал, «черную мяту», а их ведь в округе как грязи. Даже Холленд, и тот насмешливо фыркнул. Многие, кому удавалось без сучка без задоринки перевалить за восьмой десяток, спотыкались на самом что ни на есть заурядном придорожном эвкалипте — все от невнимательности, говаривал Холленд. Или взять, например, молодого Кевина, потерявшего руку на лесопилке: этот разбирался не столько в деревьях, сколько в древесине.

И просто диву даешься, сколь многие не сумели углядеть в защитной лесополосе один-единственный железнокор.

Разумеется, находились и такие, что пытались блефовать, либо высмеять всю эту затею, либо выбирали тактику проволочек. Подобные уловки — вполне в характере претендентов — неплохо работали на них в прошлом. Один неудачник, проиграв, не на шутку разозлился. Иные предлагали деньги. Почему бы нет? Весь мир открывался как в зеркале — мир в миниатюре. Один-два попробовали, так сказать, добиться своего не мытьем, так катаньем: «А может, мы как-нибудь договоримся промеж себя? Давайте-ка присядем, потолкуем по душам! Все мои познания насчет эвкалиптов уместятся на булавочной головке, зато я твердо знаю, что для вашей дочки я — в самый раз». Управляющий банком прислал своего близорукого сынка. Смуглый чужак из соседнего города похвалялся фотографической памятью — и в результате «засыпался» на первом же эвкалипте, которого в жизни не видел. Обычно происходило все в тишине, лишь несколько претендентов тараторили, не умолкая. То и дело из своей комнаты Эллен слышала чей-нибудь громкий голос, доносящийся от загона на пологом склоне.

История прекрасной дочери стала известна актерам бродячего цирка. Эти долго спорили, не попытать ли счастья и им. Один из представителей опасного племени коммивояжеров — половчее и поприличнее — тоже выдвинул свою кандидатуру; Холленд отправился в город и отговорил малого.

По всей видимости, сама мысль о состязании за невесту либо действовала на нервы, либо поражала своей странностью: кое-кто из претендентов за час до того, как явиться на испытание, пропускал по нескольку кружек. Нагрянул провинциальный жокей в сопровождении грума; грум мимоходом сообщил Эллен, что жокей вообще-то уже женат. «Мне надоть на лист позырить, — говорил следующий. — Так что давайте-ка стремянку тащите». При виде всех этих мужчин, вырядившихся в чистые рубашки и подстриженных ради такого случая, Эллен слегка взгрустнулось — так трепещет в клетке белая птица. Впрочем, многие приезжали в чем есть, а от иных разило потом. Целая процессия: все возраста, все размеры, от мала до велика.

По правде сказать, Эллен никто так и не глянулся.

Эти претенденты норовили обойтись без традиционных формулировок, без перешептываний и недомолвок, без улещивания, без многозначительных шуток, и неловкого поглаживания по плечу, и зашкаливающей внимательности, что выпивает всю энергию мужчины до капли, без нарочитой рассеянности, что складывается в мозаику необходимого промедления… Это позволяет женщине выбрать мужчину и дарит мужчине иллюзию того, что он сам ее завоевал. В то время как — за пределами изжелта-тусклого городишки — эти поклонники, выстроившиеся в очередь на испытание, могли бы, в известном смысле, достичь той же самой цели, повернувшись спиной и излагая факты. Им даже глянуть в направлении невесты не было нужно (школьный учитель явился исключением, что его и погубило).

— Ох уж эти мне провинциалы, — сетовал Холленд, — горазды пыль в глаза пускать: прикидываются, будто знают землю вдоль и поперек, а задай вопрос — и смотришь, они понятия не имеют, как называется то, что торчит у них перед самым носом! Даже если это эвкалипт.

Постепенно до Эллен дошло: ведь задача так трудна, что лишь два-три человека на свете способны правильно назвать все эвкалипты. Все это может тянуться годами, без какого бы то ни было результата. И Эллен расслабилась — как выяснилось, преждевременно.

Беда была в том, что степень трудности активировала один из законов любопытства: в то время как каждый соискатель терпел неудачу и поток поклонников иссяк до тоненькой струйки, сама недосягаемость приза еще больше увеличивала притягательность Эллен.

Но Холленд и его дочь этого, по всей видимости, не замечали. Теперь, когда матримониальный вопрос, так или иначе, решился, их визиты в город возобновились — и Эллен вновь попала под прицел взглядов, и обсуждать ее принялись с удвоенным рвением.

Стояло лето. Стволы деревьев казались горячими на ощупь. В реке гладкие камни терялись под водой, точно груши в сиропе. Эллен плавала, брызгалась, скользила по течению; внимательно изучала свои руки и плечи, болтая ногами с моста.

И вдруг из ниоткуда возник какой-то новозеландец, широким шагом прошествовал по подъездной аллее и представился. Весь из себя усатый такой, волосы темные, как город Данидин[18]. Перед каждым эвкалиптом он задумчиво поглаживал усы, а вспоминая название какого-нибудь из малоизвестных видов, посмеивался себе под нос, чем слегка раздражал Холленда.

— Господь свидетель, кто-кто, а этот парень в эвкалиптах разбирается, — почтительно отметил Холленд. — А ведь он даже не из наших мест! Занятный тип. Вчера гляжу, он молится у ворот: ну, перед тем, как приступить к делу.

На третий день новозеландец перевалил за половину.

Холленд задумчиво жевал гренок, а Эллен куска проглотить не могла — все гадала про себя, каково жить бок о бок с таким человеком. А еще так странно было сознавать, что молва о ее горестной участи достигла чужой страны. Отец все головой качал: и как же так вышло, что житель Южного острова пролез в эксперты по эвкалиптам, вот ведь загадка, однако! Родина эвкалиптов — Австралия, и точка! Если на территории всей Новой Зеландии сыщется более пятидесяти разнообразных эвкалиптов, то-то он удивится! — да и те завезены извне.

Наутро четвертого дня Холленд уже собирался задать гостю вопрос-другой, когда новозеландец столкнулся с одним из множества жилокоров — с сучковатым эвкалиптом Юмана, Е.youmanii, каковой с легкостью ввел бы в заблуждение ботаника-профессионала, — столкнулся и потерпел поражение. Облегченно кивнув — и впервые поглядев Эллен в лицо, — новозеландец ретировался восвояси.

А между тем история о Холленде и его прелестной дочери словно на крыльях перелетела Тасманово море, а попутно докатилась по Стюартовой автостраде до самого центра Австралии, по дороге заправляясь бензином. Она сворачивала с шоссе то направо, то налево — так от древесного ствола во все стороны расходятся ветви. В результате в дверь постучался улыбчивый китаеза — аж из самого Дарвина. Он коротко поклонился Холленду и представился как торговец фруктами и овощами.

Все, с чем гость соприкасался, вызывало у него блаженную радость. Глаза у него были, как говорится, «слаще сахара». Эллен наливала ему чай, он улыбался: «Милые у вас руки». Эллен решила про себя, что этот человек, наверное, доживет до глубокой старости. (Некое смутное ощущение — отнюдь не физиологический факт! — подсказывает: энергичный мозг способен протащить тело еще несколько лишних ярдов. Философы живут долго, очень долго.)

В то же время Эллен размышляла: а способен ли этот счастливчик испытывать зависть, или ревность, или смятение одиночества? Знакомы ли ему самые что ни на есть обыкновенные неприятности, не говоря уже о чем-то более серьезном, как, например, внезапные приступы отчаяния?

А он между тем под маской восточного благодушия просеивал себе систематику ботанических терминов да примерял их к общему виду дерева. Разумеется, лучше всего гость разбирался в субтропических видах, произрастающих в окрестностях Дарвина. Опасливее птицы киви, он то и дело отступал на шаг и произносил: «Аххххххх…» — при виде особенно изящного экземпляра, такого, как, например, эвкалипт-топляк, что по чистой случайности образовал треугольник с «серебряным буравчиком» и с двуствольным красным малли (он же — эвкалипт общественный, Е.socialis), — и то и дело высмаркивался на счастье в красный платок. Не запнулся китаец ни разу, а сталкиваясь с трудноузнаваемой кроной, лишь улыбался чуть дольше.

Девять дней спустя китаец по-прежнему улыбался. Форма его губ вдруг напомнила Холленду отца.

— Ну и на кой в доме сдался этакий сладкорожий ухмыла? — говорил он Эллен. — Не тревожься, провалится, как пить дать провалится, я уж чувствую. Просто в толк взять не могу, как ему удалось так далеко продвинуться. Сколько парню лет, как думаешь? Вот хоть убей, никак не пойму.

Наконец точку поставил эвкалипт с южной оконечности Тасмании, и на эвкалипт-то не похожий.

Об него-то китаец и споткнулся. Причем в буквальном смысле.

Эвкалипт лакированный (Е.vernicosa) смахивает скорее на кустарник или на ползучее растение. Взрослому он и до колена-то едва доходит. Почки и плоды расположены «тройками», листья глянцевые.

Ряды ухажеров поредели; остались профессионалы. По всей стране в офисах и подсобках люди судили да рядили: надо же удумать — хочешь завоевать руку дочери, изволь правильно назвать все деревья отца; и кому такое под силу-то?

Минул год, истекал второй, а победителя так и не нашлось. Теперь претендентов манило скорее головоломное испытание, нежели награда как таковая. Специалисты по ботанике и лесоводству уподобились тем чемпионам Олимпийских игр, что берегут силы и нервируют соперников, дожидаясь, пока планку поднимут на самый высокий уровень, — и только тогда, так уж и быть, снисходят до участия.

На глазах у Эллен отец в потрепанном пальто приветствовал новых кандидатов. Помимо деревопоклонников и рыжего подстригателя веток из Брисбена тут были и специалисты по водным зеркалам, и энтузиасты-поборники национального дерева, и желающие запатентовать эвкалиптовое масло, и даже один эксперт по коре, ученый с мировым именем (тому уже доводилось бывать в имении — во главе целой делегации).

— Эти тебе ни к чему, — признавал отец. — Немало экспертов повидал я на своем веку, и все они горазды голову в песок прятать, в том или ином смысле. Сами себя в угол загоняют. А ты посмотри на себя! Ты — принцесса, для большинства мужчин ты слишком хороша, во всяком случае, для большинства мне известных. Хотя должен же найтись кто-то подходящий! Знаю, знаю, никто из нас не совершенен. Но ты словно бы всякий интерес утратила. Что думаешь-то? Вся эта история тянется куда дольше, чем я рассчитывал. Есть ли хоть кто-то, кто привлек твой взгляд, пусть на долю секунды?.. Вижу, что сойду в могилу, до правды так и не докопавшись.

Эллен давно уже держалась с милой отчужденностью. Одна рука постепенно остывала.

Право слово, а кто, спрашивается, сумел бы правильно назвать все деревья? Ну, ее отец, конечно; впрочем, отец — дело другое. Вся эта тьма-тьмущая английских и латинских названий не может не занимать в душе человека жизненно важное место — место, что следовало бы отвести для других, более естественных предметов; вроде как неудачливый торговец сельхозоборудованием допускает, чтобы ржавое старье накапливалось перед крыльцом, под окнами и на заднем дворе его обшитого досками дома.

— Наш сказочный принц приедет из какого-нибудь города, не иначе, — предсказывал отец. — Нутром чую.

Слушая отца и не то задремывая, не то грезя, Эллен, как ни старалась, не могла вообразить себе такого всезнайку, не говоря уже о том, что ни малейшего интереса он в глазах девушки не представлял. Отрезанная от всего мира, запертая в усадьбе из голубоватого песчаника, в окружении пресловутых деревьев, Эллен чувствовала: ответ где-то далеко. Проблема всегда маячит за следующим холмом. Что только поощряет ни к чему не обязывающую, равнодушную покорность судьбе.

Холленд получил письмо.

— Эгей, глянь, что пишут: свою кандидатуру выставляет мистер Рой Грот. Напечатано секретарем. А ведь я о нем слышал. Из Аделаиды. В мире эвкалиптов он — авторитет не из последних. Про него, бывалоча, все шутили, что он лично осмотрел каждый отдельно взятый эвкалипт в штате Южная Австралия. Аделаида, это ж город эвкалиптов. Так, во всяком случае, говорят. Грот среди них вырос. Ты меня слушаешь или нет? Здесь сказано, что он в отпуске, и будет ли удобно, если… и т. д. Уже и номер в гостинице забронирован. Помяни мое слово, этот за дело возьмется всерьез. Будет дышать нам в затылок не одну неделю.

Отец отошел к окну и, сцепив руки за спиной, принял типично отцовскую позу — принялся разглядывать свое паркообразное имение, воплощающее в себе дочернее будущее. Были здесь и нежные округлости, и бледно-золотистые травы, и текучая влага, и зной. — Ты еще не устала? — внезапно обернулся Холленд. — Одному Господу ведомо, что теперь будет. Мы с твоей мамой опомниться не успели — так внезапно все произошло. Но посмотрим на вещи оптимистически: у нас все сложилось; я — по-прежнему здесь, и у меня есть ты.