Международное общество

"Международное общество" - это, не правда ли, наводит на мысль о спальных вагонах? Но речь идет совсем не о спальных вагонах, хотя нечто общее и можно было бы найти. Например, уснуть там могли бы далеко не все, а только люди привычные. Но не будем на этом останавливаться.

О международном обществе, которое я имею в виду, заговорила первая мадам Ливон. Это ее идея.

- Довольно нам вариться в своем соку! - сказала она. - Ведь все то же самое и те же самые. Пора, наконец, вспомнить, что мы живем в Париже, в международном центре. Зачем нам киснуть в этом заколдованном кругу, в этом эмигрантском гетто, когда мы можем освежить свой круг знакомства с новыми, может быть, чрезвычайно интересными, с даже полезными людьми. Так почему же нам этого не сделать? Кто нам мешает? Мне, по крайней мере, никто не мешает. Я великолепно владею француз-ским языком, муж знает немного по-английски, овладеть испанским - это уже сущие пустяки.

Так начался международный салон мадам Ливон.

То есть это была мысль о нем, зерно, всунутое в плодородную почву и быстро давшее росток.

Почвой этой оказался двоюродный бо-фрер1 самого Ливона - Сенечка. Сенечка знал весь мир, и для него ровно ничего не стоило собрать желаемое общество.

Ознакомившись с идеей мадам Ливон, он немедленно потребовал карандаш и бумагу и стал набрасывать план. План отчасти по системе патриарха Ноя.

- Англичан, скажем, два. Довольно? Американцев тоже два. Французов надо подсыпать побольше. Их раздобыть легче. Шесть французов. Три самца и три самки. Испанцев... сколько испанцев? А?

Считали, записывали.

- Экзотический элемент тоже должен быть представлен. Какие-нибудь креолы, таитяне, - вставила мадам Ливон.

- Можно и таитян. Это вам не Дубоссары. Здесь кого угодно можно найти. Хотите полинезийца? Я знаю одного журналиста-полинезийца.

- Ну что же, отлично. Нужно все-таки человек сорок. Моя квартира позволяет.

- Полинезиец, наверное, сможет притянуть массу своих. С соседних островов, Канарских, Болеар-ских, Замбези-Лиамбей или как их там. Тут в Париже ими хоть пруд пруди.

- Итальянцев надо.

- Ну конечно. Только, видишь ли, европейцев надо выбирать каких-нибудь значительных, знаменитых. Либо писателей, либо артистов, а то кому они нужны. Тогда как от человека из Замбези ничего не требуется. Он уже потому хорошо, что экзотичен. Ну, а если он при этом может еще что-нибудь спеть - так тогда дальше и идти некуда. Это был бы блестящий номер. Эдакий какой-нибудь канареец прямо с острова и вдруг поет свое родное, канар-ское. Или с Суэцкого канала и исполнит что-нибудь канальское.

- Ну, а кого из французов? - размечталась мадам Ливон. - Хорошо бы Эррио, как политическую фигуру. Потом можно артистов. Сашу Гитри, Мистангетт, Мориса Шевалье, несколько кинематографических - Бригитту Хельм, Адольфа Манжу, если они не в Холливуде. Приглашения, во всяком случае, пошлем, а там видно будет.

- Жалко, что умер Бриан, - сказал Сенечка.

- А что?

- Как что? Такой популярный человек мог бы привлечь интересную публику.

- Ну ничего. Будем базироваться на артистах. Теперь составим текст приглашений и закажем билеты.

Наметили день, тщательно выбрав такой, когда не было бы ни приема в каком-нибудь посольстве, ни какого-нибудь особо интересного концерта, ничего такого, что могло бы отвлечь интересную публику.

- Ну конечно. А как, по-твоему, можно, чтобы Саша Гитри что-нибудь разыграл? Например, вместе с Мистангетт. Это было бы оригинально.

- Шаляпина бы залучить. Покойную Анну Павлову.

- Ах, нет, только не русских, надоело.

Дело быстро налаживалось.

Назначили день, разослали приглашения.

"Первое международное общество любви к искусству просит вас оказать честь и т. д.".

На сиреневом картоне.

Заказаны сандвичи и птифуры1. Приглашен лакей Михайло, хотя и русский (он ведь не гость, не все ли равно), но говорящий по-французски не хуже парижанина и вдобавок очень вежливый - таких среди французов даже и не найти. Говорит "вуй-с" и "нон-с"2. Это редкость.

Насчет испанского языка дело не вышло. В хлопотах не успели им овладеть. А насчет английского обнаружилось нечто загадочное. Ливон на прямой вопрос бо-фрера Сенечки слегка покраснел и ответил:

- Конечно, научного диспута я поддерживать на этом языке не берусь, но объясниться в границах светского обихода всегда могу.

Но бо-фрер Сенечка этим не удовольствовался и попросил сказать хоть несколько слов.

- Я могу сказать, - пробормотал Ливон, - я могу, например, сказать: "хоу ду ю ду"3.

- А потом что?

- А потом уйду. Я хозяин. Мало ли у меня дел. Поздоровался с гостями да и пошел.

- Ну, ладно, - согласился Сенечка. - Бери на себя англичан. С островитянами я расправлюсь сам.

Настал вечер.

Скрытые от взоров лампы разливали томный свет. Тонкое благоухание сандвичей и сдобной булки наполняло воздух. Граммофон плакал гавайскими гитарами.

Хозяйка, нарядная и взволнованная, улыбалась международной светской улыбкой.

Между прочим, здесь кстати будет отметить свойства светской улыбки. Это отнюдь не обыкновенная человеческая улыбка. Эта улыбка достигается распяливанием рта со сжатыми губами и совершенно серьезными и даже строгими глазами. Улыбка эта говорит не о радости или удовольствии, как обыкновенная человеческая улыбка. Она говорит просто: "Я - человек воспитанный и знаю, какую именно рожу надо корчить перед гостями светскому человеку".

Одни только японцы не умеют распяливать рта по-светски и изображают искреннюю улыбку и даже смех, что придает им откровенно идиотский вид.

Мадам Ливон усвоила европейскую технику и встречала гостей светской улыбкой.

Первым пришел господин густо испанского типа и молча тряхнул руку хозяину и хозяйке.

- Enchant?e!1 - сказала хозяйка.

- Хабла, хабла! - крикнул хозяин и тотчас повернулся и убежал, делая вид, что его позвали.

Испанец вошел в гостиную, потянул носом и, поймав струи сандвичей, пошел к буфету.

Вторым пришел господин английского типа.

- Хоу ду ю ду? - воскликнул хозяин и убежал, делая вид, что его позвали.

Словом, все пошло как по маслу.

Англичанин вошел, оглянулся, увидел фигуру у буфета и молча к ней присоединился.

Затем пришел бо-фрер Сенечка и привел с собой корейского журналиста с женой, бразильянца с сестрой, норвежца и итальянца. Потом пришли три англичанки, и никто не знал, кто, собственно говоря, их пригласил. Англичанки были старые, но очень веселые, бегали по всем комнатам, потом попросили у лакея Михайлы перо и сели писать открытки друзьям.

Сенечка суетился и старался внести оживление. Но гости выстроились в ряд около буфета и молча ели. Точно лошади в стойле.

Пришла подруга хозяйки, Лизочка Бровкина.

- Ну что? Как? - спросила она.

- Enchant?e! - томно ответила мадам Ливон и прошипела шепотом:

- Умоляю, не говорите по-русски.

- Ах! - спохватилась Лизочка. - Et moi aussi enchant?e avec plaisir1.

И плавно пошла в гостиную.

- Мосье! - светски улыбаясь, сказала м-м Ливон Сенечке и отвела в сторону.

- Ке фер2 с ними? Ради бога! Ну, пока они еще едят, а потом что? И почему не едут артисты и государственные люди?

- Подожди. Надо же их перезнакомить. Вот, смотри, кто-то еще пришел. Подойди к нему и знакомь.

Новый представился. Он - японский художник Нио-Лава. Хозяйка подвела его к столу и, не давая времени схватить сдобную булку, на которую тот было нацелился, стала его знакомить. И вдруг произошло нечто странное. Произошло то, что испан-ский журналист, тот самый, которому хозяин сказал "хабла", взглянув на японца, уронил вилку и громко воскликнул:

- Оська! Ты как сюда попал?

- Неужели Моня Шперумфель? - обрадовался японец. - А где же Раечка?

Хозяйка старалась нервным смехом заглушить эту неуместную беседу.

В это время громкое "хоу ду ю ду" заставило ее обернуться. Это сам Ливон ввел новую гостью.

- Американская поэтесса, - шепнул Сенечка. - Я сам ее пригласил. Пишет во всех нью-йорк-ских журналах. Мадам! Enchant?e!

- Enchant?e! - зафинтила хозяйка. - Пермете муа1...

Но гостья, толстая, красная, скверно одетая, уставилась куда-то и, казалось, ничего не слышала. Хозяева и Сенечка смущенно проследили ее взгляд и с ужасом убедились, что уставилась она на лакея Михайлу.

- Господи! Что же это?

- Мишка! - закричала американка. - Михаил Андреевич! Да ты ли это?

- Вуй-с! - завопил Михайло и брякнул об пол поднос.

- Простите, - сказала американка по-английски. - Это мой первый муж. Теперь я за американцем.

И, обратясь снова к Михайле, крикнула:

- Да иди же сюда. Садись, поболтаем.

Подхватила его под руки и потащила на диван.

- Какой кошмар! Какой кошмар! - шептала хозяйка, сохраняя на лице судорожную светскую улыбку.

И вдруг отрадный голос Сенечки возгласил:

- Мосье Джумада де Камбоджа шантра ле шансон де сон пеи1.

Очень смуглый господин подошел к роялю, сел, сыграл прелюдию, тряхнул головой:

Вдо-ль да по речке,

Вдоль да по Казанке

Серый селезень плывет!

- Что это - сон? - шепчет мадам Ливон.

Нет, не сон. Выговаривает так отчетливо. Это не сон, это ужас. Голова кружится... туман... А это что? Одна из старых англичанок с бразилианской сестрой замахала платочком и поплыла серой утицей русскую, русскую...

- Сенечка! - шепчет мадам Ливон. - Сенечка! Я умираю...

Но Сенечка ничего не отвечает. Он выпучил глаза и слушает, как корейский журналист, до сих пор объяснявшийся только по-французски с явно корейским акцентом, говорит ему:

- Я сразу вспомнил, что встречался с вами. Не бывали ли вы случайно в Боровичах? У Костяковых? А? Сам-то я костромич. А? В Боровичах не бывали? У нас было лесное дело. А? В Боровичах?