"Вор и собаки" - читать интересную книгу автора (Махфуз Нагиб)IIДверь не заперта. Она всегда бывала открытой, даже и в те далекие времена. Он шел сюда по горной дороге. Приют милосердия… Квартал Дарраса, укрытый отрогами горы Мукаттам… Сколько с ним связано воспоминаний… Кругом дети, песок, расплавленный жар, и он, Саид, задыхающийся от волнения и усталости. Взгляд невольно останавливается на маленьких девочках. Прячась от палящего солнца, полеживают в холодке бездельники. Сколько их?.. На пороге он на минутку остановился и огляделся вокруг, припоминая, когда был здесь в последний раз. До чего же прост этот дом. Должно быть, так жили еще при Адаме. Просторный некрытый двор, в левом углу высокая пальма с погнутой макушкой. Направо – открыта дверь в единственную комнату. В этом странном доме не было запертых дверей. Сердце учащенно забилось, и мысли унесли его к далеким, милым дням… Детство, отцовская ласка, грезы о чем– то неземном, неясном… Фигуры дервишей, раскачивающихся в такт песнопениям. .. И имя Всевышнего, трепетом отзывавшееся в душе. «Смотри, слушай, учись, открой свое сердце»,– говорил, бывало, отец. И радость, рожденная пением и еще предвкушением зеленого чая. Как-то ты поживаешь, владыка, шейх Али Гунеди? Из комнаты донесся голос – хозяин заканчивал молитву. Саид улыбнулся и, подхватив свои книги, решительно переступил порог. Вот и сам шейх. Скрестив ноги, он сидит на молитвенном коврике и с отрешенным видом что-то бормочет. Все та же комната. В ней почти ничего не изменилось. Циновки, правда, новые – не иначе как постарались ученики,– а у западной стены прежнее скромное ложе, возле которого на полу пляшет пробравшийся через окошко луч заходящего солнца. Остальные стены почти скрылись за полками с книгами. Запах ладана, такой застарелый, что кажется, будто смола не обновлялась десятки лет. Саид опустил книги на пол и подошел к шейху. – Мир тебе, владыка! Шейх неторопливо закончил свое бормотание и поднял голову. Узкое, живое, одухотворенное лицо, словно ореолом обрамленное седой бородой. Белоснежная шапочка-такия плотно обтягивает серебро когда-то густых волос. Пристальный взгляд человека, который прожил восемь десятков лет на этом свете и для которого иной мир не является тайной. Взгляд, не потерявший своей остроты и таинственной притягательной силы. И, припав к его руке, Сайд снова вспомнил далекое прошлое: отца, надежды, мечты о неземном – и украдкой смахнул непрошеную слезу. – И да пребудет с тобою мир и милость Аллаха! Все тот же голос! А какой голос был у отца? Он стал припоминать, но только зрение осталось верным памяти: он видел лицо отца, его шевелящиеся губы, а голос голос был забыт безвозвратно. А где же твои ученики, о шейх Али Гунеди? Где те, что приходили сюда славить Аллаха? Скрестив ноги, Сайд сел на циновку. – Сажусь без спроса. Помнится, ты не любил, когда у тебя спрашивали позволения. Ему показалось, что шейх улыбнулся, хотя бледные губы были по-прежнему неподвижны. Любопытно, вспомнил ли он его? – Прости, но, кроме твоего дома, у меня нет иного приюта. Шейх уронил голову на грудь и прошептал: – Ты говоришь о стенах, но не о сердце. Саид вздохнул: непонятно! – А я только сегодня вышел из тюрьмы.– Он сказал это подчеркнуто небрежным тоном. Шейх вопросительно поднял прикрытые веками глаза. – Из тюрьмы? – Ну да. Ты не видел меня больше десяти лет. За это время произошли удивительные события. Может быть, ты слышал о них от своих учеников, которые меня знают… – Я слышу многое и поэтому не слышу почти ничего. – В общем, я не хочу ничего от тебя скрывать. Поэтому и говорю прямо, что только сегодня вышел из тюрьмы. Шейх медленно покачал головой и с сожалением произнес: – Нет, ты не вышел из тюрьмы… Саид улыбнулся. Все те же слова, из которых каждое имеет свой особый, таинственный смысл. И он сказал: – Знай, владыка, нет тюрьмы страшнее той, что создана государством. Шейх пристально поглядел на него своими чистыми глазами и пробормотал: – Он говорит, что нет тюрьмы страшнее той, что создана государством… Саид снова улыбнулся. Видно, не понять им друг друга. И все-таки не выдержал: – А ты меня помнишь? Шейх равнодушно изрек: – Довольствуйся всегда настоящим… И хотя Саид был почти уверен, что старик его вспомнил, он не уступал: – А покойного отца моего, Махрана? – Да пребудет с ним милость Аллаха… – Хорошее было время! – Если можешь, скажи так и о настоящем… – Но… – Да простит нас Аллах… – Я говорю, что только сегодня вышел из тюрьмы… Шейх внезапно оживился. – И когда его посадили на кол, он сказал с улыбкой: «Что посеешь, то и пожнешь». Отец понимал тебя. Но как же ты должен меня осуждать, если даже твое доброе чувство ко мне оборачивается жестокостью? Ноги сами привели меня в этот мир ладана и душевной тоски, ибо что остается делать тому, кто одинок и у кого нет дома? – Владыка,– сказал он,– от меня отказалась родная дочь… – И в деяниях самых малых творений заключена тайна Его,– молвил со вздохом шейх. – Вот я и сказал себе,– продолжал Саид,– «Если Всевышний сохранил шейха Гунеди на этом свете, я найду дверь его дома открытой». – Но открылись ли тебе небесные двери? – спокойно возразил шейх. – Для меня нет места здесь, на земле… родная дочь отказалась от меня… – Как она схожа с тобой!.. – Почему, владыка? – Тебе нужен кров, а не Истина. Саид подпер голову рукой с набухшими венами. – В минуту тоски отец всегда шел к тебе за помощью,– задумчиво произнес он.– И я подумал… Не повышая голоса, шейх перебил его: – Но тебе нужен только кров. «А может, он меня так и не узнал?» – тревожно мелькнуло в голове. И он сказал: – Нет, не только. Я хочу, чтобы Всевышний сжалился надо мной… – И сказала Мариам: «Не стыдно ли тебе просить о жалости того, к кому ты безжалостен сам?» – нараспев протянул шейх. Пустынную тишину внезапно нарушил рыдающий крик осла, и чей-то противный голос пропел: «Где ты, счастье мое, где удача?» Он вспомнил, как отец однажды поймал его на том, что он мурлыкал «Угадай-ка, угадай!» – и легонько его толкнул: «Разве подобает петь такое, когда мы идем к святому шейху?» Молясь, отец закрывал глаза, раскачивался из стороны в сторону, голосу него хрипел, по лицу струился пот. А ты сидел под чальмой, разглядывал при свете фонаря ряды молящихся, грыз плод домы[1] и чувствовал себя необъяснимо счастливым. Это было давно, еще до того, как ты отведал первые жгучие капли любви. Шейх закрыл глаза. Казалось, он спит. Все вокруг стало привычным, и даже не слышно было прежнего запаха ладана. И он подумал, что привычка – причина лени, скуки и смерти. Привычка повинна во всех но злоключениях – в том, что его предали, отвергли, что вся жизнь прожита напрасно. – А моления бывают, как и раньше? Он спросил только затем, чтобы вывести шейха из оцепенения. Но шейх молчал. И тогда он забеспокоился. – Ты мне не рад? Шейх открыл глаза. – Ничтожен просящий, и просьба его ничтожна. – Но ведь ты хозяин этого дома! – Хозяин дома рад тебе, как и всякому другому,– мягко проговорил шейх. Ободренный, Саид улыбнулся, но шейх продолжал: – А я не хозяин… Солнечный луч перебрался с циновки на стену, и Саид сказал: – Все равно, этот дом теперь стал и моим, как был когда-то домом моего отца и домом всякого, кто шел сюда, и за это тебе, владыка, мое спасибо. – «О Аллах, я не в силах отблагодарить тебя за твое добро. Возблагодари себя сам…» – Но мне так нужно доброе слово…– с надеждой начал Саид. – Не лги! – мягко упрекнул шейх. Он опустил голову, отчего белая борода растеклась по груди, и ушел в свои мысли. Саид терпеливо ждал. Он отполз немного назад, прислонился спиной к полкам с книгами и принялся разглядывать шейха. До чего же все-таки красив! Потом ему надоело ждать, и он спросил: – Может быть, тебе что-нибудь нужно? Шейх, казалось, не слышал. Снова воцарилось молчание. Саид машинально следил взглядом за муравьями, которые легкой вереницей скользили по циновке. И тут вдруг шейх сказал: – Возьми Коран и читай. Он смутился и принялся оправдываться: – Но ведь я только сегодня из тюрьмы… Я не совершил омовения… – Соверши его и читай… – От меня отказалась родная дочь,– жалобно сказал Сайд.– Испугалась меня, словно черта. А еще раньше ее мать изменила мне… – Соверши омовение и читай,– мягко, но настойчиво повторил шейх. – Изменила мне с жалким негодяем, который учился у меня и, как собака, ждал моей подачки. Потребовала развод, пока я был в тюрьме, и вышла за него замуж!.. – Соверши омовение и читай! – Все мои деньги,– упрямо продолжал Саид,– все имущество все он отнял. Большим человеком стал. Еще бы, теперь все бандиты в квартале – его люди… – Соверши омовение и читай! Саид нахмурился так, что на лбу проступили вены. – Легавые не могли бы меня схватить. Я знаю, я сумел бы бежать, так уже бывало. Этот пес выдал меня. Сговорился с ней и выдал. И посыпались несчастья. Даже дочь и та от меня отказалась… – Соверши омовение и читай! – укоризненно твердил шейх.– Читай: «Если любите Аллаха, повинуйтесь мне, и Он возлюбит вас», читай: «Я избрал тебя… » Повторяй: «Любовь есть согласие и покорность Его велениям, воздержание от того, что Он запрещает, довольство тем, что Он назначил и предопределил…» Ты видишь перед собой отца. Он радостно качает головой и с улыбкой глядит на тебя, будто хочет сказать: «Слушай и учись!» Ты же норовишь улучить момент и влезть на пальму. И тебе хочется сбивать финики с дерева. А иногда ты начинаешь потихоньку подтягивать хору молящихся. И когда ты однажды возвращался домой в студенческое общежитие в Гизе, ты увидел ее. Она шла тебе навстречу с корзинкой в руках, красивая и желанная, тая в себе все райское блаженство и все муки ада, которые тебе суждено было изведать. Как это звучит стих, что особенно нравился тебе в молениях? «…Явился и светом озарил твой путь. И увидал ты месяц в небе и увидал любимый Лик». А солнце еще не зашло. Последняя золотая ниточка медленно тает в окошке. И впереди долгая ночь. Первая ночь на свободе. Один, наедине со своей свободой. И с шейхом, который витает в небесах и бормочет слова, непонятные тому, кто привык играть с огнем. Но ведь податься-то тебе больше некуда… |
||
|