"Исповедь гейши" - читать интересную книгу автора (Накамура Кихару)

Воспоминания детства

Настала пора рассказать немного о своем детстве.

Мой дед заведовал больницей в корейском городе Инчхон. Потом его заменил мой отец. Позже он брал с собой в Японию молодых корейцев и помогал им устроиться.

Тогдашняя японская колониальная политика была очень жестокой, но мой дед и мой отец были далеки от царящих в то время предрассудков в отношении корейцев. Мне еще не было года, когда у нас поселился корейский студент Чхон и помогал по дому за кров и стол. Поскольку я была единственной дочкой у своих родителей, они не рискнули доверить меня заботе служанки или няни, но без боязни оставляли целыми днями на попечении молодого Чхона. Они часто мне об этом потом рассказывали.

Стоило мне хоть на миг потерять из виду Чхона, как я начинала реветь, так что следовала я за ним чуть ли не по пятам. Не знаю почему, но я всегда звала его Чхон-тяма. «Чхон, во всем доме лишь к тебе обращаются уважительно сама», — завидовали ему другие.

Чхон был одновременно моей нянькой и домашним учителем и поэтому самым важным человеком в моей жизни. Я сейчас смутно вспоминаю его лицо, но помню, что у него была светлая кожа и узкие глаза.

Вскоре Чхон женился на японке, которая училась на курсах медсестер в нашей больнице, и уехал с ней в Инчхон. Думаю, это было в тот год, когда я пошла в детский сад.

Поскольку я всегда устраивала концерты, стоило ему лишь немного отлучиться, то он решил дать стрекача, когда я была как раз в садике. Что с ним стало?

Я была очень доверчивым и приветливым ребенком. Когда у нас дома работали плотники или каменщики, я всегда стремилась, неуклюже переваливаясь, поднести им сигареты и спички, и, видя такую мою страсть услужить людям, дедушка часто повторял, что я прирожденная гейша.

Вход в дом у нас располагался рядом с больничными воротами. Кухонная дверь выходила в переулок, а слева тянулся темный деревянный забор. В самом заборе зияло много дыр из-за выпавших сучков, а по другую сторону жил учитель танцев. Этот маэстро из танцевальной школы Нисикава давал уроки жившим поблизости семьям — он был так называемый преподаватель танцев нашего квартала.

В заборе, как раз на уровне моих глаз, была дыра, через которую я могла, не поднимаясь на цыпочки, смотреть. Примерно с трех с половиной лет я ежедневно наблюдала благодаря этой дыре за уроками танца. Теперь, когда я вспоминаю увиденные сцены, мне представляется, что молодые люди из нашего квартала разучивали фукагаву, танец, исполняемый с платком в руке, и я поспешно брала на кухне полотенце и пыталась подражать им.

Наконец мне показалось мало просто глазеть каждый день в дыру, и я стала умолять бабушку определить меня ученицей к нашему соседу. Но маэстро считал, что три с половиной года слишком юный возраст. Как правило, лучше всего приступать к занятиям в шесть лет и шестого июня.

— В три с половиной года начинать рано. Моя школа вовсе не детский сад, — заключил он.

Услышав все это, я впала в истерику, стала кататься по земле и так орать, что он был вынужден взять меня в ученицы.

— Мне доводилось слышать о женщинах, которые сами выбирали себе мужей, но вот она, насколько я могу судить, оказалась первой ученицей, которая выбрала себе учителя, — часто повторял маэстро другим своим воспитанницам.

Моя бабушка была дочерью врача, и ее семья усыновила моего дедушку как зятя.

Моя мать тоже была единственным ребенком, и моего отца усыновили как ее супруга.

Бабушка получила обычное для молодой женщины начала эпохи Мэйдзи (1868—1912) образование, иными словами, она умела читать, писать, считать на абаке, была обучена рукоделию, составлению букетов, чайной церемонии и пению. А вот моя мать посещала женское реальное училище Дзиссэн очень известного в то время педагога — госпожи Симода Утако, а потом поступила в институт. Уровень образования того времени был выше по сравнению с нынешними женскими университетами.

Мать была человеком довольно передовых взглядов и бредила идеями Хирацука Райте. Когда жена приятеля моего отца — офтальмолога (сам отец был хирург) удрала с одним тенором, а некая поэтесса бросила своего мужа, заводчика из Кюсю, чтобы сойтись с молодым человеком, она была в восторге. Обычно она не была склонна выказывать свои чувства, но эти истории взволновали ее совсем как курсистку. Она читала в подлиннике Шекспира и воображала себя интеллектуалкой.

Я не любила свою мать. Бабушка была мне гораздо ближе, и, хотя у нее не было столь блестящего образования, она отличалась большим великодушием. Бабушка часто пеклась о других и охотно всем помогала. У нее было такое доброе сердце, что даже содержанку дедушки она поздравляла с праздником и дарила ей подарки — платья к Новому году, к празднику О-бон. Я обожала эти ее черты. Она оказала на меня сильное влияние.

Многие гейши, хозяйки ресторанов, прислуга чайных домиков, хакоя и рикши были пациентами моего отца. И с той поры, как я познакомилась с гейшами, с которыми был дружен мой отец (определенно, у него что-то с ними было), мое желание стать гейшей еще более укрепилось. С ранней юности я всем заявляла, что непременно хочу быть гейшей.

Когда одно время у нас дома не работала купальня, для меня наступали самые чудесные дни. Мы шли мыться в общественную баню, и там я общалась с гейшами. Они красили меня своими белилами, брали меня на руки и сажали себе на спину. От них шел чудесный аромат. Мне было очень жаль, что у нас была своя купальня и я не могу часто видеться с гейшами.

Моя мать была категорически против того, чтобы я становилась гейшей, но дедушка поддерживал меня.

— Если ты уж хочешь стать гейшей, то будь, по крайней мере, не какой-то там замухрышкой, но мастерицей своего дела, — говорил он мне.

И вот однажды мое желание исполнилось, и я смогла поступить в одно заведение с гейшами, которое хорошо было знакомо моему деду.

Я уже почти два с половиной года посещала языковую школу, когда однажды утром произошло следующее.

Я как раз шла в школу. Перед рестораном «Хана-масуя» велось строительство. Несколько рабочих киркой выворачивали булыжники на мостовой, а на грузовике с гербом города Токио пара мужчин склонилась над каким-то чертежом. Я могла бы дать крюк, но на это не было времени. Мне не оставалось ничего другого, как протискиваться между грузовиком и входом в ресторан.

Как обычно, там находился хозяин заведения, который возился со своими деревцами бонсай. Оказавшись в безвыходном положении, я рискнула по возможности быстрее прошмыгнуть мимо «Ханама-суи». Но, как я и боялась, хозяин повернулся в мою сторону. Отступать было некуда, поэтому я поклонилась на бегу и пожелала ему доброго утра. Владелец ресторана сначала уставился на меня, а затем радостно заулыбался.

— Ах, это ты, Кихару! Мне уже давно эта школьница кого-то напоминает.

Я вкратце объяснила ему, что в последнее время приходит очень много иностранных посетителей, поэтому я по утрам хожу в школу, так как хочу непременно овладеть английским языком, по вечерам свои знания проверяю на практике, тем самым делаю большие успехи, за что меня всегда хвалят учителя.

— Да, это мужественный шаг. Ты поступила просто замечательно, — похвалил он меня.

Я понимала, что скоро все важные чины в администрации будут знать о моей двойной жизни школьницы и гейши.

Уже в ближайший понедельник многое открылось. Когда я пришла в школу, там царила необычная обстановка. Ученики (в основном ребята) стояли вокруг и глазели на меня. Некоторые из них улыбались мне, хотя я их едва знала. Я спрашивала себя, зачем они бродят по коридору и заглядывают в наш класс.

Когда я пошла в туалет, они стали в две шеренги и смотрели на меня. Затем кто-то протянул мне свою тетрадь и карандаш: «Дай-ка мне автограф».

Я все еще ничего не понимала. Наконец, подоспел мой однокашник Кубота и сообщил, что в одной газете появилась довольно большая статья обо мне. Сразу же другой парень показал мне саму газету. Это оказалась «Токе Нитинити» с помещенной там фотографией, где я стою в длиннополом кимоно с полуоткрытым опахалом.

На пути от угла улицы Оваритё по направлению к Михарабаси тогда размещался магазин открыток «Камигатая». Там в великом множестве висели снимки гейш и кинозвезд. Самый верхний ряд занимали актрисы. Под ним располагались фотографии гейш. Я полагаю, что одна карточка стоила десять сэн. Во время японо-китайской войны они очень хорошо расходились, поскольку их с большой охотой вкладывали в отправляемые на фронт солдатам письма. Помещенный в газете снимок был одним из них. Он занимал чуть ли не всю страницу.

«Утром школьница, а вечером гейша» — таков был заголовок. Сама статья занимала восемь колонок и была довольно подробной.

В тот день другие ученики заглядывали к нам в класс, даже когда начались занятия, что меня крайне раздражало.

Позже я узнала, что родственник владельца ресторана «Ханамасуя» работал в «Нитинити», и эта добрая душа, похоже, страшно хвалилась тому моей историей. Да и сами посетители подтрунивали надо мной: «Ты посмотри! Школа и работа, вот, оказывается, какую двойную жизнь она ведет».

В 1936 году Японию посетил немецкий кинорежиссер Арнольд Фанк.

Я познакомилась с ним на званом ужине. Он говорил по-английски с сильным немецким акцентом.

Один из моих постоянных посетителей, господин Окасавара, который с позиции сегодняшнего дня, как я полагаю, был своего рода продюсером, высказал мне следующее:

— Кихару, у меня есть блестящая мысль: иностранец останавливает рикшу, где сидит гейша с японской прической. Гейша выходит и заговаривает с ним свободно по-английски. Это было бы чудесно. Не согласилась бы ты сыграть эту роль?

При нашем разговоре присутствовал один кинокритик, который был того же мнения. Сама идея и мне самой показалась привлекательной. Но вначале мне следовало заручиться согласием союза гейш. Господин Окасавара переговорил с нашим руководителем. Это был владелец большого заведения с гейшами и весьма активно вел свое дело. В Симбаси многие своим успехом были обязаны ему.

Вскоре после этого меня вызвали в правление и заявили:

— Гейша, которая становится актрисой, должна бросить свое занятие. Если же вы хотите остаться гейшей, мы вам не можем разрешить сниматься в кино.

А поскольку я хотела оставаться гейшей, а не стать актрисой, то отклонила предложение. Когда позже я смотрела фильм Фанка «Дочь самурая» с Косуги Исаму и Хара Сэцуку в главных ролях, меня, конечно, особо интересовали сцены, где должна была сниматься я.

После войны одна тогдашняя актриса, которая была симбаси-гейшей, совершенно не стесняясь, использовала свое имя для собственной рекламы и тиражирования его в газетах и журналах. Мне кажется, что ее успех покоился на том, что раньше считалось предосудительным. Однако многие представления с тех пор очень сильно поменялись.