"Наследство Империи" - читать интересную книгу автора (Ипатова Наталия, Ильин Сергей)

* * *

— Я думал вчера про то, что ты мне сказал. Правильно ли я понял, что, если мы найдем способ оставить тебя здесь, на некоторое время твоя проблема будет решена?

— Ну? — Брюс покосился на доктора Ванна с проблеском интереса. Он плохо спал эту ночь. — А что вы придумали?

— Если бы тебя заинтересовало, что мы тут делаем, может, администрация согласилась бы определить тебя в школу-интернат с усиленной программой по генетическому программированию. Эту программу сам бы я и вел.

— Что, есть такой интернат?

— Э-э-э... вроде бы нету, но почему бы ему и не стать? В конце концов, мы же обязаны думать о будущем. Надо поговорить с директором. Если тебе подходит, я запишусь на прием. А?

Брюс был обескуражен. Вообще-то всю ночь голову его занимали Назгулы. Две штуки здесь — это не случайно!

— Ну, — неуверенно сказал он, — давайте. Если только вы животных не мучаете, потому что если так, я не...

— Ты все равно узнаешь: у нас тут достаточно бракованных клонов, чтобы не испытывать новые технологии на животных. Их и вообще-то на Шебе нет.

Два варианта лучше, чем ни одного! Главное, что это не те варианты, на которые рассчитывает Люссак. Он, вероятно, вообще не рассчитывает, что мы что-нибудь придумаем. Отдал приказ и забыл. Очень удобный злодей нам попался.

А пока пошли работать. Сегодня был важный день: обработанную в соответствии с заказом «пробу», которую доктор Ванн в обиходе называл «закваской», поместили в чан с протеиновым раствором, из которого тело должно было сформироваться, как кристалл, сообразно с информацией, содержащейся в ДНК. Чан выглядел как продолговатая капсула, более всего похожая на походную криокамеру и на удивление небольшая. Стандартный, вне зависимости от размеров готового продукта.

— А он как будет, сначала младенцем, а потом — расти?

— Нет. И новорожденный весом три двести, и «суперсолдат» девяноста пяти кило по времени готовы бывают одинаково. Вот сейчас я выставлю макропараметры... Тебе сколько лет? Одиннадцать?

Зажглись все контрольные лампочки, процесс пошел.

— Почему их называют роботами? В них же нет ничего... ну, механического, чужеродного?

— Робот, без сомнения, неправильное слово. Вернее было бы — «андроид» или «репликант», но «робот» короче. Язык стремится к простоте.

— А обратно можно?

— В смысле — обратно?

— Да я все думаю: девочку, Игрейну, можно было спасти?

Ответом на это был удрученный ежиный пфек.

— Такая задача передо мной никогда не ставилась. Команда на генном уровне для уже сформировавшихся структур. Ну... теоретически я бы начал с того, что заморозил «куклу» до полной остановки жизненных процессов. Потом искал бы решение экспериментальным путем. Первый опыт никогда не кончается удачей. Девочка, которую ты знал, скорее всего, погибла бы. Такие вещи не делаются на близких, ты меня понимаешь? Жить тут, на Шебе, может только маньяк. Потому что ты живешь тут только ради чертовой работы! Больше ни для чего. Она сама по себе тебя и вознаграждает.

— Да я знаю. Как у нас, у Эстергази, — право летать.

— Угу. Знаешь, когда вылупляется утенок, он признает мамой первый движущийся предмет? Меня до смешного трогает, когда этим предметом оказываюсь я. Как я тебе в роли мамы-утки?

Брюс невольно улыбнулся. И идея пришла, сумасшедшая, конечно, но бравые Люссаковы ребятки едва ли очухаются от такого сюрприза.

— А можно я буду мамой-уткой?

— Можно так подгадать. В отношениях с пользователем следует соблюдать некую пропорцию всеведения и божественной неожиданности, чтоб на шею не садились. Обычно клиент настаивает, чтобы мамой-уткой был он сам, единственный и неповторимый. Ну, ты понимаешь, что в тонкости терминов мы их не посвящаем? Когда отцы-основатели на Пантократоре осознали, что не в их силах сдержать в узде технологии клонирования, они попытались оседлать юридического конька. В сущности, мы же находимся с ними в постоянном судебном процессе. Правда, я думаю, что Пантократор морочит обществу голову, возбуждая вопросы, которые имеют примерно поровну голосующих сторонников, но это их право! Известно, что в Законодательную Палату Федерации подан проект закона о юридических правах продуктов генного конструирования. В том смысле, что если они люди, то сами отвечают за себя. Если они не люди, то кто-то за них отвечает. Вопрос упирается в «кто это будет». Или изготовитель, но какая может быть ответственность, если мы сделали его на заказ и сбыли с рук? Значит, владелец? Но владелец кивает на нас: мол, откуда ему знать, что еще мы в это вложили. Тебя, наверное, заинтересует твое место в этой цепочке.

— Вы уже сказали, что генетически я ему брат.

— А юридически — отец. Вот. Если они все же признают клонов людьми, он будет иметь право наследовать за тобой наравне с прочими.

— А если я его не заказывал?

Доктор Ванн усмехнулся:

— Мужчины тоже не все бывают рады, когда их ставят лицом к лицу с фактом отцовства. Привыкай.

Затрезвонил комм, секретарь сказала, что доктор Ванн может сейчас подойти, доктор Рельская примет его. Доктор занервничал. Застегнул халат, потом расстегнул его, пригладил встопорщенный кудрявый чуб, прорезанный двумя залысинами.

— Ну, пошли?

— И я?..

Брюсу совсем не хотелось снова увидеть эту змею. Почему бы доктору не пойти одному и все не уладить? Но, видимо, доктор Ванн ее тоже боялся.

Дорога в офис заняла почти весь обеденный перерыв доктора, а роскошный и тяжеловесный интерьер кабинета Рельской поверг бы в отчаяние любого мальчишку одиннадцати лет, кроме внука Адретт Эстергази, который и не такое видал. Доктор, в чьей фамилии угадывалось что-то профильное и стальное, царила тут, как цезарь в Риме. Не хватало только орлов на пиках. И нечего им тут делать, орлам. Это на Зиглинде они были бы, как нигде, уместны, а это местечко если и сравнивать с Римом, так только с поздним, эпохи упадка, где императоры, как бледные жабы, восседают посреди багрянца и злата. Деятельный авантюрист Гай Юлий Брюсу всегда нравился.

— Я внимательно слушаю вас, доктор Ванн, — сказала главврач с любезностью крокодила. — У вас возникли проблемы организационного характера?

— Мадам, — галантно начал доктор, но застеснялся, — госпожа директор. Я имею основания полагать, будто целью заказа З-18 является не дублирование, а замена оригинала копией. Грубо говоря, им нужны не два мальчика, а один вместо другого. Вот.

— И что с того?

— Я воспитанник школы Пантократора, мадам. Я нахожу недостойным подобное использование высокой технологии.

— Я безмерно уважаю вас, доктор Ванн, как сотрудника и как специалиста, которому нет равных в его сфере, но позволю себе напомнить: вам, как и всем воспитанникам Пантократора, в свое время пришлось делать выбор между честью принадлежать к их школе и правом двигаться дальше. И гонорарами. Разумеется, я ни минуты не сомневаюсь, что в вашем случае основную роль сыграли интересы передовой науки.

— Я говорю сейчас не о принципах, мадам. Сегодня я сделал бы тот же выбор. Я имею в виду мальчика. Если он не нужен заказчику, могли бы мы оставить его здесь?

Безупречные брови госпожи главврача изобразили вопрос.

— В конце концов, у нас есть институт. Почему бы не быть интернату? Мы собираем подающие надежды кадры по всей Галактике, почему мы не можем выращивать их здесь?

— Мы даже можем изготовлять их искусственно! — пошутила директор.

— Я не возьмусь запрограммировать талант, мадам.

— Я тоже не ем детей на завтрак, доктор Ванн. Однако поймите, в каком положении мы находимся: мы приняли под роспись мальчика, и мы приняли заказ. Мы обязаны отдать обратно все, невзирая ни на какие драматические домыслы.

Последние слова она недвусмысленно подчеркнула голосом.

— А свобода выбора мальчика?

— Ребенок несовершеннолетний, он не может решать такие вещи.

— А кто может? Те, кто взяли его неизвестно где и притащили к нам?

— Ничьи права на него не более доказаны, чем тех, кто его, как вы образно заметили, притащил.

— Они доказаны только фактом.

— За неимением прочего!

Зря он. В любом споре по определению побеждает начальник.

— Я мог бы усыновить мальчика! — бухнул доктор Ванн.

«Ого! И, что самое замечательное, я бы даже не был против. Ну, пока мама не объявится на горизонте.»

— Я не позволю вам этого сделать, — просто сказала Рельская. — Вы не женаты. Ребенка может принять только полная семья, иначе... поймите, я не сомневаюсь в ваших моральных качествах, но я обязана заботиться о репутации предприятия. Неправильно, если одинокий мужчина внезапно вспыхивает интересом к одинокому мальчику.

Она не сомневается, конечно. Она просто до инфаркта его доводит.

— Хорошо, — ровным голосом сказал доктор Ванн. — Кто-нибудь из наших мог бы его усыновить? Есть у нас бездетные пары?

— Само собой... Но вы не находите, что в нашем кругу пара остается бездетной только до тех пор, пока сама этого хочет? Мы сидим на такой технологии, что о вынужденном бесплодии не может быть и речи, не так ли? И даже если так, что мешает нашему специалисту заказать ребенка но собственному выбору? Оставьте эту тему, я не намерена нарушать обязательства по договору. Нам нужен этот клиент.

Всю дорогу обратно доктор Ванн ругался шепотом.

— В конце концов, — заявил он, — а почему бы мне не сделать две копии? Ну, то есть одну точную? Нате, забирайте! А? Как тебе?

— И они убьют второго меня? А какая тогда разница? Знаете, доктор, я бы, может, и согласился, если бы вы не рассказали мне про маму-утку. А так... в нашей семье есть неудобные традиции. Мы за других не прячемся.

Просто, добрый доктор Ванн, у меня есть идея, которой лучше быть сюрпризом даже для тебя.

На Шебе бывает ночь. Лампы в переходах и общественных местах приглушаются, движение каров по магистралям замирает. Все, кроме дежурных, спят, разве что встретишь ползущего по коридору робота-уборщика. Закрыты коммерческие блоки — лавочки, в которых персонал может приобрести товары личного пользования. Из редких лабораторий, где работы требуют круглосуточного цикла, слышатся приглушенные голоса, на матовых дверях движутся тени. В действие вступают правила большого поселка, где каждый на виду со всей своей семейной жизнью.

Ночью изменяется акустика: звук несется по тихим пустым коридорам, как мяч. Камеры фиксируют движение. Впрочем, специфика Шебы такова, что тут строже следят за микробами или пожарами, чем за возможными злоумышленниками.

Конечно, сами научно-исследовательские уровни — только малая часть станции. Они — только верхушка пирамиды, в основании которой гравигенератор, электростанция, гаражи и лифты, системы очистки воздуха и воды. Чтобы существовала и приносила доход эта странная общность с повышенной плотностью гениев (а управлять интеллигентами — все равно что кошек пасти), требовалось огромное количество техников и обслуги. Космическая станция — не планета, факторов риска тут несоизмеримо больше, ответственность персонала огромна. Профилактика систем постоянна. Днем. Техник, идущий по делу условной шебианской ночью, вызовет как минимум подозрение. А если спешит — то и панику.

Назгул не может пойти и посмотреть, и поискать, что ему нужно. Мобилизуя все свое терпение, он — внешне безгласная и неподвижная машина — слушает Шебу и учится ее понимать. Рядом за ширмой вздыхает и всхлипывает Биллем.

Только для наблюдателя заказчика режим передвижений не регламентирован. Никто не может запретить ему доступ в бокс, где ведутся поднадзорные ему работы. Например, если ему не спится.

Наконец! Неторопливые мягкие шаги, словно ему нет особой причины тут находиться, а так, проведать пришел и словечком перемолвиться. Камеры наблюдения зафиксируют этот визит, но едва ли местное СБ сочтет его противоправным. Назгул сдвигает блестящий, непрозрачный снаружи блистер, а Норм забирается к нему в кабину. Военный совет.

— Ты его видел?

— Да, мне удалось. В столовой. У меня другое время обеда, но я приходил то на пять минут раньше, то наоборот, опаздывал, ну и застал однажды.

Назгул мысленно кивнул. Он поступил бы так же, имитируя расхлябанность профессионального военного, который точно знает, где и когда ему нужно быть «как штык», а когда он не при исполнении и никому ничего не должен.

— Тебе удалось подать ему знак?

— Нет, он был с доктором. Кажется, мальчишке удалось с ним подружиться.

Назгул в короткой и нелицеприятной форме выразил мнение о шебианских вивисекторах вообще и о докторе Ванне в особенности.

— Он все делает правильно. С доктором он может перемещаться по комплексу практически свободно.

— Где его держат по ночам?

— Там же, где и меня, — Норм ухмыльнулся. — Гостиницы для приезжих у них тут нет; это, насколько я понял, склад готовой продукции для «кукол». Индивидуальные блоки, запирающиеся снаружи.

— Ну хорошо. — Назгул вздохнул, хотя не имел к тому ни малейшей физиологической необходимости. — Что ты думаешь делать дальше?

— Ждать. Тутошний Академгородок — большая пласталевая деревня. Про Черные Истребители говорят всюду. Это же перспективное направление для инвестиций, гранты... Это касается всех. Брюс, если он отвоевал право свободного передвижения и приучил всех, что это нормально, сам сюда придет. Сообразительный малый и правильно воспитан.

Поляризованный керамлит блистера прозрачен, если смотреть изнутри. Назгул притемнил его, чтобы пассажиру было уютнее, и сейчас разглядывал его, изучая. Он всю жизнь имел дело с высококлассной военной техникой, а потом в силу трагических обстоятельств стал ею сам. А в этом парне было что-то... противоположное, взаимоисключающее. Альтернативное. Все то же самое, но без железа, так? И это стоило внимания.

— Я про всех знаю, — сказал он, — почему они со мной в этом деле. Кроме тебя.

— То, что меня наняли за деньги, потому что я знаю Шебу, тебя не устраивает?

— Нет. Мы, им перцы, во всем ищем личную подоплеку, особенно теперь, когда наше имперское прошлое стало чем-то вроде объединяющего начала...

— Хорошо. Ладно. Я знаю мальчика, он мне нравится, и я хочу помочь его матери.

— Знаешь? Как долго?

— Брюса-то? Где-то неделю общим счетом. Плюс то-сё.

«Неделю? Попади в меня молния! Я говорил с сыном несколько минут!»

Между ними как будто все осталось по-прежнему, но что-то изменилось в самом докторе Ванне. Словно стерильная атмосфера, в которой он существовал на Шебе, способствовала некоему инфантилизму, а теперь тот дал трещину. Видимо, до сих пор его предложения рассматривались более внимательно. Тон, которым директор говорила с ним, что-то значил в местной иерархии, и, похоже, доктору Ванну кое-что дали понять. Так что толстячок в значительной степени утратил страсть к беззаботной болтовне. Наверное, ему не хотелось выглядеть в глазах мальчишки бесполезным прожектером. «Не могу» не украшает мужчину.

Так что говорили они теперь исключительно о работе, делая вид, что у них обоих есть только более или менее счастливое сегодня. Есть у работы такое свойство — отвлекать от всяких глупостей, на которые иначе можно бесплодно потратить целую жизнь.

— Что это значит — выставить гену значение 3500 вместо 1800?

— Это условные показатели. Деятельность гена можно корректировать химическим воздействием. В твоей исходной ДНК миллион параметров, я изменил не более пятнадцати. Система следит, чтобы реальные показатели соответствовали программе, и в случае необходимости производит дополнительные воздействия. Если же возникнет расхождение, не поддающееся корректировке автоматическими методами, на мониторе появится предупреждение, и тогда я буду решать, как все исправить вручную.

— А сейчас там все в порядке?

— Пока трудно сказать. Ему только два дня. Никакой внешней формы, один «бульон», обладающий свойствами почти твоей ДНК на микроуровне.

— С какого момента это считается живым?

— Вопрос вопросов, мальчик. Даже в традиционном размножении человечество не до конца определилось с этим вопросом: знаешь ли ты, что в некоторых мирах до сих пор запрещена контрацепция, не говоря уже об абортах? Строительный материал повой личности заложен уже в сперматозоиде.

— Вы сами называли это «растить мясо».

— Ну... на Пантократоре мне впаяли бы иск за ересь и искажение Божьего замысла. В моей профессии, Брюс, приходится держаться подальше от философских систем, предлагающих выбирать, делать что-то или не делать. Не делать не даст ничего ни тебе, ни человечеству.

— А если какой-то ген по ошибке будет выставлен неправильно?

— Если так, лучше сразу слить бульон и начать заново: особь, скорее всего, будет нежизнеспособна. А если и выживет, окажется такой уродливой, что ее можно сразу отправлять в музей.

Брюса передернуло.

— Не переживай, ты же видишь, я ежедневно тестирую молекулу протеинового раствора. Наш будущий малыш довольно прожорлив. Метаболизм просто бешеный.

— Угу. Бабушка всегда говорила, что адреналина в нашей семье могло бы быть и поменьше.

И это была тяжелая работа. Система, конечно, помогала: каждое утро доктор Ваны получал распечатку протокола корректирующих воздействий, сделанных за сутки, анализировал причины и еще что-то там делал. За микроуровень, словом, Брюс был спокоен. На макровкладку, где он в минуту озарения только одну цифирку поменял, доктор не заглядывал. А система не жаловалась.

Наверное, было бестактно и даже жестоко делать это с доктором Ванном, но иначе у Брюса ничего бы не вышло. Едва ли, если бы он сам подошел к доктору Спиро, тот отвел бы его к Назгулам. Брюс знал таких или думал, что знал. Брюс ему не интересен. Ему надобно восторжествовать над коллегой, тогда и глаза загорятся, и речь польется широкой и плавной рекой.

Надо отдать должное доктору Ванну — он не сказал и слова против, когда Брюс подкатился к нему с этой просьбой. Никакой отговорки не выдумал, хотя бабушка — мальчик почти наяву слышал ее голос! — непременно сказала бы, что такое поведение недопустимо. Но, так или иначе, они пошли смотреть Назгулов. Как в зоопарк в воскресенье.

Спиро пришел в такой восторг, словно всего в жизни добился. Видимо, до сих пор его не слишком баловала слава.

— Я верил, — воскликнул он, — что над глупым предрассудком, именуемым профессиональной гордостью, в тебе возобладают профессиональное любопытство и здравый смысл. Пойдем, я все тебе покажу!

Брюс, на которого никто не смотрел, почувствовал себя шпионом в стане врага. Он обошел Тециму, одинокую, неприкаянную и непривычно молчаливую, всю в проводах. Вроде бы все при ней: устремленное вперед тело стилизованного гуся, изящно развернутые стабилизаторы, устойчивые шасси, забитые в «башмаки». Качественная полировка корпуса, покрытого титаново-иридиевой броней. И все же она выглядела больной.

Это не та Тецима. Не... отец. Не спрашивайте, как я отличаю одну от другой!

— Видите, — сказал доктор Спиро, — электромагниты по углам? Мы создаем над ним поле, варьируя интенсивность и вектор. Наша задача — научиться перемещать сознание из одного предмета в другой. Скажем, в ложку. Зиглиндианам для получения этого эффекта требовалось уничтожить исходный носитель, но нам приходится быть осторожнее.

— А как вы знаете, что он там еще? — спросил Брюс.

Вопрос пришелся в тему, и доктор Спиро соизволил заметить мальчика.

— Измеряем психическую активность подобно тому, как энцефалоскопия показывает активность биотоков мозга. Правда, датчики приходится лепить ему куда попало: мы же не знаем, чем он думает. Мозга в человеческом понимании у него нет. Нам очень хотелось ассоциировать с мозгом оперативную память бортового компьютера, но... увы, это было бы слишком большим счастьем. Сейчас вернутся с обеда техники, и мы покажем тебе процесс, Ванн.

— Вот наш следующий проект, — продолжил он, предлагая гостям обойти ширму, и у Брюса упало и подпрыгнуло сердце.

Эта Тецима! Истребитель того же класса, так же поставленный в колодки, но в нем была нескрываемая мощь зиглиндианской военной техники и несломленный боевой дух пилота. Рядом на тележке громоздились снятые батареи, а в раскладном кресле читал местный рекламный журнальчик не кто иной, как добрый знакомец Рассел Норм. Опустил буклет, посмотрел поверх него на экскурсию вежливо, ко безразлично и снова вернулся к делу. Ну, то есть к безделью.

Я вас не знаю и знать не хочу! Вот это да! Спецназ и ВКС нас не оставят в беде. Если бы, придя сегодня в столовую, Брюс получил дежурную чашку риса из рук собственной матери, он бы и то настолько не восхитился.

— А можно мне туда? — Он сглотнул, словно слова у него кончились, и указал на Тециму подбородком.

— Только ничего там в кабине не трогай. — Доктор Сниро повернулся к Норму. — Если вы не возражаете, да? Это ведь не опасно?

— Да пожалуйста, — сказал тот, словно был настолько уж увлечен журналом. — Батареи-то все равно сняты. Что он может без батарей?

Он может говорить! Сейчас это главное. Брюска прыснул по лесенке вверх и задвинул за собою блистер. Пусть думают, будто он играет.

— Папа. Па?

Ответом ему была звенящая тишина, и Брюска перепугался, как не боялся с тех пор, когда его нога впервые ступила на Шебу. Потом обругал себя дураком и поспешно напялил на голову наушники. Так нормально?

И все равно что-то было не так. Назгул будто вибрировал всем телом и не отвечал, как человек, внимание которого отвлечено чем-то превосходящим понимание стороннего зрителя.

— Па?! — Брюс вцепился в ручку и затряс ее, затем треснул ладонью справа под панелью. Так сделал однажды дед, когда были проблемы.

— Подожди, — шелестнули под мембраной зернышки. — Ты не слышишь, и хорошо. Не надо тебе этого слышать.

«Будто ладонью рот зажал, — подумал Брюс, и голову прижал к груди. — Не смотри, не слушай». И еще — звук тяжелого прерывистого дыхания в наушниках. Он намного больше человек, чем можно было ожидать, посмотрев видеодрамы.

— Буду отсюда уходить, выжгу плазмой подчистую! — Назгул будто всхлипнул.

— Ты слышишь... того, второго? — осенило Брюса.

— Да похоже, только я его и слышу! Если бы его слышали они, вивисекторы, они б раскаялись и аппаратуру свою адскую сломали. Они ж душу из него вынимают. Медленно. По частям, — Раздался звук, который Брюс интерпретировал как зубовный скрежет. — Слушай меня. Можешь ты выйти ночью?

— Исключено, Эвридика меня запирает.

— Мы не можем выбирать время сами: транспорт, который нас заберет, пройдет транзитом в определенное время. Попытка у нас будет одна. Значит, Норм придет за тобой, будь, пожалуйста, готов. На каком уровне тебя держат?

— Когда мы входим в лифт, чтобы ехать в лабораторию, — припомнил Брюс, — на табло горит цифра «восемнадцать». Из комнаты к лифту — налево, мимо шести дверей. Возле лифта кадка с уродской диффенбахией. А когда приезжаем к доктору Ванну, там «два». Как оно расположено в реале относительно станции, я понятия не имею. Хоть крошки за собой сыпь, по здесь это не поможет.

— Случайностей быть не должно: на действия внутри комплекса и ликвидацию неожиданных помех у нас только один Норм, не стоит рассчитывать, что парень вытащит нас из каждой задницы, куда у нас достанет счастья провалиться. Тем более... в этом чертовом осином гнезде им найдется что противопоставить ему на его уровне. В операции задействовано много народу, но все пойдет прахом, если ты сглупишь. Понял, рядовой?

Этим голосом он, верно, отдавал приказы своей эскадрилье.

— Так точно. Пап...

— Что?

— Как там тот... ну, второй?

— Замолчал. Так или иначе, там все кончено.

— Пап, а ты выдержишь?

— Что?

— Ну, если тебя начнут так?

— Это не должно тебя беспокоить.

— То есть как это? И должно, и беспокоит. Я и человек, и мужчина, и Эстергази, между всяким прочим! Если ты меня настолько не уважаешь, фигли было лезть спасать.

— Мелкий, цыц!

— Есть цыц. Только без инициативы все равно не получится. Ничто никогда не идет по плану.

Назгул вздохнул, теперь раздраженно.

— Тогда обговорим ее пределы. Есть у доктора запас твоих проб?

— Угу, в холодильнике.

— Тебе доступны?

— Достану. Что с ними сделать?

— Сунуть в микроволновку, чтобы не достались врагам. Сделаешь?

Брюс пожал плечами: задание выглядело пустяковым, из разряда «займи дурака, чтоб под ногами не путался».

— Это важно, — сказал Назгул. — Это наши гены, мои и матери. И твои. Никто не должен их использовать без нашего ведома. Пока мы контролируем свои гены, мы — семья.

О как!