"Сказочник" - читать интересную книгу автора (Орбенина Наталия)

Глава шестнадцатая

Софья пила чай в компании с Гликерией Зенцовой и Калерией Вешняковой в квартире директора. Гликерия радостно щебетала и никак не могла уняться. Софья иногда поддакивала подруге, а Калерия на сей раз отмалчивалась, скрывая за молчанием досаду и обиду. Даже ароматный чай и любимые плюшки не доставляли ей удовольствия. Чай в ее чашке остыл, а недовольный пальчик раздраженно крутил искусно завитой локон. После того как Горшечников получил от ворот поворот у Алтуховой, он решил, что незачем тратить силы душевные на одоление неприступной крепости, и начал оказывать недвусмысленные знаки внимания племяннице директора. Это породило негласное соперничество между подругами. Покуда Горшечников безуспешно ухаживал за Алтуховой, Гликерия и Калерия могли сколько угодно судачить о подруге, но не оспаривали ее превосходства. Но теперь, когда главный соперник сдался без боя, Калерия вовсе не желала уступить пальму первенства. Что из того, что она вдова и старше их всех, в том числе и самого Горшечникова? Да в этом-то и состоит главная прелесть, главное ее достоинство! Ведь гораздо приятнее съесть уже созревший плод, нежели сорвать еще зеленый да ждать, то ли он поспеет, а может, загниет?

Между тем Горшечников имел с директором важный разговор, хотя директор всегда славился своей деликатностью и не позволял себе совать нос в дела своих коллег.

– Что это вы, голубчик, плохо выглядите по-следнее время? – спросил он однажды удрученного учителя. – Да и воспитанницы ваши вами недовольны, родители жалуются. Вы словно спите на уроках, а если проснетесь, так будто вас оса ужалила, так становитесь раздражены.

– Простите, ваше превосходительство! Вы точно заметили мое печальное состояние. Воистину сон души, ваше превосходительство! И на то есть повод! Если позволите, я объясню. – Горшечников понуро склонил напомаженную голову. – Я, сударь, не так давно получил от одной достойной дамы, к которой питал самые высокие чувства и в отношении которой лелеял благородные помыслы, решительный отказ выйти за меня и составить мое счастье. Это ввергло меня, сударь, в глубочайшую меланхолию. Я понимаю, что сие прискорбное для меня лично обстоятельство никак меня не оправдывает, но я прошу вашего снисхождения!

– Да-с, батенька! Это чрезвычайно болезненное происшествие для вашего самолюбия! – директор покачал головой. – Позвольте, уж не мадемуазель ли Алтухова стала вашим злым роком?

– Как вы изволили догадаться, ваше превосходительство? Вы поразительно прозорливы!

– Э, бросьте вы! Какая уж тут догадливость! Вы и еще бы лет десять походили в этот дом, так уж наверное и в Петербурге бы прознали! – директор дружелюбно засмеялся.

– Вот-вот, в Петербурге! – подхватил Горшечников. – Там-то она и мечтала найти жениха, ан нет, не вышло!

В его словах появилась мстительная нотка.

– Но ведь какая гордая, все равно меня отвергла! – и Горшечников надулся, как индюк.

– Ну и отступитесь вы, голубчик! По правде говоря, без обид, она вам не пара. Вернее, вы для нее не очень подходящий жених. Пускай себе ищет принца, а вы спускайтесь-ка на землю и посмотрите повнимательнее вокруг себя, авось что да и сыщется, утешение души-то! – и директор хитро прищурился.

Горшечников молча поклонился и воспринял слова начальника как приказ к действию. С этого дня у Гликерии появилась надежда, что теперь Горшечников сделается ее ухажером, а то и женихом.

Дня не проходило, чтобы она не пересказывала подругам – Софье и Калерии – об ухаживаниях Мелентия. Вот и нынче дамы пили чай и судачили о делах гимназических, а после и о сердечных.

– И все же быть замужем за учителем – это тяжелый крест! – наконец вступила в разговор Калерия.

– Да полно, моя дорогая Калерия, вы уж и позабыли все давно! – съехидничала Гликерия.

– Нет, мой ангел, я все прекрасно помню, – Калерия кротко склонила голову с аккуратными кудрями. – И именно потому полагаю, что только пройдя через эти тернии, можно взваливать на себя подобный крест.

Дамы посмотрели друг на друга, точно кошки, готовые вцепиться друг другу в физиономии. Однако то ли Калерия не чувствовала себя готовой к сражению, то ли решила поберечь силы для более подходящего момента, но вдруг она повернулась к Алтуховой и спросила:

– А что, Софья, в это лето неужто не пригласят вас Толкушины? Что-то не видно, чтобы вы собирались?

Задавая этот неприятный вопрос, она понимала, что вызовет досаду Алтуховой. Ну так что с того, ей, Калерии, одной, что ли, злиться на весь свет? Неужели весь день они будут говорить о Горшечникове, который покамест ей не достался? Так и с ума можно сойти от злости.

– Да, – последовал грустный вздох. – Письма нет, не пойму, в чем дело. Может, на почте потерялось?

– А может, вам, моя милая, не следует питать более иллюзий насчет дружбы с миллионершей? Каждый сверчок – знай свой шесток. – Калерия отхлебнула остывшего чаю. – Уж извините, милочка, что я так прямо выразилась, да только, видимо, вы и сами это понимаете.

Софья огорчилась так, что не захотела больше ни чай пить, ни беседовать с приятельницами. Она готова была говорить с ними о чем угодно, сколько угодно обсуждать похождения общего друга Горшечникова, но последней темы ей не хотелось касаться совсем. Она знала, что вовсе дело не в том, любит ее по-прежнему Ангелина Петровна или нет. Она чувствовала, что в доме ее ближайшего друга что-то приключилось, но как узнать, как помочь? Уж и Филиппа Филипповича не раз посылали на почту, не затерялось ли письмо из Петербурга. А то выглядывали со двора – не несут ли телеграммы?

И вдруг – стук в дверь. Матрена послала мальчишку позвать барышню домой: пришло долгожданное письмо. Софья ойкнула и унеслась быстрее ветра. Калерия с Гликерией только переглянулись и пожали плечами. Вот, опять поедет, да все без толку!

Письмо не давалось, конверт, как назло, щедро залили сургучом. Софья разнервничалась, а уж когда прочитала, так и вовсе упала на стул.

– Матреша, читай, не знаю, чего и думать!

Матрена Филимоновна схватила письмо и принялась читать его по слогам, водя пальцем по строчкам.

– Ох, барышня. Чует мое сердце, неладно дело! И зачем нам туда ехать, чужой пожар руками разгребать?

– Да ты ополоумела, видать! – вскинулась Алтухова. – Ангелина о помощи просит, некуда, пишет, голову преклонить, все ее покинули. Так неужто и я ее оставлю?

– Что ты, что ты, душа моя! Что так раскричалась-то! Поедем, поедем, хоть завтра! Вот тотчас же чемоданы соберу, и готово! Только уж, матушка, уволь моего-то, ведь нога его совсем плохая, тяжело ему опять в дальнюю дорогу!

– Как хочешь, пускай остается на хозяйстве. Так еще и спокойней. За домом догляд. Да и за Зебадией присмотрит.

– Верно, верно, неужто животину за собой тащить, а вдруг хозяин пожалует. Где мой зверь, скажет, подать его тотчас же!

– Ах, полно уж теперь. Когда почти два года прошло, не пожалует, – с горечью махнула рукой девушка.

По приезде в Петербург Алтухову с Матреной встретил кучер Толкушиных и проводил к экипажу. Носильщик подхватил вещи и поволок их следом.

– А что, голубчик, как Ангелины Петровны здоровье? – спросила Софья.

– Нынче как будто получше, – прогудел кучер. – А до того дня очень плоха была.

– Что значит очень плоха? – встревожилась Софья.

– Не мое это дело, барышня. Не знаю, как и сказать, но только плоха!

– А Тимофей Григорьевич как, здоров?

– Должно быть, здоров. Да только бог его знает, небось уж месяца три в доме не видали, а то и поболее. Стало быть, здоров. Н-но, пошла!

Матрена и Софья молча переглянулись и замолчали. Вот скоро и знакомый дом, въехали под арку, во двор. Пока понесли во флигель вещи, Софья, согласно письму, поспешила в господский дом. Горничная встретила ее с веселой улыбкой и проводила в спальню хозяйки, как и было приказано. Там на туалетном столике Алтухова нашла конверт и вскрыла его. Через несколько мгновений дом Толкушиных огласился ее пронзительным криками.

Нелидов впопыхах не понял, на кого он натолкнулся во дворе дома Толкушиных. Что это за барышня без шляпы, с растрепанными волосами, с красными от слез глазами? И только отступя на шаг, он узнал Софью Алтухову.

– Сударыня! Софья Алексеевна!

– Ах, господи, вы, господин Нелидов! – она схватила его за руки. – Господи, какое у нас горе, какое несчастие!

– Да неужто мой кот помер? – попытался пошутить Феликс. – Не уберегли, значит, мое животное!

Соня посмотрела на собеседника как на сумасшедшего.

– Не кот ваш помер, а человек, чудный, светлый человек! Бедная моя Ангелина! Руки на себя наложила, несчастная! – И Софья в отчаянии схватилась за голову.

– Тише, сударыня, тише! – Феликс крепко взял девушку под локоть. – Не надо делать скоропалительных выводов и оповещать об этом всю столицу. Ваша дорогая подруга жива!

– Жива?! – Софья отпрянула от собеседника. – Слава Богу!

– Богу-то, конечно, слава, но и мне тоже! – улыбнулся Нелидов. – Божественное провидение направило меня именно в то место, где наша госпожа Толкушина собиралась совершить свой смертный грех. И надо же было так случиться, что именно в самый ужасный миг мне удалось ее схватить, просто на лету, на краю могилы!

Софья слушала его с восторгом, слезы счастья и умиления катились по ее щекам.

– Да что же мы стоим? – забеспокоился Нелидов. – Ангелина Петровна меня послала преду-предить вас о благополучном завершении страшной истории. Ведь вы поди в полицию бежали, сообщить о самоубийстве?

– Признаться, я не знала куда бежать, но, вероятно, я поступила бы именно так. – Алтухова все еще не могла прийти в себя после испуга.

– Теперь все позади, Толкушина в моем номере в гостинице. Домой она наотрез отказывается вернуться. Сговорились, что я перевезу ее к вам во флигель, так вы уж позаботьтесь о ней.

– Не сомневайтесь, Феликс Романович. Я буду заботиться о ней, как о самом родном человеке. – Софья вздохнула с огромным облегчением и наконец тоже улыбнулась, глядя в лицо Нелидову.

– С такой же нежностью, как о Зебадии? Так он и вправду жив еще? – глаза Нелидова светились лукавством.

– Да, жив, здоров и весел. Только вряд ли вас теперь признает, столько времени прошло!

– Не упрекайте меня, я вовсе не забыл о нем! Просто я решил, что ваши нежные души привязались друг к другу и вам трудно будет расстаться с ним.

– Ах, лукавите! – Софья погрозила ему пальцем. – Да мы не о том! – спохватилась она. – Едемте же скорее, хочу обнять бедную мою Ангелину!

Когда Софья переступила порог гостиничного номера и увидела Толкушину, то она не удержалась, охнула и снова зарыдала. Перед ней на диване лежала старуха с безжизненным лицом и потухшим взглядом. Разметавшиеся всклокоченные волосы и разорванное платье усугубляли ужасное впечатление. Соня упала около дивана на колени и принялась обнимать подругу и осыпать поцелуями. Матрена Филимоновна ахала и осеняла себя крестом.

– Батюшки святы! Эка себя измучить! Бедная, бедная! Господи, прости нас, грешных! Ну полно слезы-то лить! – Она деловито подошла и подняла барышню с пола. – Эдак потоп устроите! Дайте-ка я помогу вам, барыня, – обратилась Матрена к Толкушиной. – Причешу вас да умою.

Пока Матрена хлопотала вокруг Ангелины Петровны, Софья и Нелидов совещались о том, как поступить дальше. Решено было немедля перевезти Толкушину во флигель, а Нелидов взялся вы-ступить посредником и нанести визит Тимофею Григорьевичу, уповая на благоразумие последнего. Ведь сейчас только его появление, его добрые слова могли привести несчастную в чувство.