"Волчья верность" - читать интересную книгу автора (Игнатова Наталья Владимировна)

ГЛАВА 4

В предпоследний день месяца граткхар, в полдень, когда вся Старая Гвардия была в небе и только Эрик отсутствовал, занимаясь какими-то государственными делами, Блудница вдруг слепо и бессмысленно заметалась из стороны в сторону.

«Взять!» – скомандовал Риттер, выполнявший в тот день обязанности помощника легата.

Взяли. Навалились с четырех сторон, прижали, заставили сесть.

Риттер чуть не за шиворот вытащил Суслика из машины и встряхнул, заорав ему в лицо:

– Что, мать твою, происходит?!

– Он родился, – тихо и бешено ответил тот. Нечеловеческие, вертикальные зрачки полыхнули алым в черной радужке. – Мой сын родился. Я не знаю, где он.

Риттер растерянно отпустил командира. Суслик казался невменяемым и, честно говоря, опасным. Что делать с ним, Риттер не знал. Зато Падре знал. Отодвинул Риттера, взял легата за плечи и произнес, наклонившись к его лицу, не обращая внимания на злобно сверкнувшие глаза:

– Раз он родился, значит, он жив. Еще вчера ты и в этом не был уверен, правда?

Суслик раздул ноздри, оскалился, как будто хотел укусить. Но опустил глаза. И вздохнул:

– Правда.

…Он чуть не свихнулся, когда почувствовал, как где-то далеко пробивается к свету, к жизни его сын. Заметался, пытаясь уловить направление, пытаясь хотя бы примерно определить, откуда, какими путями пришло это чувство: ярость, и боль, и бешеная жажда жизни.

Бесполезно.

И Падре прав, того, что Риддин жив, пока должно быть достаточно. На какое-то время этого знания хватит.

А что потом?

А потом был неожиданный приказ – Эрику, кажется, понравилось озадачивать легата Старой Гвардии неожиданными приказами. На сей раз его величество приказал Тиру отправляться на юг, на узкую нейтральную полосу, между Монсутом и Саронтом. Там, в одном из рыбацких поселков, Тир должен был встретиться со Степаном Батпыртау, главой саронтской разведки.

Идея была так себе. Встречаться с саронтцем, еще и Мечником, один на один на ничейной территории… нет, это даже не так себе, это верное самоубийство. Тир, однако, возражать не стал. В последние полгода он с трудом отделял рассудочное от эмоционального и все же соображал достаточно ясно, чтобы понимать: если Мечники захотят его убить – они убьют. Где угодно. Хоть в Рогере, хоть в безымянной рыбацкой деревне. А уж если Эрик захочет его убить, он не станет перекладывать эту работу на плечи Мечников.

Эрик каким-то чудом сумел спасти своего легата от Оскила, значит, в ближайшее время он не планирует убийства и не станет отправлять на смерть демона, который пока что приносит пользу.

Который пока что приносит больше пользы, чем вреда.

– Постарайся вернуться побыстрее, – сказал его величество. – Если задержишься, доблестные старогвардейцы сведут меня в могилу.

Невесть откуда берущаяся (и невесть куда девающаяся) тактичность была одной из тех черт Эрикова характера, которые не переставали удивлять Тира вот уже десять лет.

– Вернусь так быстро, как только смогу, ваше величество, – пообещал он. – Вы даже поседеть не успеете.

У поселка было свое летное поле – маленькое, на пару грузовых шлиссдарков, но с серьезными и ответственными служащими. Диспетчер увидел Блудницу издалека, и Тир, оказавшись над полем, тихо умилился тому, как старательно дежурный указывал место посадки, чуть не по слогам сигнализируя цветными флажками.

Ясно. Боевые болиды садятся здесь хорошо, если раз в году. А может, вообще никогда не садятся. Что им тут делать – боевым, когда пограничные летные поля под боком?

Не беспокоясь о том, что перепугают дежурного до полусмерти, Тир с Блудницей спикировали на землю. Бедолага с флажками отскочить, естественно, не успел: борт машины едва не шаркнул по его куртке. Но не шаркнул – старогвардейские понты никого не калечат.

Одним взглядом заставив человека проглотить все недобрые слова, Тир бросил Блуднице:

– Никуда не уходи.

И направился к диспетчерской. Степан Батпыртау должен был ждать его именно там.

По сравнению с начальником разведки Саронта, легат Старой Гвардии даже в повседневной форме выглядел настоящим пижоном. Батпыртау явился на встречу в одежде, больше приставшей степному пастуху, чем приближенному могущественного герцога. Был он весь в сером и коричневом, невзрачном, тусклом. Шерстяной халат, вытертые сапоги с загнутыми носами, треугольная войлочная шапка на голове. В Степи такой наряд не бросился бы в глаза, в Саронте, пожалуй, тоже. Зато здесь, на границе Вальдена, Степан Батпыртау буквально притягивал любопытные взгляды.

В Степи, кстати, внимание привлекли бы выбивающиеся из-под шапки русые радзимские кудри и россыпь веснушек на круглой курносой физиономии.

Но уж точно, где угодно, хоть в Степи, хоть в Вальдене, хоть за океаном, взгляд остановился бы на блистающем золотом и драгоценными камнями широком наборном поясе, охватывающем талию Степана Батпыртау. И на привешенных к поясу изузоренных, изукрашенных ножнах с двумя кривыми мечами.

Мечник… Ну дела!

Тир за свою жизнь видел трех Мечников: Лонгвийца, Оскила и Роланда. Все трое одевались строго и с большим вкусом. Возможно, стиль одежды, которого придерживался Батпыртау, тоже считался где-нибудь строгим, и кто-нибудь (в Саэти хватает психов) мог сказать, что начальник разведки одевается со вкусом. Но Тир, чьи представления о Мечниках, уже успевшие сформироваться, оказались грубо разрушены, так и застыл, завороженный переливчатым сиянием драгоценных камней и драгоценного металла.

– Многие засматриваются на этот пояс, – вывел его из оцепенения веселый голос, – так засматриваются, что и сабель не видят.

Прислушавшись к эмоциональному фону Батпыртау, Тир различил только «белый шум». Мечник использовал незнакомый прием, мешающий воспринимать его эмоции. Значит, оставалось полагаться на зрение, слух и интуицию. И если верить этим трем чувствам, Степану Батпыртау действительно было весело.

– Добрый день, – сказал Тир.

– Э-э, летун, – Мечник расплылся в лучезарной улыбке, – неискренне говоришь. А жаль.

Они миновали крохотный поселок, чья единственная улица провоняла рыбой настолько, что вонь не заглушал даже запах моря. Недалеко от летного поля расположился пустующий сейчас рынок, а за рынком – гостиница с пестрой вывеской. И Тир был рад тому, что Батпыртау проехал мимо этого заведения.

Несколько детей и собак провожали их до околицы и отстали, только когда поняли, что чужаки направляются куда-то далеко. Взрослые тоже любопытствовали и хоть следом не увязывались, интерес их был настолько отчетливым, густым, плотным, что хоть руками щупай.

Не каждый день появляются в поселке такие парочки: большой парень на маленькой лошадке и боевой болид. За что Тир любил машины, помимо многих других достоинств, так это за то, что они полностью отвлекали на себя внимание неопытных наблюдателей, и о том, что в машине есть еще и человек, мало кто задумывался.

Ему, кстати, и самому интересно было, куда же они направляются. Лошаденка Степана Батпыртау шагала себе и шагала, как будто по собственным каким-то делам. Блудница и Тир держались рядом, двигались с той же скоростью. Тир время от времени пробовал настроиться на спутника, чтоб хоть примерно представлять, как себя с ним вести – достаточно и того, что ему один раз попеняли за неискренность, – но настройки все время сбивались. Образ начальника разведки таял, рассыпался сухим песком, выворачивался, как намыленная змея, и не поймать его было, хоть ты тресни.

Заметив усмешку Батпыртау, Тир бросил бесплодные попытки. Ну их к черту, этих Мечников.

Километрах в десяти от поселка, там, где берег стал крутым и обрывистым, а море ощерилось черными острыми камнями, стояла на уступе одинокая юрта.

Все вокруг поросло свежей травой, обещавшей к середине лета превратиться в бурьян. Траву эту с аппетитом поедал ненормально крупный вороной жеребец, по спине которого с видом лектора на кафедре расхаживал напыщенный ворон.

Тир увидел эту парочку и пожелал себе немедленно оказаться в любом другом месте, лишь бы подальше отсюда.

Само по себе желание не исполнилось, а предпринимать что-либо в этом направлении было неразумно, зря, что ли, добирался сюда столько времени? К тому же, пока он в машине, никакой Мечник ему не страшен, даже…

Лонгвиец…

Вот черт, надо ж было так вляпаться!

Барон де Лонгви, в степняцкой одежде и босиком, сидел, скрестив ноги, возле юрты на кошме, курил и читал что-то с экрана дгирмиша. Его конь поднял голову и навострил уши. Барон, не отрываясь от чтения, помахал рукой с трубкой. На Блудницу упала гигантская тень, как будто дракон спикировал, но Тир не дрогнул, и мутант, который у Лонгвийца сходил за орла, пронесся мимо, полный незамысловатой детской радости от собственной шутки.

«Казалось, ничего не предвещало беды», – пробормотал Тир, открывая колпак.

– Вылезай, – сказал Батпыртау.

– Добрый день, – сказал Лонгвиец.

Кострище было в стороне, и огонь там погас уже довольно давно: по углям лишь изредка пробегали алые всполохи. Тир сидел напротив Лонгвийца, не курил и не читал, просто ждал, что будет дальше. Барон де Лонгви, кстати, сегодня пугал гораздо меньше, чем десять лет назад. Правда, не потому, что Тир стал смелее, а потому, что какое-то заклинание, вроде личины, приглушало жуткое воздействие шефанго на психику. С какой вдруг радости такая деликатность? Или это для Степана?

Покосившись на улыбающегося начальника разведки, Тир подумал, что этого никакой шефанго не напугает.

Между тем на разделявшем их большом дастархане одно за другим появлялись блюда с пищей. С виду очень вкусной и совершенно нездоровой. Тир знал правила: сначала угощение, только потом все разговоры. Еще он знал, что еду предлагают тем, кого не собираются убивать в ближайшее время. Еще он знал…

Да. Вот об этом.

Лонгвиец взял верхнюю из стопки толстых лепешек, разломил пополам и протянул ему половину. Молча.

Тир почувствовал себя одновременно Юрием Святым и Джеймсом Куком. Одного убили в ханской ставке, второго вообще папуасы съели – самая подходящая компания в данной ситуации.

Он взял предложенный кусок лепешки и даже умудрился не выронить его, увидев сверкнувшие из-под черных губ клыки. Это была улыбка. Обычная кошмарная улыбка. Шефанго же не виноваты, что у них такие зубы.

– Я знаю, что первая встреча с Ильрисом оставила у тебя неприятные воспоминания, – заговорил Степан Батпыртау, когда с едой было покончено, а на дастархане воздвиглись кувшины с вином и водой, фрукты и сладости.

– Неприятные? – Тир взглянул на Лонгвийца. – Нет. Его милость и я всего лишь обозначили свою позицию в отношении друг друга.

– Можно сказать и так. Но сейчас, чтобы помочь тебе, нам нужно твое полное доверие. А «позиция», которую вы «обозначили», – Батпыртау снова улыбнулся, как будто ему очень понравились эти два слова, – не позволяет говорить о доверии. Поэтому я должен кое-что показать тебе. Ты ведь умеешь смотреть, не так ли?

– Смотреть? А. Ну да.

– Тогда смотри.

На этот раз не было никакого «белого шума», и Тир легко окунулся в слои чужих эмоций. Он не знал толком, что ожидал увидеть. Наверное, рассчитывал, в лучшем случае, на равнодушие. В конце концов, Лонгвиец собирался его убить, а Степан был саронтцем, у которых, по слухам, в крови неприятие «грязи», и то, что сейчас эти двое собирались ему помочь, пункта об убийстве не отменяло. Но Тир совершенно точно не рассчитывал обнаружить спокойное, дружелюбное любопытство. Батпыртау не собирался его убивать, ни сейчас, ни когда-либо в будущем, если только обстоятельства не вынудят к убийству. Батпыртау был заинтересован в поиске Катрин, потому что хотел опробовать предложенную Ильрисом методику. А еще начальнику разведки было очень интересно, что же за существо удостоилось от Ильриса-баатура внимания и… покровительства?!!

От изумления Тир разорвал контакт и вытаращенными глазами уставился на невозмутимого Лонгвийца. Тот угощал ворона печеньем, вполголоса объясняя заинтересовавшемуся процессом жеребцу, почему ему нельзя мучное и сладкое, а птице можно.

– Ильрис не умеет открываться, – сказал Батпыртау, – он всегда такой, как сейчас. Взгляни, если хочешь.

Лонгвиец хмыкнул, но обошелся без комментариев, что Тир счел знаком согласия.

И взглянул.

Первым слоем было насмешливое равнодушие, очевидное для любого наблюдателя. И Тир не сразу разобрался, что не так, но довольно быстро сообразил, что это обманка, действие все той же личины. Личину создавала черная жемчужина, висящая в ухе Лонгвийца – сложная оказалась штука, изучить бы ее повнимательней, да некогда.

Тир нырнул чуть дальше – и провалился.

В пустоту.

Ничего там не было. Вообще. Пусто, как будто никакого Лонгвийца не существует, а есть только личина с ее наведенными эмоциями.

Какая-то хитрая иллюзия… высокоуровневая защита. Небанальный подход, это точно. Стену можно попытаться сломать, «белый шум» – расшифровать, зеркало – бывают и такие защиты – разбить. А тут… буквально не к чему приложить усилия. Нырни туда, глубже, и рискуешь никогда не выбраться. Ориентиров-то нет. Эмоциональный вакуум.

– Как ты это сделал? – вырвалось у Тира прежде, чем он успел сообразить, что вопрос не слишком-то вежлив.

– Душу продал, – спокойно ответил Лонгвиец. – Значит, так, легат, все, что мы выясним в процессе поисков, никогда не будет использовано против тебя. Это я обещаю. Но если хоть кто-то узнает о том, что тут происходило, я буду считать это поводом. Это я тебе тоже обещаю.

– Не разглашать, – кивнул Тир. – Понятно. А почему?

– Он уже задает плохие вопросы. – Лонгвиец покачал головой.

– Это хорошие вопросы, Ильрис, – улыбнулся Батпыртау, – просто ты слишком скрытный. Ильрис-баатур собирается прибегнуть к пророческому дару, – продолжил он, глядя на Тира, – а поскольку это – прямое нарушение традиций Ям Собаки, он не хочет, чтобы об этом знал кто-то, кроме нас с тобой. Между тем все, у кого есть хоть немного ума, давно догадались, что Ильрис однажды уже использовал свой дар, чтобы помочь тебе, и не удивятся, если он сделает это снова. Но, – Батпыртау развел руками, – если Ильрис не хочет огласки, я думаю, мы должны прислушаться к его пожеланию. Тем более что тебе он пригрозил смертью, а с его точки зрения, это… мм, довольно убедительный аргумент.

– С моей тоже, – мрачно сообщил Тир.

– Очень хорошо, что вы так быстро нашли общий язык, – произнес начальник разведки без тени насмешки.

Бывают такие дни, когда каждое новое событие удивляет сильнее, чем предыдущее. И хорошо еще, что случается это нечасто. Тир едва успел осмыслить тот факт, что двое из его наиболее вероятных убийц решили помочь ему, как Лонгвиец огорошил его, одобрив истребление семьи Блакренов.

О том, что в Лонгви убийство восприняли неадекватно, Тир уже знал. Он удостоился за эту резню карикатуры от Адепта-13 – художника с мировой славой, до сей поры не обращавшего на него ни малейшего внимания – а карикатура сама по себе означала одобрительную реакцию. Все-таки лонгвийцы ну очень странные люди. И сам Лонгвиец – тоже. Хоть и не человек.

Убивая Блакренов, убивая их слуг, всех, кто оказался в доме, Тир испытывал непривычное чувство раздвоенности. Он понимал, что поддался эмоциям, знал, что поступает неправильно, создает сложности Эрику и, скорее всего, подписывает смертный приговор себе самому. Он всегда скрывал особо жестокие убийства, скрывал от императора, от остальных старогвардейцев, прекрасно зная, что их терпение имеет предел, но семью менира уничтожал в полном соответствии со своими новыми представлениями о том, как надо убивать. И это убийство он скрывать не собирался.

Потому что Блакрены должны были стать предупреждением для всех остальных. Для всех, кто попытается спрятать от него Риддина. Для всех, кто попытается отнять у него его законную добычу – Катрин.

И неважно, что сам он ненадолго переживет Блакренов.

Да, тогда это действительно было неважно. Значение имело только одно: раз и навсегда объяснить людям, что есть вещи, которые им не позволены.

Оказывается, ему это удалось.

– Маг отказался охранять ее, – сказал Лонгвиец. – Парнишка струсил, а ты был достаточно убедителен, чтобы институт порекомендовал остальным выпускникам держаться подальше от твоей женщины.

– Эрик был хорош, – вставил Батпыртау, – мне казалось, он должен уступить Моряку.

– Может, когда-нибудь, так и случится. Но не в этот раз.

Да, в этот раз Эрик сражался за своего демона с превосходящими силами противника, несмотря на все неприятности, которыми это грозило ему самому.

Тир все еще был полезен.

Оскил мог просто прийти и убить Тира фон Рауба. Что ему Эрик Вальденский с его обещанием защищать и не допустить убийства? Что может сделать император? Затеять войну с Оскландом? Так ведь керты связывают по рукам и ногам. Вызвать Оскила на суд чести? Именно так Эрик и поступил бы, он же сумасшедший, его величество, в некоторых вопросах и вовсе – невменяемый. Но бой с Мечником… это даже не смешно.

И все же Оскил не стал убивать. Ограничился тем, что назначил вознаграждение за голову Тира фон Рауба. И вдвое большую сумму – за Тира фон Рауба живого и относительно неповрежденного. Только и всего. За два прошедших месяца нашлось несколько желающих подзаработать, но всех их перехватили люди Клендерта. А в итоге всех их убил Тир фон Рауб.

Эрик не возражал.

Оскил, кажется, тоже.

– Мы будем искать не Катрин Зельц, а твоего сына. – Лонгвиец снова закурил. Ворон взлетел к нему на плечо и затоптался, топорща блестящие перья. – Мне понадобится твоя память, мальчик, вся целиком, твои воспоминания, твои мысли, твои инстинкты – все, что делает тебя тобой. Ты готов к этому?

– Тебя стошнит, – почти серьезно предупредил Тир. – Я же Черный.

– А я – пустой, – пожал плечами Лонгвиец, – мне без разницы.

Это продолжалось трое суток. Степан – были такие времена – курил дурманную траву, вдыхал дым, вызывающий видения и голоса, пытался, отрешившись от мира, найти свой путь, научиться пользоваться своим даром. Его дар был сродни Ильрисову, но Ильрис – ясновидящий, с ним говорят боги и духи, а Степан не слышал ни духов, ни богов, Степан умел складывать рассыпанные мозаики событий так, что получалось готовое, живое полотно.

Однако прежде чем он понял, что все, что потребно ему, – это ясный рассудок и сведения, любые, разные, бессвязные или кажущиеся таковыми, он много чего перепробовал. И три дня, три ночи, в течение которых шло сложное гадание, напомнили о тех далеких временах.

Время то ускоряло бег, то замедлялось так, что застывал в воздухе поднимающийся над трубками дымок. Сумрачный полог подернул небо, а море вставало стеной, и казалось, вот-вот обрушится на посеревшую землю. Ильрис гадал не на рунах и не на картах, не в хрустальном шаре, не на воде в серебре, не по следу птиц, не по путям ветра… Ильрис гадал на чужой нечеловеческой душе.

Плакал младенец – мать окрестила его сразу, на следующий же день после рождения. Шумел темный, обложенный тучами лес, и, пузырясь, стекала по трещинам коры густая кровь. Моря больше не было слышно – далеко до моря. Далеко до людей. Были женщина и мужчина, был лес, были имена, пока лишенные смысла.

Степан слушал и смотрел. Картины сменяли одна другую, голос Ильриса терялся, когда появлялись другие голоса. Где-то в стороне оставались крики убиваемых людей, распахнутый полог неба, голод хищного зверя и неведомый Степану восторг полета сквозь бездну. Все это доставалось Ильрису, а Степан Батпыртау, глава лучшей в Саэти службы разведки, один к другому складывал те слова и образы, которые Ильрис выбирал для него, и тут же, ни на миг не прервав связи с Ильрисом, отдавал приказы по шонээ.

Его люди начали работу. Мессар велик, но даже там Катрин Зельц уже не спрячется от разыскивающего ее демона.

…– Кому мы помогли? – спросит Степан потом, когда мальчик с серебряными волосами и ледяными глазами упадет в небо на своей живой машине. – Кого мы погубили? – спросит Степан, провожая взглядом исчезающую в слепящей вышине темную точку.

– Он очень красив, – ответит Ильрис сразу на оба вопроса. – Если я смогу убить его так, чтобы уничтожить и его душу, я сделаю это.

– Почему?

– Из милосердия.