12

Двое суток медленно созревал звездолёт; солнце лишь изредка показывалось среди рваных туч, иногда моросил мелкий дождик.

На третий день утром я вытянул из почти оформившегося корпуса длинный шланг с тяжелым наконечником и опустил его в болотце. Дело пошло быстрее, но ещё сутки прошли, пока утром на четвёртый день тонко не пропел сигнал готовности.

Всё это время я, без маковой росинки во рту, пребывал в постоянном напряжении, опасаясь быть обнаруженным. Сам я успел бы в любом случае скрыться, но вот что делать с недозревшим звездолётом? В период развития машины моё положение оставалось чрезвычайно уязвимым. Я действительно выломал дубину и не выпускал её из рук, но беспокоило то, что находиться слишком близко к поспевающему, как на дрожжах, звездолёту, не мог: процесс сильно понижал температуру. Приходилось ночевать в отдалении.

Сигнал готовности прозвучал для меня победным звуком боевой трубы, и я поспешил на полянку. Перед моим взором предстал полноразмерный корабль марки «шевроле», модель «Классический каприз».

Забравшись внутрь этой божественной машины, я испытал настоящее облегчение. Прежде всего снял кукольную одежду и обувь и бросил их в утилизатор. Затем, сходив к болотцу, подобрал рубаху, вытащил из воды скаф и отправил их туда же.

Включив корабельную защиту и настроив бортовой страж на экстренный старт при опасности, зашёл в гигиенический отсек и прежде всего коротко постригся с помощью барб-автомата. Мне было жалко своих льняных косм (должен же я оправдывать своё прозвище «Фэгот»), но стрижка являлась частью моего плана. Затем забрался в ванную и наверное целый час чистился и скрёбся, но запах кукольного нужника всё ещё преследовал меня.

С момента, когда меня подловили на платформе «Платинум сити», пролетело недели полторы. Это время я со вздохом записал себе в пассив: работа не продвинулась ни на шаг. Могилы и нужники, через которые я прошёл, были препятствиями, созданными самому себе мною же. А их преодоление — всего лишь действия, направленные на самосохранение, просто моё частное дело, которое вряд ли могло заинтересовать, например. Шефа.

Спортсмены знают, что пропущенная неделя тренировок отбрасывает в развитии на две-три недели назад: такова специфика непрерывного процесса. Время никого не ждёт. Оно уходит, уменьшая мои шансы на удачу. Я ничего не сумел пока сделать. А мой частный маленький успех… Я всегда помнил золотые слова: добиться успеха ещё недостаточно — надо, чтобы другие потерпели поражение.

Дорого заплатив за свою глупость и неосмотрительность, я рассчитывал взять реванш, имея в качестве мощного тыла новый, с иголочки, звездолёт.

Мне предстояло проникнуть на базу дёртиков. Она находится сравнительно недалеко от тренировочного городка, как вскользь упомянул в разговоре со мной Роки Рэкун. Я запомнил, как звездолёт уходил на северо-запад от городка после окончания похорон. Далеко для того, чтобы идти туда пешком. Да, нужно будет перегонять корабль на новое место, ближе к базе.

Просуществовав несколько дней на поляне, в нескольких милях южнее городка, я не видел пролетающих звездолётов. Они заходили на посадочную платформу с другой стороны — так, как заходили «харвестер» и доставивший меня на планету «Галакси-скайлайнер». Таким образом, место, где я все эти дни прозябал, располагалось как бы в мёртвой зоне. И всё равно опасность обнаружения постоянно висела надо мной.

Значит, придется перелететь, как стемнеет, поближе к базе, навестить дёртиков, вернуться и до рассвета выйти в космос. Если даже посещение базы ничего не даст, оставаться днём на земле недалеко от неё крайне опасно.

Я начал методично готовиться к «хаджу». Чисто выбрившись, изменил цвет своих теперь непривычно коротких волос, тщательно приклеил усы и добавил ещё несколько штрихов, преобразивших моё лицо. Я не собирался вступать с дёртиками в личные контакты, но при всём при том Айвэн Фул должен был исчезнуть, Ивэн Симпл должен был считаться умершим, а мне надлежало стать Саймоном Сайсом.

Чистая одежда, хорошая пища, специальные тонизирующие и укрепляющий средства привели меня в ровное настроение, придали бодрости и уверенности.

Незадолго до захода солнца я напялил на себя «жилетку», налокотники, наколенники, нацепил раковину и другие причиндалы. Сверху обтянулся тёмным удобным комбинезоном с откидывающимся эластичным капюшоном. Обулся в легчайшие упругие туфли, не забыл лэнгвидж, до зубов вооружился и, как только сгустилась тьма, с традиционным «вперёд — и выше!» свечой поднял машину в сочившееся мелким дождём небо Паппетстринга.

Выждав несколько секунд, чтобы дать анализаторам корабельного Мозга зафиксировать обстановку, я снизился до самых верхушек деревьев и передал управление автомату.

В бесшумном и плавном городском режиме мощный «шевроле» переместился сначала немного на север и затем, забирая влево и оставляя с правого борта бежавшее к базе шоссе, пошёл по дуге параллельно ему. Через несколько минут звездолёт взял правее и осторожно приземлился в заброшенном неглубоком песчаном карьере. Прибор показал расстояние до базы, не превышающее двух миль.

Прихватив с собой чёрную, как ночь, бесформенную плащ-накидку, служащую больше для маскировки, чем для защиты от дождя, я покинул корабль и направился прямо на север. Уже через несколько десятков метров, обернувшись, я не смог разглядеть заглушенную машину и, удовлетворённый, продолжил путь.

Лес постепенно расступался. Откуда-то сбоку вынырнула железная дорога, вероятно, заброшенная и, как и я, стремившаяся точно на север. Однако я не соблазнился приподнятой и потому сравнительно сухой насыпью, а предпочел пробираться понизу, по влажной, густой траве, густо покрывавшей кочковатую, прочерченную старыми бороздами и канавами, землю, продираясь через кустарник и обходя кучи мусора, воняющие креозотом штабели шпал, старые рельсы и тянущиеся вдоль насыпи продолговатые лужи.

Математик Фрэнк Рамсей давным-давно доказал, что полная неупорядоченность невозможна. Практически, на бытовом языке, это означает, что полный беспорядок просто недостижим. Но глядя на унылую картину хаоса, царившего вокруг этой забытой железнодорожной ветки на странной планете Паппетстринг и вспоминая точно такие же, с удручающим однообразием повторявшиеся на многих и многих планетах в эллиптических и спиральных, в правильных и неправильных, в молодых и уже догоравших галактиках, пейзажи, можно было поневоле усомниться в правоте доказательства Рамсея.

Меня всегда поражали, угнетали и сбивали с толку явный анахронизм, абсурдность и парадоксальность нашего бытия, когда наряду с эмбриомеханизмами, способными в считанные дни и недели развиваться в прекрасные, набитые всеми чудесами жилищной техники дома, продолжали спокойно существовать глухие серые заборы, ободранные пакгаузы, гнилые хибарки и лачуги с покрытыми мхом протекающими крышами.

И если даже самоорганизовавшаяся природа в лице, скажем, человека, создала такой бриллиант, как «Платинум сити», каким он предстал при первом, поверхностном знакомстве и беглом, некритическом взгляде, то будьте уверены, что подводная часть этого витающего в межгалактических просторах сверкающего айсберга могла оказаться куда более мерзкой и отвратительной, чем паршивый кукольный нужник тренировочного городка. И точно так же наличие во Вселенной таких людей, как Эдвин Хаббл или интеллигентный Эдди Лоренс подразумевало, или нет — даже требовало присутствия в ней Чмыря и Индюка и, конечно, Риты Холдмитайт. Хотя Рита…

Кирпичная труба, извергавшая клубы чёрного дыма и просматривавшаяся ещё из леса, стопроцентно подсказывала мне, что энтропийные процессы славно потрудились и над комплексом зданий базы, и я не сомневался, что Рамсей будет вновь посрамлён.

Действительно, пути вывели к высокому деревянному забору на кирпичных, оштукатуренных серым, во многих местах отвалившимся, цементом, столбах. Если в лесу были шпалы и рельсы, то здесь треугольник земли, окаймленный раздвоившейся веткой железной дороги, указывал уже на близкое присутствие человека или человекоподобных, а скорее всего — нелюдей.

Сорная высокая трава, чуть ли не по всему периметру окружавшая забор, как и голая, неровная, усеянная камнями глинистая почва, были усыпаны обрывками бумаги, пустыми бутылками, смятыми сигаретными пачками, обломками шифера, разнообразной ржавой металлической дрянью и грудами красно-белого кирпича с остатками раствора. Пятна мазута и машинного масла на земле и насыщенный тяжёлым запахом горения какой-то мерзости воздух, прямо из которого возникал летевший водяной пылью мельчайший и почти невидимый дождь, образовывали гармоничнейший «натюрмортик».

С ироничной усмешкой взирал я на спрятавшуюся за забором группу мрачных, тесно примыкавших друг к другу зданий, то ли породившую окружавший их убогий ландшафт, то ли, наоборот, порожденную им.

Большинство сбившихся в кучу строений представляло собой разнообъёмные параллелепипеды из тёмно-красного, до черноты прокопченного кирпича, с близкими к кубу соотношениями сторон, прилепившиеся широкими гранями к земле. Лишь одно из них, резко отличавшееся от остальных, напоминало своими пропорциями поставленный на попа удлинённый кирпич. Своей узкой гранью «кирпич» примыкал к боковой стене центрального, наиболее массивного параллелепипеда. Редкие прямоугольники зияющих проёмов, тёмные изнутри, и пожарные лестничные пролёты, перемежаемые горизонтальными площадками, придавали ему зловещий вид. Толстая, сравнительно невысокая коническая кирпичная труба изрыгала чёрные клубы дыма, и в безветренном, насыщенном влагой пространстве он никак не мог быстро улететь вверх и лениво колыхался, словно нежась во влажном тепле вечера.

Я смачно сплюнул на замусоренную землю и направился к изгороди, поняв уже, что мне не будут нужны ни перчатки с когтями, ни верёвка и, почти не маскируясь, подошёл к краю траншеи, на дне которой прижались друг к другу укутанные металлоизолем и альфолью трубы. Подныривая под забор, траншея переходила перпендикулярно ему на территорию базы.

Я спустился в яму и, передвигаясь по трубам, прополз под торчавшими сверху редкими зубами заборных реек на другую сторону и оказался на внутреннем дворике. Распрямившись и подняв голову, я собирался вылезти из траншеи.

Внезапно небо над поставленным на попа «кирпичом» раскололось, неровная и довольно широкая щель с завёртывающимися внутрь толстыми, скруглёнными, объёмными краями прорезала плотные серо-синие тучи. И странно — края её опустились почти до земли, словно щит неба опрокинулся и встал вертикально. Края разрыва ещё немного разошлись, будто две половинки гигантского занавеса, — и ослепительно-яркая, чистейшая голубизна заполнила проём. Она приковывала, притягивала к себе, вызывая ощущение радости, подъёма, необъяснимого блаженства и сладкого ожидания чего-то неведомого, и вдруг на самом верху её показалась ладья с белоснежным трапециевидным парусом, меньшим основанием обращенным вниз. Парус, выгнутый колесом, будто надуваемый мощным ветром, беззвучно выплыл из-за занавеса туч, двигаясь горизонтально и касаясь краев проёма, но нисколько не теряя своей формы и не деформируя при этом края.

Я только успел разглядеть в центре паруса черно-синюю фигуру, чем-то напоминавшую крест или трефовый карточный крап, как видение мгновенно и беззвучно исчезло.

Меня вдруг замутило, к горлу подступила беспричинная тошнота. Но теперь ничто не могло остановить меня.

Почти не раздумывая, выскочил из ямы и мгновенно пересёк открытое пространство, стремясь к примеченным мною оцинкованным коробам вытяжной вентиляции, уродовавшим и без того малоэстетичный торец тёмно-красного параллелепипеда.

Перемещаясь вдоль боковой стенки одного из коробов, лежавшего почти на земле, я добрался до примитивного плоского квадратного люка, державшегося на четырёх горизонтальных шпильках и притянутого к коробу заржавевшими гайками. С трудом открутив их, вытащил из бездонных карманов комбинезона присоску, закрепил её с внутренней стороны люка, влез в проём и, манипулируя присоской, насадил люк на шпильки, притянул к фланцу и зафиксировал изнутри двумя кусками специальной липкой ленты.

Большое сечение короба позволяло двигаться стоя, правда, согнувшись, но вскоре короб разветвился на множество менее крупных рукавов, и мне пришлось ползти.

Воздух шумел навстречу; иногда слышался писк какой-то нечисти, гнездившейся в бесчисленных закоулках; временами доносились из глубины здания приглушённые, невнятные звуки.

Я рассчитывал, переходя по вентиляционным коробам из помещения в помещение, скрытно понаблюдать дёртиков, постаравшись хоть что-то выудить из их разговоров, а при случае и обследовать комнаты.

Наверное, инстинктивно я сворачивал в ответвления, из которых тянуло теплом, и вскоре увидел раздробленный дырчатым люком красноватый мерцающий, трепещущий свет и услышал характерный шум. Проявляя максимальную осторожность, на четвереньках подполз к круглому люку, открывавшемуся, судя по петлям, от меня, в помещение.

Прильнув глазами к отверстиям, я увидел довольно большую прямоугольную комнату, один из торцовых простенков которой образовывала передняя часть печи, по-видимому, газовой. К печи вела возвышавшаяся над полом узкая бетонная эстакада, растянувшаяся почти на три четверти длины помещения. Имея в самой высокой своей точке высоту пять или шесть футов, она постепенно понижалась по направлению к печке, образуя наклонную плоскость, и вдавалась внутрь неё. По верху этой бетонной горки были положены примитивные рельсы или направляющие, выполненные из грубого металлического проката квадратного профиля, опиравшиеся на листовые подкладки. Заслонка печи, вероятно, перемещавшаяся на вертикальных направляющих, закрывала собой предпечье, опустившись до самых головок рельс. Из-за неплотно прилегающей заслонки через широкие щели вырывались иногда языки красно-оранжевого пламени и облачка копоти и дыма. Горение сопровождалось характерным гудением воздуха, присущим газовым печам.

У противоположной печке стены стояло две-три плоских, узких и продолговатых тележки со сваренными из профильного проката тяжёлыми, в пятнах окалины, рамами, и с небольшими, имевшими реборды, колёсами. На торчавших с боков плоских кронштейнах закреплялись длинные отрезки потемневшей толстой стальной проволоки, скрученные и погнутые. На торцах имелись приваренные к днищу скобы, согнутые из стального круга и служившие для крепления троса или захватывания крюком при вытаскивании из печи. Здесь же стоял прислонённый к стене длиннющий металлический стержень с кольцеобразной ручкой на одном конце и крюком — на другом. Рядом валялись металлический совок и проволочная метла. Из конца толстого чёрного шланга, прикрученного проволокой к проржавленному вентилю, сочилась тонкой струйкой вода, пропадавшая в дырочках большого квадратного металлического листа, закрывавшего сток. Бетонный, как и эстакада, пол, слегка понижался к стоку. На голой стене недалеко от двери висел электрошкаф с небольшим количеством переключателей и кнопок. Пара светильников под потолком, забранных предохранительной сеткой, с трудом проталкивала сквозь пыльные стекла тусклый свет.

В первые секунды я принял комнату за лабораторию, упрямо попытавшись уверить себя в том, что тут, наверное, производят какие-то опыты или технологические операции, требующие высоких температур. Конечно же, я трусливо обманывал самого себя. Всё говорило за то, что передо мной нечто вроде крематория, где сжигают трупы умерших. Впечатление он производил тягостное и скорее напоминал преддверие ада, чем крематорий.

Меня всегда заносило не туда, куда нужно, но сейчас выбирать не приходилось. Если это действительно крематорий — ничего интересного здесь не узнаешь, но через него можно проникнуть в другие помещения базы, чтобы не тратить время, блуждая по каналам вентиляционной системы. Я ещё с минуту выжидал, прислушиваясь, а потом начал поворачивать первый из двух язычков запора, связанный с находившейся с обратной стороны люка рукояткой, собираясь открыть крышку и затем спрыгнуть вниз, как вдруг дверь растворилась и в помещение вошёл… Индюк!