"В родном городе" - читать интересную книгу автора (Некрасов Виктор)– 12 -Анне Пантелеймоновне удалось наконец уговорить Николая заняться английским языком. Как он ни мялся, как ни убеждал, что к языкам он не способен и что если уж заниматься, то потом, после фронта, ничего у него не получилось: пришлось-таки сесть за учебник. Николай не ошибался: у него действительно не было способностей к языкам. Он никак не мог привыкнуть к тому, что в английском "а" читается как "э", а "е" – как "и", перочинный ножик упорно называл «кнайф», а артикль «the» произносил «тхе» или «зи», чем приводил в неистовство нетерпеливую, горячую Валю. – Ты это нарочно, чтоб меня разозлить! Ну, пойми, ради бога, – она брала себя в руки и начинала сначала: – надо кончиком языка упираться не в небо, а в зубы, пусть он даже немножко высовывается. Вот так, видишь? Ну, теперь скажи. – Зи, – говорил Николай. – Ах, господи! Не упирай же его в нижние зубы. В верхние, ты понимаешь, в верхние! Ну, еще раз. – Зи, – жалобно произносил Николай. – Нет, это невозможно! Мать, я не могу с ним заниматься. Он нарочно меня дразнит. И все-таки она терпеливо высиживала свой час, а когда он наконец, к удовольствию обоих, истекал, Валя, энергично захлопывая учебник английского языка для восьмых, девятых и десятых классов, говорила: – В наказание иди разожги примус. Николай покорно шел на кухню и разжигал примус. После третьего или четвертого урока вид наказания был изменен. – Сегодня за незнание глаголов проводишь меня в институт. У меня целая куча тетрадок, в портфель не влезают. Проводы эти постепенно из наказания превратились в привычку. Обычно Валя опаздывала на свои лекции, поэтому приходилось бежать сломя голову, и прогулки эти напоминали скорее скачки с препятствиями. Чтоб не попадаться на глаза патрулям и вовремя поспеть в институт, они шли не по улицам, а напрямик, через проходные дворы и развалины. Как-то Валя задержалась в институте, Анна Пантелеймоновна стала беспокоиться: – На дворе уже темно, а я уверена, что эта девчонка для скорости через пустырь побежит. Солдат солдатом, а все-таки… Николай пошел навстречу. Валя действительно шла через пустырь и провалилась в какую-то яму. Николай обнаружил ее сидящей на груде битого кирпича и растирающей коленку. – Матери только не говори. Придем домой – я живенько в ванной сделаю себе перевязку. С тех пор, когда у Вали были вечерние занятия, Николай заходил за ней в институт и провожал до самого дома. Каждый раз, когда он приходил, Валя говорила: – Ну, что за глупости! Будут еще у тебя неприятности из-за этого в госпитале. Николай ничего не отвечал, но на следующий день, если у Вали были вечерние часы, приходил опять. Он полюбил эти прогулки. Полюбил потому, что кругом тихо, а над тобой – звезды, луна. Потому, что приятно идти вот так, по узкой тропинке среди полуразрушенных стен, напоминающих при лунном свете руины средневековых замков. Николаю они, правда, напоминали скорее Сталинград – средневековых замков он никогда не видел, но Валя говорила, что они похожи, и, чтоб не спорить, Николай соглашался. Полюбил он эти прогулки потому, что с Валей было легко и просто. С ней не надо было как-то по-особенному держаться, выдумывать темы для разговоров. Они сами находились. У них был общий язык – немного грубоватый фронтовой язык. Вале частенько за него доставалось от матери, но что поделаешь, обоим он был близок. Иногда, если было не очень поздно и не надо было торопиться домой, они возвращались через Ботанический сад. После десяти ворота закрывали, и приходилось перелезать через забор. Валя обычно подсмеивалась над Николаем – «разведчик, физкультурник…» – и Николаю нечего было ответить. Рука ему мешала, и он действительно не очень ловко перебирался через решетку. Сад большой, почти лес, заросший кустарником, старыми дубами и кленами, с шуршащими под ногами листьями, папоротником по пояс. В нем было темно, немного сыро, и почему-то невольно хотелось говорить шепотом. Как-то в этом самом саду их застала гроза – неожиданная для сентября, совсем майская гроза, с молнией, громом, потоками воды. Они спаслись в какой-то вырытой, очевидно детьми, на дне оврага пещере. Сидели рядом: Николай – на корточках, чтоб не запачкать свой госпитальный костюм, Валя – примостившись на своем портфеле, обхватив руками колени. Когда ударял гром, Валя закрывала лицо руками. Николай смеялся: – Зенитчица, фронтовичка… – Ну и зенитчица и фронтовичка, а грозы боюсь. Николай улыбался в темноте. – Напоминает бомбежку? – Нет, не то… не бомбежку. А может, и бомбежку. Когда в лесу и ночью. Тоже вот так сидишь, и смотришь вверх, и ничего не видишь, и хочется, чтоб только скорее кончилось. – Хочется? – Хочется. – И сейчас хочется, чтоб скорее? Валя промолчала. Николай слегка придвинулся к ней, обнял рукой за плечи. – Не надо… – сказала Валя и отодвинулась. Опять ударил гром. Валя закрыла ладонями уши и уткнулась в колени. При свете молнии ее сжавшаяся в комочек фигура казалась детски беспомощной. Николай снял пижаму и накинул ее на Валю. – Мне не холодно, – сказала она. – Неправда, холодно. Опять загрохотало. Но уже не над головой, а где-то левее. Гроза уходила. – Ты будешь мне писать, когда я уйду на фронт? – спросил Николай. – Я не умею писать, – сказала Валя. – А разве надо уметь? Надо хотеть. – И на фронт ты не уйдешь. – Почему? Валя пожала плечами. Высунула руку из-под пижамы ладонью кверху. – Дождь, кажется, прошел. Можно идти. – Нет. Еще идет. – Николай прикрыл ее ладонь своей. – Так будешь? Валя сделала движение, чтоб встать. Николай удержал. – Будешь? Скажи… Она молчала. – Почему ты молчишь? Валя сжала руки в кулаки и уткнула в них лицо. – Господи… Почему я ничего не понимаю? Почему? Она повернулась к Николаю, посмотрела ему в лицо. И совсем вдруг тихо и просто сказала: – Я не хочу, чтобы ты уходил, не хочу… Вот и все… Николаю показалось, что у него вдруг остановилось сердце. Потом оно застучало, во всем теле застучало – в руках, в груди, в голове. Захотелось вдруг обнять Валю, всю целиком, с головы до ног. Но Вали уже не было. И портфельчика ее не было. И грозы не было. Где-то вдалеке еще гремел гром, вспыхивали молнии. И небо было уже чистое. |
||
|