"Свои продают дороже" - читать интересную книгу автора (Некрасова Ольга)

СЛОЖНЫЙ ОБРАЗ СОЧИНИТЕЛЯ КАДЫШЕВА

У Сергея еще никогда не было такой легкой и денежной халтуры. И такой странной: взять интервью у Кадышева, которого Сергей и так добивался. Это все. Заказчика не интересовало, какие вопросы он задаст и будет ли интервью напечатано (конечно, будет). А интересовала его одна-единственная фраза, которая как раз не предназначалась для печати, вернее, реакция на нее Кадышева.

Фразу надлежало ввернуть как-нибудь к месту, а реакцию — снять. В буквальном смысле: на видео. Минутную запись (остальное его не интересовало) заказчик оценил в тысячу баксов.

От этой истории за версту разило сладкой тухлятинкой. Заказчик упоенно играл в шпионов: одна фраза чего стоила — в духе «У вас продается славянский шкаф?».

А отказаться было невозможно: он рекламы дает на двести тысяч в год. Сергей после разговора с ним позвонил главному редактору. Тот держался так, будто знать ничего не знает: «Реши сам. С учетом ценности рекламодателя, но без нарушения журналистской этики». И, только положив трубку, Сергей сообразил, что все у этих двоих решено. Кто дал заказчику его домашний телефон, если в справочной он до сих пор записан на покойного отца Виктошки? Кто ему сказал, что Сергей собирается брать интервью у Кадышева, причем именно в эти выходные?

Главный, кто же еще. Тогда какого черта он темнит?

Заказчик, относившийся к заданию и к фразе с необычайным трепетом (не иначе сам ее придумал бессонными ночами), пытался всучить ему хитрую видеокамеру с отдельным объективом-глазком на кабеле, который следовало замаскировать под микрофон. Сергей сказал, что возьмет свою, обычную, и будет либо снимать с разрешения Кадышева, либо вовсе не снимать. Короче, упрекнуть себя ему было не в чем. А какие там дела у Кадышева с заказчиком — это-то как раз и есть самое интересное.

Журналисту тысячу баксов не плати, только дай узнать это. Раскрутишь информацию — будут и деньги (может быть, совсем маленькие, если история не стоит больше одного напечатанного абзаца), и главное, на что работает журналист: еще один кусочек репутации, газетного имени.

А имя превыше денег. В том числе и потому, что чем громче имя, тем больше денег. Сергей бы сделал эту работу и даром, ради интереса посмотреть, как среагирует Кадышев на фразу.

За городом было хорошо. Свернув к дачному поселку, Сергей опустил оба стекла, чтобы прополоскать мозги кислородом. Ручки подъемников заедало, и он вспомнил вчерашнее: «На чем, блин, ты ее возишь?» Змей подлый, одно слово — полковник. А на чем ты своих возил в тридцать лет?!

К змеедаче вела отличная дорога, которая у дачи же и заканчивалась асфальтированной площадкой, где хватило бы места развернуться автобусу. Дальше колыхалась невзрачная бетонка из положенных вкривь и вкось плит.

А ведь и там, на других участках, живут небедные люди.

Не иначе Змей себе эту дорогу устроил, когда служил народу депутатом. Спросить об этом? Нет, главный требовал юбилейное интервью, со слезой: трудное военное детство — кто первый встал, тому и валенки, — и чего добился умом и упорством (устаревший вариант: «И все это дала советская власть»).

Из внутреннего протеста Сергей припарковал свою «Ниву» по диагонали, вышел, поставил машину на сигнализацию. Последние года три это действие было чисто символическим: на «Ниву» перестали покушаться. «На чем, блин, ты ее возишь?» Вдавливая пальцем кнопку переговорного устройства, он приплюсовал тысячу за шкуру Кадышева к отложенным трем с половиной. А, пожалуй, это мысль. Растрясти Виктошку — тысячи полторы у нее за щечкой наберется, — подзанять, и можно купить иномарочку.

В динамике долго тилиликал сигнал вызова. Спят еще.

— А, это ты… — Голос у Змея был непонимающий: мается с бодуна, все забыл.

— Здравствуйте, Владимир Иванович! — Сергей раскланялся в телекамеру над воротами. — Я насчет интервью.

— Мне бы, профессор, ваши проблемы, — болезненным голосом откликнулся Змей. Щелкнул замок. — Греби к даче, сейчас выйду.

Сергей распахнул калитку и со вчерашним наивным удивлением, что все это принадлежит одному человеку, вошел на территорию. Сказать «участок» не повернулся бы язык. Сколько стоит полгектара земли под Шереметьевом? Сколько, едрена мать, вбухано в дорогу — километра три от шоссе? А в простенький дощатый забор — два метра высотой, доски толщиной в палец, дачный поселок можно построить? Это вам не миллион, который, по слухам, заработал Змей ударным писательским трудом. Это вам советская халява.

Кадышев шел навстречу в накинутом поверх тельняшки армейском бушлате. Аскет, военная косточка. Сергей поймал на себе гадливый взгляд, впрочем, специально для него не предназначавшийся: было видно, что старику просто плохо. Сошлись, молча пожали руки, и Змей категорическим тоном приговорил:

— Будешь пить — будет интервью.

— Я за рулем, — стараясь, чтобы это не звучало как отказ, сообщил Сергей.

Змей понял правильно: не отказывается, но некуда девать машину.

— Пойдем, гараж тебе открою. Хотя твое корыто итак не угонят. Позвони своей, что у меня заночуешь.

«Свою» Змей выделил голосом: «Вчерашнее забыто — твоя, признаю, и даже дерябнуть с тобой готов за смычку литературных поколений».

— Она знает. Сама предупреждала, что вы меня будете оставлять.

— Помнит мои обычаи, — расцвел Змей и, приобняв Сергея за плечи, потащил к дому. — А главный обычай у меня знаешь какой? «Поработал — промой установку». — Он постучал себя по лбу и добавил совсем по-свойски, как будто уже оприходовали первую бутылку:

— Не восстанавливается, сволочь. Геморрой восстанавливается, а серые клеточки — нет. И в этом видна вся нерациональность эволюции. Если бы нас, как считают некоторые, спроектировал господь или инопланетяне…

Сергей на ходу потащил из сумки телекамеру.

— Это еще зачем? — изумился Змей.

— Для себя. Проходные интервьюшки пишу на диктофон, а что хочется сохранить — на видео, — подольстился Сергей.

Змей чиркнул по нему быстрым взглядом и опустил глаза. Чует подвох. Не форсировать, приказал себе Сергей. Выпьем, он расслабится, тогда…

— Камера любительская, — заметил Змей.

— Да, формат Ви Эйч Эс, непрофессиональный. Никуда это не пойдет дальше нашего дома.

Сергей, конечно, заранее обдумал, как объяснить, почему пришел с телекамерой, но «наш дом» родился только что, в предложенном Змеем разговоре намеками, и пришелся как нельзя кстати. Старик опять заулыбался.

Судя по всему, решил, что это Виктошке, а никак не Сергею хочется иметь его видеозапись. Пускай так думает, раз ему приятно.

Было время, он Змея ненавидел. В армию пошел из-за него, хотя мог и отмазаться: Виктошке, видите ли, нравились офицеры — фрейдизм, детские воспоминания, когда папа-профессор возвращался с полигона, одетый в форму (а был всю жизнь гражданским — просто шпак среди военных бросался бы в глаза, вот его и обряжали). Виктошке он привозил шоколадки, она, понятно, ждала…

И в отдаленном итоге выскочила замуж за мундир и седины, похожие на папины, а лейтенанта Левашова отправили служить, куда Макар телят не гонял. Полковников он с тех пор на дух не переносил, подозревая каждого в Змеевых грехах. А со Змеем теперь примирился как победитель с побежденным.

В дверях Змей гостеприимным жестом пропустил Сергея вперед. Мелькнуло бледное отражение в стекле: он торопливо приглаживал волосы, маскируя намечавшуюся плешь в сединах. Прихорашивается. Точно, решил, что запись для Виктошки.

— Сереж, не в службу, а в дружбу — покопайся там в холодильнике, собери что надо. Водку возьми «Юрий Долгорукий», а то Сашка натащил говна.

«А где Татьяна?» — хотел спросить Сергей и тут же сообразил, что Змей не по стариковской немощности послал его на кухню. Сразу дает понять, что они в доме одни.

Да-с, увлекательно начинается интервью с сочинителем Кадышевым — ни слова откровенно, все намеками.

На кухне царил странный полубеспорядок, как будто начали убирать и бросили: чисто протертый стол, а под ним совок с не донесенным до ведра мусором.

Это становилось любопытным. На пожар, что ли, умчалась третья змеежена?

Сергей набрал на поднос закусок из тех, что были нарезаны, ополоснул два фужера. Пусть будет так, с холостяцкой непритязательностью. Нет, пожалуй, рюмки надо поставить, а то поймет, что хочу напоить.

Змей сидел за письменным столом, как и должно сниматься писателю, хотя бы и для домашнего видео, и уже успел продымить кабинет трубкой с ароматизированным голландским табачком. Сергей бросил взгляд ему на макушку: зачесал плешь, старик Козлодоев.

— Ну-с, так с чего начнем?

— С биографии. — Сергей раздвинул легкую фотографическую треногу, привинтил камеру. Начинать надо с банальных вопросов, а потом по накату… Ау, студенты журфака! Выбросьте наукообразные брошюрки типа «Психологические аспекты работы с интервьюируемым», изучайте «Тактику допроса». Спецслужбы разрабатывают эти вещи глубже и проще.

— А я думаю, грамм с пятидесяти. — Стервец Змей наплескал себе в рюмку, Сергею в фужер. — Я уже поправился, догоняй. Чур, не половинить! Наберешь дозу, тогда пойдем ноздря в ноздрю.

Чокнулись, выпили, и Змей заел маслинкой. То, как он полез в блюдо рукой, как закинул маслинку в рот, выглядело слишком нарочито. В психотехнике это называется «делай, как я» — действие, на котором проверяется склонность собеседника к внушению.

Сергей демонстративно взял с подноса вилку и закусил грибком, о чем сразу же и пожалел: не стоило обозначать противостояние.

— Сколько лет вы в армии?

— Пятьдесят, как граф Игнатьев.

— Ого! В вашем телеинтервью этого нет. И в книгах нет, хотя,…

— Был бы красивый рекламный ход? — подхватил Змей. — Ах, друг мой, так не хочется напоминать миру, что ты уже старик.

Змей замолчал. Это походило на стычку фехтовальщиков: первый осторожный удар, противник парировал, и разошлись, оба уже понимая, с кем довелось столкнуться. С десяти лет в армии…

— Воспитанник, «сын полка»? — попытался угадать Сергей.

— Суворовское.

— Так ведь в Суворовское берут с четырнадцати.

— Это сейчас, а в сорок девятом году с первого класса брали. Их же, училища, специально придумали для военных сирот.

— Значит, вы…

— Отец в сорок третьем, а мать еще десять лет прожила. Задавили на похоронах Сталина. — Змей разлил, Сергею опять в фужер. — Давай не чокаясь. За всех павших во имя… Сейчас уже непонятно чего. Отец-то за Родину, а мать.., за веру, получается. Знаешь, как мы, сопляки, по нему рыдали?! У кого родители были живы, тем не понять. Им, конечно, тоже с утра до вечера долбили: «Сталин отец, Сталин думает о нас», но вечером-то приходил настоящий отец. А у нас другого отца не было.

Если бы Сергей не читал книги Кадышева, то принял. бы его нынешние откровения за чистую монету.

— Владимир Иваныч, а когда вы переоценили Сталина? — Вопрос был из тех, которые вычеркивают из окончательного текста интервью. Слишком банальны ответы:

«После двадцатого съезда», «Во время хрущевской оттепели».

— После Кубы, — ответил Змей. — Там была не та революция — босая и веселая. Я туда попал во время Карибского кризиса и увидел, несмотря ни на что, свободу.

Девушки отдаются просто потому, что всем весело, и у вас бутылка рома, и можно купаться ночью, а потом заснуть на пляже в обнимку. Это были люди, принадлежащие сами себе. Не знаю, как там сейчас.

— Здорово, — сказал Сергей. — А вы себе не принадлежали?

— По сравнению с любым советским лейтенантом — конечно, да. Хотя служил больше, чем любой лейтенант в Союзе. Иногда часов по шесть не уходил с глубины, а потом еще несколько часов декомпрессии. Это страшная физическая нагрузка.

— И чем вы там занимались?

— Американцы ставили, по-нынешнему говоря, сканеры, которые должны были обнаружить наши подводные лодки, а мы эти сканеры снимали.

Сергей мысленно прикинул объем того, что наговорил Змей: тысячи три знаков. Для захода предостаточно, надо переходить к дням сегодняшним. И Змей расслабился — вон уже набулькивает по третьей. Ба, и себе берет фужер!

— За… — Змей сделал многозначительную паузу. — Ну, в общем, тоже не чокаясь.

Играет, понял Сергей, опрокидывая водку в горло.

Великолепная штука этот «Юрий Долгорукий», эликсир богов… Пьянею я, что ли?

— Как возник образ Морского Змея?

— Это я, только сильно подправленный. Онегин, я тогда моложе и лучше качеством была. Видишь ли, иллюзорно-компенсаторная функция литературы — она ведь не только для читателя. Думаю, она в первую голову для писателя. Известный пример — польский классик.., э-ээ…. Как выпью, так память отшибает. Ну, «Звезды Эгера», «Пан Володыевский». В общем, он щуплый был, соплей перешибешь, а писал о рыцарях…

Змей замолчал, давая Сергею возможность подсказать, а у него, как назло, тоже заклинило. Пендерецкий?

Нет, Пендерецкий композитор.

— Вспомнил: Сенкевич! — довольным голосом объявил Змей. Ни черта он не расслабился и не напился.

А Сергей, кажется, поплыл. Это с его-то ста двадцатью килограммами! Хотя понятно: на старые дрожжи… «Долгорукий» — то уже пустой больше чем наполовину, а бутылка литровая.

— Владимир Иваныч, а ведь вы богатый человек, — заметил Сергей. Ему нравились такие реплики, требующие ответа, но по форме не похожие на вопрос. Они создавали иллюзию беседы, а не допроса, и расслабляли интервьюируемого.

— Как сказать, — поддался Змей. — Для девяти из десяти наших соотечественников, пожалуй, богатый. Но у меня сейчас этакое промежуточное положение: уже не езжу на метро и еще не обзавелся телохранителем. Как на службе: кажется, рукой подать до генерала, но я никогда в генералы не выйду… Иди сюда, сядем рядышком. — Кадышев широким жестом отодвинул громыхнувший стол — его тоже, видно, пронял «Юрий Долгорукий». Он смотрел в телекамеру — ясно, для Виктошки старается. Похоже, после вчерашней стычки мужей она выдала первому не меньше, чем второму.

Чувствуя себя глуповато — не хватало еще со Змеем перед камерой обниматься, — Сергей подтащил стул к писательскому креслу и уселся. Непонятно каким образом фужеры снова оказались полными. Сергей взял свой, приплывший как будто из воздуха, механически потянулся чокнуться.

— Э, нет, теперь твой тост.

— Я не люблю витиеватых тостов, потому что слова лгут, и мы с вами знаем это лучше, чем кто-либо… — Это и было тостом для своих, давно накатанным. — ..Мы сидим, и нам хорошо, так почему бы не выпить по этому поводу!

— Значит, бум! — Кадышев лихо опрокинул фужер и продолжал:

— Да, на сегодняшний день я зарабатываю больше, чем могу потратить, но это говорит лишь о том, что я не умею тратить. И зарабатывать, между нами говоря, не умею: пашу, как крестьянин, вместо того, чтобы вложить деньги… Понимаешь, деньги, даже когда их много, это просто деньги с присущим им свойством таять. А деньги, вложенные в дело, — это капитал, который можно тратить, а он все равно растет. Не класть палец в рот банкам я научился. Но банки дают смехотворный процент, им бы еле-еле за инфляцией угнаться. А вот вкладывать деньги в дело, чтобы дать людям рабочие места и самому увеличить состояние, — этого я, увы, не достиг и не достигну никогда.

Сергей почувствовал, что приближается к фразе заказчика. Разговор бродит вокруг да около, и можно…

— Владимир Иваныч, а неужели научиться не у кого?

— Ха, научиться! Ну, есть у меня десяток знакомых бизнесменов, — поскромничал Змей, — но мы с ними не смешиваемся, как масло и вода. Соберемся, угостимся шашлычками, они с благодарностью примут подаренную книжку… А когда расстаемся, я думаю: «Ну и дураки же вы все!» — а они: «Если ты такой умный, почему ты такой бедный?»

— Как же так? — делано удивился Сергей. Фраза вертелась на языке. — Я знаю по крайней мере одного бизнесмена, который находится с вами в партнерских отношениях. Судя по его словам, разумеется.

— Это кто же?

— Да брал я у него интервью, и он говорит: «Вы же с Владимиром Ивановичем люди одного круга, литераторы. Встретишь его — передай привет. Скажи, Виктор Саулыч давно собирается заглянуть, вспомнить дела не такие уж давние». — Фраза была произнесена, но видимой реакции Змея не последовало. Может, фамилию назвать? — Это Тарковс… — начал Сергей.

И стало темно.