Немировская МайяПерешагнув порог

Майя Немировская

Перешагнув порог

В просторном, разделенном на легкие перегородки офисе за столами сидели служащие. Определить среди большинства чернокожих русскую оказалось нетрудно.

- Здесь принято назначать аппойтменты - яркая дама в черном брючном костюме недовольно оторвалась от телефона, подняла на Любу глаза

-- В чем, собственно, ваша проблема? Если есть английский, такая работа вполне доступна. А ваш предыдущий опыт в Союзе абсолютно никакого значения не имеет. В Америке, запомните, важны две вещи - язык и возраст.

Да, в этом Любе уже пришлось убедиться. Поняла также, что не научиться ей разговаривать никогда, если не будет окружена живым разговорным общением. Запаса того, что удалось наскоро выучить дома, явно недостаточно. А так нужно побыстрее "взять язык", может еще не поздно добиться здесь чегонибудь. Палка о двух концах. Как обьяснишь этой, не очень приветливой женщине, приехавшей, видимо, лет десять-пятнадцать назад и смотревшей теперь свысока на таких, как сама когда-то.

Но словно прочитав ее мысли, та неожиданно подобрев, сказала.

- О кэй. Я постараюсь что- нибудь сделать для вас.

Через неделю она, действительно, позвонила, а еще спустя несколько дней, Люба нажимала кнопку звонка на входной панели большого кооперативного билдинга.

Маленькая старушка в сильно увеличивающих очках и с настороженным острым взглядом из-под них, стояла в проеме приоткрытой двери "Наверное, за девяносто"-подумалось. "Каково-то будет с ней работать? "

Большая, уставленная старой массивной мебелью квартира. Искусственная зелень на столиках и множество фотографий на стенах. Серых, выцветших и ярких, недавних. Чисто, тихо, спокойно.

Старательно подбирая слова, слегка волнуясь, Люба стала рассказывать о себе, но старая американка лишь молча посматривала на нее и почему-то поминутно вздыхала.

Такая слабенькая на вид, она, как оказалось позже, сохранила ясный, совсем не склеротический ум и не по возрасту сильный характер. Видимо, совсем лишь недавно она столкнулась со своей физической немощностью и подсознательно не хотела мириться с этим.. Опека постороннего человека, при всей своей необходимости, очевидно, тяготила ее.

И нелегко было вначале понять и приспособиться, стараться не вызывать у нее раздражения. Все это было не ново, знакомоЛюбе. Она понимала - нужно время, чтобы престарелая американка привыкла, поверила ей, доверилась.

Весь день Фэй бродила по квартире, опираясь на палку двумя руками. Молча переходила из комнаты в комнату, долго стояла у стен с фотографиями. Подходила к комоду. Что-то перекладывала в ящичках с места на место, вздыхала и снова, пошатываясь ходила по квартире.

По утрам, после привычного завтрака- овсяной каши на воде и чая с тостом, намазанным джемом, она оставалась за столом, рядом с телефоном, и ждала звонков от сыновей. И они звонили регулярно, в одно и тоже время. После разговора с ними и обязательного в конце "I love you", она становилась добрей, даже светлела лицом. Но спустя немного времени, снова углублялась в себя, впродолжая свой мрачный обход по квартире, не замечая никого. Нередко, вдруг без всякой причины, становилась раздражительной и тогда сердито выговаривала Любе:.

"Я просила на пять инчей открыть окно, а не на десять". Или "Так быстро вымыла ванную? ". "А почему ты выбросила фольгу, ее можно было еще использовать. Наверно, ты очень богатая. "

И приходилось молча глотать несправедливые придирки. Ясно было, что словами здесь ничего не докажешь.

На ланч Фэй отправлялась в Джуиш Центр, где по заранее купленному "тикету" можно было поесть да и пообщаться с давними приятельницами.

Она сама выбирала в больших клазетах одежду и перед выходом всегда смотрелась в большое зеркало, не забывая подкрасить губы сморщенной дрожащей ручкой. Перехватив удивленный, даже восхищенный Любин взгляд, серьезно отвечала: "женщина я или нет? " В больших очках, брючках и панаме, она похожа была больше на ребенка Опираясь на палку с одной стороны и на Любину руку с другой, она медленно плелась по тротуару по направлению к Джуйке.

К этому времени там уже собиралась публика - человек тридцать стариков, преимущественно женщин. Нарумяненые, в ярких одеждах и блестящих украшениях, они шумно переговаривались, шутили, усаживались за указанными в "тикетах" столами.

Фэй хотелосьпоказать всем, что и она еще на ногах и все пыталась усестся сама, без посторонней помощи. Но Люба ухитрялась все же усадить ее и выходила в коридор, ожидала.

Весь вид этого заведения - и крашеные грязноватые стены с разноцветными фотографиями смеющихся во весь рот стариков, и хлопающие дверьми, снующие взад- вперед работники, и особенно, этот специфический запах- напомнил Любе тот, ее Дом. Отвернувшись к окну, она смотрела сквозь опущенные жалюзи на улицу, на едва начавшие зеленеть деревья, кустарники, и на мгновение казалось, что ничего не изменилось в ее жизни. Что никуда и не уезжала и все осталось по прежнему...

То двухэтажное кирпичное здание все еще стояло перед ее глазами. Высокие потолки, белоснежные занавеси на окнах, кресла-качалки вдоль стен и тот, пробивающийся всю чистоту и дезрастворы неистребимый запах старости и увядания.

Сколько лет прошло в том доме. Зимой и летом, изо дня в день неизменно поднималась она по широкой каменной лестнице на второй этаж, к своим старикам Набросив халат и косынку, сразу же окуналась в тяжелую будничную рутину- уколы, перевязки, банки, клизмы. Передвигая столик с медикаментами на колесиках, она шла по коридору и из открытых дверей палат на нее отовсюду устремлялись глаза - любопытные, выжидающие, страдальческие или вовсе безучастные. Такими разными и такими похожими, связанные общей одной судьбой, были эти люди.

Ко всему постепенно привыкаешь. И к работе в этом учреждении, где никто никогда не выписывался с улучшением, где нелегкий труд, вначале казавшийся невозможным, и не поддерживавшийся никакими положительными эмоциями, Люба привыкла. Сама того не ожидая, задержалась там надолго.

Наверно, все же из-за той первой встречи с "Кларочкой", как за глаза называли сотрудники своего главврача. Никогда больше не приходилось Любе видеть таких людей. Уже немолодая, за пятьдесят, высокая, с гладкими, с пробором посредине волосами, и строгом темном костюме, она внушала такое доверие.. Какая-то особая одухотворенность и сила была в ее взоре И ее убежденные слова о том, что каждый, кто приходит сюда работать, должен, приносить себя в жертву, должен быть всем для людей, находящихся в этом доме. И захотелось тогда Любе остаться, подчиняться ей, слушаться во всем.

Дом, который возглавляла Клара Борисовна, был известен в области. Его так и называли "Домом Каменецкой" Властную и жесткую, ставящую дело превыше всего, ее главврача, уважали и одновременно побаивались и сотрудники, и начальство. Но немногие знали, какой на самом деле была она милосердной, как старалась облегчить участь этих обездоленных старикам. Будто чувствовала, заглядывала в собственную старость.

Исполнительную и старательную Любу она полюбила. Иногда даже приглашала к себе домой. Жила Клара Борисовна одна. Сын после окончания института так и остался в далеком Томске. Женился поздно на женщине с ребенком, от матери был оторван. Лишь телефонными звонками по праздникам доставлял ей мимолетную радость.

Позже, спустя несколько лет, когда прислали в Дом нового заместителя, молодого и самоуверенного, сразу стало всем ясно, что это Кларе на смену. За чьей-то сильной спиной, он смело и безжалостно разрушал то, что было частью ее жизни. И разве лишь ее...

Клару вскоре отправили на пенсию. И лишь Люба знала, как тяжело было ей, как крепилась изо всех сил, стараясь не сдаваться, не подавать виду. Она лелеяла надежду, ждала, что сын позовет, увезет к себе. Н о этого непроизошло. Она продолжала жить одна. Потом, уже не справляясь с трудностями и смирившись, переселилась в "свой" дом, в палату на двоих. Люба чаще других забегала к ней в комнату. По праздникам старалась принести что-нибудь вкусное поесть, и с каждым разом с острой жалостью наблюдала, как быстро опускается, превращается в глубокую старуху их Кларочка...

... Оживленные голоса из открытых дверей столовой вернули Любу к действительности. С бледным румянцем на морщинистых щечках, возбужденная общением с приятельницами, Фэй выходила в коридор и великодушно вручала себя Инне.

Когда на улице стало совсем тепло, после ланча они не шли сразу домой, а оставались еще посидеть немного в небольшом зеленом скверике у дома. Одни и те же пожилые соседи выходили из-под своих кондиционеров, усаживались на скамейках, раскладных стульчиках. Вели неторопливые разговоры, разглядывали прохожих, безобидно сплетничали

- Она очень богата. Эта новая его машина стоит недешево. А этот привел в дом молодую герлфренд.

Старые американцы! Эти седые румяные старушки с клипсами в ушах и туфлях на шпилечке. И моложавые, с юношески прямыми спинами старики. Они достойны восхищения. Давным-давно все они приехали из разных стран Европы России, Польши, Венгрии. Они до сих пор в разговоре иногда перемешивают английскую речь с идиш. Тяжко работали всю свою жизнь - держали мелкие бизнесы, лавочки, мастерские. Сейчас они на отдыхе. Живут себе - не тужат, нисколько не задумываясь о завтрашнем дне. Тщательно следят за уровнем холестерола, содиума в крови, долго изучая этикетки на продуктах в супермаркете. Неторпливо ужинают вечерами в уютных ресторанчиках. Престарелые леди подолгу стоят у витрин ювелирных магазинов. Ведь, казалось бы, все это уже не должно их волновать Но видно, именно так и сохраняют они интерес к жизни, к долголетию.

Фэй сидела среди давних соседок и тоже участвовала в разговоре. Иногда даже обменивалась какой-нибудь колкостью с соседкой, видимо по давней привычке. Но чувствовалось, что ее здесь уважают. И так не хотелось ей, когда подходило время, уходить в дом.

- Что, уже пять? - Люба перехватывала тоскливый ее взгляд. Она покорно шла в дом, и оставалась одна до следующего утра в большой пустой квартире.

И как-то тревожно было по утрам подходить к двери. Вначале прислушивалась, слышны ли какие - нибудь шорохи в квартире и лишь потом вставляла ключ в замочную скважину. А Фэй будто и не ложилась вовсе, все так же бродила в надетой на нее свечера ночной рубашке и халате.

Как-то после обычного ланча в Джуиш Центре, в пятницу, кто-то предложил Фэй остаться и поучаствовать в "самодеятельности" В том же обеденном зале, староста, худенький шустрый старичок вместе с папками с текстом песен, раздавал всем по пластиковому стаканчику кошерного вина или сока - на выбор.

А потом зазвучали песни. Разные то были песни. И "Америка, Америка", и "Кузина" и даже "Май штейтэле Бэлц". Старики пели на удивление свежими голосами и лица их розовели, появлялся блеск в глазах. Заброшенные так давно и так далеко, на другой конец света, они оставались, наверно, в душе теми самими евреями из штэйтл, о которых с таким чувством пели... ... И вспомнился Любе хор ветеранов в ее родном городе. Те старики пели так же громко с ярко освещенной сцены и так же молодо блестели их глаза. Лишь песни были другими. И забывались им на время и болезни, и пенсия, едва хватающая на проживание. И сейчас, глядя на этих поющих старых американцев, показалось ей на миг, что не было никакого отъезда, не было всех ее перемен и что вот сейчас закончится концерт и снова закрутят ее нелегкие и такие привычные будни....

Незаметно Фэй стала прывыкать к ней. И хоть по-прежнему не могла без своих обидных придирок, все же как-то смягчила свой нрав. Иногда рассказывала о себе. Как приехала в Америку совсем юной девушкой с матерью и сестрами. Как вышла замуж за такого же эмигранта. Вначале муж портняжил у хозяина. Затем открыл свой небольшой бизнес и она тяжко трудилась в нем. Затем, после "Великой депресии", когда дела их пошли получше, она оставила черную работу, отдалась дому, детям. Но продолжала и дальше влиять на ход их бизнеса. Была у нее деловая хватка, чутье на нужных партнеров, на выгодную сделку. Потом уже и дети унаследовали дело, расширили его и сейчас два ее сына владеют небольшой швейной фабрикой. И они вполне обеспеченные люди. Имеют хорошие дома в Лонг-Айленде И взрослые внуки получили хорошее образование.

Рассказывая, Фэй временами замолкала, устаившись надолго в стену с фотографиями. И казалось, что она видит перед собой все, о чем говорит. "Вся в пршлом" - вспомнилась известная картина. Маленькая, сморщенная старушка, прожившая такую большую жизнь.

Однажды позвонил старший сын, чье дежурство с матерью было в воскресенье и спросил Любу не могла бы она побыть попозже, и помочь матери одеться к его приходу. У него же, семидесятилетнего, в этот день назначена была ответственная встреча... по гольфу.

Фэй была неспокойна, возбуждена весь день. Уже одетая в нарядную кружевную блузу и белые чулки, она ходила из угла в угол, все время поглядывая на настенные, с большим циферблатом часы. Вместо шести, сын приехал в восемь. Приехал вместе с женой, высокой моложавой дамой с ослепительной улыбкой. Он обнял мать. Невестка ограничилась лишь "хау ар ю". Но Фэй просто засветилась от радости. Они уехали все вместе к родственникам на званый ужин. И Люба радовалась, что в этот вечер старушка будет не одна, и все гадала потом- оставят ее ночевать у себя или нет. Нет, не оставили. Привезли поздно ночью домой. Но зато Фэй потом еще долго рассказывала всем, какой хороший был ужин перед домом, на лужайке, как ее обхаживали и внуки, и правнуки-вся семья. И хотелось спросить - как же так, такая хорошая, дружная "фэмили". А не лучше ли старой, ставшей беспомощной матери доживать свой век с кем-нибудь из детей или внуков. Быть в их окружении, не чувствовать так остро свое одиночество. Но не решилась спросить, знала - не принято.

Но Фэй как-то сама разоткровенничалась

- О, у меня был выбор. Они спросили меня, что я предпочитаю. Что будет лучше для меня - дом престарелых или оставаться у себя. Никто не предложил переехать к ним. - она замолчала, задумавшись, потом добавила грустно -- Но я бы и не согласилась. Зависеть от настроения невестки? Нет. Как оно должно быть, так пусть и будет. "Итс зэ лайф"

С этим вопросом здесь все в порядке. У детей своя жизнь. Она на них не в обиде. Многие сверстницы- соседки еще завидуют ей, когда сыновья по очереди приезжают по выходным и. прогуливаются с ней под руку перед домом, на виду у всех. Иногда ведут ее обедать в ближайший кошерный ресторан А потом, выполнив свой сыновний долг, оставляют ее одну. "Итс зэ лайф"-говорит она, вздыхая...

И продолжает жить. Жить до конца