"Спящий зверь" - читать интересную книгу автора (Нестеров Михаил)

21

Самара

Радзянский вынужден был вернуться вначале в Москву, а уж потом навестить Татьяну. Он решил, что доберется до Самары на машине (на то было две причины) и на ней же вернется в Гемлик, как и было оговорено с Русланом, и попросит хоть на короткое время увидеться с Леной.

Одна из причин — два низколобых кавказца, которые следовали за Радзянским всюду, поднявшись вместе с ним на борт самолета, нервировали его и не давали сосредоточиться. Он мог легко уйти от них в той же Москве или в другом любом месте, но в сложившейся обстановке в Гемлике этот шаг могли понять по-своему и усложнить жизнь девушке. И Радзянский решил убить двух зайцев: освободиться от опеки и еще раз дать понять Руслану, с кем тот имеет дело. Два здоровенных, внезапно исчезнувших кавказца — лишнее и неплохое подтверждение его репутации. При таком раскладе Радзянский оказывался в выигрыше — он по сотовому периодически выходит на связь с Гемликом, тогда как опекуны молчат. Две разные ситуации: «Он ушел» и «Они пропали».

«Эти люди сами кого хочешь пожалеют». Слова Руслана не виделись для Радзянского оправданием, но подталкивали Льва на активные действия. Лишь бы их не было рядом во время разговора с Татьяной. А вот в это верилось с трудом: они действительно следовали за ним всюду. Даже шагнули за порог его московской квартиры.

— С вами я больше устану, чем отдохну, — пробурчал Радзянский, принимая окончательное решение. — Неужели вашему тупоголовому хозяину не пришло это на ум?

Говорил он намеренно раздражительно, зная, что через несколько часов связь с ними прекратится навсегда.

— Ты не рассиживайся, — посоветовал он одному из молчаливых сторожей, опустившемуся на диван, — сейчас тронемся в долгий путь.

На лице опекуна промелькнула тень удивления: прошел всего час, как они сошли с трапа самолета. Не говоря ни слова, он набрал на сотовом номер телефона Хачирова и заговорил с хозяином на языке предков. По-русски он произнес всего три слова, временно прекращая разговор с Русланом и обращаясь к Арабу:

— В Самару собираешься?

— Передай: «Ага». — Но потом сам взял трубку. — Руслан, ты дал мне два дня и сказал, что я могу использовать их по своему усмотрению, да? Так вот, учитывая специфику работы, мне нужно потренироваться. Ничего, если я поупражняюсь на твоих людях?.. Ну смотри. Чтобы потом не было претензий.

Он передал трубку ухмыляющемуся громиле и зашел в туалет. Хотел закрыть за собой дверь, но второй жлоб застопорил дверь ботинком.

— Да ты, малый, совсем обалдел! Может, еще и подержишь?

Кавказец демонстративно отвернулся, что позволило Льву Платоновичу опять же сделать два дела: одной рукой он дотянулся до аптечки и вынул из нее стандартную упаковку нитроглицерина, средства от сердца. Это были маленькие полупрозрачные капсулы в желатиновой оболочке, которые становятся совсем незаметными в воде. Эти по виду ничем не отличались от настоящего нитроглицерина, даже оболочка была желатиновой, однако под ней скрывалось маслянистое вещество класса антикоагулянтов, препятствующее свертыванию крови. Примерно таким же действием обладает цианистый калий, однако тот можно нейтрализовать обычной глюкозой.

Их совместное путешествие было недолгим. Едва выехав за пределы Московской области, Радзянский остановил «БМВ» у придорожного кафе и собрался было выйти из машины. Затем передумал: все равно эти бараны последуют за ним. Он вручил одному из них десять рублей, заранее наслав на лицо болезненное выражение.

— Купи-ка бутылку лимонада. Лекарство надо запить... Не сиди сиднем. Не ты, так я сам схожу.

Чуть помедлив, опекун все-таки выполнил просьбу, вернувшись с бутылкой пепси-колы.

Радзянский отдавал себе отчет, что подвергает себя риску, но бросил в рот три смертельные пилюли собственного изготовления. Прежде чем растворится желатиновая оболочка, можно успеть сделать задуманное. Лев пил воду, а лицо было бледное, губы приобрели телесный оттенок. Он держал капсулы под языком и, сделав последний глоток, протолкнул их языком в горлышко бутылки.

— Уф-ф, — Араб облегченно выдохнул и завернул крышку. — Хорошая водичка, холодная.

На улице было жарко, в салоне машины тоже; Араб намеренно не включал кондиционер и мог ответить, что тот не работает. Он не предложил попутчикам отведать лимонада, а положил бутылку между передними сиденьями.

— Пара минут — и поедем, — сообщил он временным телохранителям.

Действительно, они нашли его лицо достаточно бледным, один предложил услуги водителя. Лев ответил поговоркой: «Трубку, лошадь и жену не дам никому». Открыл окно и закурил.

Его вариант сработал, едва машина тронулась от кафе; Араб еще подумал: «Быстро вы испеклись, ребятки». Он мог бы прихватить из дома еще какое-нибудь радикальное средство, но был уверен, что за время пути сумеет накормить тупоголовых телохранителей «нитроглицерином». Тот, что сидел справа, первым потянулся к бутылке, которую сам и купил. Он пил долго, не отрываясь, затем передал ее товарищу. А Араб уже искал место для съезда с дороги.

Неприметная грунтовка появилась на горизонте, когда кавказцы коснулись друг друга посиневшими лицами. Лев отъехал от основной дороги довольно далеко и укрыл трупы в густых зарослях крапивы; а перед этим освободил опекунов от их документов и сотовых телефонов. Содержимое бутылки вылил в кусты, а саму бутылку выбросил из окна машины примерно в пяти километрах от того места. От ядовитых капсул избавился тем же методом, по одной выбрасывая на дорогу.

Звонок от Руслана не заставил себя долго ждать. Лев ответил осетину по трубке опекуна.

— Не знаю, Руслан, сейчас поищу. — Радзянский действительно пошарил глазами по салону «БМВ», отрывая взгляд от дороги. — Куда-то вышли. Но ты позванивай, может, еще появятся.

...Утром прошел короткий, но сильный дождь. Перед въездом с Самару Радзянский залил полный бак бензина, позволил двум подросткам вымыть машину и щедро расплатился с ними. За поселком Мехзавод его остановил наряд патрульно-постовой службы. Воспользовавшись случаем, Лев спросил у проверяющего документы милиционера, где находится адресное бюро, ибо по телефону, который принадлежал Татьяне Прутковой, ему ответили, что здесь такие уже давно не живут.

Постовой, нахмурив лоб, долго думал, потом подозвал напарника. Тот довольно точно объяснил, как доехать до адресного бюро. Все оказалось довольно просто.

— Езжайте прямо по Московскому шоссе, никуда не сворачивая. На кольце у автовокзала — второе на вашем пути — налево и еще немного до следующего кольца. От него — во двор девятиэтажного дома. Приметный дом, из желтого кирпича, буквой Г, улица Авроры, 201. Там спросите. Но, думаю, и так найдете.

Постовой угостился у Радзянского «Кэмелом», и Лев возобновил движение.

Он без труда отыскал дом под номером 201, расположенный на пересечении улиц Авроры и Антонова-Овсеенко, зашел в магазин, купил коробку конфет, которая заметно ускорила процесс поиска адреса Татьяны Прутковой. Он заполнил бланк, вписал туда имя, фамилию, отчество Татьяны, ее год рождения, заплатил десять рублей и уже через десять минут имел на руках ее новый адрес. Служащая адресного бюро с готовностью помогла ему, узнав еще и номер телефона. Поблагодарив девушку, Радзянский вернулся в машину. Не откладывая, он набрал на сотовом телефоне номер Татьяны.

Он заметно волновался: сейчас он услышит голос женщины, с которой не виделся восемнадцать лет. Теперь с ней его связывало не только прошлое, но и настоящее, от которого сосало под ложечкой. Он был уверен, что трубку снимет именно Татьяна, но ему ответил мужской голос, молодой, как определил Радзянский.

«Саша, ее старший сын».

Он помнил его шестилетним мальчиком. Они сдружились за те два месяца, которые Лев провел у Татьяны. Радзянский попытался представить, как он выглядит сейчас, но отчего-то видел собственный, в тридцать лет, образ, когда познакомился с Татьяной.

— Здравствуйте, — приветствовал он парня, — могу я поговорить с Татьяной Михайловной?

Саша сказал «да». Потом Радзянский услышал его приглушенный голос, зовущий Татьяну: «Мам, тебя к телефону».

Сердце Льва учащенно забилось, рука с телефоном дрогнула у уха, и он машинально потянулся за сигаретой. Но смял ее во влажной ладони, услышав знакомый голос:

— Да?

Он проглотил тугой комок, подступивший к горлу, и тихо сказал:

— Здравствуй, Таня.

Пауза.

— Здравствуйте... Кто это?

«Она не узнала меня... Конечно, не узнала».

И снова собственное имя показалось ему чужим, он почти с ненавистью выговорил его в трубку:

— Это я, Лев.

В трубке повисла напряженная пауза. Радзянский не мог видеть, но почувствовал, как женщина закрывает дверь, чтобы остаться одной в прихожей.

— Лева... — Он услышал укоризну в ее голосе. — Зачем ты позвонил? Мы же договаривались, помнишь?

Он помнил все: просьбу в ее глазах, граничащую с мольбой, маленькую девочку в ползунках, которая внезапно успокоилась при виде незнакомца, себя, стоящего с опущенной головой, человека, в один миг нашедшего и потерявшего очень многое.

— Таня, нам нужно встретиться.

— Зачем?

— Нужно, Таня. Очень нужно.

— Лева, не ломай жизнь девочке.

«...не ломай жизнь девочке».

— Таня, я прошу тебя о встрече. Это очень важно. — Он заговорил торопливо, боясь, что женщина положит трубку. — Я все помню, ничего не забыл. Сколько лет прошло, Таня, восемнадцать? Разве я потревожил тебя за эти годы?

— Лучше бы тебе потревожить меня лет десять назад, — услышал он тихий голос, — но не сейчас.

— Почему не сейчас? Что-то случилось?

— О господи, Лев! Она уже взрослая, неужели ты так ничего и не понял? Ну зачем ты приехал? Ведь ты приехал?

— Да.

— Уезжай обратно, прошу тебя! — Она помолчала. Внезапно решившись, предложила: — Хорошо, давай встретимся. Где?

— Не знаю, где тебе удобно. Я на машине. Таня... Я тебя очень прошу, однажды я тебе дал слово, держал его на протяжении восемнадцати лет, я не собираюсь нарушать его. Захвати, пожалуйста, фотографию Лены. Я хоть взгляну на нее.

— Ты даже помнишь ее имя?

— Да, помню.

— Хорошо.

Татьяна сказала, где будет ждать его, и первой положила трубку.

Он сразу узнал ее. Татьяна пополнела за эти годы, под глазами лежала густая сеть мелких морщин, лоб прорезали глубокие складки. Но все же это была она, Татьяна, его Татьяна. В тот день восемнадцать лет назад, прощаясь с ней, он запомнил ее тревожные глаза, и сейчас они не изменились, словно прожила она все эти годы в постоянном ожидании. Вряд ли она опасалась каждого телефонного звонка, стука в дверь, но все же опасения в ней оставались. И она не ошиблась.

Она красила волосы, сочный каштановый цвет был ей к лицу, равно как и серовато-зеленый костюм, наверное, чересчур строгий для такой встречи. А может, она намеренно оделась так, подчеркивая свои намерения и отношение к Радзянскому.

На место встречи она явилась первой и прохаживалась рядом с киоском Роспечати, расположенным на углу улицы Мичурина и проспекта Масленникова. Она не обратила внимания на роскошную черную машину, остановившуюся в нескольких шагах от нее, ее привлек знакомый голос человека, вышедшего из машины.

Непроизвольно, как на официальной встрече, они пожали друг другу руки. Нахлынувшие чувства женщина скрыла за полушутливыми словами:

— Ого, какая машина! Ты купил ее на зарплату семьдесят восьмого помощника?

— Ты еще не забыла?

Она покачала головой, глянув в сторону пожилой женщины, прислушивающейся к разговору. Радзянский перехватил ее взгляд и предложил место в машине.

— А ты сильно изменился, Лев. — Она более внимательно разглядела его. — Раньше ты не был таким кряжистым.

— Что поделаешь... — И высказал в ответ стандартный комплимент: — А ты совсем не изменилась.

— Знаешь, Лев, ты приезжаешь в третий раз, и снова я напугана. Я просто в ужасе.

— Прости...

Она машинально кивнула и приоткрыла сумочку, но еще не решалась достать обещанную фотографию дочери.

От Радзянского ничего не ускользнуло, однако он тоже оттягивал момент, когда, затаив дыхание, взглянет на фото. Он отдал бы все, чтобы увидеть на снимке совсем другое лицо.

— Ты замужем?

— Вдова. Муж умер два года назад. А ты?

— Пока еще живой.

Она улыбнулась:

— Ты все такой же беззаботный... Извини, что не пригласила — Сашка дома, а разговаривать при нем неудобно. Да и выпроваживать тоже. Пойдут потом расспросы: кто, зачем? Сашку-то не забыл?

— Нет, конечно. А... Лена, она тоже дома?

— Нет. Недавно познакомилась с москвичом, Лешей Чистяковым, хороший парень. Уехала с ним на море. Кстати, вот, посмотри на нее.

Радзянский прикурил сигарету и опустил стекло. Сейчас он повернется и возьмет фотографию. Что бы ни случилось, нужно полностью контролировать себя. Боковым зрением он видит лицо Татьяны с выражением ревнивой матери. Она жаждет увидеть его реакцию.

Она передала ему фотографию бережно, словно грудного ребенка. Выражение ее лица чуть изменилось, на нем можно было прочесть гордость, которой она делится с ним.

Он взял снимок в руки, но по-прежнему смотрел на Татьяну. И сказал то, что чувствовал:

— Боюсь...

Он опустил глаза на фото.

Вот и все...

На него смотрели родные миндалевидные глаза, губы, которые он целовал, улыбались ему.

Сейчас Радзянский проклинал Татьяну за взятое с него слово и себя — за то, что сдержал его. Ну почему он не нарушил его год, два, пять лет назад, не приехал, чтобы взглянуть на дочь!

На его побледневшем лице играла напускная, с кровью давшаяся ему улыбка.

— Красивая, правда? — словно издалека услышал он голос Татьяны.

«О да!..»

Он не мог произнести ни слова. Как и тогда, во время ссоры в ресторане, ему стало трудно дышать, душила злоба, безысходность, хотя он готовил, серьезно готовил себя к такому повороту событий. Но он был человеком. Вся его физиология вопила, что нужно немедленно что-то предпринимать. Что-то. Хоть что-то, но не сидеть онемевшим истуканом.

— Извини. — Он быстро вышел из машины и прикурил новую сигарету.

«Ну скоты!..»

Хищно прищурившись, он смотрел вдаль. Пытался и не мог представить себе ненавистное лицо Руслана Хачирова, перед глазами стоял улыбчивый образ Лены, чью фотографию он продолжал держать в руках.

Татьяне стало жаль его. Сейчас она напряженно думала о том, что, может быть, есть смысл рассказать дочери правду. Эта мысль не пришла бы ей в голову, будь ее муж жив. Она отдавала себе отчет, что сейчас ее охватил сиюминутный порыв; кто знает, может, это пройдет. Подумать над этим можно, но вот высказывать — пока рано. И ее фраза по телефону, ее горячность сейчас показались сомнительными, вернее, необдуманными, поскольку она растерялась, услышав голос Радзянского.

«Она уже взрослая, неужели ты так ничего и не понял?»

Да, она взрослая, именно поэтому стоит хорошенько подумать. Как она воспримет известие о другом, родном отце? Как отреагирует сын, не отдалятся ли они с сестрой? Есть и множество других вопросов. И сейчас они нескончаемой чередой повторялись, и за ними Татьяна не разглядела, что у Льва могла быть причина появиться именно сейчас. Собственно, причину долго искать не надо — Лена, дочь, но вот его внезапное, стремительное появление, словно его вдруг охватил приступ одиночества и тоски. Конечно, все копившееся за эти долгие годы могло в конце концов внезапно выплеснуться, да так, чтобы он потерял голову.

Неожиданно Татьяна представила себе другого Радзянского — спившегося, немытого, с трясущими руками, его мутные глазки поблескивают жалостью — больше к себе, и она откупается от него, дает на бутылку, на две, на ящик, чтобы только он снова исчез из ее жизни. Да, так было бы легче. Но перед ней по-прежнему сильный, уверенный в себе, обеспеченный человек, который, если захочет, одним твердым взглядом добьется того, о чем мечтал или думал все восемнадцать лет.

Кто он сейчас, чем занимается?

Поначалу Татьяна не верила, что разведчик может по собственной воле или инициативе покинуть секретные органы, ей казалось, что разведчик — это профессия на веки веков. Радзянский, смеясь, объяснил ей, что органы, которые внушали ей и страх, и уважение одновременно, порой не знают, как избавиться от отдельных своих сотрудников. К тому же слово «разведчик» для многих непосвященных является чем-то торжественно-незыблемым. И сам Лев думал так же, пока не столкнулся с прозаической действительностью легального разведчика, работающего под прикрытием дипломатического работника. Разведчик — это звучит гордо? Не совсем так; для пущей убедительности он привел Татьяне малость перефразированную крылатую фразу: «Человек — это звучит горько. Максим Гордый».

Татьяна хорошо помнила тот разговор, произошедший между ними много лет назад.

И сейчас она по-своему поняла Льва Радзянского, объясняя себе его стремительное появление, тоску, застывшую в его глазах, одиночество. Просто он долгие годы проработал «там», а теперь вернулся. Иначе как объяснить то, что он не появлялся все эти годы? Обязан был появиться, потребовать от нее, чтобы она рассказала дочери всю правду, заявить свои права на нее...

Нет, не то, она интуитивно чувствовала, что Лев не способен на такое.

Тогда что?

Она вдруг решилась и тоже вышла из машины, твердо посмотрела ему в глаза.

— Пошли к нам домой. Ты имеешь на это право. — На миг почувствовала себя глупой героиней, а все из-за того, что не знала, как разговаривать с тем Львом Радзянским, который остался в далеком прошлом, тем более с этим, практически незнакомым человеком.

Героиня...

Мать-героиня...

Героиня, мать твою!..

В его молчании она прочла отказ. Неужели он оставит все как есть? Теперь, вот теперь ей этого не хотелось. Он снова ворвался в ее жизнь. Хотя нет, ее жизнь тут ни при чем, все дело в дочери, а она, Татьяна, ему не нужна.

— Лев, надеюсь, ничего не случилось?

— Нет, со мной все в порядке.

— С тобой?

— Ну да, а с кем же еще.

На миг Татьяне показалось, что он знает о ее семье гораздо больше. Но у него в привычке отвечать прямо, что порой звучало то комично, то язвительно, в зависимости от обстановки и настроения.

— Мне вернуть фотографию?

Он отказывался от ее предложения пойти к ней домой. Что ж, это его право. Однако за этим неожиданным визитом женщина подсознательно угадывала еще один. Не завтра, не через неделю, пусть пройдет месяц, полгода, но Лев обязательно появится, и уже тогда Татьяна будет по-настоящему рада видеть его, она успеет подготовиться за этот срок не только сама, но и подготовить дочь. Она еще не знала, что и как скажет, но это обязательно случится.

Ей стало легче, и за свое состояние она была благодарна Радзянскому.

Они вернулись в машину, Лев положил фотографию дочери в бумажник, зашел какой-то и значимый и нет для обоих разговор. «Ты был там?» — «Да, двенадцать лет». — «Боже, как долго!.. Я понимаю, я понимаю тебя. А сейчас чем занимаешься?» — «Ищу себя». — «Только себя?» — «Да, только себя... Ты никому не говорила о нас, о дочери?» — «Зачем ты спросил? Ты же знаешь, что нет».

Она подталкивала его к разговору о дочери, чтобы он спросил, где она учится или работает, чем увлекается и так далее. Ей казалось, что разговор этот ему в тягость или он знает о ней достаточно. Откуда? Например, в силу своей профессии. Нет, это по меньшей мере несерьезно. А может, стесняется или все еще чувствует запрет?

Лев подвез ее до дома, и они, не выходя из машины, попрощались.

Он снова перевернул ее, казалось бы, застоявшуюся жизнь, разбавил ее новыми, свежими чувствами и переживаниями. И... уехал.

Впереди бессонная, полная воспоминаний ночь, а утром, дождавшись телефонного звонка от дочери, дольше обычного поговорит с ней, постарается, чтобы голос ее прозвучал иначе, с давно забытыми интонациями, когда Лена была еще совсем маленькой.