"Семь дней в мае" - читать интересную книгу автора (Нибел Флетчер, Бейли Чарльз)

Понедельник

Еще только пытаясь нащупать кнопку будильника и прервать звонок, Кейси уже почувствовал, какой тяжелый день ему предстоит. Тупая боль в затылке дала знать, что он не выспался, а горечь во рту напомнила ему, что на вечеринках он всегда курит раза в три больше, чем обычно.

Душ принес некоторое облегчение. Кейси завернулся в простыню, вышел из ванной и позвонил Скотту домой. После второго звонка генерал снял трубку.

— Докладывает полковник Кейси. Надеюсь, я не разбудил вас, генерал?

— Нет, нет. Джигс, — совсем бодрым голосом ответил Скотт. — В чем дело?

— Сэр Гарри Ланкастер попросил перенести встречу на восемь тридцать, сэр. Я согласился, полагая, что вы не будете возражать. Все нужные справки я приготовлю к восьми ноль-ноль.

— Прекрасно, Джигс.

— Я хотел позвонить вчера, сэр, но запамятовал, а когда вспомнил, было уже поздно; я решил, что вы, возможно, спите, и подумал…

— Да, да, вы правы, — прервал его Скотт. — Я рано лег и сразу уснул. Пожалуй, в половине одиннадцатого я уже спал. Давно не спал так хорошо. Спасибо, что позвонили, полковник.

— Есть, сэр, — ответил Кейси и повесил трубку.

«Если только я не видел все это во сне, мой дорогой генерал, — подумал Кейси, поднимаясь по лестнице, — то вы просто морочите мне голову, да еще как!»

Почему Скотт сказал неправду? Кейси не помнил ни одного случая, когда бы генерал солгал ему или хотя бы попытался солгать. Правда, Скотт иногда хитрил или, лучше сказать, проявлял осторожность с конгрессом и с Белым домом, но постоянно подчеркивал, что от подчиненных у него нет никаких секретов.

Да и зачем бы ему скрывать встречу с Прентисом? Сенатор, очевидно, был осведомлен о предстоящей тревоге. Возможно, верхи что-то задумали.

Однако странно. Уж кому-кому, а ему, Кейси, начальнику объединенного штаба, по штату было положено знать все, что касается военных дел. Именно положено — это он знал наверняка.

Из ванной выглянула Мардж; с ее лица капала вода.

— Передай мне простыню, Джигс. Сухую, пожалуйста. Когда-нибудь, дорогой, ты, может быть, станешь богатым и знаменитым, и нам не придется подниматься с петухами.

За завтраком Кейси почти не разговаривал. Он так напряженно размышлял над словами Скотта, что снова почувствовал боль в затылке, хотя от кофе она несколько притупилась. Он посмотрел первую страницу утренней газеты, но его не могла заинтересовать даже теоретическая статья о «новом направлении» военной политики, отвечающем духу нового договора. Мардж тихонько ворчала.

— Ты не выспался, Джигс, — заметила она.

— Да, я мало спал, и все по вине Дона. Из-за какого-то дурацкого колеса потерять целый час!

Пять дней в неделю Кейси подавали служебную машину из гаража Пентагона. Эта машина унылого оливкового цвета была одной из привилегий начальника объединенного штаба. Это позволяло Мардж пользоваться их собственным автомобилем, а Кейси — пока он ехал на службу — успевал прочитывать утреннюю газету. Однако сегодня газета лежала неразвернутой на коленях Кейси, а сам он подставлял лицо утреннему ветерку, врывавшемуся через опущенное боковое стекло. Когда он все же развернул газету, его взгляд сразу упал на неброско набранный заголовок: «Вице-президент намерен посетить деревню своих предков». В заметке говорилось:

Далее давалось описание деревни Корнилио, расположенной высоко в Апеннинах, к югу от Пармы. Деревушка насчитывала всего несколько сотен жителей и лежала в горах, в конце грунтовой дороги. Джианелли намеревался провести пятницу и субботу в хижине своего деда и в воскресенье вернуться в Рим.

Кейси снова подумал, каким благоприятным для проведения тревоги окажется следующий уик-энд; конгресс распущен на каникулы, вице-президент уедет в Италию. Никому из командующих и в голову не придет, что при таких условиях может состояться какая-то проверка готовности. Не удивительно, что комитет начальников штабов выбрал именно это время.

Кейси приехал на службу в семь сорок пять. По привычке оглядев себя в зеркало в туалетной комнате, он собрал информационные материалы, с которыми должен был ознакомиться Скотт перед визитом сэра Гарри Ланкастера, и по коридору кольца «Е» отправился в кабинет председателя комитета начальников штабов. Ждать ему пришлось недолго: через несколько минут в приемную вошел Скотт.

— Доброе утро, Джигс, — поздоровался он. — Заходите.

Наблюдая, как Скотт достает из коробки на столе и аккуратно раскладывает около большого зеленого пресс-папье утреннюю порцию сигар, Кейси не мог не восхититься своим шефом. Несмотря на свои пятьдесят восемь лет, Скотт оставался военным с головы до ног. Чуть загорелое, почти без морщин, если не считать паутинки в уголках глаз, лицо. Рост футов шесть с лишним, вес около двухсот фунтов. Никто бы не назвал его изнеженным человеком. Очень густые с проседью волосы были аккуратно зачесаны набок. Твердый подбородок и резко обозначенные скулы делали его лицо волевым и запоминающимся.

Кейси разделял мнение тех, кто считал Скотта наиболее популярным военачальником после Дуайта Д.Эйзенхауэра. Почти тридцать лет журналисты превозносили его — и как летчика-истребителя в годы второй мировой войны, сбившего в течение дня несколько «мессершмиттов», и как одного из первых асов реактивной авиации во время событий в Корее, и как блестящего командира ВВС в Иране, изобретательно применившего новую тактику авиационного прикрытия войск, что в какой-то мере восполняло недостаточную боеспособность наземных частей.

В журнальных статьях часто утверждалось, что в Скотте сочетаются лучшие качества Эйзенхауэра и Макартура. Он обладает, говорилось в них, теплотой и добродушной улыбкой первого и в то же время суровым патриотизмом, блестящим умом и некоторой склонностью к позированию — второго. Вместе с тем Кейси знал кое-что такое, чего не знало большинство журналистов. Скотт был наделен чувством политической интуиции и обладал широким кругозором. Кейси знал также, что Скотт пока не допустил ни одной сколько-нибудь крупной ошибки военного или политического характера. Осуждая отношение правительства к войне в Корее, и в частности запрещение совершать бомбардировочные рейды за Ялуцзян, он ухитрялся выражать свой протест в такой форме, что не нажил неприятностей, так пагубно отразившихся на карьере Макартура. Соответствующие рекомендации Скотта, направленные по команде, не получали огласки до тех пор, пока кто-то (Кейси предполагал, что Мердок) несколько месяцев назад не разболтал о них журналистам газетного концерна «Скриппс-Говард». Скотт категорически возражал против решения президента Фрейзиера добиваться мира в Иране и не подвергаться риску ядерной войны, но и тут соблюдал необходимую осторожность. Никогда не переходил он границ дозволенного и во всем, что касалось договора о разоружении, хотя в качестве председателя комитета начальников штабов мог бы действовать открыто.

Углубившись в работу, Скотт быстро просматривал справочные материалы, временами смачивая большой палец и листая страницы.

— На этот раз англичане предлагают больше, чем просят, — наконец заметил он. — Что вы думаете об их предложении перебросить на Окинаву в наше распоряжение воздушно-десантный полк?

— Мне оно нравится, сэр. Шотландцы — первоклассные солдаты, а их командир — большой друг генерала Фарадея. Они быстро поймут друг друга.

— Верно. Я упустил это из виду. По-моему, предложение дельное. Спасибо, Джигс. Пожалуй, теперь я полностью в курсе дела.

Кейси уже шел к двери, когда Скотт добавил:

— Между прочим, передайте офицерам, составлявшим эти документы, что, по моему мнению, они отлично справились со своей задачей.

«Нет, вы только подумайте: такой прямой человек и так солгал мне несколько часов назад!» — Кейси осторожно закрыл за собой дверь. Скотт погрузился в чтение кипы подготовленных для него бумаг. Рабочий день председателя комитета начальников штабов начался.

За рекой, в Белом доме, рабочий день тоже был в разгаре. Президент Джордан Лимен, как и его главный военный советник генерал Скотт, начал пораньше и к половине девятого уже успел поработать около часа. Разница состояла в том, что Лимен все еще не встал с кровати. Вокруг него валялись развернутые газеты. Лимен просматривал воскресные газеты потому, что по воскресеньям они публиковали много читательских писем и более подробные передовые статьи.

Просмотрев пачку газет, он пришел к выводу, что настроение в стране никак нельзя назвать радужным. Например, в передовице газеты «Конститьюшн», издававшейся в городе Атланте, говорилось:

«Нью-Йорк таймс» в передовой, написанной в обычном для нее похоронном тоне, заявляла:

«Боже милосердный, — подумал Лимен, — можно подумать, что во всей Америке очень серьезные оговорки имелись только у авторов передовых статей!» Он встал с кровати, прошел в большой, овальной формы кабинет и налил чашку кофе из только что принесенного кофейника.

Через высокие окна, выходившие на южную сторону, Джордан Лимен мог видеть непрерывно катившийся по Конститьюшн-авеню утренний поток машин. «Забавно, — подумал он. — Люди, которые едут в этих автомашинах, работают, как и я, в правительственных учреждениях. Я могу поручать им любое дело, придумать для них должности или, наоборот, ликвидировать их. И, однако, они обладают властью погубить все, что сделано мною, — по ошибке, из-за халатности или даже умышленно».

Он был президент и знаменитость, а они всего лишь жалкие, никому не известные чиновники. Но именно в результате своей неизвестности они чувствовали себя в безопасности и имели массу друзей, а он благодаря своей славе был уязвим и одинок.

Лимен прочитал достаточно книг по истории США и прекрасно сознавал, какое одиночество ждет его, едва он принесет присягу и переедет в Белый дом. Однако до вступления на пост президента его опасения на этот счет носили отвлеченный характер, поскольку основывались лишь на мемуарах и легендах. Ни чтение книг, ни советы предшественников не могли подготовить его к тяжкому бремени президентства. Джордан Лимен до сих пор не забыл, как он был потрясен и подавлен, когда его подробно ознакомили с тем механизмом, при помощи которого президент мог в роковой момент открыть шлюзы ядерной войны.

— Довольно, Лимен! — вслух сказал он себе и отхлебнул глоток горячего кофе. — Расхныкался!

Он взял с подноса утреннюю газету — слуга каждое утро оставлял ее рядом с кофейником. Взглянув на первую страницу, он сразу увидел заголовок, который, как он и предполагал, должен был рано или поздно появиться: «ПОПУЛЯРНОСТЬ ЛИМЕНА УПАЛА ДО САМОГО НИЗШЕГО УРОВНЯ ЗА ВСЮ ИСТОРИЮ ПРОВЕДЕНИЯ ОПРОСОВ».

В этом не было для него ничего неожиданного. Ожесточенный характер дебатов в сенате во время ратификации договора много раз подчеркивался в газетах, что не могло не повредить ему в общественном мнении. Но цифры, которые еще вчера вечером сообщил секретарь, застали его врасплох, «Да, на этот раз мы получаем основательную взбучку, — подумал он. — Мы? Не увиливай от самого себя: ты. Ты!»

Лимен вернулся в спальню, снял и бросил на пол пижаму и направился в ванную комнату — купаться и бриться. Он позволил себе еще раз на минуту задуматься над результатами проклятого опроса и снова вслух с иронией произнес:

— Не унывай, мировой лидер! Не забудь, что в свое время, судя по результатам опроса «Литерери дайджест», президентом должны были избрать Элфа Лендона, а он провалился, да еще с треском.

Минут через десять Лимен пошел завтракать. Пересекая большой холл, он кивнул пехотному уорент-офицеру [3], сидевшему у двери его комнаты:

— Доброе утро.

— Доброе утро, господин президент.

Ничто в заведенном распорядке дня так сильно не угнетало Лимена, как обмен утренними приветствиями с этими военными. Их было пятеро, и каждую ночь, пока Лимен спал, один из них дежурил у его двери. В течение всей ночи на коленях у него лежал портфель, а в нем небольшая черная шкатулка со сложными шифрами, которые были необходимы президенту при объявлении ядерной войны.

По утрам, едва взглянув на свою «атомную тень», как Лимен называл молчаливых и незаметных уорент-офицеров, он сразу возвращался к своим президентским будням, чувствуя себя так, словно нагим бросался в ледяную воду. Однако со временем Лимен смирился с этим постоянным напоминанием о ядерном кошмаре и обращал на него не больше внимания, чем на трехдюймовые бронированные стекла кабинета, способные защитить его от пули любого сумасшедшего со снайперской винтовкой. Лимен завтракал в маленькой семейной столовой, отделанной белыми панелями, и теперь был озабочен только тем, как научить этих болванов на кухне по-настоящему готовить грейпфрутовый сок. Кто-то постучал в дверь.

— Я работаю для института Гэллапа, — заговорил посетитель, подчеркивая своим южным произношением, что он уроженец Джорджии, — и пришел узнать, что вы думаете о Джордане Лимене. Есть же кто-то, кому он нравится… Привет, господин президент!

Реймонд Кларк улыбался такой же широкой, как и вся его физиономия, улыбкой; казалось, он улыбался даже складками кожи под подбородком. Лимен громко рассмеялся. Как всегда, настроение у него улучшилось при одном только появлении младшего сенатора от штата Джорджия — его частого компаньона во время завтрака.

— Запишите, что я еще не решил, — в тон ему ответил Лимен. — А что вы сами думаете?

— Я? По-моему, он умный старик, но несколько опережает свою эпоху, вот и все. — И тут же уже обычным, без южного акцента голосом добавил: — Но ничего, Джорди, все обойдется.

Официант подал яичницу с беконом, подсушенный хлеб и свежий кофе, и они принялись за еду. Лимен мысленно спросил себя, понимает ли Кларк, как много значит для него их дружба. Среди всех друзей Лимена в Вашингтоне Кларк занимал особое место, их тесная дружба была прежде всего личной, а уж потом — по стечению обстоятельств — политической.

Широкая публика знала Рея Кларка как политического антрепренера Джордана Лимена и человека, заключившего сделку с губернатором штата Нью-Йорк Винсентом Джианелли. Убедившись, что у него нет дальнейших шансов быть выставленным на пост президента, Джианелли согласился дать команду всем своим сторонникам поддержать Лимена. И действительно, кандидатура Лимена была принята в Чикаго уже после третьего тура голосования.

Но никто не знал, что лет за двадцать до этого Кларк преподнес Джордану Лимену куда более ценный подарок.

Произошло это в Корее, где оба они, офицеры, призванные в 1951 году из резерва, командовали расположенными плечом к плечу пехотными взводами. Однажды туманным утром, когда они, получив инструктаж перед наступлением, только что вернулись в траншею, Лимен вдруг сдал: зубы у него стучали от озноба, в глазах стояли слезы беспомощности, он впал в состояние полной физической и моральной прострации.

Кларк слегка подтолкнул его:

— Возьми себя в руки, мой мальчик янки. — Он назвал своего дружка из Огайо так, как южане уже давно называли северян. — Пошли-ка!

Лимен даже не шевельнулся.

— Черт побери, Джорди, довольно! — решительно, но тихо, чтобы не услышали солдаты, сказал Кларк.

И снова ни звука, ни движения.

Кларк встал между Лименом и солдатами, заставил его войти в блиндаж и раза четыре с силой ударил по щекам. С полминуты они стояли нос к носу, пожирая друг друга взглядами.

— Ну, теперь ты пришел в себя, Джорди? — спросил Кларк.

— Да, Рей. Пошли.

В тот день Кларк был ранен в руку осколком мины; это произошло почти сразу после того, как Лимен лично подавил гранатами два пулемета противника и обеспечил обоим подразделениям успех атаки. При первой же возможности Лимен разыскал полевой госпиталь, куда эвакуировали Кларка.

— Рей, — заговорил он, — я хочу поблагодарить тебя за то, что ты сделал для меня вчера утром. Ты вздул меня и тем самым спас не только жизнь, но и еще кое-что поважнее.

— Знаешь, Джорди, — ответил Кларк, волнуясь и понижая голос, так как госпитальная палатка была переполнена, — что касается меня, то я ничего не видел и не слышал. С тобой произошло то же, что происходит с миллионами других, и если ты действительно умен, в чем я не сомневаюсь, то начисто выбросишь из головы все, что случилось. Я никогда не заикнусь об этом — ни тебе, ни другим.

И Кларк сдержал слово. Больше того, всякий раз, когда Лимен начинал вспоминать тот инцидент, Кларк переводил разговор на другую тему. О чем бы ни шла речь, он старательно избегал выражений, которые могли бы напомнить Лимену то утро, и никогда больше не называл его «мальчик янки».

Однако сам Лимен, несмотря на все свои старания, не выполнил совета Кларка все забыть. Случай на фронте еще долго преследовал его во сне. Даже сейчас раз или два в год он снова переживал все случившееся в своих сновидениях. Ни тесная политическая связь с Кларком, ни их постоянное дружеское общение не помогли ему забыть прошлое. Всегда в самые острые политические моменты под руками был Кларк — и когда Лимен баллотировался на пост губернатора штата Огайо и надо было произнести решающую речь, и когда его выдвинули кандидатом в президенты, и в тот зимний вечер прошлого года, когда Лимен решил уломать несговорчивый сенат и заставить его утвердить договор о разоружении. Лимен не признавался даже самому себе, как он, Кларк, нужен ему. Всякий раз, обращаясь к своему другу за помощью, он находил для этого все новые причины: то способность Кларка принимать правильные решения, то его заразительный юмор, то его здравый смысл, то его общительность. Как бы то ни было, в нужное время Кларк всегда оказывался на месте.

Президент стряхнул с пальцев крошки хлеба и возобновил разговор.

— Я солгал бы тебе, Рей, если бы сказал, что мне безразличны результаты опроса. Это не так. Однако я уверен, что заключение договора было разумным делом. Посмотрим, что покажет опрос осенью этого года.

— Не спорю, господин президент… Джорди… сэр. Если нас попытаются обмануть, мы снова начнем делать бомбы. В любом случае к осени ваше положение упрочится, — ответил Кларк, умышленно произнося отдельные слова с южным акцентом.

— А знаешь, Рей, если бы я не знал тебя так хорошо, то решил бы, что Джордж Бернард Шоу писал свою Элизу Дулитл с тебя. Как ты определяешь, когда нужно и когда не нужно употреблять этот жаргон бродяг?

— Человек должен все время практиковаться в своем искусстве, господин президент, — с ленивой улыбкой протянул Кларк. — У себя в Джорджии я — простой деревенский парень, отчаянно пытающийся не допустить возвращения Шермана. А в Вашингтоне — воспитанник юридического факультета Гарвардского университета, практикующийся в искусстве управлять государством.

— Ну хорошо, хорошо, профессор. Может, теперь ты прочитаешь мне коротенькую лекцию о настроениях в сенате, имея в виду мою программу?

— Я пока еще не вполне уверен, господин президент, но, по-моему, положение довольно щекотливое. Пожалуй, было бы целесообразнее отложить крупные законопроекты в области внутренней политики до следующего года. Я понимаю, что надвигаются выборы, но мы, сенаторы Соединенных Штатов, несколько обижены бесцеремонным обращением с нами во время конфликта из-за договора.

— Сказано, как и подобает настоящему сенатору, Рей. Но разве ты-то сам не несешь никакой ответственности за это бесцеремонное обращение?

— Не помню, господин президент. Возможно, я и просветил немножко кое-кого из своих коллег, но не больше. Во всяком случае, начинаются двухнедельные каникулы, и никакой особенной работы в Капитолии не предвидится. Я тоже буду свободен с завтрашнего дня, после заседания комиссии по делам вооруженных сил, где выяснится, останется ли что-нибудь от нашей обороны, когда вы лишите страну ядерных бомб.

— Скотт тоже там будет?

— Да, сэр. Джентльмен Джим сделает общий доклад, а затем выступит представитель военно-морских сил.

— Ну, если Прентис даст Скотту повод снова критиковать договор, внимательно послушай его. Если он скажет что-нибудь интересное, позвони мне.

— Конечно позвоню, — пообещал Кларк, вставая из-за стола. — Между прочим, что слышно от Дорис и Лиз?

— Дорис вчера вечером звонила из Луисвилла. Лиз ждет ребенка через день-другой, и уж безусловно на этой неделе. Будущие деды. Рей, уже волнуются.

Элизабет, единственная дочь Лименов, вышла замуж за неделю до вступления отца на пост президента.

— А малыш появится весьма кстати, — заметил Кларк. — Зачем нам упускать возможность, которую можно использовать для повышения вашей популярности в стране?

— Лиз — замечательный маленький политик, — с нежностью сказал Лимен. — Она неплохо рассчитала время рождения ребенка.

— Передайте Дорис и Элизабет мой привет.

Друзья направились в западное крыло здания. Лимен свернул в свой кабинет, а Кларк неторопливо прошествовал через гостиную. В этот ранний час здесь оказалось только два репортера, интересующихся мнением президента о результатах последнего опроса, проведенного институтом Гэллапа.

— Я не знаю, что думает президент, — ответил Кларк, и лицо его расплылось в ленивой улыбке, — но вы можете сослаться на меня, если у вас нет другого материала. Двадцать девять процентов людей все еще считают, что в сорок восьмом году Дьюи победил Трумэна.

Лимен сидел за огромным письменным столом в своем кабинете. Спустя минуту после его прихода из двери соседней комнаты выглянул Поль Джирард. Лимен посмотрел на него и укоризненно покачал головой.

— Судя по вашим глазам, вы поздненько легли спать, — заметил он. — Где вы были вчера вечером?

— В стане врага, — ответил Джирард, угрюмо качая большой некрасивой головой. — Я обедал или, точнее говоря, пил в доме Стьюарта Дилларда — представителя «Всеамериканской корпорации по производству инструментов».

— Будьте осторожны, — с напускной суровостью и в то же время ухмыляясь сказал Лимен. — Не забудьте, что произошло с Шерманом Адамсом и Мэтом Конолли.

— Если вчера вечером я и давал кому-то какие-нибудь обещания, то сегодня уже ничего не помню. К тому же большую часть времени мне пришлось выслушивать заверения этого ублюдка Прентиса в его вечной преданности вам.

— Представляю! Во всяком случае, мы можем утешаться хотя бы тем, что и все остальные терпеть его не могут.

— Судя по тому, как Прентис отзывался вчера вечером о генерале Скотте, они прямо-таки обожают друг друга, — проворчал Джирард.

Джирард достал из кармана белую карточку размером пять на семь дюймов и положил ее в папку на столе Лимена.

— Список встреч на сегодня, господин президент. Первый на очереди Клифф Линдсей. Его время — восемь сорок, он уже ждет полторы минуты.

— Задержите его еще минуты на две, Поль. Я хочу позвонить кое-куда.

Джирард пошел к себе, а Лимен включил телефон внутренней связи.

— Эстер? Соедините меня, пожалуйста, с вице-президентом. Да, он, вероятно, еще дома.

Рядом с телефоном замигала красная лампочка, и Лимен нажал нужную кнопку.

— Вине?.. Да, я знаю. И это я тоже видел. Как вы посмотрите, если я приглашу вас на ленч? Мне хочется, чтобы вы подбодрили меня… Я хочу поговорить кстати и о вашей поездке… Вас устроит в двенадцать тридцать?.. Ну и чудесно. Спасибо, Вине.

Президент АФТ-КПП [4] Клифф Линдсей слегка поклонился Лимену, когда Джирард ввел его в кабинет. Он молча пожал протянутую ему руку и сел в предложенное кресло.

— Вы просили меня приехать, господин президент? — ничего не выражающим тоном спросил Линдсей.

— Да, Клифф, просил. Забастовка на ракетных заводах кажется мне совершенно бессмысленной. Рабочие получают хорошую зарплату, и я не вижу особых причин к недовольству. Возможно, существуют какие-то неизвестные мне причины, и я подумал, что вы можете проинформировать меня о них.

— Вы знаете о событиях только со слов министра труда, — сухо ответил Линдсей. — А мы не считаем его мнение объективным.

— Вы хотите сказать, что он слишком склонен поддерживать интересы рабочих? — улыбнулся Лимен.

— Если вы, господин президент, склонны обратить все в шутку, то могу заверить вас, что исполнительный совет нашей организации смотрит на это дело совершенно иначе.

— А я могу заверить вас, что нам некогда шутить, — резко ответил Лимен. — Я хочу узнать от вас, почему бастуют рабочие.

— Никакого секрета, господин президент. Речь идет о разграничении функций отдельных профсоюзов. Листопрокатчики поспорили с рабочими алюминиевых заводов, шоферы приняли сторону листопрокатчиков, и в результате перед предприятиями появились пикеты. Конечно, хорошего во всем этом мало, но ваш министр труда не имеет права обвинять рабочих в безответственности. Ему прекрасно известно, что так людей не заставишь вернуться на работу.

— Министр сделал такое заявление с моего согласия. Клифф, мне надоела позиция вашей организации — или все, или ничего.

Лицо Линдсея сохраняло спокойствие, но его голубые глаза гневно бегали по комнате.

— Видите ли, — медленно произнес он, — если на прошлых президентских выборах наша позиция по отношению к вам была «все», то в следующий раз она может оказаться «ничего».

— Если это угроза, то вы для нее выбрали плохое время. Русские внимательно следят за нами в связи с договором, и мы обязаны проявить хоть какое-то единство.

— Мне потребуется время, чтобы утрясти все, — не так агрессивно, но все еще жестко ответил Линдсей.

— Даю вам время до понедельника на будущей неделе. Если к этому времени вы не урегулируете положение, мне придется дать министру юстиции указание возбудить дело в суде [5].

Лимен проводил Линдсея до двери. Профсоюзный деятель пожал протянутую ему руку, но снова промолчал, и Лимен сделал вид, что не заметил этого. Клифф был неплохим человеком, но и у него были свои трудности.

По внутреннему телефону Лимен вызвал Джирарда:

— Поль, передайте этим людям из Западной Виргинии, что на торжествах по случаю Дня цветов вместо меня будет присутствовать министр внутренних дел. Объясните им, что у меня срочное заседание Национального совета безопасности или что-нибудь другое.

— А в действительности, господин президент?

— Черт возьми! Мне нужно решить, как действовать дальше, а для этого я должен подумать — хотя бы в виде исключения.

Джирард усмехнулся и отвесил легкий поклон. Лимен не знал никого другого, чья улыбка была бы одновременно такой циничной и такой теплой.

— Понимаю, босс, — ответил он. — Время от времени это необходимо каждому из нас.

Джордан Лимен не сомневался, что был прав в разговоре с Линдсеем и что их беседа принесет положительные результаты, и все же чувствовал себя раздраженным и неудовлетворенным. «Я занял пост президента, — думал он, — в то время, когда Соединенные Штаты из-за грубейших ошибок в Иране растеряли почти весь свой престиж. Требовалось что-то предпринять, и я предпринял. Я начал переговоры о заключении договора по ядерному разоружению и успешно довел их до конца, что не удавалось ни одному президенту США. И чем же меня отблагодарили? Профсоюзы мной недовольны. Бизнесмены всегда относились ко мне враждебно, а теперь, когда отпала необходимость в производстве ядерных боевых частей и нужно заняться чем-то иным, прямо-таки взбешены. Ну а если верить опросу Гэллапа, публика, что бы она собой ни представляла, тоже недовольна».

Лимен не мог понять явно враждебного, казалось, отношения страны к договору. Ни он, ни члены его правительства не могли забыть чувства облегчения, охватившего не только всю страну, но и весь мир в день подписания договора. Какой-то фотограф снял советского премьер-министра при выходе из американского посольства в Вене после продолжавшегося всю ночь заседания. Небритые, утомленные заключительным этапом торга Лимен и русский, стоя на ступеньках крыльца, пожимали друг другу руки, а утреннее солнце заливало своими лучами эту сцену и обещало наступление нового дня. Фотография обошла все газеты мира. Люди смотрели на нее и чувствовали, что на них перестает давить это тяжкое бремя — вечный страх перед ядерной катастрофой.

Однако позже стали распространяться другие настроения. Только теперь Лимен начал понимать, как чувствовал себя Вильсон после Версаля. Сколько ни объясняй с трибуны и в частном порядке, что в соглашении тщательно оговорены твердые гарантии, все равно находились люди, будоражившие общественное мнение криками об «умиротворении» и «продажности». Прения в сенате в связи с ратификацией договора открыли перед каждым сенатором из числа «бешеных» неограниченную возможность для демагогии. Люди забеспокоились, словно вместе с прекращением производства бомб Соединенные Штаты лишались источника существования.

Лимен сожалел о непостоянстве общественного мнения, что проявилось не далее чем сегодня утром, и по-прежнему верил, что в конце концов народ поймет его. Он часто задумывался над этим на протяжении всей своей карьеры — районный прокурор, сенатор штата, прокурор штата, губернатор штата, президент. Вопрос: на чем основана ваша уверенность, что избиратели разумно используют власть, которой они пользуются в США? Ответ: не знаю, но в конечном итоге так получалось всегда. Уже не одно десятилетие Лимен ломал себе голову над этой проблемой. В окнах его кабинета часто до глубокой ночи горел свет, — поудобнее устроившись в мягком кресле, он читал все, что было написано о деятельности американских правительств, начиная от писем Джефферсона и кончая отчетами о пресс-конференциях Эйзенхауэра. Он редко уходил по вечерам из кабинета, не захватив из книжного шкафа очередной том с печатными работами президентов.

Врожденная любознательность, заставлявшая Лимена с такой настойчивостью изучать эти проблемы, и приобретенные познания помогли ему выработать столь пригодившиеся сейчас уравновешенность и самообладание. Он мог выйти из себя, но никогда не принимал в таком состоянии ни одного важного решения. Приводя в отчаяние своих помощников, он долго взвешивал все «за» и «против», но, приняв решение, уже никогда от него не отступал. Лимен твердо придерживался этой тщательно продуманной линии и вместе с тем умел отдавать должное своим противникам — не из излишней скромности, а вследствие широты кругозора, хотя другие не всегда это понимали. Он, например, мог откровенно признать, что при определенных обстоятельствах генерал Скотт или министр финансов Кристофер Тодд, мозг его кабинета, были бы более уместны в роли президента. Но хотя в таких случаях Лимен и не добавлял вслух, что в сложившихся обстоятельствах он считает себя фигурой, более подходящей для президентского кресла, про себя-то он рассуждал именно так. И все же те, кто слышали его высказывания, иногда спрашивали себя, не страдает ли он отсутствием уверенности в своих силах. Лимен когда-то и сам размышлял над этим, но, если бы его спросили прямо, он ответил бы, что это не так. Однако никто не задавал ему таких вопросов — тем, кто общается с президентом Соединенных Штатов Америки, не пристало его расспрашивать, так что они оставляли вопрос при себе, как, очевидно, и широкая публика.

Безусловно, Лимен был более сложным человеком, чем могло показаться при беглом ознакомлении с его биографией, говорящей о непрерывных политических победах на всех выборах, где он выставлял свою кандидатуру, и об его непревзойденном мастерстве в закулисной политике. Он добился выдвижения своей кандидатуры на пост президента в результате сделки с человеком, который явился на партийный съезд в Чикаго, располагая обеспеченным большинством голосов в итоге первой баллотировки. Лимен в сопровождении Кларка без лишних слов поднялся на грузовом лифте в комнату Винса Джианелли и прямо сказал ему, что тот никогда не добьется выдвижения своей кандидатуры на пост президента. Джианелли возмутился и начал спорить, но Лимен — он, конечно, все заранее тщательно продумал — так убедительно объяснил ему обстановку, что вскоре неясным остался только один вопрос: согласится ли губернатор Нью-Йорка баллотироваться на пост вице-президента. Прошел час, и Джианелли согласился.

Предвыборную борьбу Лимена против президента Эдгара Фрейзиера в том году, собственно, и нельзя было назвать борьбой. Он выиграл ее уже в самом начале с помощью одной-единственной фразы, произнесенной в речи о своем согласии баллотироваться: «Мы будем спорить до бесконечности, но отныне никогда, нигде и никому не уступим ни клочка нашего свободного мира». Республиканцам так и не удалось преодолеть всеобщего недовольства народа войной в Иране. В частных беседах они издевались над Лименом и Джианелли, обзывая одного из них фараоном, а другого макаронником, и пытались использовать против демократов деятельность Лимена в прокуратуре в Огайо и национальность Джианелли. По подсчетам специалистов, республиканцы, прибегая в предвыборной кампании к подобным оскорблениям, потеряли больше голосов избирателей, чем приобрели. Впервые после Эйзенхауэра кандидаты демократов победили во всех штатах, за исключением семи, подавляющим большинством голосов.

«Да, — думал Лимен, — полтора года назад я победил в сорока трех штатах. А сегодня не смог бы победить и в десяти, хотя и пытаюсь что-то сделать для страны».

Он прошел в туалетную комнату, освежил лицо холодной водой и насухо вытерся.

— Послушай-ка, Лимен, — вслух сказал он, — ты ведь еще жив, старый петух. Ты добьешься успеха. Обязан добиться.

«Опять завел свое, — продолжал он уже про себя, следя за тем, чтобы даже в мыслях его речь звучала властно. — Перестань, Джорди. Ты ставишь себя в нелепое положение».

Лимен вернулся к письменному столу и углубился в чтение разведывательных сводок, оставленных адъютантом. Незнакомый человек принял бы его сейчас за университетского профессора. Ему было пятьдесят два года, на его несколько удлиненном, почти гладком лице бросались в глаза лишь несколько глубоких морщин. В курчавых, редеющих у висков волосах серебрились седые пряди. Он еженедельно подстригался и часто причесывался, и все же его жесткие волосы были постоянно взлохмачены. На крупном носу держались очки в бесцветной пластмассовой оправе. Невысокий, около шести футов ростом, он казался неуклюжим, возможно петому, что при всей своей худощавости имел крупные руки и ноги. Никто не назвал бы его красивым, но зато при первом же взгляде он вызывал доверие, и ни один политик не мог бы пожелать для себя лучшей внешности.

Президент перечитал и подписал первую пачку бумаг, оставленных секретарем, и отложил несколько подготовленных к подписи писем, собираясь продиктовать их заново. Он уже занялся новой кипой почты, когда в кабинет вошла Эстер Таунсенд. Она начала работать с Лименом еще в бытность его прокурором штата Огайо, вместе с ним перешла в дом губернатора, а затем, естественно, и в Белый дом. Никто из аппарата Джордана Лимена не изучил его так хорошо, как эта высокая блондинка со светло-карими глазами и спадавшей на лоб прядью волос. Она знала Лимена настолько хорошо, что ему лишь в редких случаях приходилось давать ей какие-либо разъяснения. В свою очередь и он доверял ей так, что никогда не сомневался в правильности ее решений.

— Прибыл вице-президент, — доложила Эстер. — Вы еще хотите побыть один?

— Нет, Эстер, спасибо. Сегодня я уже достаточно поработал мозгами. Скажите, пусть ленч подадут сюда.

За ленчем оба они посетовали по поводу явного падения популярности руководимого ими правительства.

— Я еще не убедил страну в необходимости договора, Вине, — заметил Лимен, — слишком долго мне пришлось увещевать сенат. К вашему возвращению из Италии я подготовлю план. Не беспокойтесь, мы выберемся из этого положения. Мы можем и обязаны это сделать, потому что правда на нашей стороне.

— Я ни в чем вас не виню, господин президент. Результаты опроса института Гэллапа на этот раз отрицательные. Ну и что? В жизни всякое бывает. Месяца через два вы станете героем.

— А вы. Вине, станете героем уже на этой неделе. Подумать только! «Наш земляк, сделавший карьеру!» — Лимен послал ему воздушный поцелуй. — Как вам удалось придумать этот уик-энд в деревне деда? Блестящая идея!

Вине широко улыбнулся, подмигнул и замахал руками, не забывая вместе с тем отправлять в рот куски мяса. Лимен никак не мог привыкнуть к неиссякаемому аппетиту Джианелли и к торопливости, с которой он его удовлетворял. Впрочем, Вине как-то заметил: «Если бы вы нуждались в человеке с аристократическими манерами, вам следовало баллотироваться с кем-нибудь из Принстона и… потерпеть поражение».

— Ну, плоды-то буду пожинать я, а идею знаете кто подал? Прентис, вот кто! Я намечал провести субботу в Корнилио и выступить там с небольшой речью. В прошлую пятницу Прентис встречает меня в гардеробе и спрашивает, что я намерен делать на родине моих предков. Я коротенько рассказал. Ни с того ни с сего он тычет пальцем мне в лицо, как обычно, и начинает напевать всякую дребедень о традициях, чувствах, о голосах американцев итальянского происхождения. Подумать только, говорить мне подобные вещи! Потом спрашивает, почему бы не усилить всю эту трескотню о моем возвращении на родину и не провести там пару деньков? От кого бы ни исходила такая мысль, предложение мне понравилось. Я немедленно согласился, а вчера мои ребята «нечаянно» проболтались газетчикам.

— Прентис, конечно, умен, — сухо согласился Лимен. — Он причинил нам уже немало неприятностей из-за договора.

— Ничего, он тоже займет правильную позицию, когда все немного утрясется. Уж я-то знаю. Я тоже не доверяю этому мерзавцу, но хорошая мысль остается хорошей, кто бы ее ни подал. Так?

— Так, Вине. Ваша поездка в эту, как ее там, деревню просто очаровательна.

— Какое тут очарование? Трескотня, и все, — возразил Джианелли.

— Трескотня так трескотня, — улыбаясь, согласился Лимен. — Нам сейчас и трескотня пригодится.

Они заговорили о различных политических сплетнях. Часто бывая в кулуарах сената и у спикера палаты представителей, Джианелли регулярно снабжал Лимена полезной, хотя и не очень солидной информацией.

Вице-президент расправился с мороженым, похлопал себя по животу и встал из-за стола.

— Не унывайте, шеф. Теперь дела должны пойти хороша. — Он помахал с порога: — Арриведерчи, господин президент.

Выйдя от генерала Скотта, Кейси занялся своими служебными делами в том строгом порядке, в котором обычно начинал свой день. Пока председатель комитета начальников штабов беседовал с сэром Гарри Ланкастером, Кейси читал различные сообщения, запросы, подтверждения о получении приказов — почту, поступившую после его ухода со вчерашнего дежурства. Отобрав все то, что требовалось доложить лично Скотту, и добавив бумаги, полученные в воскресенье, Кейси вскоре после ухода начальника штаба британской армии вновь направился в кабинет в коридоре «Е».

Скотт в благодушном настроении попыхивал первой за день сигарой. Кейси даже показалось, что он чувствует исходящее от генерала сияние, словно стоит на пляже в первых жарких лучах утреннего солнца. Редкий человек, оказавшись в обществе Скотта, мог устоять перед его обаянием.

— Глядя на вас, Джигс, можно подумать, что вы с похмелья, а ведь вы вчера дежурили.

— Вчера вечером, генерал, мы с Мардж были в гостях. У Диллардов собралась вполне приличная компания. По-моему, вы встречались с ним. Он представляет интересы «Всеамериканской корпорации по производству инструментов».

— Я знаю кого-нибудь из гостей?

— Да, сэр. Мне кажется, главными гостями были Поль Джирард из Белого дома и сенатор Прентис.

Скотт принялся внимательно рассматривать тоненькую струйку сигарного дыма, извивающуюся в капризных потоках кондиционированного воздуха, затем тихонько рассмеялся.

— Не сомневаюсь, — заметил он, — что они устроили там целую дискуссию по поводу договора. Прентис, конечно, защищал нашу точку зрения?

— Он был довольно откровенен, сэр, и высоко отзывался о вас.

«Зачем он спрашивает меня об этом? — недоуменно подумал Кейси. — Несомненно, Скотт уже говорил об этом с Прентисом вчера вечером у себя на квартире».

Не зная, как вести себя дальше, Кейси перешел к делам.

— Вот здесь папка с сообщениями, генерал… Кстати, сэр, не найдете ли вы целесообразным пригласить несколько конгрессменов для наблюдения за проведением «Всеобщей красной»? Наш престиж в Капитолии отнюдь не пострадает, если руководство конгресса удостоверится, как четко мы можем работать, если нужно.

Скотт положил на стол руки с широко раздвинутыми пальцами и так крепко прижал их, что побелели ногти. Кейси давно уже подметил у Скотта эту подсознательную манеру тренировать мышцы рук: он то сжимал кулаки, то давил ладонями на какой-нибудь предмет, то с силой нажимал одной ладонью на другую.

Прежде чем ответить, Скотт посмотрел на Кейси, потом взглянул на потолок.

— Нет, Джигс. Я хочу проверить не только нашу готовность, но и то, как мы умеем хранить тайну. Сейчас в конгрессе никто ни о чем не подозревает, и нужно, чтобы и дальше все сохранялось в строжайшем секрете.

Кейси хотел сказать, что сенатору Прентису уже известно о предстоящей тревоге, но, снова вспомнив о странной встрече накануне вечером в Форт-Майере, решил промолчать.

— Время для «Цистерны», — заметил Скотт, взглянув на часы. — Пойдемте со мной, немного подождете там. Возможно, у нас возникнут кое-какие вопросы и потребуется ваша помощь.

«Цистерной» называли большой конференц-зал комитета начальников штабов. Уже одно название показывало, как угнетающе действовал зал на всех тех, кто в нем бывал. Постоянно опущенные шторы, темная, унылая мебель, нелепо раскрашенные стены придавали залу мрачный вид. Только несколько ярких флажков между окнами оживляли это помещение. Их было девять: личные флажки начальников штабов, штандарты каждого вида вооруженных сил и флажок председателя комитета начальников штабов — сине-белый прямоугольник, разделенный по диагонали, с двумя звездами на каждой половине и с американским орлом, несущим щит и три золотистые молнии.

Когда Кейси уже сидел на стуле около двери, ведущей в зал, один за другим стали приходить начальники штабов.

Первым появился начальник штаба армии генерал Эдуард Диффенбах — коренастый парашютист с черной повязкой на глазу. Он шел так, словно по-прежнему носил высокие ботинки парашютиста, и явно хотел показать, что все еще считает себя бывалым солдатом воздушной пехоты.

Начальник штаба ВВС генерал Паркер Хардести не нуждался в подобных украшениях — их вполне заменяли ему курчавые каштановые волосы и длинная сигара.

Следующим явился командующий морской пехотой генерал Уильям (Билли) Райли, обладатель самых невинных голубых глаз и самого выдающегося подбородка во всех американских вооруженных силах. В отличие от своих коллег, слегка кивавших Кейси, Райли остановился и подмигнул ему.

— Опять иду в «Цистерну» биться за морскую пехоту, Джигс, — заметил он. — И, как всегда, в меньшинстве.

Выглянул Скотт, но только для того, чтобы закрыть дверь. «Минуточку, генерал, — подумал Кейси, — вам еще придется подождать флот». Однако заседание началось, а начальник штаба ВМС адмирал Лоренс Палмер все еще не появлялся. Скотт, должно быть, знал, что адмирал не будет присутствовать.

Заседание с участием четырех генералов продолжалось минут двадцать. Как только генералы вышли из зала. Скотт пригласил Кейси и жестом предложил ему сесть. Кейси опустился на «стул ВВС», на котором только что сидел генерал Хардести. Крепко сжимая руки, Скотт подошел к окну, собираясь поднять штору. Кейси, постукивая пальцами по большой серой пепельнице, стоящей прямо против места, где сидел Хардести, задел какую-то скомканную бумажку и стал рассеянно вертеть ее, пока Скотт не вернулся к столу и не закурил новую сигару.

— Джигс, — заговорил генерал, — Мердок доложил мне, что вы прослышали о наших ставках на тотализаторе в Прикнессе. Я буду рассматривать как личное одолжение, если вы сохраните это строго между нами.

Кейси не смог скрыть удивления.

— Не беспокойтесь, сэр, — улыбнулся он. — Я только хочу, чтобы вы не ошиблись с выбором лошади… Но, говоря серьезно, я всегда уважал вашу личную переписку, генерал.

— Надеюсь, вы сохраните в секрете и ответ адмирала Барнсуэлла.

— Безусловно, сэр.

Скотт шутливо наморщил брови.

— Высокое звание дает определенные привилегии, полковник. Вы поймете это, когда сами станете генералом. — Тут он улыбнулся Кейси и добавил: — Что, как я надеюсь, уже не за горами.

Слова Скотта взбудоражили Кейси.

— Вообще-то говоря, генерал, во время воскресных дежурств я стараюсь ограничиться только служебной перепиской. Личная почта председателя комитета начальников штабов меня не касается, но на этот раз… Одним словом, сэр, молодой офицерик из шифровалки — порядочный болтун.

— Слышал, слышал. Его фамилия, кажется, Хаф?

— Да, сэр.

Вернувшись в свой кабинет, Кейси обнаружил, что все еще держит в руке скомканную бумажку, которую он взял со стола в конференц-зале. Размышляя над словами Скотта о том, что ему, возможно, присвоят очередное звание, Кейси машинально развернул смятую бумагу. По положению ему предстояло пробыть полковником еще три года, прежде чем начать помышлять о генеральском звании. Ну, а к той поре благодаря договору о разоружении с генеральскими вакансиями, видимо, будет не так уж густо. Во всяком случае, так рассуждало великое множество жадных до производства в генералы полковников, которые тут околачивались. Стоило ли тратить время на подобные размышления?

Но почему вдруг такая возня вокруг этих сообщений о скачках в Прикнессе? Скотт, говоря о них, чувствовал себя явно не в своей тарелке. Судя по всему, он явно оборонялся, а такого полковник не замечал за ним в течение всей их совместной службы… Кейси разгладил клочок бумаги — он оказался страницей одного из блокнотов, лежавших на столе в конференц-зале.

Рукой Хардести на ней было что-то написано карандашом, и Кейси прищурился, пытаясь разобрать слова. Насколько он понял, в записке говорилось:

«К—212» был новейшим реактивным самолетом военно-транспортной авиации, способным поднимать одновременно до сотни солдат в полном боевом снаряжении и с легким вооружением. Опять этот странный ОСКОСС. «Черт возьми, но что же, наконец, происходит?» — спросил себя Кейси. Написано действительно рукой Хардести. Зачем нужно столько транспортных самолетов для тревоги в субботу? Пряча бумагу в карман, Кейси начинал понемногу злиться. Почему вся операция держится в секрете от начальника объединенного штаба, который, как предполагается, должен знать все?

Часа через два, направляясь в столовую, Кейси встретил в коридоре Дорси Хафа. На его желтоватом лице уже не было прежнего скучающего выражения, оно светилось торжествующей улыбкой.

— Привет, полковник! Помните, я говорил вам о переводе? Не иначе, кто-то подслушал меня. Несколько минут назад вопрос решен, и я отправлюсь в милый Пирл-Харбор.

Он попытался — не совсем удачно, вильнув бедрами, изобразить танец хула-хула и подмигнул Кейси:

— Да, между прочим, только Барнсуэлл отказался сыграть с председателем в тотализатор. Все остальные согласились.

Не ожидая ответа, он вперевалку отправился дальше по коридору, насвистывая «Милашку Лейлани».

«Бог ты мой, — подумал Кейси, — для разговоров с идиотами, которых здесь — хоть пруд пруди, моих четырех часов сна этой ночью явно недостаточно. Ведь это же шут гороховый! И как только подобных типов допускают к шифровальной работе? Слава богу, что японцы сейчас не угрожают Пирл-Харбору!»

Во второй половине дня, вручив секретарю Скотта еще одну папку с бумагами, Кейси встретился со знакомым полковником войск связи, выходившим из кабинета генерала. Офицеры чуть не столкнулись лбами в дверях приемной.

— А, сколько лет, сколько зим! Подумать только! Мой любимый сухопутный моряк! — воскликнул офицер и, вытащив Кейси в коридор, принялся в упор рассматривать его с головы до ног.

— Здравствуй, Бродерик, — ответил Кейси, пытаясь скрыть недовольство фамильярностью офицера и этим оскорбительным для всякого морского пехотинца обращением — «сухопутный моряк». — Я думал, ты на Окинаве или еще где-нибудь почище.

— Ну уж только не я, Джером, только не я! — И тяжеленной рукой Бродерик больно хлопнул Кейси по спине.

Старая неприязнь к этому человеку вновь охватила Кейси. Полковник Джон Р.Бродерик имел на редкость безобразную внешность. Его брови сливались в сплошную черную полосу, на правой щеке виднелся шрам, а кисти рук покрывали густые черные волосы. Впервые увидев его лицо, искаженное гримасой презрения, Кейси решил, что это самый наглый тип из всех, кого Кейси знал.

Они не понравились друг другу с первого взгляда — как только познакомились в офицерском клубе на военно-морской базе в Норфолке много лет назад, участвуя в совместных учениях по высадке морского десанта: Кейси в качестве стажера общевойсковой офицерской школы в Квантико, а Бродерик вновь испеченным вторым лейтенантом пехоты. Оба были в баре, когда Бродерик сказал что-то оскорбительное в адрес морских пехотинцев. Кейси выразил уверенность, что Бродерик, несомненно, хотел сказать что-то другое, но тот повторил свою грубость, и Кейси предложил ему вместе выйти на улицу для «объяснения». Однако Бродерик в ответ ударил Кейси и тут же сам получил удар. Хорошо еще, что друзья разняли их, а в баре не оказалось никого из старших офицеров.

В последующие годы они встречались редко. Последняя встреча произошла в Иране, где, как помнил Кейси, Бродерик, уже командир батальона связи, постоянно жаловался, что Соединенные Штаты ни черта не будут стоить до тех пор, пока страна «не получит достаточно волевого и сильного президента, способного на пару лет разогнать проклятый конгресс». Как ни странно, но их жены дружили, и Кейси пришлось помучиться не один вечер, слушая, как Бродерик яростно громил президента, демократов и республиканцев и всех политиков вообще. Несколько месяцев назад Бродерик и его жена исчезли из Вашингтона, и Кейси и в голову не пришло поинтересоваться, куда они уехали.

В дни их знакомства Бродерик каким-то образом разузнал, что может в любую минуту рассердить Кейси, называя его уменьшительным именем, чего Кейси терпеть не мог.

— Джером, мальчик, — продолжал Бродерик, — говорят, ты занимаешь очень ответственный пост — начальника объединенного штаба… Ответственный пост…

Кейси захотелось влепить ему еще одну хорошую затрещину. Одно из ужасных свойств Бродерика заключалось в привычке дважды повторять сказанное, словно его собеседник был глухим, или слабоумным, или и тем и другим вместе.

— Послушай, Бродерик, где ты сейчас служишь?

— О нет, нет! Я теперь, дружок, засекречен с головы до пят, с головы до пят… Вот приехал на день в город с докладом председателю.

Кивком он указал на кабинет Скотта и снисходительно улыбнулся.

— Дело твое, Бродерик. Обычно ты всегда добиваешься своего.

— Ты прав, Джеромчик, ты прав. Ну пока!

Спустя несколько минут, когда Кейси, все еще раздраженный, снова сидел за своим столом, позвонила Мардж. Она только что закончила партию гольфа в военно-морском офицерском клубе и собиралась заехать в школу — захватить ребят.

— Джигс, кого, по-твоему, я встретила в клубе?

— Черта полосатого.

— Знаешь, милый, ты что-то неудачно шутишь по понедельникам… Элен Бродерик — вот кого! Она напускает на себя такую таинственность — ну прямо Мата Хари. Не хочет даже сказать, что сейчас делает ее Джон. Говорит, он на каком-то ужасно засекреченном объекте около Форт-Блисса. Разве ты, дорогой, не в курсе всех этих секретных дел?

— Конечно в курсе, — ответил Кейси, а про себя добавил: — «Был до недавнего времени».

— Ну так я буквально сгораю от любопытства. Это так загадочно и так интересно… Ты когда вернешься домой?

— Да, пожалуй, как всегда. Часов в шесть.

Кейси взял со стола карандаш и задумчиво повертел его в руках. Значит, Бродерик командует какой-то засекреченной частью, расположенной около Форт-Блисса, так? Это совпадает с тем, о чем вчера рассказывал Матт Гендерсон. Повинуясь какому-то предчувствию, Кейси достал из кармана клочок бумаги, который дал ему Матт, и набрал записанный на нем номер телефона. Гендерсон сразу же поднял трубку.

— Привет, Матт, говорит Джигс. Проверяю, здесь ли ты еще. Когда отбываешь?

— Часа через два, как только мой начальник закончит доклад Скотту.

— Надеюсь, ты ладишь с Джонни Бродериком лучше, чем я? — деланно небрежным тоном заметил он. — Этот тип страшно действует мне на нервы.

— Да, привыкнуть к нему трудновато, но зато как командир он незаменим. Наша часть все время начеку. Люди его терпеть не могут, а все же лезут из кожи вон. Дисциплину он тут навел — лучше некуда.

— Ну что ж, Матт, желаю успеха. Дай знать о себе, когда снова наведаешься в наши края.

«Бог мой, — подумал Кейси, положив трубку, — Скотт выбрал самого настоящего фашиста командовать своим ОСКОСС, что бы ни скрывалось за этим словом».

Кейси взял пачку бумаг из входящей почты и попытался углубиться в работу, но не мог. На ум все время приходили события двух последних дней. В конце концов он отодвинул почту и некоторое время сидел, недоумевая, почему, собственно, он так встревожен. Внезапно он вскочил, убрал со стола бумаги, закрыл сейф и надел фуражку.

— Мисс Харт, — сказал он секретарше. — Вызовите машину. Я еду домой. Если будет что-нибудь срочное — звоните.

Собственная машина Кейси стояла у подъезда, когда он подъехал к дому на служебном автомобиле. Ребят не было, а Мардж хлопотала на кухне.

— Сейчас только четыре часа, Джигс! — удивленно заметила она. — Ты что, заболел?

Но он так крепко обнял ее, что полностью рассеял все ее сомнения относительно его здоровья. Когда Мардж с трудом вырвалась из его рук, он, улыбаясь, ответил:

— Я абсолютно здоров. Мне нужна машина съездить по делу. Я скоро вернусь.

Кейси переоделся в спортивные брюки и рубашку, сел в машину и повел ее по автостраде Джорджа Вашингтона вдоль Потомака, мимо фешенебельных домов, расположенных на возвышении, пока не добрался до больших водопадов. Он оставил машину здесь, а сам по тропинке поднялся на выступ скалистого берега, откуда открывался вид на каскады.

Присев на обломок скалы, он стал смотреть, как бурая вода Потомака падает с каменных уступов, образуя темные, доходящие до дна водовороты, а затем мчится дальше. Кейси смотрел, но, погруженный в глубокое раздумье, ничего не видел.

Упоминание Прентиса о тревоге… Отказ адмирала Барнсуэлла играть в тотализатор с председателем и сделать ставку в десять долларов… Этот ублюдок Бродерик… ОСКОСС… Скомканная записка генерала Хардести о воздушной переброске войск в Нью-Йорк, Чикаго, Лос-Анжелос и… может быть, в Юту… Почему в Юту? Зачем вообще нужна эта переброска? Что это за база «У»? Почему Скотту понадобилось что-то скрывать от него?..

События и эпизоды последних двух дней кружились в сознании Кейси, подобно воде у подножия водопадов. Он пытался разобраться в них. По какой-то причине — он не мог понять по какой — на ум все время приходила поездка вице-президента. Кейси опять почувствовал ту же тревогу и озабоченность, что и в воскресенье утром и накануне вечером, когда долго не мог заснуть. Пристально всматриваясь в бурлившие рядом водопады, Кейси снова и снова спрашивал себя, что все это может значить…

Так просидел он около часу, не замечая ни прогуливающихся парочек, ни проносившихся мимо ребятишек. Наконец он встал, потянулся и медленно побрел по тропинке обратно. Все еще погруженный в свои мысли, Кейси направил машину вдоль реки, к городу, и только в Лангли, заметив рядом с бензозаправочной колонкой будку телефона-автомата, полностью пришел в себя.

Свернув с шоссе, он вышел из машины, опустил монету в автомат и набрал номер.

— Белый дом, — будничным тоном ответила телефонистка. — Кейси глубоко вздохнул, хотел что-то сказать, но заколебался.

— Белый дом, — уже вопросительно повторила телефонистка.

— Поля Джирарда, пожалуйста, — попросил Кейси, обретая наконец голос.

— Как доложить, кто ему звонит?

— Полковник Мартин Кейси.

— Минуточку, полковник.

Однако прошло больше минуты, прежде чем Джирард взял трубку:

— Знаешь, Джигс, если ты собираешься пригласить меня выпить, я перережу тебе глотку, когда встречу.

— Поль, — сказал Кейси, не находя сил ответить шуткой на шутку, — я хочу видеть президента.

— Да? Только и всего? Ты что делал вчера, когда вернулся домой? Начал все сначала? Наверно, поэтому ты и сейчас не совсем в своем уме.

— Поль, я хочу видеть президента, — повторил Кейси. — Я не шучу.

— А почему бы и нет? Придумай, чтобы в сутках было сорок часов, и тогда он примет и тебя, и всех остальных.

— Я серьезно, Поль. Мне нужно обязательно его видеть.

— Хорошо, милый, — Джирард рассмеялся коротким покровительственным смешком. — Как ты посмотришь, если я зарезервирую для тебя несколько минут в следующий раз, когда у нас, например, будет твой босс? Тогда и ты окажешься более кстати… А уж я постараюсь потом протолкнуть тебя…

— Гм… Я должен увидеть его как можно скорее. Сегодня же.

— Сегодня же? — переспросил Джирард, и впервые в его голосе прозвучали нотки профессиональной настороженности. — Что там у тебя, Джигс? Может, пожар в Пентагоне?

— Поль, я не могу сейчас вдаваться в подробности.

— Дядюшке Полю, Джигс, ты можешь рассказать все. Эта линия защищена от подслушивания.

— Не в том дело, Поль. — В телефонной будке было душно, и Кейси покрылся потом, но не от духоты. — Поль, я ничего не могу тебе рассказать… Речь идет… о безопасности страны.

Кейси знал, что многие известные ему сведения по вопросам, касающимся обороны, не известны Полю Джирарду — считалось, что в этом нет необходимости. Он надеялся, что теперь ему достаточно будет лишь намекнуть на безопасность страны, но оказалось, что это не так.

— Черт возьми, Джигс, что-то ты больно высоко метишь! Почему бы тебе не обратиться к Скотту или к министру обороны?

— Не могу, Поль.

— Ну, я, кажется, начинаю понимать, — иронически заметил Джирард, видимо снова решив обратить все в шутку. — Ты хочешь перепрыгнуть через голову своего начальства? Уж не намерен ли ты просить о назначении тебя председателем комитета начальников штабов?

Кейси с силой сжал телефонную трубку.

— Послушай меня, Поль. Ты же понимаешь, что я рассказал бы тебе все, если бы мог. Мне очень хотелось бы рассказать. Возможно, это сделает сам президент — все зависит от него. Понимаешь, это связано с вещами, о которых тебе ничего не известно, и я не имею права говорить о них даже с тобой. — Кейси замолчал.

— Продолжай, Джигс. — Голос Джирарда звучал на этот раз серьезно, и Кейси понял, что ему наконец удалось его убедить.

— Я уже сказал, что речь идет о безопасности страны. Точнее, о… безопасности правительства. Президент должен все узнать, и как можно скорее.

Джирард некоторое время молчал, и Кейси показалось, что прошла целая вечность. Наконец он заговорил, теперь уже совсем деловым тоном.

— Ну а как относительно завтрашнего утра? Могу устроить прием на восемь тридцать.

— Значит, будет потеряно еще двенадцать часов. К тому же я могу прийти только вечером.

— Да? — Снова наступила пауза, потом Джирард сказал: — Подожди у телефона, Джигс. Я переговорю со Стариком и выясню, что можно сделать.

Кейси расстегнул ворот рубашки, приоткрыл дверь кабинки и закурил. Он уже выкурил половину сигареты, когда в трубке снова послышался голос Джирарда:

— Все в порядке, Джигс. Приходи сегодня вечером, ровно в восемь тридцать, к восточному подъезду, я буду тебя ждать. Надеюсь, у тебя действительно важное дело, как ты утверждаешь, а то ведь президент терпеть не может всяких ночных бесед.

— Спасибо, Поль. Дело действительно крайне важное. Кстати, расскажи президенту все, что знаешь обо мне. Он должен внимательно меня выслушать.