"ГОНИТВА" - читать интересную книгу автора (Ракитина Ника Дмитриевна)

Лейтава, Навлица, 1830, 31 октября

Тяжелые створы костельных дверей были приоткрыты. За ними пряталась темнота. Гайли собиралась взяться за медную ручку, сделанную в форме березовой ветки, но, побоявшись уколоться, просто толкнула в спину барельеф – пастуха в хитоне, кланяющегося Христу. Костел подавлял высотой массивных нервюр[21], впечатление чуть сглаживали протянутые вверху кисейные полотнища, серые от пыли. Далеко-далеко впереди средневековым резным замком возвышался алтарь, а сбоку у стен в полумраке светились розовым мраморные ангелы над чашами, полными не святой, а дождевой воды, залетевшей из расколоченных стрельчатых окон, утонувших глубоко в стенах. Рядами выстроились вдоль нефа черные скамьи, балдахин качал выцветшими кистями над резной деревянной кафедрой. А на полу среди катышей пыли, высохших листьев, мышиного помета еще можно было разглядеть узор. Узор. Медленное течение Двайны и Непрядвы, курчавый Нямунас, Словутич, впитывающий синюю кровь Припяти и Ниреи; зеленые холмы Менеска, бархатные леса Понар, белокрылая Ливония; Янтарное море на севере, на юге древнее болотистое Полесье… Тот Узор, по которому двигались, который пересоздавали гонцы, засевая его семенами правды и добра. Искры смальты, свечение красного янтаря, агаты, золотые пески… Узор, навеки застывший в камне, вдруг странно менялся: то ли от пробежавшего сквозняка, тени летучей мыши и забивших крыльями под куполом голубей, от прорвавшегося сквозь обложные тучи солнца… Узор тек – рекою к богу. Он был нарисован не весь – весь было не вместить одному храму, одному месту силы. Многие места силы были раскинуты, жемчужинами в головной сетке, покрывая древние лейтавские земли – от широкоструйной Одры на закате до Дебрича и Смоленска; от Янтарного моря и до моря Чермного… Гайли сглотнула. Ей было плохо последние дни. Болели глаза и горло. Путались мысли. Бросало то в холод, то в жар. Почти зажившая царапина на запястье, нанесенная Алесем, тянула, кровила снова. Гайли едва доехала сюда, в Навлицу, и теперь оказалось, что здесь никого нет. Ни в заброшенной, почерневшей от старого пожара усадьбе над речкой, ни в раскатанной на бревнышки деревеньке, ни в заколоченном доме ксендза за церковной оградой. Тишина. Шорох сухой травы под ногами. Кирпичные башни, устремленные в небо. Запах гнили от старых деревянных склепов и крестов примыкающего к костелу кладбища.

Было раннее утро. Солнце едва успело взойти и огромным малиновым шаром висело над голыми деревьями. Медленно рассеивался туман. Иней лежал на траве. Мир был голубоватым и розовым, и каждая вещь в нем рельефна и по-особенному значима. Даже метнувшая изумрудным хвостом и огласившая воздух бодрым тырканьем сорока. Гайли улыбнулась. Ей стало легче на воздухе. Только запах гнили с кладбища мешал своей неотвязностью.

Вдруг оказалось, что мир вовсе не так пуст: цвыркнула мелкая пичуга в переплетении сучьев, метнулась по ракитовому стволу белка. Где-то далеко на дороге заскрипели колеса бричек, зафыркали кони. Лошадь Гайли отозвалась приветливым ржанием. Задушный день, он же Поминальный, Дяды – день, чтобы уважить предков. Город мертвых наполнялся живыми. Чистили памятники, сгребали и жгли палую листву, разделяли трапезу с умершими, переложив ломтем черного хлеба кубок с водкой на могильных грудках. Говорят, если неделю поститься, а потом сесть в Дяды на столб печи, можно видеть, как реют над тобой бледные тени чуров, оставляют как бы следы курьих лапок на раскиданной золе… Еще не то привидится с голоду. А может, и правда есть. Смачно смолил цигарку мужик, присев на костельное крыльцо. Горьковато пахло дымом… К полудню сделалось почти жарко. Некрупные черные птахи клевали рябину с ветвей. Гайли стояла между стволами. Уже ничего не ждала. Распахнула шубку, вытерла пот. Повязка на запястье сбилась, волосы налипли к оставшейся на лбу кровяной полосе.

– Умыться дайте, пожалуйста.

Женщина над могильным камнем разогнулась; локтем, раз уж выпала заминка, отирая лоб. В правой руке она держала серп, в левой пучок желтой травы, похожей на тростник. Рядом с камнем, где сверкал под солнышком сколотый угол, стоял горшок с водой.

– Пожалуйста, – ответила женщина. Голос был усталый, лицо красное и измятое, глаза – очень, прямо по-детски, голубые. Гайли увидела в них (тоже усталых и безмятежных) свое смазанное отражение. Женщина почти равнодушно отвернулась. Уже вытирая заболевшие от ледяной воды руки, Гайли с удивлением услышала:

– Ты нездешняя.

– Я ищу… Алеся Ведрича… – имя выговорилось. Словно солнце зажглось. Стало легче дышать.

Женщина положила на камень траву и серп:

– Пошли.

Гайли обожгла невероятная, отчаянная надежда. А незнакомка уже уходила в глубины цментара по вьющейся, засыпанной палой листвой дорожке. И Гайли затрусила следом. Запах гниющего дерева заполнил мир. Среди обомшелых стволов и переплетения густых, несмотря на голизну, сучьев, чернела бревенчатая стена. Провожатая развела руками путаницу ветвей и нырнула за угол, к обитой железом двери. Налегла всем телом, чтобы отворить ее. Кольцо в львиной пасти, сбросив ржавчину, пыхнуло серебром. А внутри плесень, гниль, темнота… медленно растворяющаяся под лезущими в щели острыми солнечными лучами. Гайли громко чихнула; доломав сухие стебли крапивы и бурьяна, которыми зарос порожек, шагнула на гнилые ступеньки. С них – на земляной пол. Впереди смутно выделялись, подымаясь к обрушенной крыше, гробы. Вычурные каменные саркофаги, дубовые с железными ручками по краям, простые темные из невесть какого дерева, поеденные шашелем и гнилью, вбитые так, что торцами образовали лишнюю стену.

– Что это?

– Родовой склеп князей Ведричей.

– Почему?!

– Вон там Алесь… – Гайли обернулась к провожатой, и палец той качнулся ей в грудь. – Не сомневайся. Два года тому сама обряжала. Привезли убитого. Я Анеля Кириенкова, молочная сестра княгини… покойницы. Я про это молчала, да у тебя… звезды, – женщина коснулась лба. – Когда блау-рота пришла, князя Андрея сразу убили. Касю, княгиню, в город забрали… Только не довезли. Алеську, сынку их, мы в подполе держали, под замком. Не столько спрятать – а чтоб не сделал чего. Ему тринадцать было. А вы… ты… его хорошо знала?

– Я венчаться к нему приехала.

– Здесь не венчают давно, – сказала Анеля безо всякого удивления, – страшит.

Гайли стиснула ружанец на шее. Мало всего… мало вот этих, погибших из-за нее людей, так еще и такое! Неуместная шутка, бред… но внутри себя – знала. Повернулась, ведя глазами по рядам гробов, пальцы на ожерелье сжались сильнее… и вдруг дробным горохом посыпались, заскакали на земляном полу зеленые камушки… И тут же стена домовин начала оседать посередине, проваливаться внутрь себя, складываться, выпуская и дробя черепа и кости нижних рядов, и все еще покрытые останками плоти и лохмотьями скелеты рядов средних, и верхние: черный бархат и позумент, тяжелые кисти… словно мертвецы ворочались, покидая свои жилища. Соляным столпом замерла, кусая руку, Анеля. Раскачивались и трущились бревенчатые стены; сыпалась, вздымая тучи пыли, дранка с ломающихся, как щепки, стропил. Над женщинами – и мимо, по какой-то прихоти судьбы. А может, просто не дано умереть во второй раз… Шрам-серп: белый на серой коре, кладка через ручей… Алесь. Нагнувшись, упорно ищет что-то в мокрой траве. Вздымает – и в утреннем солнце зеленые скользкие камни в оправе радостно переливаются, свисая с его ладони.