"Журнал Наш Современник 2009 #3" - читать интересную книгу автора (Современник Журнал Наш)

9

Глебка иногда ловил себя на мысли, что жизнь его остановилась.

Школьное существование совершенно не задевало. Он с одинаковым равнодушием получал двойки и пятерки, с ребятами говорил неохотно, ско-

ро изнемогая от общения с ними, а при случайных встречах на улице с самыми когда-то близкими корешками торопился поскорее отделаться набором общих слов.

Он отплывал куда-то.

Ему нравилось ходить одному по улицам городка. Поначалу он искал встречи со стариком, похожим на себя, но потом привык шататься просто так, без цели и думы. Он выбирался и в места памятные — на поляну перед речкой, где они жгли костры, в заросли, где ловили соловья, в рощу, где когда-то плакала корова, переполненная молоком. Но тщательно избегал маминого санатория, возле которого был проклятый тир. Какое-то смутное ощущение тревоги наваливалось на него всякий раз, когда он вспоминал про хаджановский этот оазис. Ведь здесь началась не только Борина слава, но и погибель. Отсюда она пошла. И зачем только ему понадобилось военное училище и все это поспешное избавление от жизни. От жизни!

Эта мысль не была точной, до конца ясной. Она клубилась в тумане, но кое-что было очевидно. Вон ведь до глубокой старости дожил военный человек полковник Скворушкин, да и майор Хаджанов ничего себе поживает, что-то все время шурудит, на какие-то неизвестные — и ведь немалые! — деньги строит дом за домом для своих земляков, ими командует, что-то мастерит, лепит незримое простому взгляду… Хаджанов был Бориным наставником, внешне искренним и радушным, но Глебка отчего-то не очень верил ему. Точнее, верил лишь наполовину, а может, даже на треть. Сердцем чуял Глебка: есть у майора нечто, тщательно скрываемое не только от него, мальчишки, но и от взрослых, и даже, наверное, от своих земляков, для которых строит дом за домом. Сквозила в его улыбчивости какая-то чужая зыбкость.

Набродившись, поучив уроки, Глебка садился за компьютер. Он налетал на разные суждения в этом интернете — были язвительные, например, о прочитанных книгах или увиденных фильмах, были благостные, будто люди живут не на земле, а в раю, а были и злобные — из тех, что любят чужое белье вытащить на всеобщее обозрение. Ни то, ни другое ему не нравилось. Он искал чего-нибудь неспокойного, даже тревожного.

Однажды, уже перед сном, по телевизору показали, как во Франции, где-то возле тамошней столицы, арабские мальчишки вместе с какими-то отвязанными парнями постарше пожгли враз сотни автомобилей. Репортеры упивались сценами насилия, видать, их бензиновый огонь подогревал, а может, страх. Говорили возбужденно, даже кричали о том, что это все сделали мигранты, которых в Париже полно, им мало платят, да и работы у многих нет, и с пенсиями у них не выяснено — в общем, эти люди, не белые цветом кожи, своего требуют.

— Охо! — вздыхала бабушка, — Вон как себя защищают, кабы нашито хоть голос свой подали, хоть одну богатую машину спалили!

— Что ты говоришь! — окорачивала мама. — Молиться надо, что у нас такого пока нет. А то ведь так жечь начнут, что и нас заодно изведут! В хибарке нашей!

— Не-ет! — спорила бабушка. — Мужик расейский смирный. Если чего не по нему, дак напьется и мирно уснет. Разве что бабенок своих поколотит. Вот и вся смута.

— И слава Богу! — восклицала мама.

— Да ты погляди! — не соглашалась Елена Макаровна. — Они-то там все смуглые — вишь! Все приезжие! А требуют! Все им должны! Мы же тут веками живем, но ничего потребовать не можем!

— О чем ты, мама?

— Да ты оглянись вокруг! Их и у нас вон сколь уже понаехало! Того и гляди, затребуют. Может, уж и нам пора, а?

Бабушка елозила на лавке, плечами двигала, не понимала:

— Да я-то уж что? А все мы? Как живем? В какую радость? Вон и Бо-риска-то — за что, за какую такую Россию жизнь положил?

Женщины засморкались, заплакали, а мама кивнула на экран:

— У нас все это хулиганством закончится, гляди вон, никакой уж управы на бандитов нет.

На экране теперь понуро стояли бритые русские парни, арестованные милиционерами, а репортер прямо приплясывал на переднем плане, обругивая их и называя по-иностранному скинхедами.

Глебка, подсев к компьютеру, набрал в "Яндексе" это словечко, значение которого он толком не знал. Оказывается, что приплыли эти скинхеды из Англии. Этакий коктейль из бритых голов, из музыки "Ой!", могучих ботинок, подтяжек — и из политики. Они гордились, сообщал интернет, что принадлежат к рабочему классу.

В общем, информация требовала образования, потому что про музыку "Ой!" Глебка и слыхом не слыхивал, а при словах о рабочем классе вообще начинал соображать с трудом, потому что никто им в школе, например, про это не растолковывал, и как-то заранее эти слова отшибали нутро.

Глебка подумал про себя, про маму и бабушку: а мы-то кто? Бабушка из крестьянок, мама массажистка, значит, медик. Борик был военным, а он вообще никто — простой ученик. В общем, никакие они не рабочие, а просто, может быть, работники. Вот Аксель — да. Он на этом заводе вкалывает, сборщик знаменитых автоматов. А все остальные к рабочему классу не относятся — ни братья, вышедшие из торгашей, ни Хаджанов, ни Марина.

Где он, этот рабочий класс, в их рабочем городке? И какие тут у них

скинхеды?

Глебка усмехнулся, словно в зеркало на себя глянул: ишь ты, как зарас-суждал! Наверное, потому, что книг много начитался.

Ему казалось иногда, что зря тратит время на это чтение. Однако, перебравшись во взрослую библиотеку, куда когда-то приходил с Бориком искать знания про соловья и где Марина работала, он понял, что ему стало одолевать все это гораздо легче. Он уже знал многие взрослые и даже казенные выражения, не говоря про важные слова и их смысл. Например, ясно знал, что такое фашизм. И антифашизм. И знал, что означает слово расизм.

Знать-то знал, но и только. Все это было где-то далеко от их Краснопо-лянска. Даже от их главного города и, может быть, от всей России — какой у нас фашизм и антифашизм? Какой расизм?

Разыскивая сведения о скинхедах в интернете, он усмехался их детским слабостям — они, оказывается, имели свой стиль одежды "boots and braces", что переводится как "ботинки и подтяжки". Тут же вычитал, что форма эта постепенно менялась. В моде стали, кроме подтяжек, армейские брюки, ботинки Dr. Marten's, куртки Harrington, костюмы из переливающейся на свету мохеровой ткани — Tonic suits. Но главный шик — короткая прическа с выбритым пробором.

Он представлял себя хоть и не в чудных этих одеждах, то хотя бы с пробритым пробором, даже попробовал нарисовать некую отвлеченную голову с белой полоской, подошел к зеркалу, поглядел на себя, да ничего не выглядел — в ответ ему смотрел худой, обросший космами серенький чувачок.