"Русский экзорцист" - читать интересную книгу автора (Николаев Андрей)

Глава 2

Белая «девятка» резко притормозила на «зебре» пешеходного перехода, загораживая дорогу мужчине лет тридцати пяти в темной ветровке, потертых джинсах и кроссовках. Мужчина озадаченно наморщил лоб и, чуть отступив, заглянул через лобовое стекло.

– А-а, – протянул он, усмехнувшись, – привет, Сева. Задавить меня решил?

Из «девятки» выбрался худой мужчина с аскетичным лицом и запавшими воспаленными глазами под кустистыми бровями. Высокий и мосластый, он был похож на узловатый ствол засыхающего дерева. Под левым глазом красовался здоровенный синяк.

– Привет, Владимиров, – Сева обогнул капот и шагнул на тротуар. Руки он не подал, – разговор есть.

– Давай поговорим, – согласился мужчина в ветровке, разглядывая лицо собеседника. – Красивый бланш, переливчатый. Прямо зависть берет. С таким под землей и фонарь не нужен, – оценил фингал Владимиров, – где взял?

Сева поморщился, потрогал бровь пальцем.

– По случаю достался, но тебе, как другу, могу дать адресок. Данилов монастырь знаешь? Так вот, на Мытной я влез в коллектор, – плавно, как древний сказитель начал Сева, – долго ли, коротко, прошел я подземельями каменными. Грязь и мерзость, смрад и запустение окружали меня. Ни души живой, ни звука, ни проблеска света белого…

Владимиров прищурился, сочувственно кивая в такт рождающейся былине. Прерывать ерничанье было бесполезно. Проще было дать выговориться, дождаться, когда Кувшинников заведет себя обычной самоистерикой и выдохнется.

– …брошенный друзьями ложными, прошел я путь тот до конца назначенного. И не встретились мне ни созданья живые, ни твари бессловесные, а только в конце пути люди злые, воровские, в черное одетые, лица под маской прячущие. И пошел я за ними, прячась и таясь в тени стен холодных, но заметили вороги лютые и накинулись силой злобною…, – Сева возвысил голос, лицо пошло пятнами.

Владимиров отодвинулся чуть назад, спасаясь от коньячного перегара и брызг слюны, летевшей изо рта рассказчика.

– …оказался я под звездами светлыми, подле стен монастырских незапамятных, – тоном ниже сказал Сева и провел языком по разбитой губе. – Сволочи, – продолжил он уже обычным голосом, – даже не объяснили, за что. Если, говорят, еще увидим здесь, п…ец тебе, гробокопатель. Будто я на кладбище могилы рыл. Уроды.

– А я тебя предупреждал, Сева, не лезь в одиночку. Нормально можешь рассказать, как они выглядели?

– Чего рассказывать, – Кувшинников вытер ладонью губы, – здоровые мужики, свет у них классный, в черных комбинезонах. По разговору, вроде не криминал.

– Это может быть кто угодно, – задумчиво протянул Владимиров, – и спецслужбы, и криминал – они, кстати, тоже давно на фене не ботают, и охрана резиденции Патриарха. Чего тебя понесло туда?

– Есть сведения, – Кувшинников опять придвинулся ближе, – что «либерею» после пожара 1571 года перенесли в Свято-Даниловский монастырь. Во всяком случае, ту часть, которая попала в библиотеку Грозного после смерти Сефа-Гирея. Если бы ты помог…

– Нет, – Владимиров покачал головой, – я с этим связываться не стану. Тут нужны настолько глубокие изыскания, что я даже представить не могу, с чего начать. Библиотеку ищут пятьсот лет. Искали историки, археологи, дилетанты вроде тебя – безрезультатно. Кроме того, книги, которые могут оказаться в библиотеке, имеют происхождение весьма необычайное, чтобы не сказать туманное. Я имею ввиду инкунабулы, относящиеся к темным векам. Ты знаешь, как я ко всякой чертовщине отношусь, но…

– Кончай ты эту муть нести, – взвился Сева, – это просто деньги, которые лежат под землей! Их потеряли! Все! Посеяли, как папа Карло! Кто найдет – тот и…

– Знаешь что, Кувшинников, – Владимиров поморщился, – отвали-ка ты от меня.

Он повернулся спиной к собеседнику собираясь уходить.

– Что, святым стал? – забежав сбоку, крикнул Сева.

– Ты не забыл, как мои ребята в катакомбах под Бадаевским пивзаводом тебя откопали? – остановившись, напомнил Владимиров. – Сева, в последний раз говорю: не ходи один. Библиотека Ивана Грозного, французское золото – пропади все пропадом! Жизнь одна…

– Хватит, поговорили, – махнул рукой Кувшинников, – иди экскурсии ментам и гэбэшникам устраивай со своими подхалимами.

Он нырнул в «девятку», хлопнул что есть силы дверцей и дал газ.

– По атласу тринадцатого года не ходи, – крикнул ему вслед Владимиров. – Вот балбес, – он вздохнул, махнул обреченно рукой и пошел прочь.

Ксерокопия атласа 1913 года коллекторов, штолен, сточных каналов и русел рек была огромна. Кувшинников разложил на чертежной доске кальку, размером метр на метр, расчертил ее квадратами и переносил шариковой ручкой нужный ему район, сверяясь с атласом. За восемьдесят пять лет, конечно, многое изменилось: во времена Советской власти понарыли столько подземных объектов, что до сих пор достоверно неизвестно их количество и протяженность. Однако издание тринадцатого года было наиболее полное, составлялось не одно десятилетие с учетом всех исторических сведений от Ивана III до двадцатого века. Правда, старинные подземелья обозначены были весьма приблизительно, но более полной карты не было. Кувшинников заплатил большие деньги, чтобы снять ксерокопию.

– Вольному – воля, – бормотал он, – провалитесь вы с вашей «Звездой Андреграунд».

Всеволод Кувшинников был диггером-одиночкой. Начинал он пятнадцать лет назад с поиска так называемого «казачьего золота» в пещерах Северного Кавказа. При отступлении белогвардейских частей через горы к Новороссийску, шел обоз, груженный, по легендам, золотом. Обоз бесследно исчез, но слухи о сокровищах будоражили не одно поколение историков и просто любителей приключений. Кувшинников тоже отдал дань поискам обоза, но, потеряв три года, разочаровался и переключился на поиски легендарной библиотеки Ивана Грозного. В Москве он попытался примкнуть к организованному его знакомым, Юркой Владимировым, движению «Звезда Андерграунд». Непомерные амбиции и заносчивость очень скоро восстановили против него старожилов клуба. Разругавшись со всеми, Сева решил действовать в одиночку. В этом была своя прелесть: неподотчетный никому, отвечающий сам за себя, он в одиночку бродил по московским подземельям. Ни с кем не делился найденным, никому не показывал свои карты. Несколько раз попадал в неприятные ситуации – в подземных коммуникациях встречались и бомжи, и просто бандиты. Устраивали тусовки наркоманы, сатанисты. Наконец, сотрудники силовых ведомств не очень то жаловали шастающих в катакомбах энтузиастов. В прошлом году Кувшинникова завалило недалеко от Бадаевского пивзавода. Хорошо, что рядом случайно оказались парни из клуба Владимирова: услышав шум обвала, они успели откопать Севу прежде, чем он задохнулся.

В Свято-Даниловский монастырь Кувшинников решил пока не ходить – какое-то время лучше не светиться в том районе. Все равно это было лишь одно из возможных мест захоронения «либереи». В царствие деда Ивана Грозного от Кремля было проложено множество тайных ходов: выходы к Неглинке; к городским посадам, к «медным палатам» Василия Голицына, стоявшим на месте нынешней Думы; в Китай-город. Сева решил проверить остальные. Копируя на кальку подземелья Китай-города, он уже представлял, откуда начнет свои поиски, – несколько дней он бродил в том районе, выбирая наиболее безлюдные улицы. Присмотрел даже канализационный люк, через который проникнет под землю.

В горле першило от бесчисленного количества сигарет. Кувшинников отложил ручку и, глотнув пива, подошел к окну и распахнул створки, чтобы проветрить комнату. Спать не хотелось. Обычно он спускался под землю ночью, утром разбирал находки, отмечая на своих картах пройденный маршрут, выходы грунтовых вод, завалы и непроходимые участки. Днем он отсыпался, чтобы ночью опять спуститься под землю. Так будет и сегодня. Кувшинников достал рюкзак со снаряжением. Аккумулятор лампочки на каске подсел – в розетку его. Проверить бахилы от костюма химзащиты. Вроде не порвал. Моток альпинистской веревки, карабины, лопатка, укороченная кирка, нож с резиновой рукояткой, ручной фонарь в водонепроницаемом корпусе, немецкий противогаз. Два фальшфейера. Они, конечно, больше подходят туристам или любителям ночных купаний, но тоже могут пригодиться. Электрошокер. По случаю приобрел. Один раз шокер его здорово выручил: компания бомжей решила проверить карманы на предмет наличия денег. Так, все на месте. Продукты лучше собрать перед выходом: кофе в металлическом термосе, шоколад, флягу с водой. Коньячок не забыть – силы придает капитально! Ну вот, теперь можно и вздремнуть.

Парень сидел на бордюре тротуара возле автобусной остановки, упираясь ладонями в серый асфальт тротуара и ни на что не обращая внимания. Глаза его были закрыты, запрокинутое к весеннему солнцу лицо поражало отрешенностью. Рец притормозил и некоторое время разглядывал его. Позади засигналил подошедший к остановке троллейбус. Рец проехал вперед, припарковал машину, вернулся и присел рядом с пареньком.

– Еще один придурошный, – прокомментировала грызущая семечки неопрятная тетка в распахнутой замызганной «аляске» на оранжевой подкладке.

– Че сказала, лахудра опухшая? – спросил Рец, глянув на нее через плечо.

Тетка шмыгнула за остановку.

– Зачем вы так, – не поворачивая головы и не открывая глаз, спросил парень.

Голос у него был вялый, будто он вконец обессилел и каждое слово приходилось с трудом проталкивать между обветренных губ.

– Она по-другому не поймет, – пояснил Рец. – Троллейбус ждешь или отдохнуть присел?

– Греюсь, – коротко ответил парень.

Он был бы похож на бомжа, если бы не приличная одежда. Рец внимательно оглядел его. Спутанные волосы, синяки под глазами. Время от времени парень передергивал прямыми плечами, будто по телу пробегал озноб.

– Давно колотит? – спросил Рец, понизив голос.

– С утра.

Рец вынул плоский матовый портсигар, достал папиросу и протянул пареньку.

– На, покури.

– Смеетесь, что ли?

– Нет, не смеюсь, – сказал Рец, раскуривая папироску.

Голубоватый дымок поплыл в воздухе, перебивая запахи нагретого асфальта и тающего снега. Паренек принюхался и повернул к Рецу просветлевшее лицо.

– Никак с «Марьиванной»?

– А то! – усмехнулся Рец, передавая ему папиросу.

Некоторое время парень молча курил, глубоко затягиваясь и подолгу задерживая в легких дым. Видно было, что ему стало полегче. Дрожь перестала сотрясать худое тело, лицо порозовело.

– Чем обязан? – наконец спросил он, докурив папиросу до картонной трубочки и с сожалением затоптав ее ботинком на толстой подошве.

– Сам бывал в таком положении. Перекусить не хочешь?

– Пять минут назад не хотел, – усмехнулся парень. – А сейчас не против.

– Как насчет пиццы?

– Почему бы нет.

Ехать было недолго, всего минут пять. Рец припарковался возле затемненных окон ресторанчика «Максима-пицца». Зал был наполовину пуст, приветливая девушка проводила их к столику возле окна. Рец повесил куртку на спинку стула.

– Ты пива или чего покрепче? – спросил он.

– Лучше пивка для начала, – ответил парень. – А там видно будет. Как разговор пойдет. Вы ведь не просто так меня подлечили.

– Умный мальчик, – констатировал Рец. – Я искал тебя. Да-да, именно тебя. Это ведь ты в салоне на Черняховского скаринг скаринг – художественное шрамирование, нанесение надрезов на кожу, обычно осуществляется скальпелем под местной анестезией в виде определенного рисунка. Образующийся в процессе заживления шрам представляет собой выпуклый по контуру рисунок. делал?

– Ха, делал, – парень устало улыбнулся, – за три месяца ни одного клиента. Боятся. Это все-таки не розочку на заднице наколоть.

Подошла официантка, Рец сделал заказ, подождал, когда она отойдет.

– А ты учился где-нибудь?

– Три курса Первого медицинского.

– Нет, я имел в виду шрамирование.

– А, – протянул парень, – практически не учился. Только то что сумел найти в интернете. Но поскольку английский плохо знаю, проштудировал только русскоязычные сайты.

Рец побарабанил пальцами по столику.

– Стало быть, практики нет?

– Только вот это, – парень задрал свитер вместе с майкой и откинулся на стуле, чтобы собеседнику было лучше видно.

Наискосок слева направо через весь живот шел выпуклый прямой шрам, лучащийся аккуратными косыми насечками.

– Это все, что можешь?

– Я могу все, что угодно. Вы нарисуйте – я вырежу.

Рец усмехнулся, не спеша открыл металлическую коробку «Cafe cream»,

выбрал сигару и так же не торопясь стал ее раскуривать, поглядывая на парня поверх огонька зажигалки.

– Да ты не психуй. Надрезать шкурку с претензией на художественность и залить уксусной кислотой может любой. Но, – Рец поднял палец, призывая к вниманию, – проводить образовательный семинар не входит в мои планы. Я могу лишь сказать: то, чем ты гордишься, отличается от работы настоящего специалиста, как дворовая наколка, сделанная полупьяным придурком, отсидевшим за хулиганство, от художественной татуировки.

Рец подождал, пока официантка поставит на стол заказ, проводил ее взглядом и загасил сигару. Приправив свой кусок пиццы острым соусом, он разлил по бокалам пиво из запотевшего стеклянного кувшина и поднял кружку.

– Хороша девочка, а, – он кивнул в сторону скрывшейся на кухне официантки. – Ну, давай, за знакомство.

– Да, девчонка ничего. Кстати, если за знакомство, то как вас называть?

– Рец.

– Хм. Это имя или фамилия?

– Погоняло.

– Угу, – пробурчал парень, протягивая ладонь для рукопожатия, – ну что ж, очень приятно, Дмитрий.

Некоторое время они молча ели, поглядывая друг на друга. Ресторан понемногу заполнялся, сновали официанты, посетители толпились возле салат-бара, гул голосов то стихал, то поднимался волной, не мешая, впрочем, думать и перебрасываться банальными фразами. Дмитрий, пользуясь тем, что Рец увлекся пиццей, исподволь старался получше разглядеть его. У Реца было бледное малоподвижное лицо, короткие, чуть тронутые сединой волосы. Черная бородка почти не старила его. Лет тридцать пять, тридцать семь, решил Дмитрий. Легкая майка без рукавов открывала мускулистые руки. На плече цветная татуировка в виде скорпиона с поднятым жалом. Рец перехватил его взгляд, посмотрел на татуировку и, как бы извиняясь, сказал:

– Ошибки юности. Это сейчас у каждого третьего какая-нибудь нечисть на шкуре нарисована, а раньше… о-о, раньше это было стильно.

Он помолчал, испытующе глядя на Дмитрия.

– Давно на игле?

– Два года, – невнятно сказал тот, – из-за этого из института погнали.

– Что ж ты так неаккуратно?

– Да ну их всех. Долдонят одно и тоже: ты убиваешь себя, тебе лечиться

надо. Так мне все остоюбилеело. Ты думаешь, кто-то из них будет

работать врачом? Черта с два! Досидеть до диплома, забашлять рабов-

дипломников и получить бумажку в зубы! Все, высшее образование! И

везде эти сытые довольные рожи. Ну и подсел я. Сначала джефом

ширялись, потом винт, пару раз героин был. Ты не думай, я брошу хоть

сейчас. Только зачем? Смысл? Я не пропускал лекций, я был вторым на

потоке, – он повысил голос, и Рец, видя, что на них оглядываются,

накрыл его ладонь своей. – Мне хотелось чего-то нового. Ты

понимаешь? И я нашел это на кончике иглы. Я поразился, насколько мы

обкрадываем себя, отрицая существование необъятного параллельного

мира. Мы погрязли в мещанстве, в накоплении ненужного хлама, не

понимая, что истинные ценности в нас самих и надо только разглядеть

их.

Рец доел пиццу, вытер рот и пальцы и, глотнув пива, закурил.

– Ты опоздал родиться лет на двадцать пять, Дима. В середине

семидесятых это сошло бы за протест против режима. Тогда многие

пользовались политическими лозунгами, чтобы скрыть нежелание учиться или

работать. Чтобы оправдать наркоманию, пьянство. Сейчас почти все они бьют себя

в грудь и кричат, что были диссидентами, узниками совести и еще бог знает кем. И

что обиднее всего – им верят! А на самом деле они были просто трутнями.

Дмитрий поморщился.

– Я не такой. Надеюсь, что не такой. Я подрабатывал медбратом в Первой

Градской и на «Скорой». Знаешь, как вкалывать приходилось? Ни выходных, ни

проходных, зарплата – на семечки.

Да, паренек мне подходит, подумал Рец, оглядывая ресторан. Обиженный, озлобленный, а мы его пожалеем. Сложностей не будет, не должно быть.

– На меня смотрят как на больного, – с горечью продолжал Дима.

– Это смотря что считать здоровьем. Но вернемся к скарингу. Что сейчас предложат в лучшем из салонов? – спросил Рец и сам же ответил: – Надрежут шкурку с претензией на художественность и зальют уксусной кислотой. Пожалуйста, келоидный рубец! Дешево и сердито. Но! В том то и дело, что дешево! Конечно, если тебе надо кинуть понт перед девками на пляже, сойдет и это, но если хочешь возвыситься над серостью, познать то, что доступно единицам, – я поведу тебя по этой дороге. Страдание, как осознанная необходимость существования, как условие к постижению смысла бытия! Вот что предлагаю я тебе. Ведь, практически все религии зиждутся на страдании основоположника для или за кого-то. Но чтобы понять мотивы, приведшие Христа на Голгофу, надо самому пройти его путем. Недаром некоторые народности, принявшие христианство сравнительно недавно, практикуют у себя добровольные восшествия на крест, бичевания и тому подобные дикие, с нашей точки зрения, ритуалы. Причем церковь не запрещает их! Хочешь повисеть на вбитых в ладони гвоздях? Ради бога! Хочешь спустить с себя шкуру принародно? Пожалуйста!

Он отхлебнул пива.

– Ты спросишь: почему я сам не следую этому? Просто не могу! Как бы я хотел быть сильным, отринуть все условности и ограничения, но я слаб. Я знаю это, и слабость моя приносит мне едва ли не большие страдания, чем те, через которые я предлагаю идти тебе. Я сердечник. Я просто умру, не достигнув желаемого. А вот ты – ты сможешь. Я же вижу – ты неординарная личность. В тебе есть стержень, есть сила. Ты просто не знаешь, как ее реализовать.

Рец говорил негромко, веско. Слова тяжелыми каплями стекали с его губ, в углах которых прорезалась горькая складка. Дмитрий почувствовал, как озноб сочувствия, понимания и близости к истине, которая столько лет ускользала от него, пробежал по телу. Он опустил голову, чтобы скрыть подступившие к глазам слезы. Вот человек, которого я искал. Я пойду этим путем, поклялся он себе. Я пройду его и за тебя, Рец. Только помоги ступить на него.

– Единомышленников можно найти где угодно, – перегнувшись через стол и пристально глядя в глаза собеседнику, продолжал Рец, – на улице, в баре, в метро. Наконец в интернете много обиженных, потерявших интерес ко всему, кроме собственных иллюзий, одиноких мечтателей. Ищи, где можешь, но не предлагай им выбор, а выбирай за них сам. Просто выбирай и делай из них соратников. Большинству придется помочь преодолеть страх, нерешительность, боль. Для их же блага. Ты должен быть мягок, но настойчив. Скрепи сердце, прочь жалость и

сомнения! Твоя уверенность и твердость в стремлении помочь тем, кого ты

изберешь, – вот путь к новому братству, к новому миру. И шрамы должны стать

нашим отличительным знаком. Как татуировки якудза, как клановый узор кильта в

Шотландии. Но! Сделать цветную татуировку или купить юбку с клановым узором

сейчас может любой дурак.

Он отпил пива, помолчал.

– И еще: знаешь, кого животные считают матерью? Того, кто первым попадется на

глаза после того, как глаза откроются. Здесь должно быть то же самое и я –

лишний. Ты должен быть первым, кого ни увидят, вступая в братство. Ты должен

стать для них и матерью, и творцом, которому все доступно, все дозволено, и чья

воля и мудрость не оспариваются!

Боже, как мелко все вокруг! Дима с презрением посмотрел на посетителей ресторана.

– Я не знаю, с чего начать, Рец. Ты поможешь? Ты покажешь, как это будет, – кашлянув, чтобы скрыть дрожь в голосе, спросил он.

– Да, покажу.

Рец энергично затушил сигару.

– Счет, пожалуйста, – он расплатился, забрал коробку с сигарами, зажигалку и встал из-за стола. – У меня есть слайды, фотоснимки, фильмы. У меня есть все необходимое для первого шага. Хочешь сделать его? Едем со мной.

Мимо кинотеатра возле протухшего пруда, мимо стадиона, отданного торгашам, проехали к типовой кирпичной пятиэтажке. Во дворе на деревьях набухли почки кусты кое-где, покрылись светлой зеленью. День кончался, наступал теплый весенний вечер.

На предпоследнем этаже, в однокомнатной квартирке у Реца было что-то вроде студии. Все перегородки, кроме отделявших ванну и туалет, были убраны. Вместо одной стены огромное зеркало. Покрытые матовой белой краской потолок и стены, казалось, поглощали не только свет, но и звуки. На окнах, прикрытых тяжелыми гардинами, стояли тройные стеклопакеты.

Рец включил кондиционер, вынул из холодильника сок и, достав пачку слайдов, зарядил проектор.

– Присаживайся, – он указал рукой на странное, похожее на стоматологическое, кресло. – Здесь у меня фотографии ритуальных насечек, шрамов и прижиганий полинезийских племен и нескольких европейских и американских клубов. Кстати, не хочешь слегка поправиться?

Действие травки уже проходило, и Дмитрий с готовностью закатал рукав. После разговора в ресторанчике им овладело странное нетерпение. Хотелось верить новому знакомому, хотелось быстрее увидеть подтверждение сказанному, но одновременно возникло чувство серьезного выбора. Ощущение, что после решения изменится не только вся его жизнь, но и жизнь многих людей. Он не любил принимать ответственных решений, не любил отвечать за кого-то, но похоже, без этого было не обойтись.

Под ногами хлюпнула вода. Кувшинников опустил голову. В ярком луче света от фонаря на каске заискрился мелкий ручей. Мелкий – это хорошо, подумал он, – не придется бахилы надевать. Кувшинников пососал палец, придавленный чугунной крышкой колодца. Пришлось нырять в люк чуть ли не головой вниз – какая-то пьяная компания вывалилась из близлежащего переулка. Сева повел головой в одну сторону, в другую, определяя направление. Пожалуй, сюда, решил он и пошел по течению ручья. Хорошо подогнанный рюкзак плотно прилип к спине, руки были свободны. Карту он пока не доставал – все было ясно и так. Летом в московских подземельях обитателей меньше. Это зимой бомжи греются, крысы спускаются в тепло. Правда, к Кремлю лучше и летом не ходить – там и сигнализация стоит, и охрана может встретиться. Кувшинников принюхался. Газом не пахло. Он достал сигареты и закурил. Пора было определиться на местности. Наложив свою кальку на карту современных московских коммуникаций, он отметил карандашом свое место. Так, вот здесь пунктиром отмечен возможный «вылаз» к реке, и он должен проходить почти вплотную к коллектору. Сева сделал несколько шагов вперед, снял рюкзак и достал из него кирку. Его подмывало глотнуть коньяку из грелки: повод был – начало разработки, но сперва надо было хоть что-то найти. Оглядевшись, он пристроил рюкзак на скобе, поддерживающей проходящий по стене кабель, и надел матерчатые перчатки с резиновыми пупырышками на ладонях. Ничего не поделаешь, иногда приходится и киркой помахать. Кувшинников широко размахнулся – размер коллектора позволял, – и опустил острие кирки на стену. Брызнула бетонная крошка. Сева довольно ухмыльнулся – строители явно сэкономили на цементе. Бетон откалывался большими кусками. Еще несколько ударов и острие вошло в грунт. Прикинув размеры нужного отверстия, он с удвоенной силой взялся за дело. Работая, он как всегда прислушивался к посторонним звукам. Пока все было в порядке. Только удары кирки и шорох осыпающегося бетона и земли. Почва под коллектором была слежавшаяся, но не слишком твердая. Он разрыхлил ее вглубь и, достав лопатку, откинул в сторону. Достав стальную спицу, вогнал ее в землю. Металл скрежетнул по камню. Сева вытащил спицу и воткнул ее рядом. Если камень, то большой. Он ткнул ниже и опять уперся в камень. Неужели сразу повезло наткнуться на старинную кладку? Он присел на корточки, закурил, но почти сразу отбросил сигарету. Нетерпение охватило его, он схватил лопатку и стал пробиваться вглубь. Через несколько минут он счастливо улыбнулся. Потемневшие от времени кирпичи, ровные, аккуратные швы. Да, это был «вылаз». Теперь предстояло взломать старинную кладку. Кувшинников передохнул минут пятнадцать, с чистой совестью достал грелку и от души приложился к резиновому горлышку. Закурив, он прикинул объем работы. Эх, сюда бы отбойный молоток! Тут вам не современная халтура, с уважением к мастерам пятнадцатого века и одновременно с досадой подумал Кувшинников. Такое понятие, как совесть, пять веков назад тоже существовало, но кроме того, за обман заказчика можно было и розог отведать. Могли и батогами погреть. К тому же итальянцы, если это их работа, лично следили за качеством кирпича и раствора. Чуть ли не каждый кирпичик проверяли.

Почему-то Кувшинникова охватила уверенность в успехе. Он помнил и любил это состояние – оно его редко подводило. Что-то словно толкало под руку, заставляло кровь быстрее бежать по жилам, забывать о времени и усталости. Так случилось и сейчас. Он равномерно, словно машина, долбил стену, инстинктивно находя слабые участки. Летела крошка, на зубах скрипела кирпичная пыль. Стало жарко, выпитый коньяк выходил потом, который ел глаза. Кувшинников скинул брезентовую куртку и, оставшись в майке, с удвоенной энергией набросился на стену.

Внезапно кирка провалилась в стену до основания. Кувшинников потерял равновесие, стукнулся каской о край коллектора, выдернул кирку и припал лицом к образовавшемуся отверстию. Жадно вдыхая идущий из отверстия воздух, он опасался почувствовать в нем присущие двадцатому веку запахи: машинного масла, пропитанных шпал, просто обманчивой влажной прохлады современных коммуникаций. Нет, воздух был тягучий, сухой, словно настоянный столетиями отсутствия человека. Кувшинников потерся щекой о шершавую стену. Есть! Я нашел, я сам, один! Постепенно успокаиваясь, он присел на кучку земли и бетона и взглянул на часы. Шесть тридцать утра. Возбуждение постепенно проходило, и он ощутил подкравшуюся усталость: заныла поясница, чуть подрагивали сведенные напряжением последних минут пальцы. Как всегда, у него был с собой бензедрин, но «колеса» лучше сэкономить. Если работать в прежнем темпе, часам к восьми он расширит отверстие настолько, что сможет обследовать «вылаз». У Севы было твердое правило: если не можешь скрыть следы разработки – заверши начатое. Следуя этому правилу, Кувшинникову приходилось проводить под землей по два-три дня. Он снял со стены рюкзак и проверил запасы. На сутки должно хватить. «Девятку» он поставил в неприметном переулке, внимания она не привлечет. К тому же, если выбираться наверх при дневном свете, можно нарваться на милицию или просто на любознательного дворника. На этот случай имелось удостоверение сотрудника «Мосводоканала», но лучше не рисковать. Нет, бросать работу нельзя. Вытерев ладони о штаны, он вскрыл плитку шоколада и налил кофе.

К половине девятого утра Сева выломал еще полтора десятка кирпичей. Пролом, похожий на глотку неведомого чудовища, скалился на него рваными краями бетонного коллектора и обломками кирпичей древнего «вылаза». Он отбросил кирку и лег животом на край пролома, свесившись в открывшееся отверстие. Фонарь на каске высветил полукруглый свод, стены без признаков плесени, ровный, уходящий в темноту, кирпичный пол. С потолка свисали лохмотья паутины. Кувшинников покидал в отверстие землю, куски кирпича и бетона. Смел в ручей мелкий мусор, убрал инструмент и достал заветную грелку. Торопиться было некуда – впереди целый день.

Экономя аккумуляторы, он пользовался то фонарем на каске, то ручным. Своды, казалось, давили, стараясь сломать волю, скомкать сознание, как кусок использованной оберточной бумаги. От ощущения, что больше четырехсот лет здесь не ступала нога человека, становилось зябко и неуютно. Кувшинников даже поймал себя на том, что со страхом вслушивается в мертвящую тишину подземелья. Продвигаясь по «вылазу», он на всякий случай ставил отметки мелом на стенах – если встретится боковое ответвление, проще будет найти обратную дорогу. Заблудится было не страшно, опасность была в другом: подземные воды могли подмыть грунт под кирпичами пола, поэтому он выстукивал кладку перед собой, прежде чем сделать шаг. Он прошел по проходу метров двести, когда завал грунта вперемежку с кирпичом преградил дорогу. Кувшинников попытался расчистить путь, отбрасывая камни и подкапывая землю лопаткой, но понял, что это бесполезно. Здесь было работы не на один день. Он выключил фонарь, присел у завала, погрыз шоколад, выпил кофе и закурил. Хотелось спать, прохлада подземелья проникла под куртку, и его слегка познабливало. Докурив, он воткнул окурок в землю и, поглядывая на свои метки, вернулся к пролому. Достав из рюкзака свитер, он надел его под куртку, зажег свечу, ткнул ее в лужицу воска и выпив коньяку, привалился к стене. Немного расслабиться не помешает, решил он. Алкоголь успокоил натянутые нервы, слегка затуманил голову, и Кувшинников прикрыл глаза.

Темнота. Темнота такая полная, что казалось, он лишился зрения. И тишина… Забила уши, давит могильной плитой, гонит в душу страх. Кувшинников судорожно зашарил вокруг руками, нащупал фонарь на каске. Яркий свет ударил в ровные швы кладки напротив, отогнал сумрачные видения, позволил вздохнуть полной грудью. Во рту было сухо, висок ломило, спина затекла от неудобной позы. Свеча догорела, огрызок фитиля торчал из лужи воска, как вмерзший в лед поплавок. Кувшинников выругался и взглянул на часы. Черт возьми, проспал почти пять часов! Хотя кто куда спешит? Кряхтя, он поднялся на ноги, помахал руками, разгоняя кровь. сейчас мы продолжим наши изыскания, вот только освежимся немного. Сева достал стеклянную баночку, высыпал на ладонь несколько розовых таблеток в форме сердечка, разгрыз и проглотил их. Потом налил кофе, добавив туда коньяка, отпил большой глоток и почувствовал, что жизнь возвращается. Надо поесть, решил он, пока бензедрин не подействовал. Он доел шоколад, повесил рюкзак на спину и осторожно двинулся к необследованному участку подземелья.

Глухая стена преградила путь неожиданно, словно пол поднялся дыбом, преграждая дорогу незваному гостю. Кувшинников оглянулся, вспоминая, не было ли боковых ходов. Нет, он ничего не пропустил. Подойдя ближе к стене, он приложил к ней ладонь. Кирпич был холодный и влажный, швы кое-где слезились мутными каплями. Скорее всего, за стеной была река. Во всяком случае, там текла вода, к которой и был сделан «вылаз». Неужели опять пустышку вытянул, со злобой подумал Кувшинников. Лампочка на шлеме заметно потускнела. Он скинул рюкзак, вытащил запасной аккумулятор и заменил севший. Яркий свет добавил уверенности. Он пошел вдоль стены назад, постукивая киркой, в надежде услышать глухой звук прятавшейся за кирпичами пустоты. Обследовав одну стену на протяжении нескольких метров от тупика, он перешел к противоположной. Здесь должно что-то быть, твердил себе Кувшинников. Должно! Постепенно ярость разочарования охватывала его. Ругаясь сквозь стиснутые зубы, он все сильнее колотил киркой, перебегая от стены к стене и отплевываясь от летевшего крошева. Кирка отскакивала от кладки, словно теннисный мяч от тренировочной стойки. Конец инструмента увяз в чем-то податливом. Кувшинников с бешенством выдернул его, замахнулся вновь и вдруг замер. Не веря себе, он ощупал пальцами место последнего удара. Раствор выкрошился, и под ним обнажился сверкнувший в свете фонаря металл. Лихорадочно сбив еще несколько сантиметров раствора, Кувшинников привалился головой к стене. Его затрясло. Хотелось орать во все горло, смеяться и плакать одновременно. Он нашел его! Он нашел «схрон», где кирпич клали на расплавленный свинец.

Скалывая раствор, Кувшинников разметил участок стены, скинул куртку и свитер. Здесь придется разбивать кирпич, подумал он, иначе просто не пробьешься. Запалив две свечи, он поставил их по сторонам выбранного участка. Входя в нужный темп, он сделал несколько пробных ударов и, вкладывая всю силу, врубился в стену. Монотонность работы выбила из головы мысли, тело механически следовало взятому ритму: взмах – удар, взмах – удар. Стена поддавалась медленно, неохотно. Пламя свечей подрагивало от его движений, бросая смутные трепещущие тени. Время, казалось, остановилось. Был только он и древняя кладка, через которую он должен пройти. Глаза отметили какую-то несуразность, он не успел сдержать удар и сколол кусок кирпича, показавшийся ему отличным от остальных. С досадой опустив кирку, он поднял свечу, пытаясь понять, что заставило его насторожиться. На половинке кирпича отчетливо проступала вязь кириллицы. Ниже шел явно латинский текст. Кувшинников протер надпись. Стилизованные буквы сливались, образуя сложный узор. Даже будь он знатоком древней письменности, и то вряд ли смог прочесть, о чем здесь сказано. А по остатку надписи и думать нечего было разобрать древнее послание. Кувшинников хмыкнул: какой-нибудь там Прохор или Мефодий решил оставить по себе память. Мол, поставка кирпича по заказу мастеров иноземных, покупайте мой кирпич! Черт бы тебя взял, Прохор, только дыхание из-за тебя сбил. Кувшинников бросил кирку, достал грелку и взвесил ее в руке. Полкило, шестьсот граммов еще есть. Нормально. Он бросил в рот еще несколько таблеток, разжевал и приложился к грелке. Коньяк обжег горло, потек по подбородку. Кувшинников утерся рукавом. Ну, взялись!

Потеряв счет времени, он вгрызался в стену, как короед в древесину, взбадривая себя солидными глотками спиртного. Он пробьется внутрь, как жук в сосну, и спрячется там от врагов, укрывшись прогрызенным лабиринтом. Лабиринт… Минотавр, нить Ариадны… Нет, какие нити, какая Ариадна? Причем здесь Минотавр? Ему стало смешно. Прохор, старый ты дурак, кому ты делал эту стенку? Твои кости сгнили где-то неподалеку! Не для того кладут такие тайники, чтобы оставлять свидетелей. Удавили тебя где-то рядом, присыпали землей: отдыхай, мастер! Удавили или зарезали, а может топориком тюкнули. На Руси баб много, еще прохорят нарожают…

С последним ударом стена треснула, как скорлупа гнилого ореха. Задыхаясь от смеха, Кувшинников выронил кирку. Вот и все, мастер… Я помяну тебя, если не забуду. Отсмеявшись, он сломал треснувшую перегородку, не жалея, вылил на голову оставшуюся воду, смывая с лица пыль и пот. Голова слегка кружилась от напряженной работы и выпитого. Подступала апатия, усталость. Кувшинников тряхнул головой, схватил грелку и, давясь, допил коньяк. Не время сейчас отдыхать. Подхватив рюкзак и включив фонарь на каске, он полез в пролом.

Комната была небольшая, с низким потолком. Было чисто, сухо и пусто… Не веря глазам, Кувшинников повел головой, освещая стены. Ничего… Просто голый кирпич, ровные швы, паутина и все.

– Так не бывает, – сказал Кувшинников вслух.

Собственный голос показался ему жалким и неуместным среди старых стен.

– А кирпич с надписью, – забормотал озираясь Кувшинников, – а старый мастер Прошка? Ты лежишь где-то здесь с перерезанным горлом… Ты обманул меня, сука!

Какая-то несуразность в углу комнаты привлекла его внимание. Он шагнул поближе. Странный выступ, напоминавший недостроенную колонну, вплотную примыкал к стене, заканчиваясь ровной площадкой. Кувшинников присел на корточки и рукавом смахнул пласт пыли, больше похожий на войлочное покрывало. В углублении выступа лежал сверток. Сева, ощущая пальцами мягкость материала, зацепил его, вытянул из ниши и снова заглянул внутрь. Больше там ничего не было.

– Не густо, – проворчал Кувшинников.

Он обтер ладонью сверток, напоминавший запеленатого младенца. Выделанная, мягкая, как замша кожа издавала странный аромат, напомнивший запах ладана или индийских благовоний. Слой за слоем он разворачивал свою находку. Внешняя сторона кожи потрескалась на сгибах, но внутри она была свежей, будто ее выработали совсем недавно. Как капустный лист, скрывающий кочерыжку, Кувшинников отвернул последний слой кожи и увидел книгу. Небольшая, обычного книжного формата, в черном переплете, схваченном узорчатыми уголками желтого металла, она казалась неуместной в подземном тайнике. Сева представлял себе средневековые книги массивными, как тома Большой Советской Энциклопедии, в кожаных, изъеденных мышами и временем переплетах, с ломкими пергаментными страницами. Чувствуя разочарование, Кувшинников провел кончиками пальцев по вдавленным в обложку буквам кириллицы.

– «Чер…», «Черно…», – поднеся книгу к глазам, он попытался прочитать сливающиеся буквы. – Зараза! Ни хрена не разберешь! Сколько ты стоишь, если Прохор для тебя такую светелку выстроил? Поставлю-ка я ему свечку в помин души. Не отпели ведь, поди, мастера. Забросали землей, заложили кирпичом и забыли…

Внезапно раздавшийся низкий голос заставил его вскочить на ноги и резко обернуться.

– Ты прав, не отпели его, но лежит он прямо под тобой. Пьетро Солари звал его Дамианом, а свои – Демьянкой.

Расплывчатая массивная фигура заслонила отблески свечей, проникавшие в комнату через пролом. В тусклом свете фонаря странная, ниспадающая складками до самого пола одежда незнакомца казалась сотканной из промозглого мрака. Низко надвинутый на голову капюшон не позволял рассмотреть лицо, лишь угадывалось в его тени что-то призрачное, изменчивое, словно рябь на воде. Кувшинников выронил книгу и отступил к стене, чувствуя, как ноги становятся ватными и слабость заливает тело. Он вдруг осознал, что не слышал шагов, не слышал скрежета битых кирпичей возле пролома, по которым должен был ступать незнакомец. Стряхнув со спины рюкзак, Сева рывком открыл его, нашарил рукоять топорика, запустил внутрь вторую руку и ухватил электрошокер, на ощупь сдвинув предохранитель.

– Мужик, – севшим голосом сказал Кувшинников, – тебе чего?

– Ты взял чужое, – незнакомец плавно, будто плывя над полом, двинулся на него.

На Кувшинникова пахнуло тленом и холодом.

– Твое, что ли? – визгливо выкрикнул он, вжимаясь спиной в кирпичи. – Отвали, падла!

Он отбросил в сторону рюкзак, отвел для замаха руку с топориком и выставил вперед шокер. Голубая искра с треском заметалась между контактами.

– Да, ты взял вещь, которая предназначалось мне. Но что еще хуже, ты увидел то, чего видеть тебе не следовало.

Фонарь на каске замигал, то высвечивая надвигавшуюся мрачную фигуру, то погружая ее во тьму, подсвеченную сполохами шокера. Кувшинников понял, что еще несколько секунд – и он останется в темноте. Дико закричав, он бросился вперед, стараясь ткнуть противника искрящимися контактами. Рука вошла в тело незнакомца по локоть и завязла, словно схваченная застывшим цементом. Кувшинников задергался, как попавший в силок кролик. Под мерзкий хруст лучезапястных костей скрутилась кисть руки, будто попавшая в барабан стиральной машины. Сева захлебнулся воплем, когда к нему склонилось бледное лицо и пустой взгляд слепых черных глаз проник в самую душу. Тело диггера задергалось под разрядом собственного шокера, и он, обмякнув, кучей тряпья осел на пол.

Кувшинников ощутил под затылком шершавый кирпич и открыл глаза. Горящие фальшфейеры рассыпали красные искры, от чего свод тайной комнаты приобрел багровый оттенок. Тени метались по потолку, как застигнутые градом птицы. Он сидел на полу, прижатый спиной к выступу в стене, в котором он нашел черную книгу. Голова была запрокинута назад, в шею врезался острый край выступа. Он попытался шевельнуться и почувствовал, как жесткие пальцы сильнее сжали его волосы, придавливая голову к кирпичам. Над ним нависло бледное лицо с пустыми глазами. Казалось, незнакомец хотел получше рассмотреть добычу.

– Ты пришел один?

– Да, – выдавил Кувшинников, – да, один. Я никому не сказал, никто не знает. Я всегда работаю в одиночку. Даже Владимиров не знает про этот схрон.

– Это хорошо, – одобрил незнакомец, – для него хорошо, но не для тебя. Ты хотел обокрасть меня. Ты – вор!

– Я же не знал, – скороговоркой зачастил Кувшинников, – я не хотел. Тут никого не было…

– Все это не важно. Меня не беспокоит воровство, как таковое, если это не касается меня. Ты знаешь, как поступали с ворами во времена мастера Демьяна?

– Мастера Дем…, – Кувшинников поперхнулся, не в силах закончит фразу.

– Да, того самого, что лежит здесь. Должно быть, знаешь, – им отрубали руки.

– Нет, не надо, я все забуду, я…

– Конечно, ты забудешь. Забудешь все навсегда. Но сначала…

Незнакомец поднял руку и Кувшинников с ужасом увидел, как пальцы на его руке начали расти, становясь сухими и узловатыми. По ногам потекло что-то горячее, запахло мочой. Кувшинников задергался, пытаясь вырваться, в горле заклокотало. Царапая роговицу, кончики пальцев легли на его выпученные глаза и медленно вдавили в глазницы. Лопнула роговая оболочка, и Кувшинников, дико крича, рванулся навстречу узловатым пальцам в надежде быстрее закончить эту муку.

Ольга раздвинула жалюзи, и поток яркого солнечного света хлынул из высоких окон на подиум с обнаженной мужской фигурой. Грубая веревка стягивала руки мужчины за спиной и, глубоко впиваясь, в нескольких местах обвивала его мускулистое тело.

– Вот! Вот то, что нужно, – сказала она.

– Мне же солнце прямо в глаза, – пожаловался мужчина.

– Денис, мне нужно именно страдание. Страдание и страсть! Страдание я тебе обеспечила, а уж страсть изобрази сам, будь любезен.

Мужчина прикрыл глаза от солнца.

– Ольга Александровна, я – профессионал. Я раздеваюсь на публике каждый вечер. Какая может быть страсть?

– Не знаю, Дэн, не знаю. Мне нужна твоя страсть, проще говоря, эрекция. Ну что, мне раздеться и рисовать голой? Тогда-то у тебя встанет?

Дэн поморщился.

– Я же вам говорил, что женщины меня не интересуют. Мне нужно э-э-э…, вдохновение, что ли.

– А меня не интересуют мужчины, – вздохнула Ольга. – Где бы мне для тебя мужичка поэротичней найти? О! Есть идея.

Взяв телефонную трубку, она быстро набрала номер. Потряхивая от нетерпения растрепанной гривой каштановых волос, она прошлась по ателье, привычно лавируя между софитами, зеркальными экранами, наваленными кучей холстами и драпировочными тканями.

– Петрович, ну-ка давай, зайди, – сказала она в трубку, – давай, давай, пока деньги есть, а то опять будешь ходить клянчить.

Ольга бросила трубку на кучу холстов и через двустворчатую дверь с матовым стеклом прошла к входной двери, подмигнув по дороге Дэну.

– Будет тебе вдохновение.

Дэн расслабил затекшие мышцы, расставил пошире ноги и, закрыв глаза, поднял лицо к солнцу. Хлопнула входная дверь, послышались приближающиеся голоса. Дэн приоткрыл один глаз и скосил его на дверь. Вошел коротконогий всклокоченный дядька в замызганной майке на отвисшем животе, в тренировочных, раздутых на коленях штанах на подтяжках и шлепанцах на босую ногу. Майка была живописно прострелена в нескольких местах.

– Ой, – сказал дядька и замер.

Позади него в полутьме коридора показалось озабоченное лицо Ольги.

– Ну, как, Дэн? Пойдет мужичок?

Страдальчески застонав, Дэн опять закрыл глаза.

– А в прошлый раз две девки были, – озадаченно пробормотал дядька.

Он почесал живот и вопросительно посмотрел на хозяйку.

– В прошлый раз была «Любовь на Лобном месте», а сейчас «Пленник амазонок». Так, Петрович, – решительно сказала Ольга, – вот тебе деньги, успокой эту скандалистку. А джакузи придешь вечером чинить.

– Так ведь у нее и сейчас еще с потолка капает, – предупредил Петрович, пряча деньги в карман штанов.

– Я воду перекрыла, так что это ненадолго. Все, давай, двигай. Не мешай работать.

Петрович в последний раз оглядел фигуру на подиуме.

– Работать не мешай…, – повторил он задумчиво, крякнул и потопал к выходу.

– Дэн, кончай отдыхать, – Ольга хлопнула в ладоши, призывая к вниманию. – Сегодня сделаем общий план, основные формы и размеры, а завтра перейдем к деталям.

– А что изменится завтра?

– Кассету тебе куплю. Порнуху голубую. О, боже мой! Куда ж нормальные мужики и бабы делись? Куда мы катимся?

– Нормальные по восемь часов на заводе вкалывают и трахают своих Машек после трех стаканов сивухи.

Ольга установила мольберт, поправила холст. Поглаживая, легко коснулась ладонью грубой материи. Затем размяла пальцы и кисти рук, взяла уголь. Некоторое время она, прищурившись, разглядывала стоящую на подиуме фигуру.

– Ну, ладно. Приступим, пожалуй, – пробормотала она, делая первые штрихи.

Как всегда, работая, она забывала о времени. Мягко уголь шуршал, ложась на холст, в солнечных лучах кружились пылинки. Иногда Ольга отступала от мольберта и подолгу рассматривала мускулистую фигуру натурщика. Ее никогда не привлекало изображение обнаженной натуры, она любила писать природу. Но ее пейзажи потерялись среди тысяч подобных, выставляемых на Арбате, у парка Горького или в Измайлове. Ее картины выцветали на солнце, не востребованные скептически настроенными клиентами.

Когда уходил мужчина, которому она верила, он насмешливо посмотрел на ее склоненную от унижения голову и процедил сквозь зубы:

– Брось ты эту мазню! Тоже мне, наследница импрессионистов. Пиши то, на что обратят внимание. Устрой скандал, рисуй на стекле голой задницей или языком на асфальте, но выбейся из стада. Хотя кому я говорю? Ты способна только свои розовые сопли разводить по холстам и скулить, что тебя не понимают.

Он ушел, а она просидела всю ночь, легкими прикосновениями поглаживая «Дождь на Арбате», «Крымский мост под снегом» и «Восход солнца в Серебряном Бору». В темноте студии краски потеряли яркость, и ей казалось, что картины понимают свою ненужность и уходят от нее, покрываясь налетом времени. Она ощущала под пальцами неровности краски и помнила каждый мазок, наложенный на холст. Утром она убрала картины подальше на антресоли и договорилась брать уроки рисунка обнаженной натуры у знакомого художника.

То, как она стала писать, назвали смешением Сараямы Хаджиме Сораяма (Hajime Sorayama), современный художник, родился в 1947 году в Ehime префектуре в Японии. и Босха Босх, Иеронимус ок. 1450-1516, фламандский живописец, настоящее имя Иеронимус ван Акен… Ругали и хвалили, плевались и превозносили. Одни называли порнографией с примесью садизма, другие предостережением о грядущем хаосе. На ее первую персональную выставку он пришел с какой-то обкуренной кошелкой с ногами от ушей, небрежно процедил: « Неплохо, не ожидал. Ты расшевелила болото. Смотри, не испачкай в тине хрустальных башмачков». И исчез. Она напилась на фуршете до беспамятства, а проснувшись наутро, обнаружила в своей постели веснушчатую девицу, доверчиво положившую голову ей на плечо. Она попыталась вспомнить, кто это, и по мере восполнения пробелов памяти краснела все больше и больше. Но что странно, ей не стало противно, просто было чувство открытия чего-то важного в жизни, мимо чего она проходила не задумываясь. Это было три года назад, и вот сейчас в их с Аленой отношениях наметился кризис. Алена стала все чаще пропадать вечерами, стала раздражительной. Вчера она устроила дикую сцену, требуя отпустить ее на волю. Кричала, что она нормальная баба и ей нужен мужик и живой горячий член между ног, а не гелиевый заменитель с батарейкой, что она родить хочет, наконец! И что эти богемные игры в голубых и розовых ей уже давно по барабану. Ольга опять испытала чувство ненужности, но уговаривать не стала. Она вообще редко просила о чем-нибудь. Просто она предложила Алене еще подумать и не делать поспешных шагов. Алена обещала позвонить, и Ольга с нетерпением ждала звонка.

Подосадовав на не вовремя пришедшие мысли, она попыталась сконцентрироваться, но поработать так и не удалось. Раздался телефонный звонок, уголь косо скользнул по холсту. Сдерживаясь, она затерла последнюю линию, поискав глазами и найдя трубку брошенную на холсты, взяла ее и отошла в дальний угол ателье. Дэн, воспользовавшись заминкой, расслабил затекшие мышцы и озабоченно поглядел на глубоко впившуюся в тело веревку. Он услышал, как Ольга повысила голос, оглянулась на него и присела на холсты. Видно было, что она пытается убедить собеседника, но не находит слов, как если бы ее абонент уже все решил. Наконец она коротко спросила о чем-то, выслушала ответ и, широко размахнувшись, швырнула телефонную трубку в стену. Брызнули осколки пластмассы, а она, присев на корточки, закрыла лицо руками. Плечи ее задрожали, она сдавленно застонала.

– Эй, – всполошился Дэн, – что случилось? Ольга Александровна! Оля! В чем дело?

Ольга медленно выпрямилась, вытерла ладонью мокрое лицо.

– Ничего, – сказала она сдавленным голосом, – ничего, Дэн.

Она сняла холст с подрамника и отставила его к стене.

– Сегодня не будем работать, ладно?

– Ладно. А в чем дело-то?

Ольга подошла к подиуму, Дэн спустился вниз и повернулся к ней спиной, подставляя связанные руки. Набегавшие на глаза слезы мешали ей разглядеть узел, она вытерла ладонями глаза и, наклонившись, попыталась зубами распутать узел.

Пахнувшая смолой веревка быстро намокла от слюны. Зацепив ногтями намокшую прядь, Ольга резко потянула, но, вскрикнув, поднесла палец ко рту.

– Ноготь сломала, – пожаловалась она, всхлипнув.

– Там надо просто стянуть вниз узел, – подсказал Дэн, пытаясь через плечо увидеть свои запястья, – мне Роксана говорила.

– Ладно, постой минутку.

Ольга вышла на кухню и вернулась с хлебным ножом с волнистым лезвием. Перепилив веревку, она распутала Дэна, стала собирать веревку бухтой, но, покачав головой, бросила ее и бессильно опустилась на покрытый материей подиум.

– Вот я и снова одна, – прошептала она, закуривая.

– Тоже мне проблема, – сказал Дэн, растирая красные полосы от врезавшейся в тело веревки. – Сходишь в субботу в «Три обезьяны» и встретишь новую любовь.

Ольга устало махнула рукой.

– Как у тебя все просто.

Дэн оделся и ушел, а она, перебравшись на кухню, курила одну за другой сигареты, глядя перед собой невидящими глазами. Налила было водки, но почувствовала, что не пойдет, и вылила ее обратно в бутылку. Пошарив в пачке и не найдя сигарет, Ольга смяла в кулаке картонку, опять налила полстакана водки, залпом выпила и, запив водой из-под крана, пошла в комнату. Возле окна стоял компьютер – любимая игрушка Алены. Она села на вертящийся стул, включила питание и, слушая, как раскручивается жесткий диск, почувствовала себя такой одинокой, что опять всплакнула.

Все знакомые по ICQ были в оффлайне, и она хотела уже отключить сеть, когда в правом углу экрана замигал шарик – кто-то прислал ей приглашение посетить сайт.

Из сопровождающей надписи она поняла только, что ей предлагают взглянуть в «живую камеру», где ее ждет BDSM и Torture. Пожав плечами – может в работе пригодится, она послушно щелкнула по ссылке. На экране возникла комната с затемненными белыми стенами. Ольга испытала странное чувство, будто она когда-то была здесь. В центре комнаты под бестеневой медицинской лампой стояло повернутое спинкой к зрителю кресло. В кресле кто-то сидел – была видна откинутая на спинку голова и худые руки на подлокотниках. Картинка не менялась. Ольга сходила к Петровичу и взяла у него пачку «Беломора». Пройдя на кухню, она взяла пепельницу, прикурила, налила еще полстакана водки и, вернувшись к компьютеру, с удобством устроилась перед монитором. Картинка за время ее отсутствия изменилась. Кресло развернули. В нем сидел бледный парень с прозрачными серыми глазами на худом лице. Он сидел совершенно голый, руки были пристегнуты к подлокотникам ладонями вверх, голова зафиксирована широким ремнем. От выбритых гениталий по телу расходился искусно нарисованный узор паутины. На груди и животе в паутине сидели нарисованные стрекозы и майские жуки. На руках паутина повторяла линии вен.

Ольга глотнула водки и, пробормотав «Дэну бы показать!», закурила папиросу. Камера показала лицо паренька крупным планом. Он мягко улыбнулся и что-то сказал. Ольга включила звук.

– Я готов, начинай, прошу тебя, – повторил паренек, улыбнувшись почти бескровными губами.

Кто-то в темной одежде приблизился к нему и завязал глаза. Звякнул металл, камера показала крупным планом столик с хирургическими инструментами. Длинные, подвижные, как ножки паука, пальцы с коротко остриженными ногтями выбрали скальпель и поднесли его к лежащей на подлокотнике руке с размеченным на коже рисунком вен. Пальцы другой руки слегка натянули кожу у сгиба локтя, скальпель скользнул вниз и побежал от локтя к кисти, оставляя за собой белый желобок рассеченной плоти, тут же заполняемый темной кровью. Бескровные губы паренька растянулись шире, обнажая ровные мелкие зубы.

– Да, – прошептал паренек, – да! Пусть будет так! Я буду первым.

– Ты смотришь, – прошептал вдруг чей-то низкий голос, – ты все видишь? Тебе нравится?

Ольга вздрогнула. Вот ведь психологи хреновы, знают, как клиента напугать, подумала она.

Несколько часов, не отрываясь, куря одну папиросу за другой, она смотрела, как из рук паренька стальным крючком извлекают вены, чтобы проложить их поверх кожи. Как, следуя рисунку, надсекают кожу на теле и заливают какой-то жидкостью. Порезы бугрились и вздувались, превращаясь в отвратительно розовые шрамы, похожие на опутавших тело змей с ободранной шкурой. Парень за все время не произнес ни звука, только улыбаясь шептал что-то и покачивал головой в такт скрипению рассекаемой обломанным лезвием скальпеля плоти. Под умелыми пальцами, отворачивавшими надрезанную кожу, на груди возникали жуки, раскрывшие крылья в полете. На несколько минут спина в плаще закрыла от нее парня. Ольга сбегала на кухню и налила еще стакан водки. Она чувствовала, как ее трясет от возбуждения, понимала, что это мерзко, но ничего не могла с собой поделать.

Впервые парень глухо застонал.

– Все, все, – успокоили его, – теперь отдохни.

Человек в плаще отступил в сторону, перебирая что-то на хирургическом подносе. Ольга увидела, что на месте лобковых волос паренька вывернутая кожа сложилась в паука-птицееда, державшего в лапах розовые шрамы паутины, раскинувшейся по обнаженному телу. Подкожный слой на месте отвернутого эпидермиса сочился кровью, стекавшей на вялый член и мошонку. Ольга поспешно глотнула из стакана.

– Как же ты жить будешь, мальчик, – прошептала она.

Прыгающими пальцами, достав последнюю папиросу, она закурила, глубоко вдыхая дым.

– Ты еще здесь, – спросил ее хриплый шепот, – не можешь оторваться? Отдохни и ты, продолжение завтра.