"Смутная пора" - читать интересную книгу автора (Задонский Николай Алексеевич)XIIСентябрьское неяркое, но гревшее еще по-летнему солнце стояло высоко… Наверное, у многих сечевиков подвело животы от голода, и куренные «кухари» ругали «товариство», но все равно от куреня кошевого никто не уходил. Сам кошевой атаман Гусак – длинноусый и чубатый, со следами многочисленных сабельных ударов на лице, в полотняной, расшитой шелками рубахе, с люлькой в зубах – сидел с куренными и «стариками» на ковре, под единственной чахлой лозиной. Остальные запорожцы и «молодята» – новопришлые, вольные люди, которых становилось в Сечи все больше и больше, – расположились прямо на земле, подставляя солнцу полуголые, бронзовые от загара потные тела. Было людно, но не шумно. Бандурист Остап, высокий, худой старик с вздутыми толстыми жилами на длинной желтой шее, вытер рукавом свитки вспотевший лоб, облизнул сухие губы и, полузакрыв глаза, вновь тронул струны своей бандуры: Старик кончил свою песню, молча и жадно потянулся к подвинутому кем-то жбану с квасом. Необычная тишина стояла среди запорожцев – недаром любили они старого Остапа, мог он тронуть их души правдивыми и задушевными словами. Кошевой крутил ус, задумчиво глядел в сторону. Потом перевел взгляд на Остапа и почти шепотом, словно боясь нарушить тишину, сказал: – Добре спиваешь, Остап. Чую правду в писнях твоих. Добрый казак Семен Палий… Дуже добрый… – У него и жинка добрая, – неожиданно громко вставил Петро Колодуб, стоявший вместе с Лунькой Хохлачом в толпе молодят. Раздался дружный хохот. – Он ее доброту знает!.. – Ай да Петро! Ловок, бисов сын! – Смотри, батько Палий узнает – чуб выдерет… Петро опешил, от досады закусил губы. Потом сжал кулак и так толкнул в бок скалившего зубы молодого казака Гульку, что тот на сажень отлетел в сторону. – Да ты что, дурень? Драться? – поднявшись и вздернув спадавшие шаровары, закричал казак, наступая на Петра. – Эй, хлопцы! Негоже! Наперед поведайте, за що бой чинить будете! – вмешался кошевой. – За издевку, батько, за то, чтоб не повадно было над добрыми людьми изгиляться, – звонко ответил Петро. – А кого добрыми разумиешь, братику? – Всех, кто с батькой Палием панов бьет, кто за волю казацкую… – Це добре! Я думал, за жинку какую, избави бог, казацкая кровь прольется, – сказал, поднимаясь с ковра, кошевой. – И за жинку, батько, ежели жинка та троих таких стоит, – ткнул Петро пальцем в Гульку. Тот обиды не выдержал, бросился на Петра, но кошевой опять остановил драчунов, нахмурился: – А где ты таку жинку видел, чтобы супротив троих казаков стояла? Мабудь, брешешь? – Нет, батько, правду кажу, – смело глядя в глаза кошевому, ответил Петро. – Сам в Фастове был, когда паны Семена Палия схватили и под стражей в тюрьму свезли… А наутро пришли в Фастов люди чиновные и ксендзы, начали церковь православную поганить, наших мучить. Только даром издевка эта им не прошла. Стали ксендзы по единому пропадать неведомо куда. Собрали паны казаков и ну пытать: кто их ксендзов и куда девает? Казаки не ведают. Согнали их в острог, а ночью самый главный ксендз сгинул… Дивуются паны, и казаки дивуются… А тут скоро батько Палий из тюрьмы убежал, в Фастове объявился и всех мучителей наших сразу перевел… – То мы слыхали. Про жинку кажи, – перебил кошевой. – А кто ксендзов допрежь Палия хватал? – Зараз узнаете… Я среди тех казаков был, что в остроге сидели. Как освободил нас батько Палий, – продолжал Петро, – сами мы во двор его собрались, про ксендзов начали пытать… А он этак усмехнулся, пошел в хоромы и за руку жинку свою вывел. «Вот, – говорит, – кто меня самого из плена высвободил, кто без меня двенадцать ксендзов тайно перебил, кто мне во всем правая рука»… Ну, жинка из себя не дюже тельная, а на лицо пригожая… Был я после в стычке с ляхами, видел, как Палииха рубает, дай бог всякому доброму казаку… – Ай да Палииха! – восторженно крикнул кто-то. – За такую жинку биться можно! – А мабуть, трошки сбрехав? А? – все еще не доверяя, переспросил кошевой. – Нет. Панове, правда сущая, – вмешался в разговор старик-бандурист. – Меня тоже господь привел не однажды у Семена Филипповича гостевать, – и он, и жинка его за простой народ крови не щадят…[21] – Наш гетман супротив батьки Палия, як дерьмо супротив каши, – вставил известный всем, старый хромой сечевик Панько. – От пана Мазепы добра не ждать, – не стерпев, крикнул Лунька. – Уж и ныне шляхтой себя окружил, а казаков перевести хочет… Зашумели казаки. Разом вспомнили десятки обид, причиненных гетманом, вспомнили, кстати, как тяжело давят народ аренды, введенные ненавистным Мазепой, как жестоко налегает его рука на вольнолюбивое товариство. А тут, где-то совсем недалеко, живет настоящий казацкий батько, противник всех панов, смелый, счастливый в битвах, ласковый до народа Семен Палий. Забурлила казацкая кровь. Заколыхалась громада. – А кто его, Мазепу, в гетманы выбирал?! – кричали казаки. – Он всех казаков панам продаст, вражий сын! – Мазепа одних панов любит, нас не жалует! – Палия на гетманство посадить… – Палий ведает, як украинских панов к рукам прибрать… – Хай живе батько Палий! – Палия в гетманы! – Па-а-ли-ий! Па-а-ли-ий!.. – слышалось отовсюду. Кошевой закурил люльку, отошел в сторону. Знал, что теперь шума и гама до вечера хватит. И никто не приметил, как из дверей куреня вышел на крик молодой, низкорослый, чуть-чуть сутулившийся казак в штофной, узорчатой черкеске, как внимательно вглядывались его большие серые глаза в лица крикунов и зажигались любопытством каждый раз, когда поминалось имя славного казацкого батьки. Это был приехавший сюда сегодня утром по войсковым делам один из писарей гетмана Мазепы – Филипп Орлик. |
||
|