Николай Филиппович Колесницкий «Священная Римская империя»: притязания и действительность

ВВЕДЕНИЕ

Средневековье уважало традиции древности. Варвары разрушили Западную Римскую империю и создали на ее развалинах свои королевства. Они унаследовали латинский язык для нужд своей государственности, религиозного культа, науки и просвещения. Вместе с тем Средневековье унаследовало и традицию мировой Римской державы. Рим продолжал считаться главой мира (caput mundi), а Римская империя – государством, обнимающим весь мир. Уже готские короли подражали царствовавшим ранее римским императорам. Новую силу традиция мировой Римской империи приобрела с тех пор, как в Западной Европе появились большие средневековые государства. Король франков Карл Великий объявил себя в 800 г. римским императором, а свое государство считал продолжением Древней Римской империи. В 962 г. германский король Оттон I, укрепив свою власть над Германией, занял Рим и опять возродил Римскую империю, получившую позже пышное наименование «Священная Римская империя германской нации». Впрочем, это была не единственная в те времена «Римская империя». С большим основанием Римской (Ромейской) империей называлась Византия (Восточная Римская империя), которая отделилась от Западной Римской империи в 395 г. и просуществовала до падения Константинополя под ударами турок в 1453 г. Притязания на римский императорский титул выдвигали и многие другие западно– и восточноевропейские монархи.

Традиция мировой Римской державы была увековечена христианско-католической церковью. После падения императорской власти в западной части Римской империи в 476 г., главенство над Римом получил епископ «вечного города», присвоивший себе имя папы. Свои притязания на вселенскую власть и римское наследие папа обосновывал ссылками на «патримонию св. Петра» и «дар императора Константина». Теоретики католицизма объявили Римскую империю последним земным царством, после которого наступит вечное «царство небесное». Эта теория еще более увеличила притягательную силу римского императорского титула. Само собой разумеется, что она лучше всего обосновывала притязания на мировое господство. Другое дело, подкреплялись ли эти притязания реальной политической силой и соответствовала ли феодальная действительность идее мировой монархии.

Эти вопросы и встают прежде всего при рассмотрении истории «Священной Римской империи». На них пыталась так или иначе ответить немецкая историография, дискутирующая вот уже более 150 лет проблему императорской политики в Италии и последствия этой политики для исторических судеб средневековой Германии. Следует сказать, что литература по этой теме поистине необозрима; для ознакомления с ней современный читатель вынужден обращаться к помощи специальных обзоров[1]. Столь большой интерес к истории далекого прошлого объясняется тем обстоятельством, что буржуазные историки зачастую ищут в судьбах и превратностях «Священной империи» разгадку для современных политических ситуаций, прежде всего для оправдания внешнеполитических доктрин.

Либеральная историография XVIII-XIX вв. в лице Ф. Шлоссера, Г. Гервинуса и др. порицала императорскую политику германских королей за ее антинациональную направленность, видя в ней причину государственного распада Германии, за который приходилось расплачиваться немцам в новое время перед могущественными и сплоченными европейскими государствами. В период борьбы за государственное объединение Германии разные концепции императорской политики и «Священной Римской империи» служили историческим обоснованием плат форм велико– и малогерманской политической ориентации. Во времена фашизма оценка «Первой империи» и итальянских походов германских королей диктовалась соображениями внешнеполитической агрессии – захвата «жизненного пространства», в частности «натиска на Восток». После второй мировой войны поборники «атлантического единства» объявили «Первую империю» моделью для создания «Объединенной Европы». Совершенно ясно, что такой откровенно тенденциозный подход к исторической проблеме лишает возможности научно ее истолковать.

Политическая заостренность борьбе мнений вокруг «Священной Римской империи» была придана разразившимся в середине XIX в. спором Г. Зибеля с Ю. Фиккером. Прусский историк Г. Зибель, придерживавшийся малогерманской политической ориентации (объединение Германии под эгидой Пруссии и без Австрии) выступил против хвалебных гимнов в адрес «Священной Римской империи», содержащихся в книге известного немецкого историка В. Гизебрехта[2].

Зибель указал на пагубные последствия итальянской политики германских королей как для национального единства Германии, так и особенно для «более перспективной», по его мнению, захватнической политики на славянском Востоке. Эта империя, созданная не на национально немецкой, а на универсалистской основе, носила в себе, по словам Зибеля, с самого начала источник распада и надолго затормозила национально-государственное сплочение Германии. По представлениям Зибеля, немцы уже в X в. составляли единую нацию; им недоставало только централизованного государственного устройства[3].

Против этой сугубо отрицательной оценки «Священной Римской империи» выступил австрийский историк и сторонник великогерманской политической ориентации (объединение Германии под эгидой Австрии) Ю. Фиккер. Он доказывал, что средневековая Германская империя не являлась ни национальной, ни мировой, но в условиях того времени представляла «самое совершенное государственное образование... призванное разрешить как национально-германские, так и мировые проблемы». Распад этой империи, по мнению Фиккера, имел тяжелые последствия как для Германии, так и для Европы в целом[4]. По Фиккеру, Германия, лишенная в те времена национального единства, смогла объединиться на основе идеи всемирной монархии, и это созданное императорами единство ни в какой степени не являлось помехой на пути национального и государственного развития других европейских народов, а скорее даже способствовало ему (заметим, что этот мотив неизменно фигурирует в современных оценках «Священной империи» историографией ФРГ). Обосновывая историческую необходимость захвата Германией Италии и создания империи, Фиккер указывал, в частности, на то, что таким путем императоры решали жизненно важные внутри– и внешнеполитические задачи: ставили в более тесную зависимость южногерманские герцогства Швабию и Баварию, которые до того времени делали попытки расширить свои территории за счет захвата итальянских земель; вытесняли из Италии своих конкурентов – королей Бургундии и императоров Византии; подчиняли папство интересам своей политики, в частности для установления полного господства над немецким епископатом; утверждали германскую гегемонию в Западной Европе и использовали ее для форсирования «восточной политики».

Итак, если Зибель утверждал, что итальянские походы и созданная в результате их «Священная Римская империя» являлись причиной последующей германской катастрофы, то Фиккер, наоборот, считал все это условием процветания и свидетельством величия Германии. По его мнению, отрицательные последствия для внешнеполитического положения Германского государства имел только захват Штауфенами в конце XII в. Южной Италии и Сицилии.

Зибелевско-фиккеровский спор надолго определил направление дискуссий немецких историков об итальянской политике германских королей. Г. Белов и Ф. Керн, поддерживая в целом точку зрения Зибеля, указывали на бессмысленность и бесперспективность императорских походов в Италию и противопоставляли им «более выгодное» восточное направление немецкой экспансии. Они не видели никаких реальных мотивов итальянской политики, кроме ослеплявшей императоров каролингской традиции, а саму эту традицию считали чистой фикцией. Эти авторы порицали внутригерманскую политику императоров, в особенности Штауфенов, за попрание национальных интересов страны, отказ от союза с городами, который мог бы привести к укреплению единства государства. По мнению Г. Белова, все трудности германского средневекового государства были так или иначе связаны с императорской политикой в Италии. Императоры вынуждены были идти на роковые уступки князьям, чтобы заручиться их поддержкой для организации итальянских походов. Полемизируя с И. Галлером, утверждавшим, что господство над Италией делало короля независимым от князей, Белов указывал, что в действительности все было наоборот: король попадал в зависимость от князей именно из-за итальянской политики[5]. По мнению Ф. Керна, итальянская политика германских королей была ошибочной и бесполезной. Она повинна в том, что Германия отстала от Франции на целых шесть столетий[6].

С критикой этой концепции в частности аргументов, выдвинутых Керном, выступил А. Бракманн, который, подводя итоги дискуссии об итальянской политике германских королей, попытался примирить взгляды обоих направлений на общей платформе: «Римская политика ради восточной политики» (Rompolitik fur die Ostpolitik). По его утверждению, создание «Священной Римской империи» не только не помешало покорению славянских земель на Востоке, но, наоборот, облегчило эту задачу: поставленное в зависимость от императоров папство помогло распространять христианскую миссию на восток от Эльбы. Бракманн, повторяя доводы Фиккера о международном значении империи и подчеркивая ее роль в укреплении могущества средневекового германского государства и в расцвете немецкой культуры, добавляет еще новый аргумент: захват Германией альпийских перевалов и торговых центров в Италии вовлек ее в средиземноморские торговые связи. Трагедия империи как носительницы «универсалистской идеи» заключалась в том, что она но могла выдержать «соревнования с папством», обладавшим в превосходящей степени теми же качествами[7].

Во времена фашизма продолжался спор о пользе и вреде итальянской политики императоров и, наряду с повторением ранее фигурировавших аргументов, выдвигались новые, подчас самые невероятные, связанные с расистской идеологией[8]. Но вместе с тем все более проявлялась тенденция к примирению противоречивых взглядов. Это, в частности, обнаруживается в историографическом обзоре Гостенкампфа[9]. Перечисляя все плюсы и минусы итальянской политики императоров, он в конце приходит к выводу, что убытки явно компенсировались выгодами. Положительными результатами этой политики Гостенкампф считает национально-государственное сплочение Германии (и даже Италии), отпор теократическим притязаниям папства, мешавшего суверенному развитию европейских государств, и финансовые выгоды, связанные с господством над Италией. Гостенкампф явно склоняется на сторону защитников итальянской политики императоров и призывает почтительно преклониться перед «Священной империей», в которой он видит свидетельство мощи и воплощение национальных духовных ценностей немцев. Итальянская политика, по его утверждению, вовсе не тормозила немецкого продвижения в славянские земли, а скорее облегчала его. Из рассуждений Гостенкампфа следовал «логический» вывод: «Первая империя» была прообразом «Третьей империи». Именно это и утверждали фашистские лжеисторики.

Но не все немецкие историки приняли эту официальную нацистскую установку. В изданной в 1943 г. книге М. Линтцеля об имперской политике Оттона I мы находим в известной степени объективную научную оценку этой политики. Автор правильно указывает, что «споры о пользе и вреде исторических действий и событий похожи на квадратуру круга». Он считает надуманными некоторые мотивы, приписываемые создателям «Священной Римской империи». Нельзя признать, по его мнению, причиной итальянских походов Оттона I стремление возродить каролингскую императорскую традицию или намерение укрепить власть над немецким епископатом с помощью папства, поставленного в зависимость от императора. (Это было уже ранее доказано Г. Беловым.) Линтцель не признает также, вслед за Беловым, значения торговой экспансии как мотива для захвата Италии, так как торговля Германии с Югом была еще в зачаточном состоянии. Захват Италии, по его мнению, не диктовался и внешнеполитическими соображениями – укреплением обороны: Германии здесь никто не угрожал. В конце концов из рассуждений Линтцеля следует, что главным побудительным мотивом походов в Италию было приобретение территории и захват добычи. Другое направление внешнеполитической экспансии не сулило в те времена подобных выгод и успехов[10].

После второй мировой войны внимание историков ФРГ привлекают не германские, а общезападноевропейские черты «Священной империи». Так, в статье «Величие и падение Священной империи» (1954) Т. Майер называл эту империю образцом политического и духовно-религиозного единства Запада и объяснял ее падение нарушением этого единства в результате конфликта между папством и императорской властью.

В историографии ФРГ лейтмотивом при оценке «Священной Римской империи» стал тезис, что империя служила не столько интересам Германии, сколько благу всей Западной Европы в достижении ее единства и «противостояния Востоку». Тезис о «мировом служении» был выдвинут Г. Геймпелем еще в 1941 г. и служил тогда историко-теоретическим обоснованием установления «нового порядка» в Европе. Теперь он стал платформой «атлантического единства». Это идея «мирового служения» удобна еще и тем, что она снимает спорные вопросы о пользе и вреде для Германии итальянских походов, так как предлагается судить не о том, что они принесли немецкому народу, а о том, что они дали всему христианскому Западу. Политическая тенденциозность этой концепции весьма очевидна. Ее авторы преследуют к тому же весьма неблагодарную цель – выдать зло за добро, обелить грабительскую политику немецких королей, придав ей ореол святости.

Но в чем же заключалось «мировое служение» «Священной Римской империи»? На этот вопрос мы не найдем определенного ответа. Вместо доказательства историки пускаются в туманные рассуждения, оперируя подчас трансцендентными категориями. Показательным в этом отношении является доклад западногерманского историка В. Гольцманна на X Всемирном конгрессе историков в Риме в 1955 г. на тему «Империя и нации», в котором выражена более или менее признанная точка зрения в историографии ФРГ[11]. «Священная Римская империя», согласно этой концепции, покоилась на двух идейных основаниях античного и средневеково-католического происхождения: на традиции мировой Римской державы и идее мирового христианского единства. До воссоздания империи (т. е. от времени Карла Великого до Оттона I) христианское единство олицетворялось одним папским престолом. С провозглашением «Священной империи» император разделил с папой религиозно-политическое руководство западным христианским миром и даже стал на время выше папы, подчинив его интересам своей мировой политики. Автор усматривает в этом цезарепапизме германских императоров весьма положительный момент: он позволил отстоять светский государственный суверенитет от теократических притязаний папства. Это было оружие, которым воспользовались короли западноевропейских стран в борьбе с папским верховенством в эпоху строительства национальных государств. Падение «Священной Римской империи» В. Гольцманн связывает с созданием в Западной Европе национальных государств, в связи с чем империя утратила какой бы то ни было реальный политический смысл, а папство сохранило только верховное церковное руководство.

Эта концепция не согласуется с исторической действительностью. Нет оснований связывать судьбу средневековой германской империи с развитием европейских национальных государств: она не служила преградой для их политического суверенитета, так как никогда не подчиняла их своему господству. Тем более нельзя считать германских императоров поборниками национально-светского суверенитета. Они, по существу, сами им не обладали. Западноевропейские королевства оградили свой суверенитет от теократических притязаний папства собственными силами и притом раньше императоров. Пример французского короля Филиппа IV Красивого весьма красноречив в этом смысле.

Историки ФРГ характеризуют «Священную Римскую империю» как некое наднациональное государство, основанное на религиозно-политическом единстве всей Западной Европы. Г. Лёве называет эту религиозно-политическую общность, возглавляемую германскими императорами, идеальной. В этом смысле с автором можно согласиться, так как реальные факты, подтверждающие ее наличие, отсутствуют. Но в таком случае, по существу, ничего не остается от «мировой империи»! Тем не менее названный автор считает возможным дать такое определение «Римской империи» X-XI вв.: в узком смысле под этим названием подразумевали папское государство; в более широком – Италию, Бургундию и Германию, которые были подвластны императору; в самом широком – всю западноевропейскую религиозно-политическую общность во главе с императором и папой. Главным назначением императорской власти, по его мнению, было покровительство римско-католической церкви[12]. Некоторые западногерманские историки пытаются обосновать реальное императорское верховенство в Западной Европе (В. Онзорге, В. Гольцманн) ссылками на дипломатическую переписку императоров с западноевропейскими королями, где встречаются выражения о высшем державном авторитете императора и об изъявлении готовности повиноваться этому авторитету. Отдельные королевства якобы признавали императорский сюзеренитет. Другие более самостоятельные государства попадали на время в сферу влияния империи. Одним из доказательств верховенства императора считают наличие у него некоторых надгосударственных прерогатив, например: жаловать королевские титулы, учреждать университеты, легитимировать незаконнорожденных детей.

Если разобраться по существу во всех этих доводах, то они свидетельствуют не столько об императорском верховенстве, сколько о притязаниях на верховенство в Центральной и Западной Европе, подобно великодержавным притязаниям византийских базилевсов в отношении христианских государств Восточной Европы. Но не следует забывать, что от притязаний на господство до установления действительного господства еще очень далеко. Конечно, всякие притязания основываются на наличии каких-то возможностей, иначе они никем не принимаются всерьез. Подобные возможности не только притязать, но и предпринимать попытки установить реальное верховенство, были и у германских императоров. Об этом именно и свидетельствуют приведенные аргументы. Разберемся в них.

Римская и христианско-католическая традиция, несомненно, служили побудительным мотивом (хотя и не единственным) для германского короля добиваться императорской короны и, увенчавшись этой короной, требовать подобающего императорскому сану почтения и уважения. Об этом как раз и свидетельствуют приводимые историками факты из переписки того времени. Императорская канцелярия пыталась превратить теоретические притязания в дипломатическую практику, требуя почтения к императорскому сану. Но каков был результат? Признавали ли на деле западноевропейские короли императорское руководство? В письме английского короля Генриха II Плантагенета к императору Фридриху I Барбароссе как раз и содержится выражение признания за императором высшего авторитета и готовности уважать этот державный авторитет. Известно, что письмо было написано в разгар борьбы английского короля с церковью и рассчитано на то, чтобы заручиться поддержкой императора. Однако политика Генриха II была совершенно независима. Его власть в собственной стране была прочнее власти императора в Германии. Нет никаких свидетельств того, что императорское верховенство признавалось когда-либо во Франции; наоборот, во французских политических кругах всегда подчеркивали, что не тевтонские, а именно французские короли являются преемниками Карла Великого. Вассальная зависимость некоторых соседних государств от Германии не имела прямой связи с императорским верховенством. Например, Чехия попала в зависимое положение от Германского государства задолго до получения германским королем императорского титула (929) и приобрела имперский характер только в XII в., когда чешский король стал рассматриваться в качестве имперского князя, позже курфюрста. Аналогичная угроза немецкого подчинения нависла было и над Польшей. Но польский князь Болеслав Храбрый порвал вассальную связь с империей, несмотря на попытки императоров удержать его хотя бы в формальном подчинении с помощью разных почетных титулов. Польский князь присвоил себе королевский титул вопреки воле императора и нанес Германии ряд поражений. Не удалось императорам поставить в вассальную зависимость и Венгрию, принявшую христианство в конце X в. и вступившую в более тесные отношения с Германией. Воспользовавшись внутренними смутами в стране, Генрих III превратил на время венгерского короля в вассала империи. Но уже в 1054 г. Венгрия порвала эту зависимость и стала вполне суверенным государством. Еще меньше успехов имела имперская политика в Дании. Принятие христианства датским королем Гарольдом Синезубым усилило немецкое влияние (вторая половина X в.), и Оттон I сделал попытку подчинить Данию, заставив ее платить дань Германии. Но уже датский король Канут Великий (1018-1035) ликвидировал всякую зависимость и даже угрожал империи на севере.

Не может служить убедительным аргументом в пользу тезиса о мировом характере «Священной империи» и принадлежавшая якобы императорам прерогатива жаловать королевские титулы. Кроме Чехии и Венгрии (корона «св. Стефана» была к тому же пожалована папой Сильвестром II вместе с императором Оттоном III), других примеров подобного рода мы не можем назвать. Чаще всего королевские титулы жаловались папой или присваивались собственной властью. Прерогатива основывать университеты тоже не являлась сугубо императорской. Университеты основывали все, кто имел для этого надлежащие возможности – папы, короли, а позже даже свободные города. Легитимация незаконнорожденных (внебрачных или рожденных от не признанного законным брака) детей, в частности для того, чтобы сделать их правоспособными занимать престол, тоже являлась папской прерогативой.

Итак, концепция «Священной Римской империи» как мирового христианско-католического государства не имеет достаточного исторического обоснования. Были только притязания на мировое господство. Но подобные притязания выдвигаются нередко, как свидетельствуют исторические факты, и теми, кто не обладал высокими державными титулами. В иных случаях они создают прецедент для присвоения высшего титула, с помощью которого узаконивается фактическое господство. Титул «римского императора» как нельзя лучше отвечал таким целям, и историкам не следует его недооценивать.

Можно вполне согласиться с теми историками зибелевского направления, которые утверждают, что идея «Священной Римской империи» не вытекала из внутренних потребностей германского государства X-XI вв. Ни для политического сплочения Германии, ни для завершения оттоновской епископальной системы, ни для форсирования христианизации славянского Востока не требовалось установления господства над Италией и Римом и приобретения императорского титула. Все это с неменьшим успехом могло быть достигнуто и без создания империи. Императорский титул не служил средством внутригерманской политики, а лишь увенчивал достигнутые успехи и был заявкой на мировое господство. Но столь же несомненно, что императорский титул обеспечил германскому королю значительные временные преимущества. Поставленный в зависимость от императора папский престол стал на время орудием мировой и отчасти внутригерманской политики. Однако вскоре все обернулось против императора. Эмансипация папства во второй половине XI в. нанесла сокрушительный удар по мировым притязаниям империи. Папство, блокировавшееся в борьбе против императоров с сепаратистски настроенными князьями Германии, помогло последним подорвать положение королевской власти в стране. Таким образом, в итоге императоры не только не достигли «мирового господства», но и потеряли власть в собственном королевстве.

Тысячелетний юбилей «Священной Римской империи», широко отмечавшийся в научных и политических кругах ФРГ в феврале 1962 г., дал повод к новому обсуждению и новым оценкам фактов, связанных с этим событием. Историки снова обращаются к вечно спорным вопросам, что дали и чего стоили итальянская политика и «Священная Римская империя» немецкому народу. В ответах на эти вопросы повторяется многое из того, что не раз уже говорилось в ходе столетних дискуссий. Но появились некоторые новые мотивы, в которых можно заметить не просто «дань моде», но и определенную устойчивую тенденцию. Это прежде всего настойчивое подчеркивание «всемирно го служения» империи. Эта империя якобы не столько нужна была немцам, сколько всей Западной Европе, поскольку она выражала ее религиозно-политическое единство. Из этого напрашивается «логичный вывод», что и в наше время западноевропейские народы нуждаются в чем-то подобном для закрепления «атлантического единства». «Священная империя» могла бы послужить в этом смысле подходящей исторической моделью. Выходит, что понесенные в средние века немцами жертвы вполне окупаются теми политическими приобретениями, которыми пользуются западноевропейские народы и в настоящее время. Так выглядит новое оправдание агрессивной политики «Первой империи». Однако проблема «исторических издержек» итальянской политики германских королей этим не снимается. В историографической работе В. Шмидта снова поднимается вопрос о том, чего стоила и во что обошлась Германии итальянская политика. Повторяя неоднократно высказывавшееся мнение, что Оттон I еще до коронации в Риме обеспечил себе гегемонию победой на Лехе (955), он подчеркивает значение императорского достоинства для установления политического верховенства германского короля в Центральной Европе, в частности среди западных славян. По мнению В. Шмидта, императорский титул и римские правовые традиции сказались положительно на внутреннем положении германского государства, в частности они способствовали утверждению принципа неделимости (на уделы) государства. Автор отмечает значительное усиление политических связей между Германией и Италией в рамках «Священной Римской империи» и некоторое влияние Германии на Италию: был создан аппарат управления Италией, комплектовавшийся большей частью из немцев; нередко немцы ставились на епископские должности. По мнению Шмидта, императоры больше обращали внимания на управление Италией, чем Германией. В то время как для Германии в течение Х-ХII вв. издано всего несколько законов, для Италии издавались разнообразные законодательные акты, в частности по ленным делам. (Заметим, что Шмидт только отчасти прав: императоры не занимались в настоящем смысле слова управлением ни своим королевством, ни завоеванными ими итальянскими областями).

В. Шмидт акцентирует все же внимание не на этих «положительных» фактах, а на «издержках» итальянских походов. Длительное отсутствие германских королей в собственной стране ослабляло их власть и укрепляло партикуляристские силы, расстраивало государственное управление. Чтобы заручиться поддержкой немецких князей в итальянских походах, короли вынуждены были раздавать им разные привилегии и государственные прерогативы (регалии). Пользуясь отсутствием в стране короля, магнаты устраивали заговоры и поднимали восстания, нарушали мир. И самое большое зло, по мнению автора, проистекало от пагубного влияния итальянского климата на здоровье и жизнь германских монархов. Жертвами малярии и дизентерии стали многие короли и целые династии, как это случилось с династией основателей империи Оттонов. Всего автор насчитывает 20 подобных случаев.

Но говоря об «издержках» итальянской политики и о жертвах, понесенных Германией ради эфемерной «Священной империи», историки ФРГ не склонны делать вывода, к которому обычно приходили сторонники концепции Г. Зибеля, о том, что итальянская политика оказалась гибельной в исторических судьбах Германского государства. Наоборот, они подчеркивают ее положительное значение, и притом не столько для будущего немцев, сколько для всей западноевропейской цивилизации. Наиболее похвальным, по их мнению, был тот ее наднациональный политический универсализм, который так порицался многими историками в прошлом.

Иную оценку итальянской политики германских королей дают историки ГДР. Подвергая строгой научной критике тенденциозные построения националистической и проатлантической историографии, они показывают истинную историческую сущность этой политики, направленной отнюдь не на реализацию каких-то возвышенных идеалов национально-немецкого или мирового служения, а на порабощение и угнетение других европейских народов[13]. «Научная оценка итальянской политики, – говорит Е. Мюллер-Мертенс, – должна исходить из объективного анализа существовавших в ту эпоху условий... Она неизбежно приводит к заключению, что немецкие вторжения в Италию представляли собой несправедливые захватнические войны, служившие интересам не народа, а только феодальной верхушки, что немецкое вмешательство в итальянские дела весьма отрицательно сказалось на судьбах Италии»[14]. Г. Шпромберг справедливо указывает, что «Священная Римская империя» представляла собой универсалистское средневековое государство, ничего общего не имеющее с пробуждением «национального самосознания немцев»[15].

Из нашего краткого историографического обзора читатель может уже заключить, что при изучении истории «Священной Римской империи» возникает немало спорных вопросов. Хотя многое из того, что подвергалось дискуссии в немецкой буржуазной историографии, носит натянуто политический характер и не способствует выяснению исторической истины, тем не менее по кардинальным проблемам остается немало невыясненного, спорного. Мы не склонны говорить о «загадках» средневековой германской истории, которыми она якобы так богата. Это не загадки и не парадоксы, а своеобразные нюансы, отклонения от более или менее «типичного» хода исторического процесса. Найти объяснение своеобразному – одна из наиболее сложных и почетных задач исторического исследования.

Своеобразием государственного развития средневековой Германии было то, что как раз в то время, когда в соседних странах воцарилась феодальная раздробленность (X-XI вв.), она сохраняла относительное политическое единство и располагала превосходящей военной силой. Именно поэтому германские короли, опиравшиеся на поддержку знати, могли устраивать завоевательные походы и добиваться римской короны. Но зато в последующий период, когда в других западноевропейских странах сложилось централизованное государственное устройство, в Германии усилилась территориальная раздробленность и она потеряла свое, былое военное превосходство. Объяснить это своеобразие мы попытаемся в конце книги после ознакомления с ходом исторических событий. Здесь будет уместно остановиться на вопросе о том, к какому типу государственных образований следует отнести «Священную Римскую империю» и какую роль в ее создании играла древнеримская традиция.

Историки обычно называют эту империю, как и предшествовавшую ей каролингскую, «универсалистским государством», построенным на объединении разнородных этнических территорий. Но подобные «универсалистские» образования существовали, как известно, в разные исторические эпохи – в древности, в раннее Средневековье и в более поздние времена. Каждое такое государственное образование включало в свой состав целый ряд этнических общностей, нередко весьма разнородных. Рано или поздно эти государства распадались в результате изменений в международной обстановке или ослабления могущества самих завоевателей. Такую судьбу испытали и каролингская, и «Священная Римская империя». Обе они были увенчаны римской государственной традицией, что придавало им особый авторитет в среде других современных им государств, мелких и крупных. Поборников традиции не смущало то, что подлинная Римская империя погибла еще в X в. Они считали, что империю можно перенести во времени и пространстве (translatio imperii). Важно только, чтобы ее правитель был увенчан короной римских императоров, хранящейся в «вечном городе» Риме. Творчество шло дальше: древний Рим не единственная столица последней земной империи. Есть второй Рим (Константинополь), может появиться и третий Рим...

Хотя римская традиция и играла определенную роль в этих событиях, но не она являлась главным побудительным мотивом итальянских походов германских королей. Как мы увидим дальше, участники этих походов преследовали прежде всего грабительские, захватнические цели. Антично-христианская традиция призвана была приукрасить эти неблаговидные устремления.

Еще в меньшей степени традиция определяла характер «воссозданной империи». Созданная на феодальной основе «Священная Римская империя» вовсе не походила на самодержавно-бюрократическое Римское государство. По своей внутренней сплоченности оттоновская империя уступала не только Древней Римской империи, но и империи Каролингов, в которой еще действовала более или менее однообразная судебно-административная система, основанная на территориальных началах. «Священная Римская империя» объединяла отдельные подвассальные княжества и временно захваченные территории. В поздний период своего существования императорское достоинство, по существу, ограничивалось только формальным титулом, за которым не скрывалось уже никакой реальной имперской власти и даже притязаний на эту власть.

Общим у каролингской и оттоновской империи был союз императорской власти с папством – точнее, подчинение высшей церковной иерархии императору. По римской традиции, со времен императора Константина церковь включалась в государственную организацию и служила ее интересам (цезарепапизм). Такая система существовала в Византии, а затем и в империи Карла Великого. Основатель этой империи, хотя и принял корону из рук папы Льва III, тем не менее прочно держал под своим контролем папство и всю церковную иерархию в пределах империи. Но с распадом каролингской империи снова открылась возможность возвышения папства как единственного представителя церковного и политического универсализма.

Однако время папского господства еще не наступило. В X в. папство переживало глубокий упадок и оказалось игрушкой в руках влиятельных римских семейств. Именно в такой ситуации новоявленные германские императоры смогли подчинить своему господству папство и превратить его в орудие императорской политики. «Священная Римская империя» начала с константиновско-каролингской традиции господства над церковью. Но это господство оказалось недолговечным. Папство в ходе борьбы со светской властью за церковную инвеституру освободилось от императорской опеки и в союзе с сепаратистскими силами в самой Германии навязало свою волю императорам. Таким образом, «Римская империя», приобретя эфемерный «священный» титул, утратила свой истинный характер суверенного универсального государства. Император не мог уже претендовать на независимое положение в самой империи. Причины этого упадка скрывались не столько в возвышении папства, сколько в росте партикуляристских сил в Германии, чему немало благоприятствовало увлечение германских королей идеей «Священной империи».