Горечь победы

Эти слова святого Василия Великого, должно быть, часто приходили на ум князю Ивану, когда он размышлял о судьбе своего брата Юрия. Избавившись от Михаила Тверского, Юрий мог наконец торжествовать победу и пожинать ее плоды. Однако судьба, словно в наказание за погибель Михаила, готовила ему тяжкие испытания.

Самым невыносимым для князя Юрия было одиночество. И дело было не только в отсутствии той повседневной семейной теплоты, которая размягчает сердце, делает его более отзывчивым к добру. Для человека Средневековья, воспитанного на библейских представлениях о роде как высшей ценности, это была не только личная обездоленность, но и социальная неполноценность.

И словно в насмешку над Юрием в счастливой семье у брата Ивана рождапся один сын за другим. (Летописи не сообщают дату женитьбы Калиты. Известно лишь, что его первую жену звали Елена. Некоторые историки считают ее дочерью смоленского князя Александра Глебовича (43, 36). 7 сентября 1317 года в семье Калиты появился на свет первый сын, Симеон, в просторечии Семен. А два года спустя, 11 декабря 1319 года, княгиня Елена подарила Ивану второго сына, нареченного Даниилом.

Два других брата, Афанасий и Борис, так же, как и Юрий, не имели сыновей. Казалось, какое-то проклятье тяготеет над домом Даниила. И только один из Даниловичей, Иван, сподобился стяжать милость Божию...

Долгожданная великокняжеская власть невыносимым бременем легла на плечи Юрия Даниловича. Словно толпа неотступных заимодавцев, заботы терзали его днем и ночью. Ему приходилось действовать одновременно на нескольких направлениях, главным из которых был Новгород. Едва успев получить от хана ярлык на великое княжение Владимирское, Юрий прямо из Орды отправил туда своего брата Афанасия в качестве наместника (18,258). Новгородцы хорошо знали его по войне 1315 года и согласились с выбором Юрия.

Из Орды Юрий вернулся на Русь весной 1319 года. Приехав во Владимир, он торжественно взошел на великое княжение. Сюда, во Владимир, к Юрию приезжал для переговоров князь Дмитрий Михайлович Тверской. Гарантом безопасности тверского князя и посредником выступил ростовский епископ Прохор. Из этого можно сделать вывод, что митрополит Петр был тогда в Юго-Западной Руси. В противном случае кому как не ему следовало бы выступить в роли миротворца? Ведь Владимир находился в его митрополичьей епархии. Да и гарантии Петра были бы гораздо весомее тех, что мог дать епископ Прохор. По-видимому, Прохор был оставлен в качестве первоиерарха Северо-Восточной Руси на время отсутствия митрополита.

Утвердившись во Владимире, князь Юрий отправился в Ростов. Здесь он постоял над могилой жены, помолился у раки с мощами преподобного Леонтия Ростовского в Успенском соборе. Но не только личные чувства привели великого князя в Ростов. Город в эти годы служил яблоком раздора между местными князьями, а также между Москвой и Тверью. В борьбу враждовавших семейств вовлекались ростовские и ордынские татары. Источники не позволяют проследить всех перипетий этой многолетней тяжбы. Однако ясно, что частые приезды московских князей Даниловичей в Ростов – как мирные, так и воинственные – были связаны с местными усобицами и спором за ростовское наследие.

Из Ростова Юрий поехал в Новгород, где совершилась его интронизация в качестве новгородского князя. Недолго пробыв на берегах Волхова, новый правитель Северо-Восточной Руси отбыл обратно. Наместником своим Юрий по-прежнему оставил Афанасия. В Низовских землях Юрия ждали новые заботы, и прежде всего – тверские и ордынские дела.

В Твери после гибели Михаила Ярославича престол занял его старший сын – 20-летний Дмитрий. Согласно завещанию Михаила Тверского (реконструированному на основе более поздних сведений о тверских уделах В. А. Кучкиным) Тверское княжество было разделено следующим образом. Старший сын, Дмитрий, получил тверской стол и земли вокруг Твери; второй сын, Александр, – южные области Тверского княжества с городами Зубцов, Старица, Холм и Микулин; третий сын, Константин, был пожалован обширными, но слабо заселенными областями на северо-западе княжества; наконец, младший, Василий, получил восточные районы, центром которых был Кашин (91, 180).

Тверские Михайловичи собирались с силами, вынашивали планы мести. Однако главной причиной тревог Юрия были новые идеи и настроения хана.

Исследования историка И. Б. Грекова убедительно показывают, что «русская политика» правителей Золотой Орды всегда была составной частью их восточноевропейской политики. Решения, относящиеся к Руси, принимались только с учетом общего расклада сил в Восточной Европе. Необходимо также отметить, что в политических отношениях того времени большое значение играли династические браки. Только исходя из этих двух посылок можно понять причины падения Юрия Московского и неожиданного возвышения его брата Ивана.

Хан Узбек отчетливо понимал, что в Восточной Европе происходит быстрая консолидация крупных государственных образований – Великого княжества Литовского, королевств Польши и Венгрии. Среди многих причин этого явления не последней была угроза немецкой и татарской экспансии. В начале XIV века особенно быстро росла Литва, где правил великий князь Гедимин (1316 – 1341). Его многочисленные сыновья и дочери вступали в браки с детьми правителей соседних земель, создавая тем самым новые возможности для литовской дипломатии. Так, например, в 1318 году правивший в Витебске (удел Полоцкого княжества) князь Ярослав Васильевич выдал свою дочь замуж за сына Гедимина Оль-герда. А уже через два года витебский князь умер и городом завладел его зять (44, 38). В начале 1320-х годов другой сын Гедимина, Любарт, женился на дочери волынского князя Андрея Юрьевича (131, 23). И он после смерти тестя стал претендовать на власть в Галицко-Вольшских землях.

Особую остроту приобрела в эти годы проблема раздела территории Юго-Западной Руси. Здесь схлестнулись интересы Польши, Венгрии, Литвы и Орды. Последние местные правители из династии Рюриковичей уже сходили с политической сцены, и назревала большая схватка за их наследство. Орда, привыкшая собирать здесь дань и считавшая эти края частью «русского улуса», не собиралась никому уступать. Между тем Польша и Венгрия в 1320 году заключили союз, имевший целью совместные действия против немцев и татар (131, 23). Готовился к наступлению на юг и литовский князь Гедимин.

В этих условиях главной задачей ханской дипломатии было не допускать присоединения Литвы к антиордынской коалиции, найти пути к сближению с Гедимином, но при этом наглядно показать ему, сколь тяжкие последствия будет иметь для его владений война с Ордой. Вместе с тем Узбек имел целью включить некоторые владения Гедимина в состав своего «русского улуса». В этой связи ему казались весьма желательными браки правителей Северо-Восточной Руси как с дочерями Гедимина, так и со знатными невестами из дома Чингизидов. Первые «притягивали» Литву к Руси, вторые – Русь к Орде.

Началом целой серии брачных маневров Орды была свадьба Юрия Московского и сестры хана Узбека Кончаки в 1317 году. Сыновья Юрия и Кончаки-Агафии должны были со временем возглавить русские земли и обеспечить их полную лояльность по отношению к Орде. Возможно, хан имел и более далекие планы на сей счет.

Смерть Агафий в тверском плену разрушала всю комбинацию. Несомненно, это был сокрушительный удар по могуществу Юрия. Вторую знатную невесту для московского князя хан искать не собирался. Более того, со смертью Кончаки-Агафии Юрий становился лишним в той игре, которую задумал Узбек. Бездетный великий князь Владимирский должен был уступить свой трон другому – тому, кто мог бы стать лучшим исполнителем ханского замысла.

Юрий быстро осознал случившееся. Тяжело униженный, лишенный не только политического будущего, но и семейных надежд, – он был похож на раненого зверя. Здесь открывается причина той лютой ненависти, которую Юрий питал к Михаилу Тверскому после Бортеневской битвы. Эта кипевшая ненависть выплескивалась то бесцельным убийством тверского посла, то злорадством при виде казненного тверского князя, которое возмутило даже видавших виды татар. Отсюда же – и надругательство Юрия над телом Михаила по дороге из Орды на Русь, и циничный торг с сыновьями Михаила о цене за выкуп ими тела отца. Огнем этой ненависти отсвечивает и подозрительный тверской пожар осенью 1318 года, когда «погоре большая половина града» (23, 38).

Глухая кончина ордынской жены Юрия стала «палкой о двух концах»: один ударил по Юрию, а другой – по самому Михаилу, которого обвинили в убийстве (отравлении) сестры хана. И если Кончака действительно стала жертвой политического убийства, а не того «зело сильного мора», который гулял по Твери в 1318 году (27, 403), – Михаил Тверской шел на смертельный риск. Однако в этом и была его обычная тактика: дерзкая, жестокая игра, ставкой в которой становилась не только честь, но и жизнь. Собственной жизнью ему и пришлось заплатить за гибель жены Юрия.

Но когда гнев Узбека поутих, настал час расплаты и для Юрия. Ему предстояло освободить место. Для кого? Ответом на этот вопрос стал брак 22-летнего тверского князя Дмитрия Михайловича с дочерью Гедимина Марией зимой 1320/21 года.

Столь важный в политическом отношении династический союз, конечно, не мог быть заключен без воли Узбека. Потерпев неудачу с московско-ордынским семейным альянсом, хан видел теперь претендентами на литовские уделы будущих детей Дмитрия Михайловича и Марии Гедиминовны. Да и сам этот брак намечал путь к сближению Литвы и Орды (через ее «русский улус»). Его логическим следствием должна была стать передача Дмитрию великого княжения Владимирского. Это хорошо понимали в Твери. Перед их князем открывались новые политические горизонты не только на Руси, но также в Литве и Орде. Не случайно, сообщив о свадьбе Дмитрия, тверской летописец замечает: «И бысть всем людем радость во Твери» (22, 187).

Эти годы вообще были обильными на свадьбы. Все понимали, что за гибелью Михаила Тверского последует новый тур междукняжеской войны. За время краткой мирной передышки родители спешили устроить семейную жизнь своих детей, а заодно и составить с помощью браков новые политические союзы.

Князь Михаил Ярославич долго тянул с женитьбой своих старших сыновей Дмитрия и Александра. Сначала он просто не имел для этого времени: в 1313 – 1315 годах он жил в Орде, в 1316 году занимался покорением Новгорода. А после брака Юрия Московского с Кончакой в начале 1317 года Михаил стал лихорадочно искать для своих сыновей такие партии, которые могли бы уравновесить успех москвичей. Для этого нужна была милость хана, благоприятная ситуация. Михаил так и не дождался ее. Но уже осенью 1319 года, похоронив мужа и рассадив сыновей по уделам согласно его завещанию, княгиня Анна стала подыскивать своим сыновьям подходящих невест.

Зимой 1319/20 года (по Никоновской летописи – осенью 1319 года) женился второй сын Михаила Тверского – 18-летний Александр (21,41). Его женой стала княжна Анна – дочь князя Святослава Глебовича, убитого татарами под стенами Брянска 2 апреля 1310 года (43, 51). В браке у них родился сын Лев. Ранняя кончина Анны заставила Александра жениться вторично. Его новую жену звали Анастасия. Она была сильной, энергичной женщиной, сумевшей впоследствии, после гибели мужа, взять в свои руки удельные дела малолетних сыновей. Брак этот был увенчан многочисленным потомством. Потомки Александра и Анастасии правили в Твери до самого конца ее независимости (1485 год).

В конце 1319 года тверичи послали сватов к московскому князю Юрию Даниловичу. Сын Михаила Тверского 13-летний Константин предлагал руку и сердце дочери Юрия Софье (138, 67). Предложение было принято, и в начале февраля 1320 года сыграли свадьбу.

В то время княжеские свадьбы праздновали долго и основательно. Молодые обычно венчались в городе, где княжил отец невесты. Там устраивали первый свадебный пир. Затем торжества продолжались у отца жениха (43, 11). Но на сей раз традицию пришлось нарушить. Венчание состоялось не в Москве или Твери, а на нейтральной территории, в Костроме. (Ехать друг к другу в гости сваты, кажется, опасались.) Церемония была совершена в городском соборе во имя Федора Стратилата. Точная дата этого события неизвестна. Летопись говорит только – «к великому заговенью», то есть перед началом Великого поста (104, 89). Следовательно, венчание произошло в сыропустную («масленую») неделю, которая в 1320 году начиналась в понедельник 4 февраля и заканчивалась в воскресенье 10 февраля. (В позднейшее время церковь не разрешала совершать бракосочетание на масленой неделе (54, 1236). Однако в XIV веке это правило не было еще общепринятым (68, 389). Возможно, однако, что летописец не случайно отметил «к великому заговению», увидев в этом некую дерзость.)

В какой из дней «масленой» недели состоялось венчание? Обычным днем княжеских свадеб было воскресенье. «Великое заговенье» – это и есть в прямом смысле воскресенье, канун первого дня Великого поста («говения»). Воскресенье 10 февраля имело особый христианский смысл. Это было. «Прощеное воскресенье» – день примирения и прощения своих врагов по примеру Спасителя. В этот день в монастырях, соборах и приходских церквах совершался торжественный обряд взаимного прощения. В песнопениях этого дня звучит то же возвышенное настроение: «Друг друга обымем, рцем, братие! и ненавидящим нас, простим вся».

Примечательно, что за два дня до венчания, в пятницу 8 февраля, был день памяти общего предка московских и тверских князей великого князя Владимирского Ярослава Всеволодовича (1238 – 1246). Один его сын (Александр Невский) стал родоначальником московской линии князей, а другой (Ярослав) – тверской. Родившийся 8 февраля 1190 года, в день памяти святого Федора Стратилата, Ярослав Всеволодович имел церковное имя Федора. Несомненно, что в день именин общего предка (прадеда жениха и прапрадеда невесты) обе семьи уже были в Костроме и вместе встречали престольный праздник в костромском соборе Федора Стратилата. Чествование памяти общего предка должно было укрепить между недавними врагами ту новую «любовь», в которой Дмитрий Тверской поклялся Юрию при встрече во Владимире в августе 1319 года (23, 40). Знаменательно, что летопись в рассказе о событиях 1319 – 1320 годов постоянно повторяет родословную московских и тверских князей: «правнук Ярославль», «внук Александров» (22, 187). Здесь – отражение примирительного и покаянного настроения, которое овладело тогда князьями. Все устали от крови и ненависти. Настал миг прояснения. Людям до отчаяния нужна была хотя бы временная «тишина», возможность уладить отношения со своей страждущей совестью.

В этом кратком примирении угадывается и миротворческая воля митрополита Петра. Его участие в подготовке костромской свадьбы несомненно: как епархиальный архиерей он должен был дать разрешение на брак, в котором жених доводился троюродным братом отцу невесты (54, 1178). Можно думать, что Петр дал гарантии безопасности родне жениха перед приездом в Кострому, а также сам присутствовал на торжествах. Известно, что Петр вообще любил Кострому, устраивал там поместный собор для разрешения различных вопросов церковной жизни (2, 344).

Трудно сказать, что заставило тверских Михайловичей породниться с Юрием Московским. Вероятно, это была воля хана, которому в связи с переменами в Восточной Европе нужна была сильная и относительно единая Северо-Восточная Русь, способная успешно противостоять Литве. Возможно, что Юрий Московский, выпуская Константина из московской темницы, взял с него и его родственников клятву относительно этого брака. Бесспорного ответа на эти вопросы мы уже никогда не узнаем, как не узнаем и того, что думал по этому поводу князь Иван Данилович. А ему тут явно было над чем призадуматься: в ту пору зятья часто претендовали на выморочный удел тестя.

Костромская свадьба показывает и беспощадную логику власти. Отправляя свою единственную и, должно быть, любимую дочь в гнездо своих врагов, Юрий фактически приносил ее в жертву своим политическим расчетам. Он надеялся таким способом расколоть дружную когорту тверских Михайловичей, перетянуть на сторону Москвы хотя бы одного из них. События, происшедшие уже после смерти Юрия, показали правильность его расчета. Став в 1328 году тверским князем, Константин никогда не враждовал с Москвой.

Впрочем, единство тверских Михайловичей подрывалось и самой удельной системой, отсутствием твердых принципов наследования верховной власти. Младший сын Михаила Василий Кашинский позднее также сотрудничал с московскими князьями, которые помогали ему в борьбе за власть в Твери.

«Летописные своды сохранили крайне скудные сведения о великом княжении Юрия Даниловича; не отметили даже его „посажение“ на великокняжеском столе», – констатировал историк А.Е. Пресняков (ПО, 131). Видимо, Юрий мало заботился о собственном летописании или же о каких-то иных способах запечатления своего труда (98, 61). Насущные дела и заботы совершенно закрывали от него далекие горизонты истории.

Из редких известий летописей можно все же заключить, что положение его было весьма шатким. Победитель мог теперь на собственном опыте убедиться в том, что сохранить верховную власть несравненно труднее, чем ее приобрести. Орда постоянно напоминала о себе спесивыми и наглыми «послами», которые требовали почестей и денег. Ссора с «послом» грозила непокорному князю гибелью. «Послы» эти, в сущности, были своего рода сборщиками дани. Они имели от хана поручение любыми способами взять недоимки с жителей обреченных городов и областей. Обычно они действовали просто: грабили, пытками вымогали деньги, захватывали пленных, которых угоняли в Орду и там продавали в рабство в счет долга. Именно в первой четверти XIV века летописи особенно часто сообщают о «злых послах». Их наезды связаны были с измельчанием и обнищанием большинства северо-восточных князей в этот период, с их неспособностью выплачивать дань в установленных размерах. Кроме того, массовая миграция населения из центральных и восточных районов Владимиро-Суздальской Руси в Москву и Тверь обогащала Даниловичей и Михайловичей, но повергала в нищету ростовских, ярославских, суздальских и других князей. Составленные, вероятно, еще давно, на основании переписи 1257 года ставки ордынского «выхода» уже не соответствовали реальной численности населения тех или иных княжеств. Однако Орда не желала считаться с этими переменами и требовала уплаты положенной суммы любой ценой.

По наблюдению историка В. Л. Егорова, метод воздействия на русских князей с помощью «лютых послов» широко применялся ханом Узбеком в период с 1312 по 1328 год (73, 205). За эти годы на Руси побывало девять таких «посольств».

Появление ордынского посла сопровождалось бедствиями для населения и тяжкими унижениями для князей. Прием посла был обставлен обрядами, о которых рассказывает польский публицист середины XVI века Михалон Литвин. «Прежде москвитяне были в таком рабстве у заволжских татар, что князь их наряду с прочим раболепием выходил навстречу любому послу императора и ежегодно приходящему в Московию сборщику налогов за стены города и, взяв его коня под уздцы, пеший отводил всадника ко двору. И посол сидел на княжеском троне, а он сам коленопреклоненно слушал послов» (9, 77).

Извечная проблема недоимок только ускорила падение Юрия, которое было предопределено смертью Агафий и общими переменами в русской политике Орды. Под 1320 годом Никоновская летопись сообщает: «Того же лета приходил из Орды посол Байдера к великому князю Юрию Дани-ловичю, и много зла учиниша в Володимери» (22, 187).

Это был дурной знак для Юрия. Орда гневалась на него за что-то. Нужно было срочно ехать к хану для объяснений. Была и другая причина для беспокойства. В 1320 году в Ростове после кончины местного князя Юрия Александровича началась смута. В ней досталось и каким-то «злым татарам», находившимся тогда в Ростове: «и собравшеся людие, и гониша их из города» (18, 258). Таких самоуправств Орда русским никогда не прощала. Великому князю Владимирскому надлежало лично доложить хану о принятых мерах. И вполне достоверным выглядит в этой связи сообщение некоторых летописей о поездке Юрия Даниловича в Орду в 1320 году (104, 215).

В Орде Юрий мог убедиться в том, что его карьера висит на волоске. Хан уже был полон новых замыслов, в которых Юрию не отводилось места. К тому же ордынские доброхоты тверских князей не теряли времени даром. Они старались убедить хана в том, что Михаил Тверской пал жертвой клеветы Юрия и его приятеля Кавгадыя.

Вернувшись на Русь, Юрий уже был далек от того примиренческого настроения, которое овладело им в начале 1320 года. Тверичи продолжали интриговать против него. И он не мог оставаться безучастным.

В 1320 – 1321 годах в Северо-Восточной Руси свирепствовала эпидемия неизвестной тяжелой болезни. Летопись кратко сообщает: «Мор бысть на люди» (18, 258). Возможно, это была новая вспышка той эпидемии, которая посетила Тверь в 1318 году и о которой другой летописец заметил: «Мор бысть на люди во Твери силен зело» (32, 83). Болезнь не щадила и князей. 30 мая 1320 года умер правивший в Нижнем Новгороде брат Ивана и Юрия князь Борис Данилович. Его похоронили в Успенском соборе во Владимире. Вопрос о том, кому достанется нижегородский стол, оставался открытым: Борис умер бездетным.

Для решения этого вопроса в желательном для Москвы направлении Юрий, только что вернувшийся из Орды, отправил к хану своего брата Ивана. Вероятно, Юрий хотел, чтобы Иван стал нижегородским князем, подобно Борису. В случае неудачи этого замысла Ивану следовало по меньшей мере добиться возвращения нижегородских земель в состав территории великого княжения Владимирского – то есть под власть Юрия Даниловича.

Судя по всему, Юрий безоговорочно доверял Ивану, который в эти годы фактически был его соправителем. Он управлял Москвой с лета 1315-го до осени 1317-го, затем с лета 1318-го, до весны 1319-го – в периоды пребывания Юрия в Орде. Осенью 1317 года Иван ездил в Новгород и привел новгородцев на помощь Юрию, воевавшему с Михаилом Тверским.

В 1320 году, незадолго до своего отъезда в Орду, Иван сопровождал Юрия в походе на Рязань. Новгородская летопись сообщает: «Ходи князь Юрьи ратью с братом Иваном на Рязань на князя Ивана Ростиславьского, и докончаша мир» (10, 338). Вероятно, здесь ошибка летописца: вместо «Иван Ростиславский» следует читать «Иван Рязанский» (10, 96). Князь Иван Ярославич правил в Переяславле Рязанском в 1301 – 1327 годах. Он наследовал своему дяде Константину Романовичу, взятому в плен Даниилом Московским в 1301 году и убитому Юрием в московской тюрьме в 1306 году. Ускользнув от рук москвичей в 1320 году, Иван Ярославич подобно многим своим сородичам был убит татарами. Это случилось в 1327 году.

Некоторые историки подозревают Ивана в вероломстве, в том, что, «воспользовавшись отсутствием Юрия, он решил при помощи ордынского хана сам добиваться власти над Русью» (130, 474). Однако такое суждение по принципу «от худшего» не имеет подтверждения в источниках.

Иван Калита пробыл в Орде около полутора лет (1320 – 1321). Это было его первое основательное знакомство с ханским двором и столицей степного государства, с укладом жизни и нравами татар.

Русских людей в Орде поражало прежде всего небывалое смешение языков и наречий, верований и обрядов. Казалось, что кочевники поклонялись одновременно всем известным миру богам. В их стане бубен шамана уживался с крестом несторианского монаха и чалмой поклонника аллаха. Но под тонким покровом роскоши скрывались первобытная простота и дикость. Ведь не столь давно монголы, не зная, что делать с награбленным в Китае золотом и серебром, отливали из него кормушки для своих коней.

Одевшись в тончайшие китайские и хорезмийские ткани, кутаясь в собольи меха, монгольские темники, следуя заветам предков, никогда не мылись в бане, обтирали жирные от еды руки о полы халатов и не стеснялись ничьим присутствием, исполняя простейшие желания.

За много веков борьбы со Степью русские люди имели возможность хорошо узнать быт и нравы кочевников. И все же многое из того, что принесли пришельцы с другого конца Азии, удивляло даже видавших виды русских князей и бояр.

Русские люди всегда отличались пытливостью и наблюдательностью. Их интересовали жизнь и обычаи других народов. К сожалению, до нас не дошло ни одного подробного русского описания Орды. Для того, чтобы представить обстановку, в которой оказывались приезжие при дворе монгольских ханов, увидеть то, что видел в степях Иван Калита, мы должны обратиться к сочинениям иностранных авторов, прежде всего арабского путешественника Ибн Батуты, посетившего Орду в 1334 году.

Впервые увидев кочевавшую в степях ханскую ставку, Ибн Батута был поражен этим незабываемым зрелищем.

«Подошла ставка, которую они называют Урду (Орда), и мы увидели большой город, движущийся со своими жителями; в нем мечети и базары да дым от кухонь, взвивающийся по воздуху: они варят пищу во время самой езды своей, и лошади везут арбы с ними. Когда достигают места привала, то палатки снимают с арб и ставят на землю, так как они легко переносятся. Таким же образом они устраивают мечети и лавки» (124, 289).

Всевластным хозяином этого кочевого города был хан Узбек. «И в пребывании его на месте, и в путешествии его, и в делах его порядок удивительный, чудесный. Одна из привычек его та, что в пятницу, после молитвы, он садится в шатер, называемый золотым шатром, разукрашенный и диковинный. Он состоит из деревянных прутьев, обтянутых золотыми листами. (Отсюда и возникло наименование государства – Золотая Орда, то есть „золотая ставка“, „золотой шатер“. Однако русские люди, для которых золотой цвет всегда был символом чего-то доброго и прекрасного, никогда не пользовались этим названием татарского государства в период иноземного ига. Лишь позднее, когда „злые татары“ стали легендой, имя „Золотая Орда“ появляется в русском фольклоре. – N. Б.). Посредине его деревянный престол, обложенный серебряными позолоченными листками; ножки его из чистого серебра, а верх его усыпан драгоценными камнями» (124, 290).

В золотой шатер в приемный день собирался весь ханский двор. Сюда же являлись и люди, прибывшие издалека, чтобы поклониться хану, выразить ему свою покорность и получить какую-нибудь милость. Ханские эмиры кланялись своему повелителю, встав на одно колено. Вероятно, таким же способом выражали свою преданность и русские князья.

Во время официальных приемов хан не вел переговоров. Он только рассеянно выслушивал просьбы, забавляясь со своим ручным соколом и попивая кумыс. Иногда он с холодным любопытством разглядывал просителя, нехотя задавал интересовавшие его вопросы. Многие монгольские ханы питали слабость к крепким напиткам. Во время долгой церемонии они так основательно набирались, что в конце ее были заметно пьяны.

Высшей честью для гостя было получить от хана чашу с кумысом. Иногда хан заставлял посетителя выпить несколько чаш. Русские не привыкли к кумысу и считали его нечистым питьем. Поэтому им разрешалось пить на приеме у хана вино или хмельной русский «мед». Впрочем, и сами монголы постепенно пристрастились к русскому «меду». Ибн Батута замечает, что «большей частью они пьют медовое вино» (124, 300).

Во время приема хан обычно не решал дела, с которыми приходил проситель, а только вникал в его суть. Потом он советовался со своими придворными, собирал сведения и обдумывал вопрос. Ответ передавался несколько дней или даже недель спустя через ханских доверенных лиц.

Ибн Батута был поражен тем, какое большое почтение оказывалось в Орде ханским женам. Старшая из них, Тайдула, обладала огромной властью. Среди нескольких жен Узбека была даже принявшая ислам дочь византийского императора. Впрочем, она явно тяготилась новой верой, непривычным степным бытом, а главное – своей второстепенной ролью при дворе. Получив от мужа разрешение навестить отца в Константинополе, «хатунь Баялунь» уже не вернулась назад в степи.

Хозяева Орды не очень-то заботились об удобствах для своих гостей. «Эти тюрки, – замечает Ибн Батута, – не знают ни обычая отвода помещения приезжему, ни отпуска ему продовольствия, а только посылают ему овец и лошадей для заклания и меха с кумысом» (124, 291).

Во времена Ибн Батуты к традиционному степному быту татар прибавился и новый уклад жизни – городской. Правители Орды летом кочевали в степях, а на зиму возвращались в столицу своего государства – Сарай. Этот город находился в 100 км севернее Астрахани, близ современного села Сели-терное на реке Ахтубе (один из рукавов Нижней Волги). Ныне там лишь голая степь, изрытая ямами археологов и кладоискателей.

Сарай особенно энергично застраивался и украшался в период правления хана Узбека. Мусульманин по вере, он любил городскую жизнь, знал и ценил мусульманское искусство мастеров Ирана и Средней Азии. Строили Сарай мастера из Хорезма – древней культурной области в нижнем течении Амударьи. Хорезм входил в состав Золотой Орды. Именно столица Хорезма Ургенч с его бесчисленными минаретами и медресе послужила образцом для Сарая.

Вот как описывал столицу Орды Ибн Батута в своей книге «Подарок наблюдателям по части диковин стран и чудес путешествий»: «Город Сарай – один из красивейших городов, достигающий чрезвычайной величины, на ровной земле, переполненной людьми, красивыми базарами и широкими улицами. Однажды мы поехали верхом с одним из старейшин его, намереваясь объехать его кругом и узнать размеры его. Жили мы в одном конце его и выехали оттуда утром, а доехали до другого конца его только после полудня... и все это сплошной ряд домов, где нет ни пустопорожних мест, ни садов. В нем тридцать мечетей для соборной службы... Кроме того, еще чрезвычайно много других мечетей. В нем живут разные народы, как-то: монголы – это настоящие жители страны и владыки ее, некоторые из них мусульмане; асы, которые мусульмане; кыпчаки, черкесы, русские и византийцы, которые христиане. Каждый народ живет в своем участке отдельно; там и базары их. Купцы же и чужеземцы из обоих Ираков, из Египта, Сирии и других мест живут в особом участке, где стены окружают имущество купцов» (124, 306).

Иван Калита много раз бывал в Сарае, ездил со свитой по его узким улицам, дивился творениям хорезмийских зодчих и ремесленников. Любил он и потолкаться на шумном восточном базаре. Чего здесь только не было! Сарай славился как крупнейший торговый перекресток, мост между Европой и Азией. Русские купцы везли отсюда украшенную цветной глазурью посуду, краски для иконописцев, ладан, мыло, губки. Хороши были восточные украшения: ожерелья, перстни с драгоценными камнями, крупный морской жемчуг. А сколько замечательных вещей для праздничного стола копилось на бесконечных прилавках! Всевозможные пряности, сахар, миндальные ядра и грецкие орехи, сушеные фрукты и травы.

Важной статьей русского импорта были шелковые, шерстяные и бумажные ткани как восточного, так и западного производства. Даже русские иконописцы XIV – XV веков изображали святых в одеяниях из дорогих итальянских тканей.

Случалось, захаживал князь Иван и на русский базар. Он лично знал многих новгородских и среднерусских купцов, торговавших в Сарае традиционными русскими товарами – мехами, льняным полотном, изделиями из железа и меди, воском и медом.

Правители Орды были кровно заинтересованы в транзитной торговле через Сарай. Здесь они собирали с купцов таможенные пошлины, составлявшие от 3 до 5 процентов стоимости товара. Заботясь о пополнении своей казны, ханы обеспечивали безопасность торговых караванов на всей подвластной им территории, а в случае необходимости даже снабжали их военным конвоем.

Сосредоточиваясь в Сарае, товары Средней Азии и Китая уходили отсюда на запад двумя путями. Первый из них шел через Азовское и Черное море. Здесь, в городах Тана (Азов), Кафа (Феодосия) и Сурож (Судак), существовали крупные колонии итальянских купцов, занимавшихся перевозкой восточных товаров в Средиземноморье и страны Западной Европы. Второй путь шел на северо-запад: через среднерусские земли и Новгород – на Балтику, в страны Северной Европы. Поощряя развитие второго пути, правители Орды освобождали новгородских купцов от уплаты всех таможенных пошлин на пути через «русский улус». Лишь в Сарае они платили в ханскую казну все положенное.

Наживаясь за счет транзитной торговли, татары, однако, не были ее активными участниками. Ордынские купцы были, как правило, мусульмане среднеазиатского происхождения. Собственно татарские товары – это в основном скот, продукты животноводства и невольники. И если первые два вида товаров имели ограниченный спрос и вывозились в основном в Русь, то рабы были поистине универсальным товаром, покупатели на который находились везде.

Невольничьи рынки Сарая были переполнены «живым товаром», добытым татарами во время набегов на соседние страны. Больше всего здесь было, конечно, русских. Трудно даже представить себе, сколько людей теряла Русь после каждой ордынской «рати» или «лютого посла». Летописцы в этих случаях ограничивались обычными скорбными словами: «и поидоша во свояси, много зла сотворивше Христианом.., овех (иных) посече, а овех в полон поведе» (25, 83).

Некоторое представление о невольничьих рынках Сарая во времена Ивана Калиты может дать более позднее свидетельство – «Записки о Московии» австрийского посла барона Сигизмунда Герберштейна. Он дважды посетил Москву в правление великого князя Василия Ивановича (1505 – 1533) и собрал много сведений о прошлом и настоящем России. Рассказывая об успешном набеге на русские земли крымского хана Мухаммед-Гирея летом 1521 года, Герберштейн замечает: «Взятый им в Московии полон был столь велик, что может показаться невероятным: говорят, что пленников было более восьмисот тысяч. Частью они были проданы туркам в Каффе, частью перебиты, так как старики и немощные, за которых невозможно выручить больших денег, отдаются татарами молодежи, как зайцы щенкам, для первых военных опытов; их либо побивают камнями, либо сбрасывают в море или с высоты, либо убивают каким-либо иным способом. Проданные же либо оставленные пребывают рабами полных шесть лет, после чего они хотя и становятся свободными, но не имеют права покидать страну и должны служить или иным каким способом добывать себе пропитание» (4, 175).

Можно представить себе, какие сцены происходили на базарах Сарая, когда приезжие русские узнавали среди выставленных на продажу невольников своих родственников и друзей. Но многих ли они могли выкупить на свободу и вернуть к родным очагам? Те князья, которые имели достаточно средств и выкупали из плена многих соотечественников, оставили по себе добрую память в потомстве и даже – как Федор Ростиславич Черный – удостоились церковного прославления. Народ прощал им не совсем праведные пути обогащения и чтил за их великодушие по отношению к попавшим в рабство соотечественникам.

И не здесь ли, на невольничьем рынке Сарая, среди криков и рыданий земляков, помочь которым он был не в силах, князь Иван стал тем великим миротворцем, которым он и оставался до конца своих дней?!

В 1321 году Юрий Данилович начал новую тяжбу с Тверью, которая в конечном счете оказалась для него роковой. Весной этого года в Кашин, где правил младший из тверских Михайловичей – Василий, приехал из Орды знатный татарин Гаян-чар «с жидовином должником» (23, 41). Последний надеялся с помощью татар собрать деньги, которые задолжали местные жители. По-видимому, «жидовин» был не частным лицом, а откупщиком ордынской дани. Заплатив за кашинцев в ханскую казну, он теперь надеялся с лихвой вернуть истраченные деньги.

Приведенные откупщиком татары «много тягости учинили Кашину» (23, 41). Однако собрать денег они так и не смогли. Тогда откупщик пожаловался великому князю Юрию Даниловичу. Тот решил воспользоваться случаем, чтобы взять сбор «выхода» с Твери в свои руки, а заодно и пресечь прямые контакты тверичей с Ордой. Осенью 1322 года «со всею силою Низовскою и Суждальскою» Юрий из Переяславля-Залесско-го выступил в поход на Кашин.

Старший сын Михаила Тверского и его наследник Дмитрий носил громкое прозвище – «Грозные Очи». Известен и другой вариант его прозвища – «Звериные Очи» (8, 19). Это был дерзкий боец, умевший постоять за себя. Узнав о движении Юрия, он поднял все имевшиеся военные силы тверских земель и вместе с братьями Александром, Константином и Василием выступил навстречу врагу. Поход имел столь важное значение, что Дмитрий Михайлович собрал городское ополчение – «тверской и кашинский полк». Две армии расположились на противоположных берегах Волги.

Тягостное ожидание длилось долго. Наконец в роли миротворца выступил бывший тверской епископ Андрей, живший на покое в монастыре Богородицы на реке Шоше. Возможно, он привлек к миротворческим усилиям и митрополита Петра. Так или иначе, между соперниками был заключен мир. Тверские Михайловичи выплатили Юрию причитавшуюся с них сумму ордынской дани – две тысячи рублей серебра. Юрий как великий князь Владимирский должен был отвезти эти деньги в Орду. Кроме того, Дмитрий Тверской поклялся, что не будет искать великого княжения Владимирского. После этого противники разъехались по домам. Юрий торжествовал новую победу над Тверью.

Но никогда не бывает так слаб человек, как в день своего торжества. Судьба уже приготовила ему сокрушительный удар. Едва успев вернуться в Москву, Юрий узнал, что из Орды к нему идет «лютый посол» Ахмыл с большим отрядом. Вместе с Ахмылом находился и князь Иван Данилович. В условиях зимы татары избрали более удобный путь – по замерзшему руслу Волги. В этом был и иной, трагический смысл. Ахмыл начал свой рейд, судя по всему, с Нижнего Новгорода, где собрал недоимки умершего без наследников Бориса Даниловича. Может быть, Ахмыл возвел на нижегородское княжение Ивана Даниловича. Известно, что после кончины Калиты в Нижнем Новгороде некоторое время правил его сын Семен. Но когда князь Иван утвердился здесь – точно неизвестно. Из Нижнего Новгорода татары с князем Иваном пошли к Ярославлю. Здесь незадолго перед тем умер князь Давыд Федорович. Трудно сказать, собирал ли Ахмыл его неоплаченные долги или же усаживал на престол неугодного ярославцам наследника. Но итог этой разборки был страшен. Татары «Ярославль взяша и сожгоша, и много полона безчислено взят» (22, 188).

От Ярославля Ахмыл повернул на юг, к Ростову. Вероятно, он имел указание хана «проучить» ростовцев за их восстание против татар в 1320 году. Узнав о приближении карательного отряда, жители Ростова стали в ужасе разбегаться кто куда. В бега пустились и местные князья, и ростовский епископ Прохор. Но жившие в городе татары вышли навстречу Ахмы-лу, поднесли ему богатые дары и уговорили не разорять Ростов (16, 34).

Обосновавшись в Ростове, Ахмыл вызвал к себе князя Юрия Даниловича, относительно которого он имел особые распоряжения хана (24, 414). Судя по всему, Ахмыл привез Юрию категорическую директиву Узбека: сложить полномочия великого князя Владимирского, передать московское княжение брату Ивану, а самому явиться на суд в Орду. Вероятно, Ахмыл имел приказ захватить Юрия и силой доставить его в Сарай, если он не поедет добровольно. Поэтому «посол» и не поехал в Москву, а остался ждать Юрия в Ростове, где исполнить это было гораздо легче. Источники подтверждают предположение о том, что Иван Данилович стал московским князем не после смерти Юрия, а уже весной 1322 года. В сообщении о его кончине в марте 1340 года Никоновская летопись добавляет: «Княжил лет 18» (22, 211). Владимирский летописец, хорошо сохранивший традицию московского летописания XIV столетия, содержит более пространную формулировку той же хронологии: «На великом княжении был князь великий Иван Данильевич 18 лет» (31, 106). Здесь московское княжение Ивана перепутано с великим, что вполне естественно для летописца, работавшего в середине XVI века.

Над головой Юрия словно грянул гром. В одночасье он потерял все, чего достиг годами борьбы. Стремительный поворот колеса Фортуны увлекал его с вершин власти в бездну ничтожества. И как было не вспомнить тогда сокрушенному князю стоны библейского Иова: «Ужасы устремились на меня; как ветер, развеялось величие мое, и счастье мое унеслось, как облако» (Иов, 30, 15).

Юрий не поехал на встречу с послом. Он оставил Москву и бежал в Новгород, захватив с собой причитавшееся хану тверское серебро. Должно быть, он отправил Ахмылу, а через него Узбеку послание, где объяснял свой поступок необходимостью собрать дань с новгородцев, а также срочной военной тревогой на северо-западных рубежах «русского улуса».

Удаляясь в Новгород, Юрий хотел выиграть время. Ему нужно было выждать и оглядеться. Кроме того, на Волхове он надеялся отличиться каким-нибудь военным успехом, скопить деньжат и с их помощью изменить настроения в Орде в свою пользу.

Какую роль в падении Юрия сыграл его брат Иван? Источники не дают прямого ответа на этот вопрос. И было бы несправедливо обвинять его в том, что он пришел к власти, «подсидев» старшего брата. В действительности все было гораздо сложнее. Придя к выводу о том, что Юрий Московский – отыгранная фигура в политической игре, хан решил полностью устранить его со сцены. Отняв у Юрия великое княжение Владимирское, но оставив ему Москву, Узбек получил бы все ту же ситуацию вечной усобицы и двоевластия, которая существовала в Северо-Восточной Руси уже многие десятилетия. Но теперь такое положение не устраивало Орду. Ей нужна была консолидация сил Северо-Восточной Руси под началом одного правителя – князя Дмитрия Тверского. Москва должна была признать первенство Твери и отказаться от соперничества. Для этого ей нужен был новый правитель: более смиренный и менее амбициозный, чем Юрий. Именно таким человеком и был князь Иван Данилович. Приглядевшись к нему за те полтора года, что Иван прожил при дворе, Узбек пришел к выводу, что он идеально соответствует политическим видам брды. И тогда от размышлений повелитель степей перешел к делу.

Ссылаясь на то, что Юрий «обманул» его и оклеветал Михаила Тверского, хан лишил его не только великого княжения Владимирского, но и московского стола. Великое княжение временно оставалось вакантным, но ясно было, что оно предназначается для Дмитрия Тверского. Он поспешил в Орду в 1322 году и вернулся обладателем великокняжеского ярлыка.

Примчавшись в Новгород весной 1322 года, опальный Юрий первым делом попытался выжать из бояр побольше денег для новой борьбы в Орде с тверским князем. Однако «золотые пояса» давно привыкли к властным княжеским замашкам. Их трудно было взять нахрапом. Летопись глухо сообщает, что по приезде в Новгород Юрий имел с боярами некую «размолвку», но вскоре «смирился с новгородцами» (22, 188). Понимая, что деваться Юрию некуда, бояре предложили ему честно заработать нужные деньги на ратной ниве. Они давно собирались как следует проучить шведов, настойчиво наступавших на новгородские владения по западному берегу Ладожского озера. Для такого важного дела нужен был сам великий князь Владимирский. Только он мог успешно провести поход на мощную крепость Выборг – форпост шведского наступления в Приладожье.

Юрий согласился на предложение бояр и приказал начать ремонт старых и постройку новых стенобитных машин – «пороков». В городе пошла веселая и бестолковая суета, предшествовавшая всякому серьезному военному предприятию. Новгородская голытьба пропивала в кабаках последнее, надеясь либо разбогатеть, либо сложить непутевые головы «за святую Софию» в надвигавшейся войне.

Летом 1322 года Юрий повел новгородское войско на Выборг. Эта каменная крепость, заложенная шведами в 1293 году, была очень хорошо укреплена. Ее защищал большой гарнизон.

Поход на Выборг не принес Юрию ни славы, ни денег. Осада крепости при помощи шести стенобитных машин продолжалась около месяца без всякого успеха. Шведы отразили решающий штурм, состоявшийся 9 сентября 1322 года. Через несколько дней Юрий ни с чем ушел обратно в Новгород, оставив в холодной карельской земле немало новгородских «добрых удальцов».

В Новгороде Юрия ждала печальная весть. Его брат Афанасий скончался. Перед кончиной он принял монашеский постриг и завещал похоронить себя «у святого Спаса в Нередицах в монастыри» (18, 258). Видимо, князь любил эту скромную обитель, находившуюся неподалеку от княжеской резиденции на Городище.

В. Н. Татищев в своей «Истории Российской» называет его князем можайским («Того же лета преставился князь Афонасей Данилович можайский в Великом Новеграде» (38, 80). Несомненно, историк имел какие-то неизвестные нам источники, позволившие ему называть Афанасия можайским князем. Скорее всего это было завещание Юрия Даниловича, по которому московский престол переходил в случае его смерти к Ивану, а младший брат получал удел в Можайске. Однако Афанасий умер раньше Юрия и поэтому так и не стал в действительности удельным правителем. Юрий использовал его как своего порученца, утешая перспективой на будущее. Удельных князей обычно хоронили в их столицах. Погребение в Новгороде – еще одно свидетельство в пользу того, что Афанасий был не полноправным, а лишь нареченным можайским князем. Умер он бездетным, и потому Можайск остался во власти московского князя.

После кончины Афанасия из пяти братьев Даниловичей в живых остались только двое – Юрий и Иван.

Провал выборгского похода сильно уронил престиж Юрия в Новгороде. Однако он все же получил кое-какую денежную помощь и в сопровождении новгородского отряда поехал в Орду к степному «царю». Тверская разведка отследила его путь. На реке Урдоме, притоке Волги, Юрия перехватил князь Александр Михайлович, брат Дмитрия Грозные Очи. В короткой схватке он разгромил отряд Юрия и захватил его казну. Добрые кони и глухие заволжские леса и на сей раз спасли Юрия от тверского плена и расправы. Однако следовало хорошенько подумать о том, что делать дальше.

Юрий понимал, что в Орде уже высоко взошла звезда Дмитрия Тверского. Ехать туда без денег, с вестью о поражении в шведской войне и о позорном грабеже на Урдоме было не только бессмысленно, но и опасно. Не стоило, конечно, и являться в Новгород в таком унизительном положении. На Волхове не любили слабых и были беспощадны к ним. Незачем было и пробираться окольными путями в Москву: там уже наверняка ждали его злые и алчные татарские «послы» с требованием явиться к хану.

И все же многоопытный Юрий нашел выход из того трудного положения, в котором он оказался. Отдышавшись немного и залечив раны, он повел свой маленький отряд на северо-запад, во Псков. Выбрав именно этот путь, князь показал, что готов к самому худшему. Если бы татары или тверское войско стало преследовать его с целью захвата, он всегда мог уйти через Псков за рубеж, в Швецию. (Именно так поступил в свое время гонимый татарами брат Александра Невского князь Андрей Суздальский. Несколько лет он провел в Скандинавии, а когда ханский гнев утих, вернулся на Русь и мирно правил у себя в Суздале до конца жизни.)

Осенью 1322 года псковичи приняли Юрия с честью. Оглядевшись и убедившись в том, что никто не собирается требовать его выдачи, Юрий решил вновь вступить в политическую игру с целью поправить свои денежные дела и в конце концов вернуть себе утраченное великое княжение Владимирское. Обстановка в Северо-Западной Руси благоприятствовала Юрию, и Псков был лучшим местом для начала новой игры. Именно в это время псковичам как никогда нужен был сильный и опытный князь – предводитель городского ополчения. Псков давно уже вел самостоятельную политику и часто вступал в конфликты со своим могущественным соседом – Новгородом. В борьбе со Псковом новгородские бояре нашли союзников даже в рыцарях Ливонского ордена. В свою очередь, псковичи обращались за помощью к литовским князьям витебской и полоцкой земли. В конце января 1323 года новгородцы заключили с рыцарями договор о взаимопомощи в случае войны с псковичами.

Зная все это, Юрий зимой 1322/23 года вел себя очень осторожно. Он отказался от предложения псковичей возглавить их войско в начавшейся осенью 1322 года войне с ливонскими рыцарями.

Оценив осторожное поведение Юрия во Пскове и позабыв о его неудаче под Выборгом в сентябре 1322 года, новгородские «золотые пояса» вновь пригласили опального князя на берега Волхова. Он прибыл туда весной 1323 года.

Между тем немецкое наступление на Псков принимало серьезный оборот. В мае 1323 года немцы осадили город и 18 дней стояли под его стенами. Отчаянные призывы псковичей остались без ответа: новгородцы злорадно наблюдали за бедствиями своего непокорного соседа, не оказав Пскову никакой помощи. Псковский летописец с глухим возмущением повествует об этих событиях. «И бяше тогда притужно велми Пскову, и мнози гонци посылаху псковичи в Новгород к князю Юрью и к новгородцем, с многою печалию и тугою, абы помогли: и не помогли» (19, 11).

Не дождавшись помощи от Юрия Даниловича и новгородцев, псковичи пригласили к себе служилого князя Давида Гродненского из Литвы. Благодаря его энергичным действиям, а также мужеству и стойкости самих псковичей, нашествие немцев было успешно отражено. (Псковичи не забыли новгородского эгоизма и 25 лет спустя отплатили соседям той же монетой. В решающий момент войны со шведами, захватившими новгородскую крепость Орешек, псковский отряд покинул новгородский лагерь и ушел домой. «Немцы (шведы) же видевше, начаша смеятися» (22, 220).

В Новгороде Юрий постарался вернуть себе расположение горожан и новыми заслугами заработать деньги для выплаты старых долгов татарам. С этой целью он активно занялся шведскими делами. Длившаяся уже 30 лет затяжная война со шведами за земли на Карельском перешейке тяжело сказывалась на новгородской торговле. Путь по Неве находился под постоянной угрозой, и купцы боялись им пользоваться. Выбить шведов из Западной Карелии не удалось, а значит, единственный выход состоял в том, чтобы заключить прочный мир, признав территориальные потери. Это был трудный, но необходимый шаг.

Прежде чем пойти на переговоры, Юрий вместе с новгородцами летом 1323 года построил крепость на Ореховом острове, у входа в Неву из Ладожского озера. Выбор места оказался безупречен: «Никакой другой пункт на Неве не был столь выгодно стратегически расположен, не создавал таких возможностей для господства над невским путем» (133, 109). Желая продемонстрировать шведам новую крепость, а вместе с ней и готовность русских к борьбе, Юрий пригласил уполномоченных прибыть на переговоры именно сюда, на Ореховый остров. Здесь в августе 1323 года Юрий Данилович, новгородский посадник Варфоломей Юрьевич и тысяцкий Аврам заключили со шведскими уполномоченными знаменитый Ореховецкий договор. Это был не только первый договор между Россией и Швецией. Историк И. П. Шаскольский отмечает: «Во всей истории Руси феодальной эпохи Ореховецкий договор был первым соглашением о „вечном мире“ с соседней страной; ранее международные соглашения столь высокого ранга еще на заключались. Более того, и в последующие столетия, до конца XVII в., договоры о „вечном мире“ заключались только со Швецией в Тявзине и Столбове. Лишь в 1686 году был впервые подписан договор о „вечном мире“ с наиболее крупным соседним государством – Польшей. С третьим соседом – Турцией и подвластным ей Крымским ханством – заключались лишь временные соглашения» (133, 121).

Согласно Ореховецкому договору Новгород признавал захват шведами Западной Карелии. Устанавливалась новая граница между русскими и шведскими владениями. Стороны обязывались обеспечить безопасный проезд купеческих караванов, а также не возводить новых крепостей вдоль границы. Шведы обещали не помогать немцам и датчанам Ливонии в случае их войны с Новгородом.

В тексте Ореховецкого договора Юрий Данилович назван «великим князем». Это выглядит неожиданно, так как еще в 1322 году Орда передала ярлык на великое княжение Владимирское Дмитрию Михайловичу Тверскому. Используя этот титул, Юрий тем самым показал, что не считает решение хана окончательным. Едва ли это был акт гордого неповиновения Орде. Скорее Юрий просто трезво оценивал ситуацию, знал переменчивость ханской милости и относительность некоторых его решений. Судьба великого княжения только наполовину решалась в Орде. Добыв ярлык, победитель должен был сам заставить себя уважать. Ханский ярлык был не более чем входным билетом, дававшим право выйти на арену и принять участие в схватке сильнейших. Получение ярлыка одним князем не означало немедленного низложения его предшественника. В сложных и во многом не ясных для нас русско-ордынских отношениях вечные законы власти сочетались с характерной для примитивных обществ импульсивностью поступков, с почти неуловимой для историка живой игрой симпатий и антипатий. И потому каждый проигравший до последней минуты мог надеяться на неожиданный успех в следующей партии.

Заключив Ореховецкий договор, Юрий принялся за новое дело, которое также было очень важным для Новгорода. В 1323 году устюжане захватили дань, собранную новгородцами с населения Югорской земли. (Так назывались области Северного Урала и Зауралья, населенные предками современных хантов и манси.) Эта дань – прежде всего ценные меха – была важным источником пополнения новгородской казны. Пушнина входила в состав ордынской дани. Кроме того, у сибирских народов имелось и серебро, добытое в местных копях или полученное в обмен на меха у соседей.

Измена устюжан сильно обеспокоила новгородское боярство. Юрий Данилович взялся возглавить поход на Устюг. Вот что говорит об этом новгородская летопись. «В лето 6832 (1324). Идоша новгородци с князем Юрьем на Заволочье, и взяша Устьюг на щит, и приидоша на Двину; и ту прислаша послы князи устьюскыи к князю и к новгородцам и докон-чаша мир по старой пошлине; и приидоша новгородци вси здрави; а князь Юрьи поиде в Орду из Заволочья по Каме по реце» (10, 339).

Во время устюжского похода Юрий, по-видимому, выторговал у новгородцев какие-то доходные статьи с этих земель лично для себя. Не случайно после гибели Юрия Иван Данилович настойчиво добивался от новгородцев выплаты ему какого-то загадочного «закамского серебра». Возможно, это и была доля Юрия, вернувшего Новгороду доходы Заволочья и далекого Прикамья.

Наученный горьким опытом, Юрий по окончании устюжского похода поехал в Орду не через владимиро-суздальские земли, где могли поджидать его тверские засады, а далеким, но более безопасным окольным путем, через глухие леса пермской земли. Добравшись до Камы, он на кораблях спустился до Волги, а по Волге отправился на юг, в Орду. Устюжская экспедиция пополнила его казну дорогой пушниной и серебром. И все же Юрий ехал к хану с тяжелым сердцем. Смутное предчувствие беды тревожило его днем и ночью. Не раз, должно быть, вспоминал он Михаила Тверского и свою злосчастную победу над ним. И скрытой угрозой звучали ему слова Священного Писания: «Кто делает зло, на того обратится оно, и он не узнает, откуда оно пришло к нему; посмеяние и поношение от гордых и мщение, как лев, подстерегут его» (Сирах, 27, 30 – 31).

Между тем час мщения был уже недалек. Узнав о том, что Юрий поехал в Орду, Дмитрий Тверской немедленно отправился туда же. Причину его поспешности В.Н. Татищев объясняет весьма убедительно: Дмитрий боялся, что Юрий «и его самого, яко отца его, оклеветает» (38, 80).

И подобно тому как бездетный Юрий оставлял Москву в свое отсутствие на брата Ивана, так и бездетный Дмитрий оставил Тверь на попечение брата Александра.

Князья долго жили в Орде, ожидая ханского суда. На помощь Дмитрию приехал из Твери его брат Александр. Видимо, он привез еще денег и взял на свое имя новые займы у саранских ростовщиков.

22 ноября 1325 года исполнялось семь лет со дня гибели в Орде Михаила Тверского. Для братьев Михайловичей это была черная дата: день памяти и вместе с тем – день мести. «Кто учит своего сына, тот возбуждает зависть во враге, а пред друзьями будет радоваться о нем. Умер отец его – и как будто не умирал, ибо оставил по себе подобного себе; при жизни своей он смотрел на него и утешался, и при смерти своей не опечалился; для врагов он оставил в нем мстителя, а для друзей – воздающего благодарность» (Сирах, 30, 3 – 6).

Накануне дня памяти отца, 21 ноября 1325 года, Дмитрий Грозные Очи, повстречавшись с Юрием, в порыве гнева убил его. Вероятно, это произошло где-то неподалеку от сарайского кафедрального храма, куда оба князя направлялись для участия в торжественном богослужении по случаю праздника Введения во храм Пресвятой Богородицы.

Была ли эта роковая встреча случайной, или же тверской князь искал ее, заранее вынашивая свой замысел, – неизвестно. Последнее кажется более вероятным. Летопись сообщает, что Дмитрий убил Юрия «без царева слова, надеяся на царево жалование, понеже царь Азбяк чтяше князя Дмитреа Михайловичя Тверскаго, и он на то надеяся уби великого князя Юрья» (22, 189). В. Н. Татищев, повторяя в целом рассказ Никоновской летописи, добавляет, что Дмитрий убил Юрия «мстя кровь отчу» (38, 81).

Дмитрий надеялся, что хан простит ему этот самосуд, так как Юрий давно уже впал в немилость. Однако повелитель Орды как истинный деспот мог простить своим подданным все что угодно, кроме самоуправства. Он велел отправить тело Юрия в Москву для погребения, а его убийцу взять под стражу. Выждав почти целый год, хан объявил наконец свой приговор. Дмитрий Тверской осуждался на смерть. 15 сентября 1326 года ханские палачи сделали свое кровавое дело. По странной прихоти Узбека казнь была совершена в день рождения князя Дмитрия. В этот день ему исполнилось 28 лет...

Вместе с Дмитрием смертную чашу испил и другой русский князь. Летопись сообщает: «И того же дни, на том же месте, на Кандраклее реке, повелением Азбяка царя убиша великого князя Александра Новосилского» (22, 190). Несомненно, казнь князя Александра Семеновича Новосильского (мелкого южнорусского правителя, которого летописец из одной лишь вежливости именует «великим князем») была связана с судом над Дмитрием Тверским. Вероятно, Александр принадлежал к числу близких друзей тверского князя и вместе с ним готовил убийство Юрия Московского.

Это сухое, знойное лето 1326 года надолго запомнилось всем. Обмелели реки, иссякли родники и пересохли колодцы. Повсюду горели леса и торфяные болота. Сизый дым стелился по земле, заполнял низины и овраги. Ветер доносил тревожный, горький запах гари даже в самые высокие светелки княжеских теремов, где под присмотром матушек и тетушек тешились рукодельем, ссорами да пересудами созревавшие княжны-невесты.

И вместе с горьким ветром долетали до островерхих теремов и тревожные вести с юга, из степей. И вот уже рыдает Тверь и, выплакав все глаза, уходит в монастырь на вечное одиночество молодая литвинка Мария – вдова Дмитрия Грозные Очи. «Подлинно, совершенная суета – всякий человек живущий. Подлинно, человек ходит подобно призраку; напрасно он суетится, собирает и не знает, кому достанется то» (Псалтирь, 38, 7).

Люди чаще, чем обычно, ходили в церковь, усердно молились, и каждый понимал: после нескольких лет спокойной жизни над Русью собралась гроза новой кровавой усобицы. Там, на юге, в выжженных солнцем степях, идет жестокая схватка за власть, от исхода которой зависит многое...

Хан Узбек и его вельможи долго тянули с решением. Они дали время собраться в Орде всем заинтересованным лицам. Из Москвы явился брат убитого Юрия князь Иван, а из Твери – брат Дмитрия князь Александр. Каждый из них привез немало всякого добра. Но великий хан, не торопясь, попивал свой кумыс, перебирал лазуритовые четки и размышлял о том, с какой из своих многочисленных жен он проведет нынешнюю ночь.

После гибели Дмитрия Грозные Очи князь Александр Тверской действовал всецело в духе своего отца и брата. Он давал любые обещания, не заботясь о том, как он сможет их исполнить. Желанная цель заслоняла от него все остальное. В итоге он получил и тверской стол, и великое княжение Владимирское. Однако Александр вернулся на Русь не только с победой, но и с толпой жадных кредиторов, которые требовали платы по векселям. «Тогда же прииде из Орды князь Александр Михайлович Тверский и татарове с ним, должницы его» (38, 81).

Иван Калита, как некогда Юрий в том давнем первом споре с Михаилом Тверским о великом княжении в 1304 году, отступил. Он получил московский стол и вернулся домой без триумфа, но и без долгов. Чутье уже немолодого, искушенного в ордынских делах правителя подсказывало ему, что время тверских князей подходит к концу. Их манера вести дела была слишком резкой и вызывающей.

Ставка на силу, шантаж, террор привели их к глубокому антагонизму с Новгородом, без поддержки которого ни один великий князь не мог сводить концы с концами в Орде. И сам ордынский хан постепенно укрепился в мысли о том, что московский вариант консолидации Северо-Восточной Руси по многим причинам предпочтительнее тверского. Рассказав о казни Дмитрия Тверского, летописец замечает: «И бысть царь Азбяк гневен зело на всех князей тверских, и называше их крамольники и противных и ратных себе» (22, 190). Хан дал Александру Тверскому великое княжение, но тучи над Тверью сгущались. Московскому князю Ивану оставалось только терпеливо ждать. А это он умел делать как никто другой...