Великая тишина

Расправившись с тверским мятежом, хан Узбек стал размышлять над тем, как избежать его повторения. Важно было правильно распределить власть между русскими князьями, не оказывая одному из них слишком большого предпочтения. Вместе с тем хан понимал, что разоренная Русь сможет платить Орде установленную дань только в условиях относительного покоя и порядка. Он вовсе не собирался резать курицу, приносившую ему золотые яйца...

Летом 1328 года русские князья были вызваны в Орду. Здесь они узнали окончательное решение Узбека. В Твери утвержден был на княжении брат мятежного Александра князь Константин Михайлович, а в кашинском уделе Тверского княжества – другой брат, Василий.

Распоряжение хана относительно великого княжения Владимирского поразило всех своей необычностью. Обеспокоенный тверским мятежом, хан решил разделить области великого княжения между двумя правителями – Иваном Калитой и суздальским князем Александром Васильевичем, который также принимал участие в походе на Тверь. Так на Руси появились сразу два великих князя Владимирских. Стольный Владимир с округой, а также вернувшиеся в 1320 году в состав великого княжения Владимирского нижегородские земли хан передал Александру Васильевичу. Калите досталась другая часть великого княжения – Костромская земля. К ней хан сделал существенный «довесок» – половину Ростовского княжества, правители которого не в состоянии были выполнять своих финансовых обязательств перед Ордой. Но самой большой победой Калиты было то, что за ним остался Новгород. Его наместники сидели там уже с конца 1327 года, когда стало ясно, что правлению великого князя Александра Тверского пришел конец.

Хан мог перетасовать карты и передать право на новгородский стол Александру Васильевичу Суздальскому. Опасаясь такого исхода, новгородцы послали в Орду свое посольство во главе с боярином Федором Колесницей. Они хотели видеть в Новгороде князя достаточно сильного, чтобы оборонять их рубежи, но при этом достаточно благоразумного, чтобы не посягать на их уклад жизни и достояние. Иван казался им именно таким правителем. Судя по всему, хан тоже оценил способности князя Ивана и признал его как бы старшим великим князем, ответственным за весь ход дел на Руси.

Небывалый раздел великого княжения Владимирского напомнил далекие времена хана Батыя. Тогда, в 1249 году, татары поделили великое княжение между Александром Невским и его братом Андреем. Это деление продержалось всего три года: в 1252 году Андрей чем-то прогневил Орду и был силой изгнан из Владимира. Александр стал полновластным хозяином всей территории великого княжения. С тех пор она оставалась неделимой.

Предпринятый Узбеком раздел существовал, как и первый, всего лишь три года. После кончины суздальского князя в 1331 году Иван Калита получил его долю великого княжения. Однако для того, чтобы достичь такого исхода, московский князь должен был проявить за эти три года не меньше талантов, чем его великий дед.

Одним из последствий раздела 1328 года стало обесценивание великокняжеского титула. И если в 1328 – 1331 годах в Северо-Восточной Руси было два законных великих князя, то в середине XIV века многие русские князья начинают называть себя «великими». При этом обладание Владимиром перестает быть необходимым условием ношения титула «великого князя». Появляются великие князья тверские, нижегородские, рязанские...

Вероятно, тогда же, летом 1328 года, Иван Калита одержал в Орде и еще одну бескровную победу. Летопись сообщает, что, кроме земель из состава великого княжения Владимирского, хан Узбек «и иныя княжениа даде ему к Москве» (22, 195). Это были три огромные территории, центрами которых служили города Галич, Белоозеро и Углич. Внук Ивана Калиты князь Дмитрий Донской, передавая эти земли своим сыновьям, назвал их в своем завещании «куплями деда своего».

Историки давно спорят о том, как понимать слово «купля».

Скорее всего Иван Данилович купил в Орде ярлыки, дававшие ему право на пожизненное управление этими областями. Измельчавшие местные князья (главным образом – из ростовского дома) не в состоянии были своевременно и в полной мере платить положенную дань в ханскую казну. Московский князь взял на себя их долги и платежные обязательства, а за это получил право верховной власти над огромными лесными территориями.

Зачем понадобилось Ивану становиться «лесным царем», брать на себя управление безбрежными, как океан, безлюдными пространствами? Прежде всего эти области имели большое стратегическое значение для борьбы с Новгородом за русский Север. Кроме того, Углич с округой имел очень выгодное положение на Волге: отсюда начинались водные пути в тверские, новгородские и белозерские земли. Наконец, лесные княжества были богаты пушным зверем. Ценные меха составляли важнейший источник пополнения казны московского князя. «Мягкое золото» было главной статьей русской торговли с восточными и западными соседями.

Князь Иван посылал на Север и артели охотников-«со-кольников» для добычи высоко ценившихся в Орде ловчих птиц – соколов и кречетов. Местным властям он строго-настрого приказывал беречь сокольников, не брать с них никаких поборов, «занеже ми люди те надобны» (2, 15).

Осень 1328 года – важный рубеж в жизни нашего героя. Он получил почти всю возможную власть, которую мог иметь правитель в тогдашней Северо-Восточной Руси. Оглядываясь назад, князь вспоминал, как медленно и тяжело, словно по крутой лестнице с высокими ступенями, шел он к этой вершине. И каждая ступень – это чья-то надгробная плита. Вот первая ступень – отец; вот братья – Юрий, Андрей, Борис, Афанасий; вот злосчастная жена Юрия – татарка Агафия-Кончака, умершая в тверском плену, так и не успев стать матерью и родить наследника московского престола. Поживи она хоть немного дольше – и, быть может, не видать тогда Ивану ни владимирского золотого стола, ни даже московского престола, на котором воссел бы узкоглазый внук хана Узбека! Но вот еще ступени страшного восхождения: тверские сородичи Ивана, князья Михаил Ярославич и Дмитрий Михайлович. А вот и последняя ступень – изгнанный из родных краев Александр Тверской со всем его семейством.

Да только ли они! Припомнить – и многие другие встанут в памяти, волей или неволей ставшие ступенями на пути его восхождения. Так зачем же поднялся он на такую головокружительную высоту? И как устоять там, на вершине, одному под грозным взором Всевышнего?! Одно неловкое движение – и можно сорваться вниз, в бездну, увлекая за собою многих...

Затворившись в дворцовой молельне, Иван любил по ночам беседовать с Богом, изливая душу то в горячем покаянии, то в неторопливом рассуждении под строгим и взыскательным взглядом древнего оплечного Спаса – родовой иконы московских Даниловичей. Прежде, в молодые годы, Иван просил Бога дать ему знания и силы, необходимые для управления людьми. И Господь не отказал ему в этом. Теперь он уверенно держал в руках поводья власти. Ему уже было под сорок. За плечами – огромный опыт управления Московским княжеством и всем великим княжением Владимирским от лица брата Юрия Даниловича. Он знал Орду и все ее тонкие механизмы власти. Это был зрелый мастер княжеского ремесла, смотревший далеко за пределы Московского княжества.

Но Господь дал ему и более того, что он просил. Помимо разума, он одарил его верой. Князь Иван превосходил других правителей не только численностью своих дружин. Его возвышала вера в свою избранность, в соответствие своих замыслов путям Божьего Промысла. Многие обстоятельства его жизни, которые мы посчитали бы случайными, казались ему знаменательными. Ранняя смерть старших братьев и отсутствие у них наследников неизбежно должны были навести его на мысль о собственной избранности. Ведь «страстные натуры никогда не в состоянии примириться с предположением, что тем, что их касается, руководила случайность. Им кажется, что все было предустановлено Богом и они видят в самых незначительных обстоятельствах знаки высшей воли» (116, 51).

И небеса посылали Ивану все новые и новые знаки, подтверждавшие его предчувствия. Падение Твери и его приход к верховной власти совершились в 1327 – 1328 годах – спустя 70 лет после татарской переписи 1257 – 1258 годов. И в этом вновь приоткрывалась московскому князю великая тайна Провидения. Он вчитывался в Священное Писание – и оно открывало ему то, что он искал.

Именно перепись, подробно описанная всеми русскими летописями, была для людей той эпохи подлинным началом «ордынского плена». Она произвела неизгладимое впечатление на современников. И глубоко символическим было число лет, прошедших от татарской переписи до великого княжения Калиты. Древнерусские книжники (а князь Иван был их учеником) вообще были склонны к поискам магии чисел. Но в этом случае тайна лежала на поверхности. «Вавилонский плен» иудеев, согласно Библии, должен был продлиться 70 лет. «Ибо так говорит Господь: когда исполнится вам в Вавилоне семьдесят лет, тогда Я посещу вас и исполню доброе слово Мое о вас» (Иеремия, 29, 10).

Это «доброе слово», согласно Иеремии, будет связано с появлением праведного царя. «Вот, наступают дни, – говорит Господь, – и восставлю Давиду Отрасль праведную, и воцарится Царь, и будет поступать мудро, и будет производить суд и правду на земле» (Иеремия, 23, 5). Этим «царем», избранным Богом для утверждения правды, князь Иван и ощутил себя, поднявшись на вершину власти. Это ощущение он сохранил до последних дней своей жизни и запечатлел знаменитой записью в Списком Евангелии 1340 года: «О сем бо князи великом Иване пророк Езекии глаголеть: в последнее время в апустевшии земли на запад встанеть цесарь правду любя и суд не по мзде судя ни в поношение поганым странам. При сем будеть тишина велья в Рускои земли, и въсияеть в дни его правда, яко же и бысть при его царстве» (103, 95).

В этих словах ощутим ритм человеческого дыхания. Должно быть, князь Иван сам диктовал их писцам незадолго перед кончиной, оглядываясь на прожитую жизнь и готовясь к переходу в жизнь вечную. Как и было принято в то время среди книжных людей, он цитирует Священное Писание по памяти, смешивая тексты из разных книг Ветхого Завета и стараясь сохранить лишь общий смысл. Многозначность библейской символики позволяла ему использовать образ Царя-Христа в более узком, земном смысле – как царя-правителя...

Но вернемся к событиям 1328 года. Главной заботой нового великого князя стал мир. Иван хотел дать стране покой, прекратить ордынские «рати». Трудно даже представить, сколь сложной была эта задача. Но Калита сумел добиться своего. Летописец, работавший во второй половине XIV века, оглядываясь на времена Ивана Даниловича, позволил себе небольшое, но очень интересное рассуждение. Сообщив о приходе Калиты на великое княжение в 1328 году, он добавляет: «И бысть оттоле тишина велика на 40 лет и престаша погании воевати Русскую землю и заклати христиан, и отдохнуша и починуша христиане от великиа истомы многыа тягости, от насилиа татарского, и бысть оттоле тишина велика по всей земли» (25, 90).

Эта «великая тишина» продолжалась, по мнению летописца, сорок лет – с 1328 года до начала московско-литовских войн в 1368 году. Задумаемся над этим суждением. В нем отражены религиозно-политические теории ранней Москвы. Конечно, число лет «великой тишины» названо условно. В той же Симеоновской летописи под 1368 годом летописец указывает, что «от Федорчюковы рати до Олгердовы лет 41» (25, 109). Но его явно увлекло число 40 – одно из самых многозначительных в христианской символике. Это и сорок дней искушения Спасителя в пустыне, и «сороковница» Рождественского поста, и «четыредесятница» Великого поста. Число «сорок» в христианском сознании ассоциировалось с идеей очищения от грехов. Летописец словно намекает на то, что продолжительность установленной московскими князьями «великой тишины» – парафраза «Великого поста» – есть новое свидетельство богоугодности их деятельности.

Многозначительное число «сорок» книжники находили и в истории правления предков Ивана Калиты, сыновей Александра Невского. «Бысть же княжения сынов Александровых и великаго князя Даниила Московскаго лет 40» (8, 197). Но то были сорок лет раздоров и бед. Князь Иван подарил Руси сорок лет «великой тишины».

Конечно, «великая тишина» существовала не только в воображении московских книжников. Это была политическая реальность, вселявшая надежду на перемены. Она стала возможной только благодаря тому, что князь Иван, а позднее его сыновья Семен Гордый и Иван Красный, сумели обеспечить полную и своевременную выплату ордынской дани с русских земель. Правители Орды ханы Узбек (1313 – 1341) и Джанибек (1341 – 1357) были вполне удовлетворены таким положением дел и не препятствовали постепенному усилению московского княжеского дома. Начавшаяся в Орде после смерти Джа-нибека длительная смута («замятия великая», по выражению русских летописей) открыла новые возможности для Москвы, которыми не преминул воспользоваться внук Ивана Калиты князь Дмитрий Иванович Донской. Объединив под своим началом большинство князей Северо-Восточной Руси, Дмитрий начал открытую вооруженную борьбу с Ордой, увенчавшуюся великой победой на Куликовом поле. С этого времени, несмотря на все последующие неудачи и промахи московских князей, Москва окончательно стала центром формирующегося единого Русского государства.

Историк В. О. Ключевский справедливо отмечал благотворное воздействие этой «великой тишины» на духовное, нравственное развитие русского народа, которое, в свою очередь, содействовало успехам московской государственности. «Русские люди, сражавшиеся и уцелевшие в бою на Сити (3 марта 1238 года. – Н. Б.), сошли в могилу со своими сверстниками, безнадежно оглядываясь вокруг, не займется ли где заря освобождения. За ними последовали их дети, тревожно наблюдавшие, как многочисленные русские князья холопствовали перед татарами и дрались друг с другом. Но подросли внуки, сверстники Ивана Калиты, и стали присматриваться и прислушиваться к необычным делам в Русской земле. В то время как все русские окраины страдали от внешних врагов, маленькое срединное Московское княжество оставалось безопасным, и со всех краев Русской земли потянулись туда и простые люди. В то же время московские князьки, братья Юрий и этот самый Иван Калита, без оглядки и раздумья, пуская против врагов все доступные средства, ставя в игру все, что могли поставить, вступили в борьбу со старшими и сильнейшими князьями за первенство, за старшее Владимирское княжение, и при содействии самой Орды отбили его у соперников. Тогда же устроилось так, что и русский митрополит, живший во Владимире, стал жить в Москве, придав этому городку значение церковной столицы Русской земли. И как только случилось все это, все почувствовали, что татарские опустошения прекратились и наступила давно не испытанная тишина в Русской земле. По смерти Калиты Русь долго вспоминала его княжение, когда ей впервые за сто лет рабства удалось вздохнуть свободно, и любила украшать память этого князя благодарной легендой.

Так к половине XIV века подросло поколение, выросшее под впечатлением этой тишины, начавшее отвыкать от страха ордынского, от нервной дрожи отцов при мысли о татарине. Недаром представителю этого поколения, сыну великого князя Ивана Калиты, Симеону современники дали прозвание Гордого. Это поколение и почувствовало ободрение, что скоро забрезжит свет» (84, 66).

Именно это поколение, возросшее под сенью «великой тишины», дало Руси трех знаменитых духовных вождей и учителей – игумена Сергия Радонежского, митрополита Алексея и епископа Стефана Пермского. «Все три святых мужа, подвизаясь каждый на своем поприще, делали одно общее дело, которое простиралось далеко за пределы церковной жизни и широко захватывало политическое положение всего народа. Это дело – укрепление Русского государства, над созданием которого по-своему трудились московские князья XIV века» (84, 67).

Основанием «великой тишины», за которую так чтили Ивана Калиту современники, потомки и историки, был исправный сбор ордынской дани. Этот успех московского князя стал возможным только благодаря общему укреплению государственного начала в жизни Северо-Восточной Руси. Разумеется, на этом пути он не мог обойтись без насилия. Наведение порядка осуществлялось средневековыми методами. Письменные источники сохранили жалобы и стоны удельной знати, попавшей под тяжкие жернова московского порядка. Автор «Жития Сергия Радонежского» монах Епифаний Премудрый, рассказывая о детстве и отрочестве своего героя, делает небольшой исторический экскурс. Он сообщает, что в Ростове, где около 1314 года родился будущий подвижник, царило в то время страшное оскудение. Обнищал и отец Сергия ростовский боярин Кирилл. «Како же и что ради обнища, да скажем и се: яко частыми хоженми еже с князем в Орду, частыми ратми татарскими еже на Русь, частыми послы татарскими, частыми тяжкыми данми и выходы еже в Орду, частыми глады хлебными» (14, 288).

Ко всем бедам ростовчан зимой 1327/28 года добавилась страшная татарская рать, «глаголемая Федорчукова Туралы-кова». Но и это был еще не конец тяжелых времен. Примернр черед год после рати (то есть где-то в конце 1328 года) «наста насилование, сиречь (потому что. – Н. Б.) княжение великое досталося князю великому Ивану Даниловичю, купно же и досталося княжение ростовьское к Москве. Увы, увы тогда граду Ростову, паче же и князем их, яко отъяся от них власть, и княжение, и имение, и честь, и слава, и вся прочая потягау к Москве» (14, 288).

Получив от хана распоряжение о сборе недоимок в Ростове (или попросту взяв на откуп эту статью дохода ханской казны), князь Иван вскоре предпринял суровые меры по отношению к задолжавшим ростовцам. Посланные им воеводы Василий Кочева и Мина учинили в Ростове настоящий погром. Насилием, а порой и пытками они заставляли жителей отдавать последние деньги и ценности. По-видимому, князь Иван выплатил ханской казне недоимку по ордынской дани с Ростова и за это года три спустя получил от хана право включить Сретенскую половину Ростовского княжества в состав великокняжеских владений.

Агиограф в нескольких фразах рисует эту черновую, неприглядную работу князя Ивана и его людей по «собиранию Руси». Когда московские воеводы вошли в Ростов, «тогда възложиста велику нужю на град да и на вся живущаа в нем, и гонение много умножися. И не мало их от ростовец мос-квичем имениа своа с нуждею отдаваху, а сами противу того раны на телеси своем с укоризною въземающе и тщима рукама отхождааху. Иже последняго беденьства образ, яко не токмо имениа обнажеши быша, но и раны на плоти своей подьяша, и язвы жалостно на себе носиша и претръпеша. И что подобает много глаголати? Толико дръзновение над Ростовом съдеяша, яко и самого того епарха градскаго, старей-шаго болярина ростовскаго, именем Аверкый, стремглавы обесиша, и възложиша на ня руце свои, и оставиша поругана. И бысть страх велик на всех слышащих и видящих сиа, не токмо в граде Ростове, но и во всех пределах его».

(«И когда они вошли в город Ростов, то принесли великое несчастье в город и всем живущим в нем, и многие гонения в Ростове умножились. И многие из ростовцев москвичам имущество свое поневоле отдавали, а сами вместо этого удары по телам своим с укором получали и с пустыми руками уходили, являя собой образ крайнего бедствия, так как не только имущества лишались, но удары по телу своему получали и со следами побоев печально ходили и терпели это. Да к чему много говорить? Так осмелели в Ростове москвичи, что и самого градоначальника, старейшего боярина ростовского, по имени Аверкий, повесили вниз головой, и подняли на него руки свои, и оставили, надругавшись. И страх великий объял всех, кто видел и слышал это, – не только в Ростове, но и во всех окрестностях его» (14, 288 – 290).

Так же, как в Ростове, действовал князь Иван и в других благоприобретенных землях. Однако цель его заключалась не только в том, чтобы выжать из населения припрятанные средства и решить свои сиюминутные финансовые проблемы. Он смотрел дальше. Беспощадно обирая, например, ростовцев, он в то же время давал им возможность подняться и хотя бы отчасти восстановить свое благосостояние, но уже на другой, московской земле. И уже в качестве подданных московского князя. «Житие Сергия Радонежского» повествует, что князь Иван, разорив Ростов, в то же время предоставил широкие льготы тем ростовцам, которые готовы были переселиться в Московское княжество. Обширная и слабозаселенная волость Радонеж в северо-восточной части московских земель, ближе всего к границам Ростовского княжества, была поставлена в особые условия. Здесь князь Иван «лготу людем многу дарова, и ослабу обещася тако же велику дат Ея же ради лготы събрашася мнози, яко же и ростовская ради нужа и злобы разбегошася мнози» (14, 290).

Как и надеялся князь Иван, со временем переселенцы забывали о причиненном им зле. Своим трудом, своей службой они укрепляли Московское княжество. А некоторые из них становились столпами его экономического, военного или духовного могущества. Так, среди ростовцев, перебравшихся в Радонежскую волость после погрома 1328 года, был сын боярина Кирилла 14-летний отрок Варфоломей – будущий основатель Троицкого монастыря и великий подвижник Сергий Радонежский.

Стремясь упрочить свое положение в ростово-ярославских и белозерских землях, князь Иван прибегнул к старому, испытанному средству – династическим «бракам по расчету». Одна из дочерей Калиты, Мария, в 1328 году была выдана замуж за юного ростовского князя Константина (21, 201). Отец жениха князь Василий Константинович к этому времени уже давно умер, а старший брат Федор, едва ли обрадованный таким поворотом дела, не мог в тех обстоятельствах противиться воле московского князя. (Мнения же самих молодых никто, разумеется, не спрашивал.)

Вероятно, свадьба была сыграна осенью 1328 года, вскоре после возвращения Ивана Даниловича из Орды с великокняжеским ярлыком. Тогда же Калита обеспечил владельческие права своего зятя, организовав формальный раздел города Ростова и Ростовского княжества на две половины – Сретенскую и Борисоглебскую (91, 268). Первая досталась старшему брату, Федору Васильевичу, а вторая – младшему, Константину. После смерти Федора в 1331 году московский князь уговорил хана передать ему Сретенскую половину Ростовского княжества во временное управление как часть великого княжения Владимирского. На практике этими землями от имени Калиты стал править его зять Константин, соединивший под своей рукой обе части Ростовского княжества. Так, благодаря тонкому расчету Калиты (и удивительно своевременной кончине одного из братьев!), Константин Васильевич Ростовский стал одним из сильнейших русских князей, но при этом остался послушным «подручником» московского князя.

Князь Константин Васильевич, кажется, тяготился своей пассивной ролью и долго копил злобу на могущественную московскую родню. Пока великое княжение оставалось в руках московских князей – Константин молчал и повиновался. Но когда в 1360 году суздальский князь Дмитрий Константинович отобрат великое княжение у малолетнего князя Дмитрия Московского, ростовский князь не утерпел. Сговорившись с новым великим князем Владимирским, он присвоил себе всю полноту власти в Ростовском княжестве, захватив не только великокняжескую Сретенскую половину, но и волости, купленные москвичами в ростовской земле в качестве вотчин.

Однако торжество Константина продолжалось недолго. В 1363 году московские войска нагрянули в Ростов и утвердили здесь на княжении племянника и соперника Константина Васильевича – князя Андрея Федоровича. Этот юный искатель удачи давно уже жил при московском дворе в ожидании будущих политических комбинаций. Теперь час настал, и его пустили в дело.

Старый ростовский князь, посрамленный и униженный, поспешил уехать в Устюг – самый северный и далекий угол ростовских владений. Его никто не преследовал. Должно быть, юный Дмитрий Донской сжалился над своей престарелой тетушкой, княгиней Марией Ивановной, и ее незадачливым супругом. Там, в Устюге, Константин Васильевич и окончил свои дни. Есть известия, что его сыновья (внуки Калиты!) владели какими-то глухими волостями по рекам Ваге и Северной Двине.

Другая дочь Калиты, Феодосия, была выдана замуж за князя Федора Романовича. Ее муж со временем стал старшим в доме белозерских князей. Он не был завистлив, дружно жил со своим московским тестем, а потом и с шурьями – Семеном Гордым и Иваном Красным. В 1375 году Федор по призыву Дмитрия Московского принял участие в походе на Тверь. В 1380 году зять Калиты вместе со своим сыном Иваном сложил голову в битве на Куликовом поле, куда он явился во главе белозерских полков. Его владения перешли под власть Москвы.

Княгиня Феодосия Ивановна прожила долгую жизнь. Она была еще жива в 1389 году, когда по завещанию Дмитрия Донского основная часть белозерского княжества была передана его третьему сыну, князю Андрею Дмитриевичу. Однако своей тетке Феодосье Дмитрий Донской оставил в пожизненное владение несколько белозерских волостей. После ее кончины они должны были перейти ко вдове Дмитрия Ивановича княгине Евдокии.

Свою третью дочь, Евдокию, Иван Данилович выдал замуж за ярославского князя Василия Давыдовича, внука знаменитого своим буйством князя Федора Черного и дочери ордынского хана Тохты (29, 113). Василий Ярославский, носивший красноречивое прозвище «Грозные Очи», кажется, унаследовал крутой нрав своего деда. Он не желал тянуть в одной упряжке с Калитой и подчиняться его власти. В 1339 году дело дошло до скандала. Василий поехал в Орду, где должен был решаться старый спор между Иваном Калитой и Александром Тверским. Московский князь, проведав о недобрых замыслах зятя, послал отряд в пятьсот всадников, чтобы перехватить его по дороге. Однако лихой потомок Федора Черного сумел отбиться от московских воевод и уйти в Орду. Вероятно, эта удача спасла ему жизнь. Одолев Александра Тверского, Калита не стал немедленно сводить счеты с крамольником-зятем. А менее чем через год Иван Данилович сошел в могилу, и его наследник Семен Гордый примирился с ярославским князем. В 1342 году княгиня Евдокия Ивановна умерла. Муж Евдокии также умер молодым, пережив ее всего лишь на три года. У них был сын по имени Василий, который ходил с московскими полками на Тверь в 1375 году.

Помимо брачных союзов, московские правители широко использовали и еще один мирный способ овладения соседними землями – покупку. И сам Иван, и его бояре приобретали у местных правителей на началах частной сделки села, деревни и целые волости. Опираясь на эти островки московских владений, они продолжали внедряться в чужие территории.

Историков давно занимает вопрос: откуда Иван Калита брал деньги для своих приобретений? Одни полагают, что он утаивал часть ордынской дани, другие считают, что он резко увеличил торговлю хлебом, третьи указывают на освоение им богатых пушниной областей русского Севера.

Но все это не более чем догадки. Заметим, что от исследователей как-то ускользало самое простое и, как нам кажется, естественное объяснение. Московский князь твердой рукой навел относительный порядок в том беспределе анархии, воровства и местного произвола, который царил на Руси. Огромное количество средств (в том числе и тех, которые должны были идти на выплату ордынской дани) попросту разворовывалось всякого рода «сильными людьми». Эту вакханалию грабежа дополнял разбой на дорогах, сильно затруднявший торговлю между городами.

Один из древних источников с похвалой отзывается об Иване Калите за то, что он «исправи Руськую землю от татей (воров. – Н. Б.) и от разбойник» (10, 465). Можно только догадываться, каких усилий это ему стоило и сколько разбойничьих гнезд, свитых в лесных чащобах, было обнаружено, захвачено и разорено тогда московскими воеводами.

По-настоящему приняться за эту работу князь Иван смог только после того, как внес существенные изменения в тогдашние правовые нормы. Согласно древней традиции крупные земельные собственники (бояре, монастыри, епископские кафедры) имели право суда по всем без исключения уголовным делам в пределах своих вотчин. Однако далеко не все вотчинники имели возможность вести успешную борьбу с разбойничьими шайками или матерыми преступниками-одиночками. Кроме того, даже изловив злодеев, местные судьи зачастую отпускали их за взятку. Только сильная рука центральной власти могла как следует наладить это сложное дело.

Иван Калита стал изымать наиболее серьезные уголовные дела из ведения вотчинников и передавать их своей администрации. Сохранилась его грамота новгородскому Юрьеву монастырю. Согласно ей, монастырские люди, живущие в городе Волоке (современный Волоколамск), должны судиться у своих монастырских властей по всем делам «опроче татьбы, и розбоя, и душегубства»... Расследование и наказание этих преступлений князь вверяет своим наместникам.

Случай с юрьевскими вотчинами – не исключение. Исследователи древнерусского права отмечают, что в московских землях княжеская администрация взяла в свои руки борьбу с тяжкими преступлениями гораздо раньше, чем в других русских княжествах (107, 365).

Но главными ворами всегда были представители местной знати. С ними князь Иван расправлялся «не взирая на лица». Судьба ростовского «епарха градскаго (то есть, видимо, тысяцкого. – Н. Б.), старейшаго болярина» Аверкия, подвешенного за ноги и замученного до полусмерти московскими палачами, служит примером того, какими средствами Иван Данилович сбивал спесь с этих людей. Конечно, жестокость остается жестокостью, даже если она совершается во имя благой цели. И все же трудно не вспомнить в этой связи одного суждения Макиавелли. «Государь, если он желает удержать в повиновении подданных, не должен считаться с обвинениями в жестокости. Учинив несколько расправ, он проявит больше милосердия, чем те, кто по избытку его потворствуют беспорядку. Ибо от беспорядка, который порождает грабежи и убийства, страдает все население, тогда как от кар, налагаемых государем, страдают лишь отдельные лица» (101, 40).

Свою задачу правителя Калита понимал, однако, гораздо шире, чем только как борьбу с разгулом «лихих людей». Библия воспитала в нем чувство постоянной личной ответственности перед Богом за свою землю. Она учила его во всем устремляться к высшим идеалам. Благодаря ей князь Иван был велик и в своих взлетах, и в своих падениях.

«Вот, Царь будет царствовать по правде, и князья будут править по закону; и каждый из них будет как защита от ветра и покров от непогоды» (Исайя, 32, 1).

Издавна одной из главных обязанностей князя в Древней Руси был суд и судебное законодательство. Занятые множеством других дел, князья обычно передавали эти полномочия своим управляющим (тиунам), а те, в свою очередь, – другим доверенным лицам. В конце концов, суд становился источником обогащения для судей, получавших доходы не столько от положенных им по закону судебных пошлин, сколько от всяческих «посулов», то есть взяток. Свое отношение к суду народ издавна выражал известной поговоркой: «С сильным не борись, с богатым не судись».

Церковные проповедники часто укоряли князей за пренебрежение справедливым судом. От времени Калиты сохранился список наставления тверского епископа Семена (умер в 1288 году) полоцкому князю Константину Безрукому. Однажды во время пира князь заспорил с владыкой о том, где будет на том свете тиун – в раю или аду? Распалясь, князь заговорил начистоту: «Тиун неправду судит, мьзду емлет, люди продает, мучит, лихое все деет»... Епископ не стал с этим. спорить, но заметил, что на то и князь, чтобы избирать не плохих тиунов, а хороших. «Аки бешена человека пустил на люди, дав ему меч, – тако и князь, дав волость лиху человеку губити люди. Князь во ад и тиун с ним во ад!» (13, 464).

Не знаем, как отбирал Иван Данилович своих тиунов. Однако несомненно, что он много занимался улучшением суда и развитием законодательства. Исследователи древнерусского права установили, что при Калите, а возможно, и по его указу, на Руси велась работа по собиранию и обработке памятников византийского и русского права. Современники недаром сравнивали его с византийским императором Юстинианом, знаменитым своей законотворческой деятельностью.

Однако сам князь Иван видел свою цель не только в создании хорошего законодательства, но и в утверждении в своей земле Правды. В приписке к Сийскому Евангелию главной добродетелью Ивана Даниловича представлена любовь к правде. Это понятие трижды встречается в первой части произведения.

«О сем бо князи великом Иване пророк Езекии глаголеть: в последнее время в апустевшии земли на запад встанеть цесарь правду любя и суд не по мзде судя ни в поношение поганым странам. При сем будеть тишина велья в рускои земли и въсияеть в дни его правда, яко же и бысть при его царстве. Хвалит римьская земля Петра и Павла, Азия Иоана Богословца, Индийская Фому, Ераполь Филипа, Руская земле первозванаго апостола Андрея, греческая земля цесаря Костянтина; сему благородному князю великому Ивану, створ-шему дела подобна в Рускои земли правоверному цесарю Костянтину; о сем бо песнословец глаголет: „постави, Господи, законодавца над ними да разумеют языци яко человеци суть; то же рек: „Боже! суд цесареви дай же правду сынови цесареву“. Сии бо князь великой Иоан имевше правый суд паче меры, поминая Божественае Писания“ (103, 95).

Какой смысл вкладывал Калита в слово «правда»? В языке того времени оно было весьма многозначным. Его первое, узкое значение – закон или свод законов («Русская правда»). Но, кроме этого, «правда» может означать и истину, и добродетель, и праведность как соответствие высшему нравственному закону, и божественную волю и, наконец, – справедливость. В Похвале Ивану Калите из Сийского Евангелия слово «правда» применяется в двух смыслах: правда как справедливость (в сочетании с идеей справедливого суда) и правда как христианское учение («и воссияет в дни его правда»). Это последнее значение слова «правда» было общеизвестно благодаря таким церковным песнопениям, как, например, тропарь на праздник Сретения Господня: «Радуйся, Благодатная Богородице Дево, из Тебе бо возсия Солнце правды, Христос Бог наш» (глас 1-й).

Видимо, Иван Данилович действительно стремился утвердить в своей земле «правду» как справедливость, наладив праведный, нелицеприятный суд. Для этого князь должен был, конечно, лично участвовать в разборе тяжб и вынесении приговора, не полагаясь на своих тиунов. При всей его невероятной занятости (одних только поездок в Орду он совершил около десятка!) Иван находил время для «правды» – справедливости. Такое отношение к делу было редким среди князей и создавало Калите славу в народе.

Почитая своим долгом заботу о «правде» – справедливости, князь Иван не только утверждал «правый суд», но и старался помочь тем, кто был обездолен судьбой. В приписке к Сийскому Евангелию сказано, что он был «сирым (бедным, нищим. – Н. Б.) в бедах помощник, вдовици от насильник изимая яко от уст львов» (103, 96).

Согласно библейской традиции милосердие считалось одной из главных добродетелей правителя. В книге пророка Даниила (как и в приписке к Сийскому Евангелию) милосердие упоминается в сочетании с правдой. Пророк предрекает царю Навуходоносору грядущие бедствия и наставляет: «Посему, царь, да будет благоугоден тебе совет мой: искупи грехи твои правдою и беззакония твои милосердием к бедным; вот чем может продлиться мир твой» (Даниил, 4, 24).

Несомненно, книга пророка Даниила была одной из любимых книг Ивана Калиты. И не отсюда ли тема правды и милосердия перенеслась в Похвалу Ивану Калите? (Так именуют иногда приписку к Сийскому Евангелию). Впрочем, было еще одно произведение, послужившее источником не только для «Похвалы», но и для самой жизненной философии князя Ивана. То было «Слово о законе и благодати» митрополита Илариона. В нем ярко представлен образ основателя русского православия, общего предка всех русских князей Владимира Святославича. Иларион восхищается милосердием киевского князя, цитируя при этом книгу пророка Даниила. «К сему же кто исповесть многыа твоа нощныа милостыня и дневныа щедроты, яже к убогыим творяаше, к сирыим, к болящиим, к дължныим, к вдовам и к всем требующим милости? Слышал бо бе глагол глаголаный Даниилом к Навуходоносору: „Съвет мой да будет ти годе, царю Навуходоносоре: грехы твоя милостинями оцести, и неправды твоа щедротами нищиих“. Князь Владимир – „бе вдовицам помощник“.

Тема милосердия приобрела особое значение в период «злой татарщины», когда количество «сирых» и «вдовиц» на Руси многократно возросло. Монах Яков в своем послании воинственному ростовскому князю Дмитрию Борисовичу (около 1281 года) напоминал известные, но оттого не менее важные истины: «милостивии помиловани будут, милость бо на суде при всем лишше хвалима есть и смерти избавляет» (13, 460). Он вспоминал и перефразировал «Слова святого Василия»: «Человече, на торгу еще еси житиисцем; да иже торг не разыдется, купи си милостыню нищих помилованье от Бога» (13, 612).

Исходя «из худшего», можно утверждать, что прославленное «Похвалой» и летописью милосердие Ивана Калиты – не более чем дань «литературному этикету», требовавшему изображать князей идеальными правителями. Однако от подобных подозрений князя спасает его уникальное прозвище: его иронический оттенок убеждает, что оно родилось в народе, а не выдумано придворными книжниками. Подобно тому как Александр Невский остался в памяти народа как храбрый, а Иван IV как грозный правитель, – так Иван Данилович стал в ней символом правителя доброго. Именно так его и называет один древний источник – Иван Добрый (10, 561). Первое прозвище, Калита, вытеснило второе благодаря своей оригинальности и звучности. Но, в сущности, они обозначают одно и то же. В историю Руси он по праву должен войти как Иван Добрый.

В. О. Ключевский, весьма скептически отзывавшийся о способностях московских князей XIV – XV веков, нашел, однако, несколько добрых слов для Калиты. Историк тонко почувствовал, в чем состояло своеобразное очарование личности князя Ивана для современников. Став великим князем, Иван Данилович «первый начал выводить русское население из того уныния и оцепенения, в какое повергли его внешние несчастия. Образцовый устроитель своего удела, умевший водворить в нем общественную безопасность и тишину (и справедливый упорядоченный суд, добавили бы мы! – Н. Б.), московский князь, получив звание великого, дал почувствовать выгоды своей политики и другим частям Северо-Восточной Руси. Этим он подготовил себе широкую популярность, то есть почву для дальнейших успехов» (83, 20).

Но Калита как историческая личность был гораздо значительнее, чем просто добрый и милосердный правитель, хороший хозяин, «образцовый устроитель своего удела». Порядок, который он навел в своем Московском княжестве и других подвластных ему землях, был, по существу, новым решением вечной проблемы власти. Разрозненные русские княжества XIII века, стонавшие под властью татар, не способны были консолидироваться в единый политический организм. Историки справедливо говорят о «кризисе средневековой Руси» во второй половине XIII столетия, когда преобладающими в жизни страны стали процессы упадка и дезинтеграции. В сущности, князь Иван сотворил чудо: из мертвых с точки зрения будущего политических молекул он создал живую, способную к развитию клетку – Московское княжество. Свое небольшое княжество он обратил в своего рода зерно российской государственности. Со временем это зерно взошло, превратилось в стебель, раскинуло листья и стало уверенно расти ввысь и вширь, следуя заложенной в нем таинственной генетической программе.

В чем же заключается «генетический код» московской государственности? Ключ к ответу на этот вопрос дают уже упоминавшиеся слова из приписки к Сийскому Евангелию – Похвалы Ивану Калите: «и въсияеть в дни его правда, якоже и бысть при его царстве». Князь Иван хотел построить государство правды, понимая под «правдой» прежде всего Правду Божию. Ее зримые очертания он искал в глубинах Священного Писания. И потомки его, каждый в меру своих дарований, шли по его стопам.

Это понимали, между прочим, и московские летописцы XIV – XV веков, с искренним восторгом повествовавшие об успехах своих князей. «Единодержавие казалось им государством правды, ибо вне его они не видели правды, любви и национальной свободы» (134, 284).

Основными взаимодополняющими элементами московской государственности были вера и разум. Вера давала энергию, заставляла во всем стремиться к высшей правде; разум указывал пути наведения государственного порядка в большом и беспорядочном русском мире. Вера была незримой известью, скреплявшей тяжелые камни порядка.

Вся деятельность Ивана Калиты как правителя проникнута пафосом Священного Писания. Ветхозаветный царь удивительным образом уживался в нем с апостолом, а бессердечный мытарь – с кающимся грешником. И в этой своей поразительной противоречивости князь Иван был глубоко русским человеком.

Идея провиденциальной избранности Русской земли, возникшая еще во времена Ярослава Мудрого и зазвучавшая с новой силой при Андрее Боголюбском, возродилась из-под пепла татарских погромов в правление Ивана Калиты. Согласно логике средневекового мышления, сам небывалый масштаб бедствия, обрушившегося на Русь («ордынский плен») и свидетельствовал об особом отношении Бога к этой земле, об его отеческой любви к ней.

Зародившаяся при Калите «московская идея» была, по сути своей, религиозно-политической. Она прочитывается только в контексте ветхозаветных и новозаветных событий. Упрощая и по необходимости схематизируя, ее можно свести к нескольким ключевым положениям.

Бог наказал Русскую землю татарами, подобно тому, как отец порою больно наказывает свое любимое дитя, чтобы направить его на путь истинный. Московская земля первой возвращается на путь правды. Ее правитель князь Иван Данилович своим благочестием снискал милость Божию, которая проявилась в приезде в Москву святителя Петра, в спасении Москвы от разгрома во время Федорчюковой рати, в передаче князю Ивану великого княжения Владимирского.

Благочестивые московские князья строят храмы и монастыри, подчиняют всю жизнь поискам Божьей Правды. Следуя наставлениям ветхозаветных пророков, они верой й правдой служат новому Навуходоносору – ордынскому «поганому царю». И за это Господь воздает «великой тишиной» для всей Руси.

Такое осмысление событий неизбежно приводило к мысли, что именно Москва и ее правители избраны Богом для спасения Русской земли, для ее возвращения на путь правды. Все, что делают москвичи, они делают не по своей прихоти, но во имя исполнения благодатного Божьего промысла о Руси.

Так у московских правителей появлялась уверенность в своей правоте. Она укрепляла их силы, но порою приводила к трагическим столкновениям с вечным нравственным законом.

В характере Ивана Калиты было нечто, сближающее его с купцами-старообрядцами прошлого столетия. Они славились не только своим истовым благочестием, но и жесткой деловой хваткой, умением «драть три шкуры» со своих работников. Создатели всероссийского хлебного рынка, они в конечном счете стали основоположниками торгово-промышленного капитала в России. Эти неторопливые кряжистые бородачи были связаны между собой незримыми нитями духовной общности. Они спокойно доверяли компаньону-единоверцу целые состояния без всяких векселей.

Князь Иван любил купцов. Ему нравилась их смекалка и деловитость, подвижность и готовность к риску. А главное – они постоянно пополняли его великокняжескую казну, выручали в тяжелую минуту безденежья.

Наведя порядок на дорогах и усмирив произвол местных князей в городах, Иван Данилович заслужил благодарность купцов. В годы его княжения они вздохнули с облегчением. Торговля пошла в гору. Однако, судя по всему, князь не замедлил наложить и на купцов свою тяжелую руку. Одной рукой расчищая им путь, он другой рукой душил их тяжкими налогами.

Административно-хозяйственная сторона правления Ивана Калиты вообще очень мало известна. Почти единственным источником служит его завещание («духовная грамота») , сохранившееся в двух вариантах. Точная дата его написания неизвестна.

Анализируя эти грамоты, сравнивая их с завещаниями его сыновей и внуков, исследователи приходят к выводу, что князь Иван много занимался развитием налоговой системы в своих землях. Его труды в этой области требуют особых комментариев.

Во второй половине XIII века на Руси существовали две самостоятельные налоговые структуры. Одна, укомплектованная в основном татарами и «бесерменами», занималась сбором ордынского «выхода»; другая, княжеская, обеспечивала Рюриковичей средствами для содержания дружины, ведения войны и иных нужд. Со временем русские князья сумели убедить хана передать сбор ордынской дани в их руки. Каждый князь стал лично собирать и отвозить к ханскому двору причитавшийся с его удела ордынский «выход». Новый порядок избавил страну от сотен и тысяч чужеземных паразитов – откупщиков, сборщиков дани. Однако и он был весьма несовершенен. Путевые расходы, связанные с частыми поездками в Орду, разоряли мелких князей, делали их неоплатными должниками ордынских ростовщиков. Требуя выплаты княжеских долгов, татары подчистую разоряли целые города и волости. Кроме того, такой порядок отношений с Ордой способствовал возникновению новых усобиц, так как младшие князья часто использовали свои поездки в Орду для сплетения всевозможных интриг против старших сородичей.

Следующим шагом в развитии системы сбора ордынской дани стало признание ханом исключительного права великого князя Владимирского на получение и доставку в Сарай «выхода» со всех русских земель. Разумеется, расплывчатость правовых норм и огромное значение личных контактов в этом патриархальном обществе приводили к тому, что элементы старой системы еще очень долго сохранялись внутри новой. Ханские баскаки и откупщики собирали дань в некоторых областях Руси и после упразднения старой налоговой системы; некоторые местные князья самостоятельно вели дела с Ордой и после признания особых прав в этой области великого князя Владимирского. И все же введение «ордынской монополии» великого князя Владимирского было большим шагом вперед на пути создания единого Русского государства.

Некоторые историки полагают, что именно Иван Калита создал эту новую систему. Источники не содержат, однако, прямых подтверждений этого положения. Единственным косвенным доказательством можно считать одну загадочную фразу Никоновской летописи. Рассказав о передаче Ивану Даниловичу великого княжения Владимирского в 1328 году, летописец многозначительно добавляет: «...и иныя княжениа даде ему к Москве» (22, 195). Возможно, летописец имел в виду не привилегию Калиты на сбор ордынского «выхода», а лишь «купли» князя (Углич, Галич и Белоозеро) и пожалованные ему права на половину Ростовского княжества.

Всегда осторожный в своих догадках В. О. Ключевский объяснял это следующим образом. «Татары по завоевании Руси на первых порах сами собирали наложенную ими на Русь дань – ордынский выход, для чего в первые 35 лет ига три раза производили через присылаемых из Орды численников поголовную, за исключением духовенства, перепись народа, число; но потом ханы стали поручать сбор выхода великому князю Владимирскому. Такое поручение собирать ордынскую дань со многих, если только не со всех, князей и доставлять ее в Орду получил и Иван Данилович, когда стал великим князем Владимирским. Это полномочие послужило в руках великого князя могучим орудием политического объединения удельной Руси» (83, 21).

Как бы там ни было, князь Иван собирал ордынский «выход» со всей Северо-Восточной Руси и Новгорода. Он очень дорожил этой привилегией и запечатлел ее в своем титуле. Первым из великих князей Владимирских Калита стал именоваться «князь великий всея Руси». Видимо, здесь он последовал примеру митрополита, который в ответ на галиц-кий церковный сепаратизм начал именовать себя «митрополит всея Руси» (67, 103).

В поисках выхода из финансовых затруднений Иван Данилович набрел на идею, которая оказалась плодотворной. Он начал расплачиваться со своими слугами не деньгами, а землями. Однако земли эти они получали не «в вотчину», то есть на правах частной собственности, а во временное, условное держание. В завещании Калиты среди прочих встречается и следующее указание: «А что есмь купил село в Ростове Богородичское, а дал есмь Бориску Воръкову, аже иметь сыну моему которому служити, село будет за ним, не иметь ли служити детем моим, село отоимут». Историки по-разному объясняют это довольно загадочное распоряжение московского князя. Все сходятся на том, что по своему положению Бориска Ворков, несомненно, помещик. Однако далее мнения расходятся. Некоторые считают его первым и даже единственным в то время русским помещиком; другие (как, например, известный историк Н. П. Павлов-Сильванский) полагают, что таких, как он, помещиков во времена Калиты было уже много. Особое упоминание Воркова в завещании московского князя Павлов-Сильванский объясняет тем, что это поместье находилось не в московских землях, а в чужом княжестве. «О селах, пожалованных слугам в пределах московских владений, разделенных между князьями-наследниками Семеном, Иваном и Андреем, не надо было упоминать особо, потому что условия пожалования были хорошо известны, а принадлежность таких сел тому или другому князю определялась границами выделенных уделов» (107, 453).

Так или иначе, Иван Калита, несомненно, одним из первых среди русских князей оценил преимущества поместного землевладения. С его легкой руки оно со временем станет повсеместным, а выросшее на его основе дворянство – военно-административным каркасом российского централизованного государства.

Среди доходных статей своего бюджета Иван Данилович особо выделял торговые пошлины. И на то были все основания. Если прямой поземельный налог, взимаемый с крестьян («дань»), нельзя было увеличить без риска разорить земледельцев, то городские оброки могли возрастать по мере оживления торговли и промыслов. Вероятно, именно при Калите в Московском княжестве появилась новая торговая пошлина с татарским названием «тамга» (81, 178). Она равнялась определенной части от стоимости проданного и купленного товара. Размер тамги мог изменяться в зависимости от обстоятельств и распоряжений местных властей. Поначалу тамга шла исключительно в ханскую казну и ее сбором занимались сами татары. Тамга дополнила старую русскую таможенную пошлину – «осьмичное», равную восьмой части цены товара. Существовала в то время и еще одна торговая пошлина – «мыт». Она взималась при пересечении купеческим обозом границы княжества, уезда или города.

Распределение доходов от торговых пошлин между княжеской и ханской казной было подвижным, изменчивым. Случалось, что московские Даниловичи уговаривали хана пожаловать им тот или иной город или признать право на его захват под условием передачи татарам сбора в этом городе тамги, осьмичного или мыта. Бывали и обратные случаи, когда доходные статьи, принадлежавшие прежде татарам, возвращались в карманы князей московского дома (81, 184).

Внимательный ко всему, что могло принести доход, князь Иван не упустил из виду и торговлю хмельным «медом». Есть основания думать, что он расширил производство «меда» в своих подмосковных «варях», то есть варницах, где собранный бортниками мед диких пчел превращался в веселящую душу медовуху (81, 186).

Спрос на хмельную продукцию княжеских «варей» был постоянным. Пили русские люди в ту темную пору весьма и весьма основательно, отгоняя хмелем тоску и безысходность.; Хмель гулял по избам и по княжеским теремам. Монах Яков в послании к ростовскому князю Дмитрию Борисовичу (около 1281 года) умолял его – «блюдися запойства!».

Неистовое пьянство сопровождало тяжкие бедствия, которыми так обильна была тогдашняя русская жизнь. По воспоминаниям игумена Пафнутия Боровского, во время «великого мора» 1427 года одни постригались в монахи, а другие, напротив, «питию прилежаху, зане множество меду пометную и презираемо бе» (3, 17). Дикое пиршество в заброшенных домах порою прерывалось тем, что «един от пиющих внезапу пад умираше; они же, ногами под лавку впхав, паки прилежаху питию» (3, 17).

Пьянство вошло в повсеместный обычай. В конце XV века преподобный Иосиф Волоцкий в своем монастырском уставе строго воспрещал держать хмельные напитки в обители. Зная, что вино в небольших количествах подавалось на трапезах в греческих монастырях, Иосиф предусмотрительно объяснил, почему этот обычай нельзя переносить в русские монастыри: «В Рустей же земле ин обычей и ин закон: и аще убо имеем питие пианьственое, не можем воздержатися, но пиемь до пианьства» (33, 318).