"Приватная жизнь профессора механики" - читать интересную книгу автора (Гулиа Нурбей Владимирович)Глава 6. Курский соловейХод конём Опять мне удается улизнуть от настигающего катка, грозящего 'раскатать' меня в лист, столь тонкий, что подсунуть его в щель под дверью не было бы проблемой. На сей раз я нашел убежище в древнем русском городе Курске, с его провинциальной тихой жизнью, красивыми курянками - 'горлинками', и по-отечески заботливым начальником - ректором. При этом, получив и карьерный рост! В Курске я заимею все условия для успешной защиты докторской диссертации, получения долгожданного ученого звания 'профессора механики'. Но, как обычно случается с людьми, имеющими 'все условия', со мной приключилась утрата сдерживающих центров, и я 'пошёл в разнос' по женской линии. Этот 'профессорский синдром' стал причиной моего развода с женой, женитьбы на юном создании, и переезда в другой город, лучше которого нет на Руси, а по мне, так и во всём мире: Перед отпуском, который начинался в первых числах июля, я подал заявление об увольнении, в связи с избранием по конкурсу в другой институт. Мне его с удовольствием подписали, и я стал готовиться к переезду в Курск. Я обещал, как устроюсь на работу, забрать в КПИ, кроме Лили - Тамару, Романа с Галей, и, конечно же, Лиду с Сашей. Я налегке выехал поездом в Москву, рассказал Тане и Моне о том, что я уже живу и работаю в Курске, причём с повышением. Таня была рада тому, что это вдвое ближе к Москве, чем Тольятти, а Моня заметил, что это 'ход конём' в Москву - сперва длинный ход на Запад, а потом, вдвое короче - на Север. - Хотя умнее всего было бы этот ход на Запад сделать в три-четыре раза подлиннее, тогда и на Север не пришлось бы заворачивать! - политически рискованно заметил Моня. Из Москвы я 'Соловьём' направился в Курск, где снова встретился с ректором и поблагодарил его за моё успешное избрание. - Подумать только, было три претендента на одно место! - заметил мне ректор, - Совету пришлось выбирать одного из трёх. Пришлось замолвить за вас словечко, ваш козырь - это готовая докторская работа. В нашем институте только один доктор, да и то - пожилой. Это непорядок для 'Политеха' в центре России! Да и вообще в Курске докторов наук - раз, два - и обчёлся! Зашёл вместе с ректором на кафедру, и там, по чистой случайности оказались трое преподавателей, один из которых - Юрий Александрович Медведев, исполнял обязанности завкафедрой. Юрий Александрович - интеллигентный человек, спортивного склада, лет сорока пяти, бывший декан механического факультета, куда относилась и наша кафедра. Он буквально скрасил всё моё последующее пребывание в Курске, помогая и множество раз выручая меня. Но в этот раз мы только познакомились, и он показал мне распределение нагрузки на осень. Я выбрал себе крупный, человек на двести, поток и пару групп практики. Подав заявление о выходе на работу с конца августа, я вылетел самолётом в Киев, а оттуда - во Львов. Во Львове, оказывается, получили наш огромный ящик с 'гибридами', деталями, кое-каким инструментом и прочими полезными и нужными вещами. Но понятия не имели, зачем я это всё им выслал. Я встретился с Атояном и всё рассказал ему, напирая на то, что заведующий кафедрой сможет больше помочь делу, чем просто доцент. В конце концов, я уговорил его перезаключить договор с ТПИ на КПИ, а 'гибрид' установить на автобус во Львове, прямо в ГСКБ. Действительно установка 'гибрида' требовала разрезания несущего лонжерона автобуса, и замены его части новой фасонной деталью. А потом переоборудованный автобус предполагалось отогнать для испытаний в Курск. Целый месяц я приходил в ГСКБ к 8 утра, переодевался в робу и работал 'слесарем-консультантом', руководя действиями сварщиков и сборщиков. Чуть не покалечили автобус - с перерезанным лонжероном, он накренился и чуть не свалился в смотровую яму вместе с 'гибридом'. Но всё-таки устоял. - Жаль, что не свалился, возни было бы меньше! - в сердцах проговорил один рабочий, самый ленивый и бестолковый из бригады. - Ах ты, сволочь Бандеровская, вредитель сучий, да я тебя за такие слова по стенке размажу! - накинулся я с кулаками на перепуганного работягу. Написал на него докладную Атояну и попросил заменить на добросовестного мастера. Меня стали побаиваться. Они поняли, что хоть я и в робе, но не их брат-пролетарий, а 'из начальства'. Быть заинтересованным в результатах работы - это, видимо, не для пролетариев! Наконец, 'гибрид' смонтировали и автобус, загруженный вторым 'гибридом' и другим содержимым был готов к поездке. 'Выпускать' его договорились по моему сигналу из Курска, когда будет ясна обстановка. Из Львова я опять приехал в Тольятти и дождался приезда из Тбилиси Лили. Собрали мои вещички - книги, одежду, другие мелочи для общежитейской жизни в Курске. Лилю и друзей я обещал вызвать, как только договорюсь об их работе. Тамару же вызывать отпала необходимость. Мои 'тренировки' сделали своё дело, и она в отпуске встретила 'свою судьбу' - неженатого мужика, инженера с ВАЗа, приехавшего из Киева. Они вскоре поженились и потом мы потеряли друг друга из вида. Тамара как-то даже в конце августа зашла ко мне в гости одна, без сопровождающего, а Лиля ещё из Тбилиси не приехала. Тамара принесла с собой бутылку водки и зачем-то цветы. Мы приготовили омлет с помидорами и выпили бутылку за нашу былую любовь. Я предложил, было, Тамаре 'вспомнить' молодость, но она поцеловала меня, поблагодарила за 'помощь' в избавлении от фригидности, и попросила не нарушать её счастья и спокойствия. - Вот, ханжи эти бабы! - подумал я, - а о моём счастье и спокойствии ты подумала, когда 'совращала' меня! Но я согласился 'не нарушать'. С одной из самых мучительных проблем - как поступить с Тамарой? - всё решилось само собой. Мало-помалу я позабыл Тамару. Но когда, бывало, смотрю по телевизору бесконечные повторы мультсериала 'Ну, погоди!', и слышу знаменитое: 'Ну, заец, погоди!', я вздрагиваю и лихорадочно повторяю: 'Заец, Заец!' - да это же фамилия Тамары из Кемерово. Эх, какие были времена! Теория и практика Дисциплины кафедры, заведующим которой я стал, были мне достаточно знакомы - это теоретическая механика и теория машин и механизмов, что я, собственно и преподавал в Тольятти. Но я взялся вести только одну из них - наиболее тяжело дающуюся студентам теоретическую механику. Студенты не любят теоретическую механику из-за её сухости и скучности. Обычно лектор начинает доказывать какую-нибудь там нудную теорему Кориолиса, повернувшись лицом к доске, а студенты в это время играют в военно-морской бой. Я же строил лекции по-другому. Доказательства теорем студент выучит и по учебнику перед экзаменами, а вот заинтересовать наукой должен его я - живой человек. И я, закрепив микрофон на воротнике (а в аудитории 'амфитеатром' было 200-250 человек), громко спрашиваю зал: - Как вы считаете, на Луну, которая вращается вокруг Земли, действует или нет центробежная сила? Кто считает, что 'да' поднимите руки! Почти все руки поднимают. - Хорошо, - провоцирую, я их, - со стороны какого тела эта сила действует, не может же она давить из пустого пространства? А рядом - только Земля, выходит, со стороны Земли? - Да-а-а! - как в детском саду отвечает огромный зал. - Тогда как же получается, Земля отталкивает, что ли, Луну? Выходит, действует не закон всемирного тяготения, а закон всемирного отталкивания? В зале неуверенный смех. - Поэтому, все басни о реальных центробежных силах - просто враньё! А кто будет распространять эту дезинформацию - тащите его ко мне, разберёмся! На перемене ко мне обязательно подходят взволнованные студенты. Их интересует практическая сторона дела. - А как же в ГАИ нам говорят, что на автомобиль, когда он поворачивает, действует центробежная сила? Начинаем разбираться. - Со стороны чего может действовать на автомобиль эта центробежная сила, со стороны воздуха, что ли? С чем соприкасается автомобиль? - С дорогой! - хором отвечают студенты. - Тогда, если центробежная сила действует 'от центра', то она должна на повороте прогибать шины автомобиля наружу. А все ГАИшники знают, да и вы тоже, что шины на повороте прогибаются внутрь, к центру поворота. Как это понимать? Унылое молчание. - Нет никаких центробежных сил, это всё бабкины сказки. Но с работниками ГАИ не спорьте, соглашайтесь! Студенты начинают верить себе больше, чем учебнику, а это уже победа. Или про другую басню из учебника. - Вот вы видите рисунок 'падающей' башни в Пизе, откуда Галилей, как видно из рисунка и понятно из текста, бросал шары на головы гуляющих внизу людей (Смех). Бросал шары лёгкие и тяжёлые, и сделал вывод, что и те и другие приземляются одновременно. Верите ли вы в это? - В учебнике написано: - раздаётся нестройный хор голосов. - Вот вы все - Галилеи, - привожу я убедительный довод, - и вы бросаете с высоты пудовую гирю и такой же по размерам комок ваты. Что приземлится быстрее? - Гиря! - хором отвечают студенты - Так сколько же пол-литр надо было выпить Галилею, чтобы сделать вывод о том, что гиря и вата приземляются одновременно? - Десять! - раздаётся тот же хор. Но тут нервно вскакивает очкастый отличник, подстриженный под полубокс, и начинает возражать: - Так то же в воздухе, а Галилей имел в виду вакуум! - А что мог знать Галилей о вакууме, когда его открыл только Торричелли, уже после смерти Галилея? - громовым голосом, усиленным микрофоном, заключаю я, - да и то в самом кончике своей барометрической трубки, где и шаров-то не побросаешь! Когда ко мне попадал новый лекционный поток, а это 200-250 студентов в поточной, обычно расположенной амфитеатром аудитории, я выбирал взглядом самую красивую (с моей, конечно, точки зрения!) студентку, и читал лекции, глядя на нее, и, как бы, обращаясь к ней. Ее же, чаще всего, и спрашивал с места. Я считал, что это лучше, чем не глядеть ни на кого, или смотреть в потолок, например. А так красота студентки вдохновляла меня на живой разговор с аудиторией. Помню, в Тольятти была как-то у меня такая 'избранная' студентка Поплавская. Длинные прямые платиново-белые волосы, светло-голубые глаза, розовые губы - ну прямо картинка с сыра 'Виола', да и только! Но не ответила она ни на один мой вопрос с места за весь семестр. Я уже решил, что красота и теоремы механики несовместимы, но снова 'жизнь оказалась богаче планов', снова Вождь оказался прав. На экзаменах Поплавская неожиданно ответила на все вопросы. - Списала! - решил я, и начал экзаменовать устно. Но и на устные вопросы она отвечала без запинки. - Мистика! - подумал я, и перешел к уравнениям Лагранжа 2-го рода, можно сказать, непостижимым для 'нормальных' студентов: Но красивая студентка ответила и на этот вопрос. Я был совершенно сбит с толку. - Поплавская, говори, в чем дело, ты же не можешь знать всю механику на 'отлично', этого просто не может быть! - Может! - неожиданно, глядя мне прямо в глаза, отвечает красавица. - Я это ради вас учила, ночами не спала - всё вашу механику учила, чтобы понравиться вам! - зардевшись и потупив взгляд, договорила студентка. Тут уж пришла очередь покраснеть и мне. Смутившись на мгновенье, я проставил в ведомость и зачетку студентке 'отлично' и похвалил за усердие. Та посидела еще немного, а затем, неохотно поднявшись, ушла. Больше таких случаев в моей практике не было. Мои студенты любили теоретическую механику, и среди них появлялись буквально 'корифеи'. В Тольятти у меня был студент Олег Федосеев, который уже на втором курсе решил неэйлеровскую задачу навивки гибкой ленты на цилиндр. Теперь он - заведующий кафедрой в том же вузе, где и учился. В Курске мой студент Иосиф Юдовский решил задачу полной передачи кинетической энергии от одного абсолютного твёрдого тела другому. Он на этой основе сделал две свои диссертации - и кандидатскую и докторскую, и открыл этот принцип со мной вместе, будучи моим студентом. С Иосифом (Осей) Юдовским мы потом стали близкими друзьями, но ещё позже - в 90-х годах он уехал в США, где стал крупным бизнесменом. Меня, как и обещал ректор, разместили в преподавательском общежитии гостиничного типа. Блок из четырёх комнат с туалетом и душевой. Две комнаты занимала семья завкафедрой математики. Одну большую комнату - завкафедрой теоретической механики, то есть я, а одну комнату поменьше, соседнюю со мной - доцент Вячеслав Зубов с кафедры 'Строительные материалы'. Я с соседями только вежливо здоровался и прощался - никаких попыток сближения или совместного ужина, так как в стране началась очередная борьба с бытовым пьянством. А в октябре, прямо к моему дню рождения, прибыл из Львова автобус. Его припарковали прямо во дворе института, никакого гаража или другого запирающегося помещения в институте для этого не было. Мне выделили комнату для лаборатории, куда мы с лаборантами перетащили 'гибрид', чтобы не оставлять его ржаветь на воздухе. А автобус начали регулярно 'обкрадывать' - то фару снимут, то подушки с кресел унесут. Воровство - неотъемлемое свойство коренных курян, да простят они меня за правду. Воруют всё, что лежит - и плохо, и хорошо. Москвич поленится возиться, а курянин не пожалеет времени и открутит. Москвич украдёт по-крупному - бульдозер, например, как у меня на испытаниях. А курянин возьмёт подушки с кресел, вывинтит шурупы, даже ветошь чистую, и то возьмёт. Я 'пристроил' автобус в гараж автохозяйства, директором которого был наш студент-вечерник. Так в этом гараже с автобуса сняли всё, что было можно - аккумуляторы, стартёр, компрессор, я не буду больше перечислять этот горестный список. Правда, студент-директор всю эту недостачу восполнил, но сколько ушло нервов! Испытания Сразу пускать автобус в дорожные испытания я побоялся, и мы, опять же с помощью студентов-вечерников, приготовили эрзац-стенд для испытаний на месте. Мы приподняли ведущие задние колёса автобуса над землёй и прикрутили к ним по огромному маховику. Теперь, когда работал двигатель или 'гибрид', автобус стоял на месте, а на бешеной скорости раскручивались огромные маховики, заменявшие движущуюся массу автобуса. Когда маховики начинали, раскручиваясь, свистеть от скорости, любопытные студенты разбегались прочь. Потом уже, по требованию инженера по технике безопасности, туповатой, упрямой и 'выпившей' много моей крови, женщины северных народностей, мы закрыли эти маховики жестяным кожухом. Хорошо, что 'инженерша' по технике безопасности слыхом не слыхивала о том, что маховики могут и разрываться, иначе бы я так и не защитил свою докторскую диссертацию. Сотрудники постоянно видели меня то лежащим под автобусом и примерзающим своим бушлатом к земле, то тащившим маховики или другие неподъёмные тяжести. По институту шла шутка: 'Если обычный учёный от своей докторской диссертации получает инфаркт, то наш Гулиа получит грыжу!'. Прошли зима и начало весны. Стендовые испытания автобуса закончены. 'Гибрид' худо-бедно, но работает без метания 'кинжалов'. И вот, после майских праздников, 5 мая 1972 года мы вывели автобус на испытания. По дороге из общежития до института я специально купил билетную книжку на автобус, выбрал оттуда самый счастливый билет и прокомпостировал его. Сердце бешено колотилось, прокачивая целую Ниагару крови через мои сосуды, когда автобус медленно стронулся и направился на прямую и уединённую улицу Тускарную, где я наметил проводить испытания. Автобус оборудовали закреплённым узкоплёночным киноаппаратом, который снимал дорогу, размеченную мелом по метрам. В поле зрения киноаппарата попадали также спидометр автобуса и тахометр от маховика 'гибрида'. К стойке в салоне были прикреплены колбы топливного расходомера. Управлял автобусом водитель Стасик Слепухов, а помогал ему и мне лаборант Славик Кулешов. 'Главным кинооператором' был хозяин кинокамеры доцент Игорь Аникин, преподаватель нашей кафедры. Стасик и Славик были хорошими ребятами, но склонными к загулам и выпивке. Славик прекрасно рисовал, а Стасик был прирождённым актёром. Оба участвовали в институтской самодеятельности. Никогда не забуду их интермедию, зрителем которой мне как-то пришлось быть. Эта пьеска была разыграна в актовом зале института, в перерыве между выступлениями вокально-инструментального ансамбля и чтецов из той же самодеятельности. В переполненном зале сидел ректор, всё начальство, преподаватели и студенты. И вот на сцену выходит Славик, переодетый старой деревенской бабкой, и Стасик, с приклеенной бородой - якобы печник, с тележкой, гружёной кирпичами. Бабка показывает печнику - вот здесь, мол, клади печь. Печник с грохотом начинает выгружать кирпичи. А бабка передумывает и показывает уже другое место. Опять погрузка и выгрузка грохочущих кирпичей. Но дурная бабка опять меняет место. Тогда взбешённый печник, ругаясь, начинает раскидывать кирпичи по сцене: грохот, пыль, смех в зале. А печник, видимо задетый за живое смехом в зале, хватает один из кирпичей и швыряет прямо в зрителей! Крик, шараханье, чуть не истерика. А кирпич, повертевшись в воздухе, медленно планирует на чью-нибудь голову. 'Кирпич' оказывается склеенным из чертёжной бумаги и раскрашенным, как настоящий, художником Славиком! Итак, мы на улице Тускарной, проходящей 'под-над речкой' Тускарь, что впадает неподалёку в Сейм. Деревья стеной по обе стороны улицы; на ветках уже махровые ярко-зелёные листья. Солнышко достаточно высоко, что полезно для киносъёмок. По моему сигналу Стасик трогает автобус, разгоняет его до скорости 50 километров в час и включает тумблер торможения 'гибридом'. Автобус плавно тормозит; слышен тихий свист разгоняющегося маховика и стрекот киноаппарата. Вот уже автобус едет со скоростью пешехода. Стасик останавливает его обычным тормозом и глушит двигатель. Снова сигнал - и Стасик переключает тумблер на разгон машины 'гибридом'. Автобус с неподвижным двигателем и выжатым сцеплением разгоняется до 30 километров в час, после чего Стасик отпускает сцепление. Двигатель с ходу запускается, и автобус разгоняется до 60 километров в час. Движение накатом, сбавление скорости до 50 километров в час, и весь цикл повторяется. Затем - уже при движении в другую сторону, на той же улице, для учёта возможного уклона или ветра. Не верится - ни 'гибрид', ни один из приборов не отказал! Теперь делаем контрольный заезд уже только на двигателе, без 'гибрида'. Расходомер показал двойной перерасход топлива на контрольном заезде. Ура! Это - победа! Победа, зафиксированная на киноплёнке и актом, подписанным нами - участниками испытаний! Автобус, с крупной надписью на бортах 'Испытания', гордо завернул во двор института. Я, стоя в приоткрытых дверях, рукой приветствовал встречающих нас сотрудников кафедры и студентов. Вечером в ресторане 'Октябрьский', что близ института, я дал 'банкет' для участников испытаний. Я был уже научен горьким московским опытом 'необмытия' испытаний - или плёнка порвётся, или ещё что-нибудь! Но мы 'обмыли' испытания, и всё оказалось в порядке. Хорошо, что в жизни, нечасто, правда, но выпадают такие счастливые дни! Гады! Начните жизнь сначала! Можно подумать, что, будучи занятым 'под завязку', я не имел никакой личной жизни! Да, вначале так оно и было. Потом я начал постепенно 'вызывать' из Тольятти друзей. Первой приехала Лида, ей уже не терпелось попасть в родной Курск, да и место ассистента на нашей кафедре оказалось вакантным. В КПИ Лиду помнили, она была там 'своей' и устройство её на работу прошло без проблем. Мне уже было веселее. Затем приехал Саша, он устроился мастером на завод. Мы начали ходить с ним в баню, и стало ещё веселее. Примерно в течение года удалось взять на кафедру гидравлики Романа, а на кафедру математики Галю. Но с соседом по 'блоку' - Вячеславом, я только вежливо раскланивался. Наконец, ближе к Новому Году не выдержал и пригласил его зайти ко мне. Оказывается, Вячеслав приехал в Курск из далёкого Биробиджана, это центр Еврейской АО. При этом он сам - далеко не еврей, а скорее наоборот. Он рассказал мне анекдот, как создавалась эта Еврейская АО. Кстати, АО - это не акционерное общество, а автономная область. Так вот, созвал Сталин несколько ответственных еврейских товарищей и поручил им создать Еврейскую АО на дальнем Востоке и организовать там колхозы. Через несколько дней Сталин получает от них телеграмму: 'Колхозы организованы тчк высылайте колхозников'. Сейчас этот анекдот можно и не понять, но тогда он очень был смешным и актуальным. После такого анекдота я напрямую спросил Вячеслава: 'Водку пьёте?' Он внимательно посмотрел на меня, вышел из комнаты и через минуту зашёл обратно, держа завёрнутую в газету бутылку. Это была бутылка японского виски 'Сантори'. Я полез в тумбочку и достал такую же бутылку - в наш гастроном завезли японский виски. Мы поскребли по сусекам и нашли полбуханки хлеба, здоровенный кусок сыра, из которого ножом уже выскребли мягкую сердцевину, и пару яблок с подгнившими боками. В пустую бутылку налили 'шампанское' - так называли мы холодную воду из-под крана для запивки виски, который оказался очень противным. Вонючий хлебный самогон - чего такой из Японии везти, такого и у нас полно! Оказалось, что мы со Славиком, (так он стал называться после пары стаканов), вели одинаковую жизнь. Вечером, когда приходило время спать, тушили свет (так как занавесок на окнах не было), выпивали из горла бутылку портвейна, и, погрозив пальцем своему тёмному отражению в зеркале, ложились спать. Это было скучно и неинтеллигентно, и мы ещё раз убедились, что вдвоём выпивать веселее. Славик по фамилии Зубов оказался неординарным человеком. Он был неплохим поэтом, только большинство его стихов были с матом. Да и стихи, которые он знал наизусть, тоже были подобного рода. Например, такая эпиграмма на поэтессу Веру Инбер: - Ах, у Инбер, ах, у Инбер - Что за шея, что за лоб! Век смотрел бы на неё б!: И так далее. Затем, у Славика была непередаваемая, патологическая ненависть к советской власти. Он хотел (наивный человек!) собрать столько денег, чтобы положить их в сберкассу на срочный вклад, и жить только на проценты, которые составляли всего 3 процента годовых. Чтобы Славику можно было не работать на треклятую советскую власть. Он, видимо, не понимал, что, отдавая деньги в государственный банк под столь мизерный процент, он целиком попадал в рабство к государству. Славик мечтал собрать сумму, которая обеспечила бы ему зарплату доцента - 320 рублей в месяц. Но для этого ему надо было положить в сберкассу ни много, ни мало - 128 тысяч рублей! И он пытался, экономя на всём, кроме выпивки, честно накопить такие деньги. Надо признать, что тысяч тридцать у него уже были, и он держал их в перевязанных бечёвкой пачках сторублёвых купюр, прямо в платяном шкафу. На Новый Год ко мне заехала Лиля, и мы его справляли втроём со Славиком. Лиля приготовила лобио и другие кавказские блюда, включая, пхали и хули (я, припоминаю, уже извинялся за блюда с такими названиями, извинюсь ещё раз!). Водки было в изобилии. Славик поведал нам о его теории 'стремления к естеству'. Одежды на человеке должно быть как можно меньше, или её вообще не надо; есть надо без приборов прямо с земли, 'сношаться' когда и где захочется, и т.д. А деньги - зло, их надо уничтожать! И рослый, худющий Славик, прилично подвыпив, разделся до трусов, положил тарелки лобио, пхали и хули на пол; на пол же положил миску с налитой туда водкой. Передвигаясь на четвереньках и подвывая на лампу, он пытался есть кавказские блюда прямо с пола, даже без помощи рук, а водку лакать языком из миски. Мы с Лилей задыхались от хохота. Рычащий и воющий Славик с перепачканной в лобио и свёкле мордуленцией, махая задом как пёс, весело ходил на всех четырёх конечностях по полу, пытаясь укусить нас за ноги. Он попытался, было, задрать ногу на нашу дверь, но мы открыли её и выставили звероподобного Славика в коридорчик перед туалетом. Там он уже 'метил' стенку, когда на странные звуки выглянула жена завкафедрой математики, прозванная нами Росомахой, за схожесть по внешности и характеру с этим 'симпатичным' зверьком. Крик был такой, какой и десяток росомах издать были бы не в силах. Вся семейка выскочила за дверь и помогла вопить нашей Росомахе. Ещё бы - рослый худой зверь в трусах телесного цвета, с рычанием и воем, скалясь окровавленным (от свёклы!) ртом, 'метил' дверь нашего туалета! Увидеть такое в Новогоднюю ночь и не стать заикой - дано не каждому! Славик, конечно, тут же вскочил и забился к себе в комнату. Но минуты через три он, сильно шатаясь, но уже на двух ногах, ввалился к нам в комнату, держа в руках несколько пачек денежных купюр. Он, рыча и ругаясь матом, стал швырять в нас эти пачки, и деньги рассыпались по полу, как в американском боевике. Когда Лиля попыталась их собирать с пола, Славик запихнул остаток денег ей за воротник и вышел вон. Мы услышали, как заперлась изнутри его дверь. Лиля подобрала все деньги и сложила их кучей на столе. Зрелище было феерическим - столько сторублёвых купюр зараз никто из нас в жизни не видел! А утром, часов в семь, кто-то жалобно заскрёбся в нашу дверь. Лиля открыла. Славик стоял в майке и шароварах, с лицом не вполне ещё очищенным от кавказских блюд с неприличными названиями. - Я свои денежки к вам, случайно, не закидывал? - вкрадчиво спросил он, повидимому, опасаясь, что мы скажем 'нет'. Но, увидев кучу на столе, он успокоился. Насыпав купюры себе в подол майки, он пошёл назад, оправдываясь: - Как выпью, начинаю деньгами швыряться - в буквальном смысле! Надо бы от этой вредной привычки избавляться! Я так и не понял, от какой вредной привычки ему больше хотелось бы избавиться - от пьянства или швыряния денег? Вскоре Лиля уехала, и мы остались опять вдвоём со Славиком. Мы гуляли с ним по паркам Курска, философствуя на возвышенные темы и выпивая, втихаря от окружающих, портвейн. Особенно любили мы заходить в магазин 'Колос', расположенный на той же улице, что и общежитие. Улица называлась 'Выгонной', так как по ней выгоняли коров на пастбище, расположенное за строющимся новым корпусом института и нашим общежитием. Так что по утрам нас будило мычание проходивших коров. А потом улицу переименовали в 'имени 50-летия Октября' - глупее и неуклюжее названия не придумаешь! Так вот в магазине 'Колос' всегда был большой выбор спиртного. Недаром в Курске говорили: 'Мужики - в 'Колос', а бабы - в голос!'. У нас со Славиком на тот момент баб не было и мы смело и гордо заходили в 'Колос'. Взяв очередную бутылку, мы шли в ближайший сквер, расположенный на горке в конце улицы Дзержинского (бывшей ул. Троцкого), и сидя на деревянной скамейке, обсуждали, как строить жизнь, переехав в новый для нас Курск. Говоря о горке, и вспоминая о воровитости местных жителей, я понял, почему Курск характеризовали как: 'Две горы, две тюрьмы, а посередине - баня!' Я видел эти две горы, мылся в бане, что посередине, а двух тюрем так и не нашёл, а тем более, в них не сидел. Говорили, что царь хотел построить в Курске университет, но местное купечество и другие граждане (по-старинному - 'мещане') написали ему челобитную, где настоятельно просили не делать этого. Боялись неизбежных при этом 'жидов, скубентов и прочих воров'. Чтож, университет перенесли в Воронеж и это теперь - крупный, современный город, чего о Курске не скажешь. А воров, и прочих нежелательных категорий населения в Курске, тем не менее, - предостаточно! И вот, после вина, выпитого на свежем воздухе, и философии, вызывающей усиленную работу мозга, Славику захотелось избавиться от продуктов распада при белковом метаболизме (не подумайте дурного - обмене веществ!), и он зашёл в расположенный рядом туалет с выгребной ямой. Но буквально через несколько секунд, ещё полностью не избавившись от продуктов распада, Славик выбежал оттуда и возбуждённо позвал меня: - Посмотри, что здесь написано, это писал гений - это касается всех нас! Я забежал в туалет, и на серой отштукатуренной стене прямо над расположенными в линию 'очками', прочёл 'вещую' надпись, выполненную красной краской крупными 'печатными' буквами: 'Гады! Начните жизнь сначала!'. Хотя это и не было Валтазаровскими кровавыми словами: 'Мене, текел, перес', предвещавшими гибель царя, но задуматься нас эта надпись заставила. А может, и, взаправду, начать жизнь сначала? Но, из-за того, что, во-первых, надпись относилась к 'гадам', каковыми мы себя не считали, а во-вторых - не так уж это легко сделать даже настоящим гадам, мы продолжили вести прежний образ жизни! Изменения В июне 1972 года я поехал во Львов отчитаться перед ГСКБ за полный цикл работ по договору, представить им данные испытаний и фильм. Экзаменов в этот семестр у меня не было и времени на поездку хватало. Так как я ехал поездом через Москву, то зашёл там в Министерство Автомобильной промышленности СССР, которое было расположено на площади им. Воровского. На этой площади и сейчас стоит карикатурный памятник этому Воровскому - советскому дипломату, убитому в городе Лозанне врагами советской власти. Площадь эта самая маленькая в Москве, и, думаю, даже в мире - меньше нашего тбилисского двора, где стоял дом моего детства. Красивое и какое-то сексуальное с виду здание Министерства, в 'мрачные годы царизма' было с красным фонарём у входа - это был крупный бордель. Вся внутренняя планировка здания напоминала об этом - запутанные узкие коридорчики, камины с топкой, выходящей в коридор, маленькие, уютные комнатки - необычайно подходили борделю, но никак не союзному министерству. Правда, сотрудники министерства говорили мне, что, чем занимались в этом здании раньше, тем занимаются и сейчас. Только в роли проституток сейчас выступают они - сотрудники министерства, а в роли посетителей - их начальство. Это было правдой - разносы, которые учиняло своим сотрудникам министерское начальство, можно смело сравнивать с тем действием, которое совершалось клиентами над проститутками. И если проститутки хоть выживали после этого действа, то не все сотрудники министерства были так привычны к разносам - многие получали инфаркты и инсульты. Почти на моих глазах, когда я был в это время в министерстве, один высокопоставленный специалист, молодой ещё доктор наук, получил такой разнос от Министра, бывшего гендиректора ВАЗа. С последним я не раз в одном купе ездил в Москву, и он тогда показался мне очень скромным и учтивым человеком, а вот после этого разноса вскоре молодой специалист скончался от инфаркта. Но не будем о грустном. Я разыскал в министерстве начальника технического управления Главлегавтопрома Давида Дмитриевича Мельмана, которому, в частности, подчинялись все автобусные заводы. Это был высокий суровый человек, от разносов которого почти плача уходили директора заводов. Я слышал эти разносы и побаивался Мельмана, но со мной он оказался неожиданно учтивым. Посмотрев фильм, оценив результаты испытаний и обозвав меня гением, он тут же созвонился с замминистра (забыл фамилию, но тот тоже, как и сам Д.Д.Мельман вскоре умер, не выдержав сумасшедшей работы!), и повёл меня к нему. - Вот молодой гений, который предложил устройство, вдвое сокращающее расход топлива на автобусах. Но главное - почти исчезают токсичные компоненты! (Этого я Мельману не говорил, но он оказался прав - последующие испытания показали, что токсичность выхлопа уменьшилась на порядок). Замминистра просмотрел мой отчёт ГСКБ (фильма он смотреть не стал), и обратился к Мельману: - Давид Дмитриевич, ты же опытный человек, где я возьму площади и кадры для выпуска этого изделия? Ты посмотри на телеграммы с заводов - они телеграфируют Косыгину, а он вот с такими резолюциями - Министру! Нет ни людей, ни площадей, ни материалов, ни комплектующих - ничего нет! - замминистра перешёл на крик, - и ты предлагаешь мне ещё эту петлю на шею! (мать, мать, перемать!). И обратившись ко мне, замминистра уже спокойнее, но тоже на 'ты', продолжал: - Ты говоришь - топливо, а кому оно нужно - бензин четыре копейки за литр стоит - дешевле газировки! Да сливают его водители, чтобы норму не снижали, вот, целое озеро топлива под Москвой обнаружили! А экономия - это одни лишь разговоры умников и, взглянув на Мельмана, замминистра не стал говорить, кого ещё. Я ожидал, что после таких слов замминистра меня заберут неподалёку отсюда (от площади Воровского до Лубянки - пара шагов!), но он завершил встречу словами: - Продолжайте работу с ГСКБ, финансировать науку мы будем, но о внедрении - забудьте! Если, конечно, не придумаете такого, чтобы не выпускать самим, а покупать где-то можно было! Тогда ещё можно поговорить! Мельман в хорошем настроении повёл меня к себе в кабинет. - Давид Дмитриевич, извините, конечно, но это понимать как разнос? - не разобрал ситуации я. - Это понимать, как одобрение, - пояснил Мельман, - разнос был бы слышен самому Воровскому. Когда мы пришли в кабинет и получили возможность говорить спокойно, я изложил Мельману нечто новое. Дело в том, что начальник Главка Минстанкопрома, узнав о моих опытах с автобусом, предложил мне заняться другим типом 'гибрида' - с накопителем в виде баллонов со сжатым азотом и гидроприводом. Все части этого устройства выпускались на Гомельском заводе 'Гидропривод', где в руководстве был брат начальника Главка, а сам завод подчинялся тому же Главку. Ситуация складывалась идеальная! Мельман был в восторге. - Езжайте во Львов, скажите им, что финансирование будет в нужном размере, заключайте договор и быстро проектируйте новый 'гибрид'! По дороге во Львов я заехал в Гомель и переговорил с братом начальника Главка. Брат тоже был автором идеи, и он взялся проектировать устройство, а потом изготовить его. Нужна была привязка к автобусу, к размерам свободного пространства, мощности, оборотам, органам управления так далее. Эту работу должен был проделать я. Во Львове были довольны моей работой, но ещё больше были довольны рекомендациями Мельмана. Мы перезаключили договор ещё на три года, но на новый тип 'гибрида' - гидравлический. Таким образом, научная направленность моей работы резко менялась - с маховиков и вариаторов я перешёл на совершенно несвойственную мне гидравлику. И, наконец, я снова в Москве. В конце июня как раз в институте Машиноведения (ИМАШ) должен был защищать диссертацию Моня, и я хотел обязательно присутствовать на защите. Во-первых - он мой друг, а во-вторых - моя тема. Должен же я знать, как отнесётся академическая наука и к тому и к другому! Я пожил два дня у Тани и решил после защиты Мони (и банкета, разумеется!) ночным поездом ехать прямо в Курск. Даже взял билет на один из ночных поездов, так как через Курск, проходили десятки поездов южного направления. Наши отношения с Таней стали спокойными и уравновешенными. Я чувствовал, что у Тани мужчины есть, но она, видимо, считая меня основным, гражданским мужем, что ли, давая 'отбой' остальным на время моего приезда. Она, вроде, не тяготилась моим присутствием, но такого восторга от встреч, как раньше, не испытывала. Да что и говорить, мои чувства к ней были аналогичны, и к тому же мне было удобнее жить у Тани, а не скитаться по гостиницам. Проза жизни! Но вдруг всё изменилось после защиты Мони, вернее после банкета. Защита, как и ожидалась, прошла отлично, а вечером был банкет в ресторане Дома Архитектора в самом центре Москвы Ода профессионализму Меня выбрали тамадой, я был в ударе, дело было знакомое, и вечер прошёл прекрасно. У меня уже был билет на Курск, поезд уходил точно в полночь с Курского вокзала, времени, чтобы добраться до вокзала было предостаточно. Чтобы 'выкурить' посетителей из зала часов в 11 вечера, уже начали гасить свет на секунду-другую, и вдруг при очередном 'затмении' я почувствовал, что меня обняли за шею и поцеловали. А зажёгшийся вслед за этим свет, вырисовал передо мной стройную улыбающуюся женщину с загадочным и многообещающим взглядом. Я узнал сотрудницу Мони, которой я заинтересовался ещё раньше, но познакомиться - никак не выходило. А тут - всё само собой. Звали эту сотрудницу Лорой. Что произошло далее, вспоминается, как в тумане. Мы шли пешком на Чистые Пруды, где жила Лора, пели на ходу, и в перерывах между песнями мне даже казалось, что я слышу гудок моего, отходящего в Курск, поезда. Мы конспиративно поднялись на второй этаж бывшего генеральского особняка, где в огромной коммунальной квартире с десятком жильцов, в большой комнате с видом на Чистые Пруды жила Лора. Мы выпили у Лоры какой-то странный напиток, который хозяйка приготовляла, сливая в одну бутылку всё, что оставалось от прежних выпивок. Но я тогда так и не понял, что пью, да и мне было всё равно. И тут я заметил, что на нас, с нескрываемым возмущением, широко раскрытыми глазами, со шкафа глядел огромный чёрный кот по имени Мур. Заметив взгляд кота, Лора как-то смутилась, а потом вдруг неожиданно предложила: выкупать Мура. И вот - зрелище достойное кисти Босха или Гойи - два голых, сильно выпивших разнополых человека в огромной 'генеральской' ванной, ночью моют большого чёрного, молчащего, отчаянно сопротивляющегося кота. Мур, надо сказать, разукрасил нас на славу, но подконец успокоился, и принял происходящее, как суровую действительность, а может даже рок. И после этого купания мы с Муром стали друзьями, по крайней мере, мне так показалось: он не мешал нам с Лорой лежать в постели, и заниматься чем нам хотелось. Я прожил у Лоры безвылазно несколько дней. Не забыл я конечно и работу, позвонив наутро же Медведеву. - Гуляйте спокойно, Нурбей Владимирович, - проговорил в трубку рокочущим басом Юрий Александрович, - здесь всё будет в порядке! Наконец загул кончился, и я уехал в Курск. Но забыть этих волшебных дней, а особенно ночей, я не мог, и через неделю уже в отпуске, снова был в Москве. С вокзала я радостно звоню Лоре, но трубку берёт, казалось бы, совершенно чужой человек: - У меня болит голова, не звоните сюда больше! - сухо проговорила Лора и повесила трубку. Я понять ничего не смог, опыта общения с женщинами тогда у меня было не так уж много. И я совершил типичную мужскую ошибку - стал преследовать Лору. Мне удалось поймать её в ИМАШе на работе и вынудить пригласить меня домой. Но побыть наедине сколь-нибудь долго мы не сумели, так как сразу же в гости пришла её подруга Лена, и мы оказались втроём. Вернее, вчетвером, так как с нами был Мур, не сводивший с меня сердитых глаз. Казалось, совместное купанье было забыто, и мы с Муром - снова антагонисты. Меня поразили странные отношения Лоры с Муром, которым я не придал значения в первую встречу. Лора, как бы, постоянно советовалась с котом, ну а тот выглядел этаким начальником. Видели бы вы ужас Лоры, когда я попытался 'шугануть' Мура, но тот и ухом не повёл. Кончился вечер тем, что Лора с Муром неожиданно исчезли, оставив меня с Леной вдвоём. Видимо, так было задумано заранее, и 'задумка' эта удалась. Потом от Лены я узнал, что Лора с Муром ушли на ночь к ней на квартиру. Как и следовало ожидать, времени мы с Леной не теряли, но душевно были далеки друг от друга. Так происходило несколько раз, когда хозяйка с котом исчезали, и я оставался наедине всё с новыми подругами. И все эти подруги были осведомлены о странностях Лоры. Но, тем не менее, ночь проводили со мной, ведя себя так, как будто выполняли просьбу Лоры. Мне это надоело, и я на несколько дней переехал к Тане, сказав, что только что прибыл из Курска. А затем снова 'поехал' к Лоре. Но в этот мой 'приезд' я, буквально, едва узнал Лору. Я увидел перед собой душевно смущённого человека. Реакции её были неадекватны, она стала бояться соседей, случайных голосов, слышимых только ею, даже электрического счётчика, который она считала 'микрофоном инопланетян'. Оказывается, Мур исчез. Лора обвиняла всех подряд в похищении кота; хорошо, что у меня было железное алиби. Теперь, когда Мур пропал, Лора уже не боялась видеться со мной. Мы встречались и в её городской квартире, и на её даче, в подмосковном посёлке 'Луч'. Казалось бы, я должен был быть доволен, так как я находился в длительном отпуске, и мы могли видеться постоянно. И Лиля уехала в отпуск, как всегда, в Тбилиси, я же сослался на работу во Львове. Меня смущала одна из странностей Лоры. Она заключалась в том, что Лора не любила встречаться и проводить время со мной (а потом я узнал, что и с другими мужчинами тоже) одна. Всё время встречи, было ли это на квартире или изредка на даче, с нами была одна из подруг Лоры. Чаще всех, почти в подавляющем большинстве случаев, это была Лена. Однако, когда я встречался отдельно с Леной, а было и такое, та не звала к себе ни Лору, ни кого-нибудь другого. Лена была своеобразной натурой. Полька по национальности (девичья фамилия её - Лехницкая), она была интересной и внешне, и по поведению. Лет тридцати пяти (они с Лорой ровесницы, и обе старше меня почти на пять лет) среднего роста, фигуристая блондинка с тонкой талией, пышными бюстом и бёдрами, нежной белой кожей и голубыми глазами - она казалась идеальной сексуальной 'моделью'. В компании она была 'заводной'; однажды во время застолья в присутствии сотрудников Лоры, Лена, подвыпив, быстро разделась и, вспрыгнув на стол, 'станцевала' танец живота. Я был в этой компании тоже, и был поражён смелостью, дерзостью, что ли, Лены. Мы зааплодировали, но Лена, тут же оделась, и, скромно зардевшись, тихо извинилась перед компанией за свою выходку. Лена нигде не работала, но догадаться об её профессии было несложно. Она даже, не только посвятила меня в свою профессию, но как-то я даже стал невольным её 'сотрудником'! Однажды, после того, как мы погуляли по парку Горького, выпили вина и закусили, она заспешила, как мне показалось, домой на Таганку, где собственно, мы и провели ночь. Но по дороге она взволнованно рассказала мне, что у неё назначена встреча с должником, который всё обещает, но не возвращает ей денег. И Лена попросила меня выглядеть как можно воинственнее, чтобы испугать 'должника': - Я скажу, что ты мой муж и боксёр, и если он не вернёт мне денег, то ты набьёшь ему морду! Встретиться мы должны были у церкви Мартина-исповедника на Таганке, а напротив был дом Лены, и с места встречи даже было видно её окно. - Мы встретимся, потом я с ним пройду домой, он вернёт мне деньги, и я снова выйду к тебе. А лучше - я выгляну в окно и позову тебя. Но ты ни в коем случае не должен подниматься ко мне, пока я не позову тебя - ты спугнёшь его, и он не вернёт мне денег. Когда мы зайдём с ним в комнату, я открою окно, и ты будешь знать, что мы уже ведём переговоры. Я слушал всю эту ахинею и верил Лене. Мы подошли к церкви, тогда там был какой-то архив, а около забитого входа уже стоял гражданин лет пятидесяти, элегантно одетый. Он весело, но без слов кивнул Лене и мне, она взяла его за руку и молча повела за собой, а мне жестом показала - жди, мол, здесь. - Глухонемой, что ли, - подумал я, - но слишком весёлый для этого! Те обычно мрачные, - и я вспомнил Женю-штангиста. Я прождал Лену около часа; уже хотел или уйти или подняться, но, будучи педантом, решил всё-таки дождаться. И, наконец, Лена высовывается в окно и призывно машет рукой. Я мигом поднимаюсь на её второй этаж и захожу в квартиру. Лена весела - она напевает странную песенку: 'Ивушка зелёная - пьяная, весёлая - Ты скажи, скажи, не тая,- где мои три рубля?' Лена, определённо выпивши - кто же ведёт денежные переговоры, будучи выпивши? - Виски будешь? - вдруг спрашивает Лена, и, не дождавшись ответа, достаёт из шкафа ополовиненную бутылку 'Белой лошади' и разливает по бокалам. - Так вернул этот хмырь тебе деньги? - недоумённо спрашиваю я Лену, - да и откуда виски, вчера вечером в шкафу ничего выпить не было? - Ишь ты, детектив! - закокетничала Лена, - вернул, конечно, но не всё, ещё надо будет выбивать, - и она весело захохотала, - а выпить он принёс - обмыть передачу части долга! - Он что, глухонемой? - наконец спросил я, удивляясь тому, как быстро Лена успела допить свой бокал. - А ты что допрашиваешь меня, правда решил, что муж мне? - неожиданно ополчилась на меня подвыпившая Лена, - не глухонемой, а иностранец - для нас это почти одно и тоже. Поэтому и виски принес, а не перцовую, как наши хамы: Неожиданно до меня стало доходить - я же играл роль сутенёра! Она договорилась с клиентом о встрече, подошла с качком-сутенёром, который остался ждать её, и чуть что - в момент будет наверху: Так что, Лена - проститутка? - Ты что, проститутка? - с интересом спросил я у Лены - Как грубо, ты - провинциал! - захохотала Лена, - хорошо, я проститутка, а ты сутенёр! А твоя Лорка - что, не проститутка, что ли? Тебя это устраивает? Я начал думать, устраивает ли меня это. Допустим, я сейчас пошлю Лену подальше и уйду. Ясно, что и Лора перестанет со мной встречаться. А я к ней, в отличие от Лены, испытываю и душевное влечение. Что они обе, как и их подруги - все проститутки, мне, ослу карабахскому, давно надо было бы догадаться. Я вспомнил, как недавно поздним вечером, когда мы с Лорой и Леной втроём развлекались, в дверь квартиры неожиданно позвонили два раза. Это - Лоре. Она быстро встала и, накинув халат, вышла открывать. Я замер, прислушиваясь, но Лена растормошила меня. 'Это невежливо - раззадорил даму и прекратил!' - деланно разыгрывала какой-то спектакль Лена. Она вдруг стала настолько страстной, так сексуально постанывала и повизгивала, что я перестал прислушиваться и вплотную занялся Леной. Прошло минут пятнадцать, и Лора вернулась, по дороге зайдя почему-то в ванную. Она даже не заглядывала за занавеску, которая отгораживала кровать от остальной комнаты. - У меня голова болит! - заявила нам Лора, - я приму цитрамон и посижу у окна, а вы продолжайте без меня! Когда очередной раунд с Леной был закончен, та встала и подошла к Лоре. Они зашептались, и я запомнил только, что Лора ответила Лене: 'В тёмной'. Теперь мне всё стало ясно. Какой-то нетерпеливый или пьяный клиент невовремя припёрся к Лоре. Та не захотела его терять, и они сделали своё дело в тёмной комнате (без окон) для прислуги, которую использовала как чулан вся квартира. Дверь тёмной комнаты никогда не запиралась, и комната эта находилась прямо у входа. Помню, когда Лора как-то не захотела, чтобы соседка увидела меня, то она спряталась со мной в эту комнату, и мы вышли только тогда, когда эта соседка зашла к себе. Так эту комнату и называли - 'тёмная'. Итак, я попал к проституткам. Плохо это или хорошо? С моральной стороны - плохо, но ведь Травиата и Катюша Маслова - тоже были не лучшего поведения. Зато не будут требовать верности и женитьбы - это уже хорошо. Не забеременеют - это тоже хорошо, но могут заразить дурной болезнью - это плохо. Хотя я наблюдал, как Лена и Лора блюдут гигиену - и спринцовки разные, и пасты, и шарики: Даже огромную генеральскую ванну мы втроём 'принимали' то с марганцовкой, то 'метиленовым синим' - сильным антисептиком, придающим воде замечательный голубой цвет. А Натаха - доцент, и на тебе - заразила меня тривиальным триппером! Конечно же - с профессионалами лучше иметь дело, чем с неумехами-любительницами. И я понял - это меня устраивает! Только одно неясно - для чего я им? Этот вопрос я задал Лене. Она задумалась, но ответила доходчиво и без смеха. - Эти клиенты - наша работа, для нас они - не мужики. Нам даже наплевать, молод он или стар, блондин или брюнет. Лишь бы не был больным, психом или страшным уродом, как Квазимодо. Лучше всего иностранцы - мы знакомимся с ними на выставках, у гостиниц, через подруг. Они чистые, много не болтают, и не обманут, как наши хамы. Но повторяю, клиенты - не мужики! А тебя мы любим, особенно Лора. Ты, правда, молодой, наивный и глупый, - не обижайся, но это правда, я же твоей науки не касаюсь! Но зато - не хитрый врун, и не подлый, как большинство вашего брата - мужиков! С тобой всё можно - ты не пойдёшь хвастаться и болтать вокруг. Да и как мужик ты хорош - сильный, фигуристый, и в 'этом' отношении - как племенной бычок, тебе и двух баб мало! - Лена захихикала. Ну, и защитишь бедных женщин, если надо будет! Мы выпили виски 'глухонемого' иностранца за наш симбиоз, и к вечеру, как верные друзья вернулись к Лоре. Так наша 'развратная' жизнь продолжалась весь мой отпуск. Продолжалась она и после - я ездил в Москву каждую неделю - в четверг или пятницу выезжал, а в понедельник или вторник возвращался. Лекции у меня были во вторник, Учёные Советы и заседания кафедры - в среду. Так что, я управлялся. Науку я 'делал' везде - и дома, и в Москве, и в поезде - голове-то думать не запретишь! С Таней я встречаться перестал. Мы перестали звонить и писать друг другу, наша любовь умерла естественной смертью. А что касается профессионалов, то они тоже разные бывают - и утерявшие душевные качества, и наоборот, обострившие их у себя. Лору-то и профессионалкой назвать нельзя - она и в личных отношениях и в сексе была как любовница. Ей нужна была душевная теплота, и она действительно, без ревности, но любила меня. Лена же была профессионалкой высокого класса. Камасутру должна была писать именно она. Её быстрый взгляд, точные движения, до долей секунды выверенный вздох или стон - всё поражало талантом и отточенностью. Бывают гении дзю-до, или гении танца; она же - гений секса, секса профессионального. Бывали ситуации, когда у меня с ней определённый нетривиальный акт затягивался и грозил превратиться в бесконечное мучение. Лена умела вовремя почувствовать, когда наступал наилучший, оптимальный момент для её вмешательства. Тогда, на секунду отвлекаясь от 'дела', и, подняв на меня взгляд, она быстро произносила лишь одно слово - глагол в повелительном наклонении - и 'миг последних содроганий' наступал тут же, незамедлительно! Нет, я не назову этот глагол, я не хочу раскрывать профессиональных тайн специалистов! Нет, это не то, что вы подумали, это можно воспринять двояко, в том числе и как призыв к окончанию, прекращению действа. Нет, это и не другое - оно слишком пошло и даже где-то смешно. Это - единственное в своём роде слово - оно чисто, остроумно и неожиданно, поощрительно, задорно и чрезвычайно сексуально! Почти как 'обло, огромно, озорно, стозевно и лаяй' в эпиграфе у Радищева. Гадайте - не отгадаете, если только не спросите у настоящих профессионалок! Боюсь, однако, что не осталось больше таковых! 'Нет больше турок, остались одни проходимцы!' - как кричал с минарета Тартарен из Тараскона. Это его изречение мне очень по душе! Матильда-Лора Наши встречи втроём продолжались ещё год-полтора, а потом Лена постепенно отошла в сторону - мы ей наскучили. А с Лорой я продолжал встречаться. У меня в дальнейшем были и другие женщины в Москве, но с Лорой я прекратить отношений не мог. Вот и приезжал я к моей новой любимой женщине, но на день позже, а один 'неучтённый' вечер, и oдну 'неучтённую' ночь проводил с Лорой. Правда, с психикой у Лоры становилось всё хуже и хуже. 'Голоса' беспокоили её всё чаще. Жертвами подозрений становились соседи. Вот, полковник Петров, дескать, тайно заходит к ней в комнату и 'издевается' над цветами. - Как же он издевается над цветами? - недоумевал я, - Ты что, не знаешь, как издеваются над цветами? - искренне удивлялась Лора. - Я не знал этого, и мне становилось стыдно. - А как же он заходит в комнату? - не унимался я. - Ты разве не знаешь, что ключ лежит под ковриком? - раздражаясь, кричала Лора. Как-то мы с Моней купили новый замок, и на перерыве вставили в дверь комнаты Лоры (она жила прямо у Чистых Прудов, рядом с ИМАШем). Ключи вручили Лоре прямо на работе и предупредили, чтобы она не клала их под коврик, а носила с собой - ведь в комнате жила она одна. А назавтра, придя на работу с перерыва, Лора во всеуслышание заявляет: - Этот негодяй Петров опять издевался над моими цветами! - Как, - закричали 'мы с Петром Ивановичем', - то есть с Моней, - мы вставили тебе новый замок и предупредили, чтобы ты не клала ключ под коврик! - Вы что, с ума сошли, как я могу не положить ключ под коврик? - бурно возмущалась Лора, но объяснить, почему она не может не положить ключ под коврик, она тоже не могла. Смог объяснить всё только знакомый врач-психиатр, у которого мы попытались разузнать причину такого поведения Лоры. - Ребята, - сказал врач, - вы хотите, чтобы место этого полковника Петрова занял кто-либо из вас? Тогда вставьте ей ещё один замок, и издеваться над её цветами будете каждое утро именно вы. Оставьте всё, как есть, и пусть 'негодяй' Петров продолжает издеваться над этими несчастными цветами - и он и цветы к этому уже давно привыкли! Как-то в конце июня, когда Лора уже жила на даче в посёлке 'Луч', и ездила туда после работы, она пригласила меня заехать в пятницу к ней туда и провести с ней там выходные. Но я задержался в Москве и приехал на электричке в Луч, когда было уже темно. Я сильно устал, но дорогу знал хорошо: и по тропинке через лесок к дачному посёлку Дома Учёных, где был домик Лоры, ходить приходилось часто, правда, в дневное время. Но на этот раз меня по дороге охватил жуткий страх. Я сколько мог, держался, а потом побежал. Ужас подгонял меня и, передвигаясь с такой скоростью, я давно уже должен был прибыть в посёлок. Но лес всё не кончался. Мне казалось, что прошло несколько часов, пока я не выбрался на поле, освещенное луной. Невдалеке я заметил некое сооружение, и, приблизившись к нему, с суеверным страхом увидел, в чистом поле ... огромные железные ворота, причём запертые на замок! Ни стены, ни забора - одни только ворота в никуда! Морально и физически раздавленный, я присел около этих ворот и просидел до утра. А утром даже не стал искать дачи Лоры, а дошёл до станции, сел на электричку и уехал в Москву. Я осознал, что наши с ней отношения - это дорога в никуда, и мне было об этом предупреждение. Больше мы с ней не встречались. Вскоре я уехал в отпуск на море, а, приехав в Москву, узнал, что Лора погибла. Она почему-то шла по железнодорожному пути, не обращая внимания на гудки электрички. Поезд затормозить не успел... А дальше идёт сплошная мистика, в которую я, как представитель точных наук, не верю. Или у меня на какое-то время 'поехала крыша'. Я прошу перенестись со мной вместе лет на пятнадцать вперёд после гибели Лоры, в дом на Таганке (да, да на той же Таганке, близ дома Лены!), где жил я уже с третьей и, по-видимому, последней моей женой Тамарой. К нам часто заходила в гости соседская кошка Матильда. Изящнейшее создание, с телом миниатюрной чёрной пантеры и маленькой умной головкой египетской богини-кошки Баст. Подбородочек и кончики лапок у Матильды были белоснежные, а большие тревожные и настороженные глаза - жёлто-зелёные. Когда жена кормила Матильду, кошка с достоинством принимала пищу, была аккуратна и разборчива в еде, а, закончив трапезу, долгим взглядом благодарила Тамару за угощение. Меня Матильда при жене практически не замечала - смотрела как на комод какой-нибудь, или на другую громоздкую, но неодушевлённую вещь. Но я-то знал нашу с Матильдой тайну. Стоило только жене в восемь утра выйти из дверей на работу, как Матильда чёрной молнией, совершенно незаметно для неё, проскакивала в квартиру. Я обычно долго, часов до десяти и даже дольше лежал в постели, а потом уж медленно поднимался и собирался на трудовой подвиг. Так вот, с недавнего времени Матильда, незаметно для жены оказавшись в квартире, неторопливо шла ко мне и, глядя прямо мне в глаза, прыгала на кровать. Она забиралась под одеяло со стороны подушки, держа, тем не менее, голову наружу, прямо на уровне моих глаз. И начиналось традиционное, длительное, с час и более, 'смотрение' друг другу в глаза. Я не знаю, что выражали мои глаза, я этого не видел, но глаза Матильды постоянно меняли своё выражение. Это была то настороженность с каким-то жгучим интересом, то страстное любование мной с полузакрытыми глазами, то выражение лица (да, да, именно лица!) кошки принимало какой-то страдальческий оттенок, то в её глазах начинал появляться бесёнок чуть ли ни любовной игры. И всё это молча! Потом Матильда с головой уходила под одеяло, и, положив голову на мою согнутую руку, засыпала. Я лежал, боясь пошевелиться, чтобы не потревожить чудное животное, и часто сам засыпал вместе с нею. Волшебные, таинственные сны обуревали тогда меня, и я сам не мог объяснить себе своего состояния. Наконец, Матильда просыпалась, бодро соскакивала с постели, шла прямо к двери, и требовательное: 'Мяу!' заставляло меня без промедления открывать дверь. День захватывал меня в круговерть событий, и я забывал о Матильде до следующего утра. Наши молчаливые встречи наедине вошли уже в привычку, как вдруг... Матильда заговорила! А произошло это так. В наш очередной сеанс 'смотрения' друг другу в глаза, я стал ощущать буквальное 'очеловечивание' взгляда Матильды. Это был чисто женский взгляд, выражавший интерес с примесью некоторого смущения и лёгкого испуга, такой примерно, когда женщине предлагают отведать какое-то новое, неведомое для неё необычное, но дорогое и деликатесное блюдо. Ну, устрицы, там какие-нибудь, или морские гребешки с трепангами заморскими, например... Вот так смотрела на меня Матильда, и вдруг я с удивлением и ужасом узнал этот взгляд... Нет, не может этого быть, ведь её давно нет в живых! - Отчего же не может быть! - не раскрывая губ, промолвила, казалось бы, глазами Матильда, - жизнь ведь богаче любых мечтаний, - улыбнувшись её улыбкой, проговорила она её любимые слова. Теперь сомнений не могло быть - это Лора, это моя подруга былых лет - Лора, давно трагически погибшая. Это был её взгляд, её улыбка, её слова! Разговор и прощание И вот я смотрю Матильде в глаза и чувствую, как реальное мироощущение покидает меня. - Лора...- пытаюсь я позвать кошку, но она перебивает меня. - Я - Матильда, и ты хорошо знаешь моё имя! Наверное, в меня и переселилась душа Лоры, может быть, я сама ощущаю себя Лорой, но ты видишь перед собой не женщину, а кошку Матильду, и называй меня, пожалуйста, так. Особенно при жене! - насмешливо добавила Матильда, как я уже отмечал, не раскрывая рта, одними глазами. - Хорошо, Матильда, - покорно согласился я, - но скажи мне, что теперь мы должны делать, и вообще, как это всё понимать? - А никак, - деловито ответила Матильда-Лора, если не хочешь прослыть умалишённым, не рассказывай об этом никому, особенно жене, - насмешливо, и как мне показалось, ревниво, добавила она. Мы будем иногда встречаться, наедине, разумеется, и сможем наговориться вволю. Но, как сам понимаешь, только наговориться! Если, конечно, не хочешь неприятностей! Сказать по правде, иного, как только поговорить, мне в моём шоковом состоянии и не хотелось. И вот что 'мысленно' рассказала мне в наши фантастические встречи удивительная кошка. В кота Мура, как пояснила Матильда, была вселена душа любимого человека Лоры, первого её любовника - хорвата по национальности - Лора упоминала мне о нём, я знаю его имя и фамилию - Мехмет Тринич. Человек этот умер давно, но Лора продолжала любить его и подчиняться ему. Разумеется, ему, то есть Муру, было не очень приятно видеть Лору с другим человеком, и он всячески противостоял этому. Исключение составляли случаи, когда Мура купали, или обливали водой. Тогда, из-за шокового состояния животного, душа, вселившаяся в него, не могла обладать достаточным влиянием. Это по опыту узнала Лора и иногда пользовалась этим приёмом. А, в остальном, она полностью находилась под диктатом своего возлюбленного, иначе говоря, Мура. Куда Мур пропал, Лора, то бишь Матильда, так и не узнала. Большие подозрения были на соседе по коммуналке - полковнике Петрове, который не любил Мура, и мог похитить его, увезти, а то и убить вовсе. Лора получила вроде бы свободу действий, но душевное равновесие её было нарушено, и свобода ей уже была ни к чему. И вот однажды, в то последнее лето, Лоре по телефону позвонил... голос её любимого, как если бы он был жив, и приказал срочно ехать на дачу в Луч, где он должен был ждать её. Но поезд дошёл только до города Чехова, а Лора не смогла дождаться следующей электрички, не вытерпела, и пошла пешком... Вот такую историю бывшей хозяйки души, переселившейся в Матильду, молчаливо рассказала кошка. Душа переселилась не сразу, а только через несколько лет после рождения Матильды. Первое время сама Матильда не вполне осознавала это, но, познакомившись со мной, вдруг ощутила неожиданный интерес ко мне, как к старому знакомому. Во время наших встреч она вспоминала всё, что произошло с хозяйкой её души в жизни, и поняла, наконец, носителем чьей, конкретно, души она является. А, кроме того, она получила способность к телепатическому общению со мной... Года через два, мы обменялись квартирами с семьёй моего младшего сына, переехав на новое место жительства. Покидая таганский дом, я зашёл к соседям повидать Матильду. Кошка грустно и укоризненно смотрела на меня, как бы обвиняя в бегстве от неё. Надо сказать, Матильда была здесь где-то права - от постоянных общений с ней у меня начала постепенно ехать 'крыша', и расставание стало неизбежным. Мы потёрлись, как всегда, с ней носами, и расстались... А недавно я снова побывал в таганском доме, уже не рассчитывая увидеть старушку-Матильду живой. Но, выходя из дома, я приоткрыл дверь подъезда и вдруг - чёрная молния! Матильда не замечая меня, прыгнула с карниза в открытую дверь. - Матильда, Матильдочка! - позвал я, и мой голос от волнения застрял в горле. Кошка резко обернулась, и, узнав меня, вспрыгнула обратно на карниз, оказавшись на уровне моего лица. - Это ты, надо же, увиделись всё-таки! - ошарашено проговорила Матильда, - а я уже и не узнала тебя, думала, не встретимся больше! Кошка взволновано оглядывала всего меня огромными глазами, влажными, то ли от волнения, то ли от старости. Видно было, что это уже очень немолодая кошка. Мне стало жаль её - как несправедливо, что кошки старятся так быстро и живут так мало. На кого они нас потом оставляют? Мы постояли так с Матильдой несколько минут, влюблённо глядя друг другу в глаза. - Ну, дружок, давай прощаться, - сказала, наконец, Матильда и подставила мне свой нос, - а то ведь долгие проводы - лишние слёзы! Я потёрся носом об её влажный, холодный носик, и мы попрощались. Оказалось, что навсегда. Матильда деловито проскользнула в щель двери, и я захлопнул подъезд. Стараясь не оборачиваться, я быстро пошёл прочь от дома, и вдруг слёзы начали душить меня. Счастливые женщины, они могут иногда выплакаться, а нас мужиков, слёзы душат - и всё! Ну да ладно, такова она - жизнь, и никуда тут не денешься! А примерно через год после нашей последней встречи, снова побывав на Таганке, я узнал, что Матильду разорвали собаки. Не успела старая кошка быстро вскарабкаться на дерево! Печально и грустно! Много загадок таит и сама жизнь, и психика человека. Мы, люди, по-видимому, находимся в самом начале постижения этих тайн. А нередко высокомерно думаем, что о чём-то знаем, и что-то понимаем. Это я, как учёный вам говорю! 'Электричество - это сила, хорошо изученная человеком', - писалось в одном научном журнале восемнадцатого века, когда об электричестве и азов-то не знали! Как кошка, глядящая на экран телевизора и наблюдающая там знакомые ей изображения, никогда не поймёт внутреннего устройства этого прибора и принципа передачи изображения на расстояние, так и мы, воспринимая отдельные картинки мира, никогда не постигнем его с той полнотой, как бы нам этого хотелось! Диссертационная тягомотина Испытаниями автобуса с 'гибридом' на улице Тускарной была поставлена последняя точка в моей докторской диссертации. Я доработал её, переплёл её в коричневый коленкор, сократив текст до дозволенных размеров, так что том получился вдвое тоньше предыдущего. Теперь предстояло найти докторский диссертационный Совет, где я мог бы защитить работу. В ИМАШе такой Совет был по специальности 'Теория машин и механизмов'. Конечно же, первым делом я доложил диссертацию в ставшем мне родным ИМАШе в отделе академика Артоболевского. Были в основном положительные выступления, но мой старый знакомый Арон Кобринский настоял, на том, что эта работа не относится к теории машин и механизмов. Мне посоветовали кафедру 'Теоретическая механика' Московского автомобильно-дорожного института (МАДИ). После переговоров с завкафедрой профессором А.А. Хачатуровым, я доложил работу и на этой кафедре. Но мне сказали, что работа не вполне по теоретической механике, а скорее, по теории автомобиля, и представлять её надо от кафедры 'Автомобили'. А на этой кафедре тогда работали одни корифеи и выдающиеся личности. Завкафедрой - Андрей Николаевич Островцев - профессор, легендарный Главный Конструктор ЗИСа; профессор В.В.Ocепчугов - бывший Главный Конструктор Львовского автобусного завода; А.К. Фрумкин, А.С. Литвинов и другие - их имена я знал, как канонические. Самой колоритной фигурой был, конечно, Андрей Николаевич Островцев - мрачный, молчаливый толстяк. Говорили, что он может выпить невероятное количество водки, оставаясь трезвым. В те годы, о которых я говорю, он был уже очень пожилым человеком. И вот, я прихожу на переговоры с ним о возможности доклада на его кафедре. Я говорю, а Островцев смотрит на меня, не меняя выражения лица, и мне кажется, что он в мыслях находится уж очень далеко отсюда. Я закончил разговор, а он молчит и всё смотрит. - Андрей Николаевич, так можно мне готовиться к докладу, или нет? - осторожно спросил я его. - А что, готовься! - не меняя выражения лица, отвечал Островцев. - А когда? - вкрадчиво поинтересовался я. И тут Островцев взорвался. - Что ты пристаёшь ко мне, - неожиданным фальцетом закричал он, - сказал 'да', а ты ещё чего-то хочешь! - видимо он принял меня за студента, да и по возрасту это можно было бы вполне сделать. На крик заглянула секретарь кафедры и забрала меня с собой. - Не обращайте внимания, Андрей Николаевич - добрый человек, он скоро отойдёт и забудет всё. А доклад ваш назначим на... и она перелистала перекидной календарь, - на май, после праздников, допустим на пятое... - Надо же, - подумал я, - год назад пятого мая мне повезло на испытаниях автобуса, а что будет сейчас? Это должно было случиться через месяц, и я отправился в Курск, оставив плакаты для доклада на кафедре МАДИ. Об этих плакатах надо бы сказать особо. Они были выполнены на листах ватмана, окантованного стальной лентой на клею. Ленту я нарезал из той, которая шла для изготовления супермаховиков - её у меня было много. Это делалось для того, чтобы я мог быстро развесить свои плакаты по стенам в любой аудитории, и они нe покоробились бы. Но суммарный вес всех плакатов вместе с коробкой из листового дюраля превышал 60 килограммов. Но для меня это был 'не вес', и я с ним справлялся. В Москву я приехал заранее, на майские праздники, которые провёл в известной мне компании 'Лора и Ко', с периодическим привлечением Мони. Нет, нет - только к застолью - Моня был очень целомудренным человеком, к тому же и женатым. Жену, правда, он не любил, но очень ценил семью - у него было двое маленьких детей, и из-за них он жил в семье и не изменял жене. В результате, четвёртого мая вечером я так перепил, что видимо, отравился, и утром головы не мог поднять от подушки. А у меня ответственнейший доклад в МАДИ! Срочно звоню Моне - помоги! Тот заартачился поначалу, но всё же пришёл, и я с его помощью развесил тяжеленные плакаты. В голове всё перемешалось, и я с трудом представлял себе, о чём надо говорить. Аудитория для доклада была достаточно мала, и 'амбрэ', исходящий от меня, разнесся по ней очень быстро. По крайней мере, вся входящая в аудиторию профессура тут же начинала принюхиваться. Вошедший последним, Андрей Николаевич, тоже долго принюхивался, и, поняв, наконец, от кого исходил 'вчерашний' запах, удовлетворённо присел. Я 'вошёл в образ' и сносно сделал доклад. Было много вопросов, учёных явно заинтересовала моя работа. Но на докладе присутствовал приглашённый с другой кафедры профессор В.А. Илларионов, и он высказал сомнение, подходит ли эта работа под специальность Совета МАДИ. Присутствующие заколебались. И тут я взял слово. Был бы я трезв, я бы не решился. Но я трезвым явно не был, поэтому и высказался: - Уважаемая профессура, цвет советской науки! Прошу вас, не бортайте меня! Меня бортанули в Тбилиси - я уехал оттуда! Бортанули в Тольятти - уехал и оттуда! Бортанули в ИМАШе - и вот я пришёл к вам. Если вы бортанёте меня сейчас - куда же я пойду? Мне после вас и дороги-то никуда нет! Клянусь рождением Бахуса! - в сердцах добавил я Серафимову присказку. Зал расхохотался. Все подумали, что я для храбрости 'поддал маленько', и это не претило им. Встал улыбающийся Андрей Николаевич. - Что это мы вдруг такими принципиальными заделались? Прекрасная работа - дай Бог каждому, да и трудов свыше ста! Испытал автобус, грузовик, получил двойную экономию топлива - когда вы последний раз слышали о таком? Думаю, что сейчас это был первый и последний раз - нет больше таких результатов в автомобилестроении! Человек молодой, перспективный, я даже его со студентом разок перепутал, а мы хотим отослать его куда-то к чёртовой матери! Подавай на наш Совет, кафедра рекомендует! - громко сказал он мне, - только давай больше без Бахуса! Могут не так понять! - деловито посоветовал он мне. После этого доклада я, естественно, ещё поддал, и Моня с Лорой едва довели меня до поезда. Вагон был международным, купе двухместное, а попутчиком неожиданно оказался... ректор КПИ - Евгений Викентьевич Ковалёнок, первый враг пьянства в институте. Моня и Лора никак не могли понять, почему это я так перепугался, увидев своего симпатичного соседа по купе. Но всё образовалось, а утром ректор даже довёз меня на своей машине до дома. Началась тягомотина с представлением работы и всех сопутствующих документов в Совет. Это трудно даже тогда, когда сам работаешь в том же институте, где Совет. А если ты живёшь в другом городе, то подача документов в Совет кажется и вовсе невыполнимой задачей. То нет одного человека, то другого, а это - холостой приезд в Москву. Правда, мои 'холостые' приезды были не так уж 'холосты', если по-честному. За время подачи документов в Совет произошло много событий. Строители 'сдали' новый корпус КПИ, рядом с общежитием и мою кафедру перевели в него, на 'престижный' второй этаж. Мне выделили прекрасный кабинет. Славик Зубов получил квартиру, и мне передали его общежитейскую комнату тоже. Лиля переехала в Курск и устроилась на кафедру, где работал Славик Зубов. Кстати, на этой небольшой кафедре оказались сразу три доцента со схожими фамилиями - Зуб, Зубов и Зубарев. Заведующий этой кафедрой, нервический холерик Привалов, жалуясь на отношение к нему со стороны преподавателей, выдал разок на Совете такой перл: 'На меня точат зубы доценты нашей кафедры - Зуб, Зубов и Зубарев!', чем надолго лишил Совет дееспособности из-за гомерического хохота. Наконец, нам дали большую трёхкомнатную квартиру в доме, расположенном напротив нового корпуса института через улицу Выгонную, то-бишь, какого-то там 'летия' Октября. Можно было выходить из дома, услышав звонок в институте, и не опоздать на занятия. Лиля перевезла детей в Курск и определила их в школу. Учились они неважно и часто хулиганили, чем приносили мне дополнительные хлопоты. Вот какие события имели место, пока я долго и нудно сдавал в Совет МАДИ соответствующие документы, печатал и рассылал авторефераты, 'организовывал' получение отзывов. 'Организовал' я и отзыв из США от коллеги - профессора Рабенхорста, занимавшегося в Университете им. Дж. Гопкинса буквально теми же проблемами, что и я. Мы с ним переписывались, обменивались книгами, отчётами до самого выхода Рабенхорста на пенсию - он был значительно старше меня по возрасту. Кроме того, я не забывал и плановую хоздоговорную работу со Львовом - проектирование гидравлического 'гибрида' в Гомеле закончилось, и там приступили к его изготовлению. Шёл июнь 1973 года, и я в очередной раз поехал в Москву, чтобы окончательно уточнить дату моей защиты. Внезапная любовь Будучи в Москве, я созвонился с моим знакомым Борисом Вайнштейном, и мы встретились во ВНИИСтройдормаше. Он, оказывается, защитил докторскую, и был 'на подъёме' - весел, радостен. Познакомился и уже успел побывать в путешествии на Кавказ, с молодой женщиной по имени Тамара. Он её вовсю расхваливал - какая, дескать, она у него красивая, да 'заводная', как его любит, только одно плохо - выпить не дура! Услышав сакраментальное имя и такие выигрышные характеристики, я невольно заинтересовался Тамарой и предложил Борису встретиться вместе. Но он, как всегда, был занят, однако неожиданно предложил мне: - А как у тебя насчёт баб? Я насторожился, думая, что он хочет 'подарить' мне Тамару. Но оказалось, что у Тамары 'миллион' подруг и она может найти мне 'бабу' на любой вкус. Борис, заметив моё тайное согласие, тут же подошёл к телефону и, набрав номер, попросил Тамару Ивановну. Разговор был весёлый, непринуждённый, часто пересыпаемый крепкими словечками. Наш, русский разговор! - Какую тебе? - закрыв трубку, спросил меня Борис. - Блондинку крашеную, в очках, рост 160, вес 55, возраст - около тридцати! - почему-то разом выпалил я, даже не подумав. До сих пор не возьму в толк, почему назвал такие параметры, и главное, почему это произошло автоматически, без обдумывания. Может быть, я вспомнил Лилю и нашу общую с ней подругу Тамару? Может, женщины такой внешности мне нравились больше других, теперь уже не знаю. Но удивлённый Борис вдруг недоверчиво спросил меня: - А ты с моей Тамарой, часом, не знаком? Ведь ты в точности назвал её параметры! Я замотал головой. Тот же вопрос он задал по телефону и Тамаре. Между ними произошёл краткий обмен мнениями. - Он в точности назвал твои данные, даже очки и возраст! Удивительно? Да я от тебя всего, чего хочешь, ожидать могу! Сама такая! Каков из себя? - Борис посмотрел на меня, - да чуть лучше крокодила! Докторскую скоро будет защищать, спортсмен! Да возраст Христа, когда мы, евреи, его распяли! Сама дура! Короче, - записывай, - шепнул мне Борис, - завтра в пять на остановке автобуса ? 24 у метро 'Дзержинская'. Всё, пока! - Обещала подругу привести, - таких, говорит, как собак нерезаных! Нет, хороша баба - без комплексов! - А летом куда едете? - спросил я Бориса и, кажется, испортил ему настроение. - Да путёвка у меня в Юрмалу с женой. А Тамара грозится, что, если я уеду с женой, а не с ней, она меня бросит и сойдётся с первым же попавшимся 'кацошкой'! Прости, если тебя это задело, но ты же их сам не любишь? В двойственном настроении я встречал назавтра 24-ые автобусы у метро 'Дзержинская'. Мне страшно хотелось увидеть Тамару, но не хотелось никаких знакомств с другими 'бабами'. 'Бабы' у меня были, причём в требуемой режиссуре и исполнении. Захотелось, представьте себе, любви! Как Коле Остен-Бакену от Инги Зайонц, если я не перепутал имена друзей детства Остапа Бендера! И вот наступил один из самых загадочных моментов в моей жизни - наконец, из дверей автобуса показалась та, которую я так хотел видеть. Путь её от подножки двери до асфальта длился долю секунды, но за это время я успел всем сердцем полюбить её. Да, это она, я знал её всю жизнь, я представлял себе каждую чёрточку её внешности и характера! А где же подруга? Хочу, чтобы никакой подруги не было! - сказал я, не знамо кому, и это исполнилось. Тамара, стройная крашеная блондинка в очках, улыбаясь во весь рот, шла ко мне одна. - Привет! - подставила она мне щёку для поцелуя, - я - Тамара! - А где же подруга? - спросил я, не веря своему счастью. - Тебе что, меня мало? - удивлённо спросила Тамара, - если хочешь, считай, что именно я - подруга. Действительно, Тамара оказалась занятой и просила меня прийти к тебе одной! Но я - тоже Тамара, это такое распространённое имя! Восторженно щебеча эту чушь, Тамара шла в направлении к площади Революции, я шёл рядом, держа её под руку. - Куда мы идём? - позволил себе поинтересоваться я. - - В ресторан 'Прага', - сообщила Тамара. - Я очень люблю его и хочу, чтобы мы отметили наше знакомство именно там. Если у тебя нет денег, то у меня они есть! Пока рано, и свободные места должны быть! Сделав обиженный вид, я заявил, что деньги у меня тоже есть. - Ты представляешь, наш Буся (она так называла Бориса) хочет перехитрить сам себя! - рассказывает мне Тамара по дороге. Он взял путёвку со своей 'Розочкой-золотцем' на Рижское взморье, а мне предлагает поехать в Крым, куда мы раньше планировали отправиться летом с ним. - Как, одной - в Крым - это же опасно, там обязательно пристанет какой-нибудь хлыщ, о чём он думает? - возмутился я. - Да в том-то и дело, что наш Буся - не такой уж дурак! Ты знаешь, с кем он посоветовал мне поехать? С тобой! И сказал, чтобы подругу не брала сегодня с собой. - Понравься ему, - говорит, - и езжай с ним в Крым, он - человек порядочный, плохого не сделает! - А если сделает хорошее, - говорю, - это можно? - Да не признавайся мне в этом, и все дела! - отвечает. - И как тебе они нравятся эти еврейские штучки? - возмущалась Тамара. Еврейские штучки мне, откровенно говоря, нравились. Увидев Тамару и полюбив её за долю секунды, я уже готов был предать дружбу с 'нашим Бусей'. Обстановка складывалась так, что такое 'предательство' законно могло быть отнесено к 'выполнению просьбы друга', исходящей из семейной необходимости. Голова у меня шла кругом, и спасти положение могла только 'пол-литра'. Места в 'Праге' действительно были, мы присели за столик в одном из малых кабинетов (давно не был в 'Праге', не знаю как там сейчас). Тамара заказала сразу несколько бутылок крепчайшего, в 19 градусов, азербайджанского портвейна 'Алабашлы'. - Закусывать чем будете? - учтиво поинтересовался официант, молодой парень. - А нам 'всё равно, чем блевать!' - напомнила Тамара официанту слова известного анекдота, на что официант закивал и заулыбался. - Принеси, чего хочешь, нам, действительно, всё равно! - подтвердила свои слова Тамара. Мы пили крепкий пахучий 'Алабашлы' крупными глотками и обсуждали наш план. Тамара, вроде, говорит Бусе, что она 'закадрила' меня, и я согласен ехать отдыхать с ней в Крым. Там она, якобы, будет 'динамить' меня весь месяц, а по приезду в Москву объявит мне, что 'она Бусе отдана и будет век ему верна!' И подберёт мне подругу по заказанным мной параметрам, для замены себя. Как под бутылку складно всё получается, только диву даёшься! А после очередного бокала Тамара вдруг сняла очки и, глядя на меня слегка выпученными близорукими глазами, попросила: - Поцелуй меня по-настоящему, пожалуйста! Я незаметно набрал 'Алабашлы' в рот и по-Мопассановски передал вино Тамаре тонкой, упругой струйкой при поцелуе. Тамара, оказывается, не читала рассказ Мопассана 'Жизнь', и не знала 'штучек' виконта, или еще кого там. Она была в восторге от этого новшества, и мы остаток вечера только и совершенствовали своё мастерство художественного поцелуя. Едва держась на ногах, мы вышли на улицу, и Тамара остановила такси. - До Ильинского довезёшь? - спросила она. - Оплата в оба конца! - констатировал водитель. Мы сели на заднее сидение и раскисли совсем. Тепло и качка совершенно доконали нас. Мы продолжали целоваться, и Тамара даже чуть не переступила грань дозволенного этикетом прямо в такси, но сон одолел нас. - Приехали - Ильинское! Дальше куда? - разбудил нас водитель. Тамара надела очки, стала смотреть в окно по сторонам и указывать водителю путь. Поколесив по просёлочным дорогам, мы подъехали к деревянному домику на опушке леса. Время было - за полночь. Я расплатился с водителем, и он уехал. Еле бредя по тропинке, мы подошли к дому, и Тамара стала барабанить в дверь. - Валька, открой, это я - Тамара! Мы уже думали завалиться спать на опушке, как дверь отворилась, и мужик в трусах вышел на порог. - Вы кто? - строго спросил он. - Я - подруга Вали, - ответила Тамара, - а вы? - Я её муж! Ну и поздние же гости! - недовольно заворчал он. А тут показалась и Валька - подруга Тамары, с которой, оказывается, Тамара не виделась несколько лет. Нас приютили, постелив на полу на кухне. Мы тут же отрубились, а за дело принялись лишь утром. Но было неудобно. Валька то и дело заходила на кухню - готовила мужу завтрак, отправляя его на работу. И ещё доняла собака - огромная овчарка, которая внимательно обнюхивала нам лица. Запах Алабашлы, наверное, ей понравился. Так как я должен был утром зайти в Министерство к Мельману, я стал собираться вместе с Валькиным мужем. Тамара протестовала, но я всё равно ушел. Дошли с мужем Вали до электрички, он сошёл на следующей остановке, я же поехал в Москву. Всю дорогу, пока он не вышел, этот муж периодически повторял мне одну и ту же фразу: - Ну, вы даёте! После Министерства я заехал к Бусе в институт и рассказал ему фактографический материал. Неполный, правда. Выпили в Праге, нажрались до поросячьего визга, поехали почему-то в Ильинское. Просыпаюсь утром на кухне - вижу над собой огромную собачью морду. Выхожу с мужем Вальки и еду в Москву. Приезжаю сюда к тебе. Всё! Я перешёл с Бусей на 'ты', как он со мною много лет назад. А то - фактически родственники, 'свояки', и всё на 'вы'! Он поохал, заочно пожурил Тамару за неумеренность в выпивке и вдруг посоветовал мне ехать с ней в Крым. - Попьёте там, повеселитесь, поплаваете. Ты можешь 'кадрить' кого угодно, Тамара - тебе не помеха, но за ней следи - чтобы по-пьянке не сорвалась! Она мне очень дорога! А денег на дорогу и на отдых я ей дам, не беспокойся! Тебя в расход не введём! Теперь у меня в голове была одна Тамара. Я быстро смотался в Курск, сделал необходимые дела, получил отпускные и, собрав портфель вещичек, уехал в Москву. Легенда - оргработы по подготовке к защите. В Москве я тут же созвонился и встретился с Тамарой, познакомил ее с Моней, с которым у неё тут же возникла взаимная симпатия. Что и говорить, умела она привораживать мужиков! Купили билеты до Симферополя в двухместное купе международного вагона, а несколько дней до отъезда прожили в гостях у Мони. В поезд взяли с собой наши любимые вина - 'Мускат', портвейны 'Айгешат', '777' и 'Карданахи', да и 'Мадеру' с 'Хересом'! На закуску - апельсины, бананы и случайно попавшиеся нам плоды манго. Обедать ходили в вагон-ресторан. Это 'свадебное' путешествие нам очень понравилось. В Симферополе сели на троллейбус и доехали почему-то до остановки 'Малый маяк', очень уж там показалось нам красиво! Подобрали жильё у русской женщины Веры, да ещё какое - с баней которую можно было топить когда угодно. Мы быстро нашли там друзей-москвичей, тоже 'сладкую парочку', выдававшую себя, как и мы, за мужа с женой. Короче, погуляли на славу! Через полтора месяца мы вернулись в Москву. Тамара взяла ещё месяц отпуска за свой счёт - она работала лаборантом в ВУЗе, где брать отпуск на всё лето было несложно. А оставшиеся полмесяца мы провели в подмосковном посёлке 'Заветы Ильича', где Тамарина подруга уступила свою дачу. Сама же Тамара жила в посёлке 'Мамонтовка' по Ярославской железной дороге, в трёх минутах ходьбы от станции. Жила она в доме барачного типа на втором этаже с матерью и сестрой. У каждой было по комнате. Отопление - печное, вода - в колодце, туалет - метрах в ста. Природа - великолепная, недаром рядом находился 'закрытый' санаторий для каких-то ответственных работников, кажется бывшая усадьба Саввы Мамонтова, русского промышленника и мецената. Перед моим отъездом в Курск Тамара познакомила меня со своей сестрой - Любой и матерью - Полиной Андреевной, которую я тут же прозвал 'тётей Полли', ориентируясь на марктвеновского Тома Сойера. Мы немного по-семейному посидели за столом, и я выехал в Курск из дома Тамары безнадёжно влюблённым человеком. В начале сентября я должен был ехать в командировку в Волгоград с творческой бригадой газеты 'Социалистическая индустрия' и надеялся уже скоро опять встретить свою любовь. Болезнь и страсть Газета 'Социалистическая индустрия', куда я часто писал статьи технического характера, задумала агит-рейд в город Волгоград. Ну не произносит язык это название, и всё! Как Нефтеград, Зерноград, или Пищеград у Ильфа и Петрова. Для меня, миллионов других людей в России и за рубежом - это Сталинград. Тем более, этот город остался Сталинградом для других участников нашего рейда - Марины Павловны Чечневой - легендарной лётчицы, Героя Советского Союза, и членов редколлегии газеты - пожилых людей, фронтовиков. Я прибыл в Москву рано утром, а поезд, которым бригада должна была отъезжать - вечерний. Конечно, я тут же поехал в Мамонтовку. С цветами, бутылочкой в портфеле и подарком - золотым кольцом-чалмой в кармане, я звоню в квартиру Тамары. Открыла мне дверь тётя Полли; вид у неё был печальный и расстроенный. Оказывается, назавтра же, после моего отъезда, Тамару забрала 'скорая помощь' с сильными болями в животе. Отвезли в какую-то дальнюю областную больницу и сделали операцию. Короче, Тамара в больнице, и я 'лечу' туда. Люба объяснила мне, как ехать, и я помчался. Больница помещалась в большом срубе с маленькими окнами и микроскопическими форточками. Внутрь меня не пустили, диагноза не сообщили. Я понял одно, что больница гинекологическая. Неужели аборт? 'Ходячие' больные, к которым я обратился, пообещали мне подозвать Тамару к окну. Я обогнул здание и стал ходить перед окнами. Вскоре в одном из окон я увидел Тамару. Она стала на стул, а я забрался на наружный подоконник, и мы увидели друг друга через микро-форточку. Поцеловаться так и не смогли. Я передал ей цветы и кольцо. Она вначале не поняла, что это, а потом, когда раскрыла коробочку, то протянула её обратно: - Мне никто никогда не дарил колец, - тихо сказала она мне, и я увидел на её глазах слёзы. Я запихнул коробочку обратно в форточку, и тогда уж она взяла её. - Одиннадцатого сентября, утром, часов в десять, я буду в Мамонтовке, ты уже вернёшься домой? - успел спросить я. Тамара в ответ кивнула головой, и медсестры тут же 'стащили' её со стула. Вечером мы выехали в Сталинград. Выступали на предприятиях города, рассказывали, как хороша наша газета, а в заключение побывали в рыбнадзоре. Нас покатали на катерах по Волге, угощали 'тройной ухой', а в дорогу подарили полиэтиленовый мешочек с икрой - килограмма на полтора. Мы ели эту икру ложками всей бригадой, и так и не смогли доесть. Я рассказал про то, как мне в детстве пришлось есть с дядей Федулом целый таз икры, перемешанной с осколками эмали. Все очень смеялись - тема оказалась актуальной. Утром одиннадцатого сентября поезд прибыл в Москву, и я не узнал города - он был в глубоком снегу. Клянусь, что не вру, можете свериться с Михельсоном! 1973 год, сентябрь, только что чилийский Пиночет сверг чилийского же Альенде, все лишь об этом только и говорили. Добираюсь до Мамонтовки и вижу - у самой электрички меня встречает Люба, сестра Тамары. Я был удивлён - сколько же она простояла на платформе вся в снегу. Для чего это? Люба повела меня домой, на все вопросы отвечала вяло. - Да, выписали. Да, она дома. Сам спросишь, как здоровье, я почём знаю! Захожу в квартиру - на кухне сидят за столом Тамара с матерью, лица у обеих тревожные. Хотя Тамара парадно приодета и улыбается. Похудела она так, что на себя не похожа; встала - ноги не держат, шатается. Зашли мы в её комнату, а она с порога и говорит: - Хочу тебе сразу сказать - диагноз у меня плохой! Так что можешь сразу бросать меня, чтобы не было потом хлопот и переживаний! - В чём дело, в чём дело? - затряс я её за плечи, и она заколыхалась, как пьяная. - В чём дело, в чём дело, - повторила Тамара. - Вырезали мне кисту с голову ребёнка величиной, а она переродилась на... - Тамара промолчала, - сейчас должны делать ещё одну операцию, в Онкоцентре на Каширке. У меня помутилось в глазах, закружилась голова - чуть не упал. - Ты понимаешь, что говоришь? - только и спросил я. - Я-то понимаю, - грустно улыбнулась Тамара, - я уже смирилась. Это для тебя всё ещё в новинку, вот ты и в шоке. Скоро свыкнешься! На её глазах заблестели слёзы. Тамара резко повернулась и, подойдя к двери, стала запирать её на ключ. Потом повернулась ко мне и начала медленно раздеваться. Я с ужасом смотрел на её действия, а потом - на любимый, обтянутый кожей скелетик. - Хочу быть с тобой, может, в последний раз! - грустно проговорила Тамара. Я быстро скинул с себя всё, и мы прилегли. Но ничего не получилось. Болевой синдром не позволил нам начать. Мы оделись и молча сели друг возле друга. Потом Тамара надела свою телогрейку, в которой зимой бегала по утрам в туалет, и валенки. Мне дала тоже телогрейку и валенки тёти Полли. Мы напялили на головы какие-то вязаные шапочки и пошли гулять. Я был одет в поездку почти по-летнему, кто знал, что в начале сентября выпадет снег и будут морозы? Снег, кстати, простоял почти месяц. Красота в Мамонтовке - сказочная! Но она была нам не в радость. Мы молча шли, и каждый думал о своём. Догадываюсь, где были мысли Тамары, а мне не давали покоя такие. - Вот полюбил, так как никогда, даже в книжках не читал о такой любви - не то, что с первого взгляда, а с первого мгновенья, и тут же конец! Я знал, что болезнь эта никого не щадит, что онкоцентр, директором, которого тогда был академик Блохин, в народе называли 'блохинвальдом'. Этот диагноз - приговор! Вот так невесело погуляли мы, потом переоделись, и я уехал. Лиля, видя в каком настроении я приехал, естественно, поинтересовалась, в чём дело. Скрывать я просто не смог бы, и рассказал всё. Увидел, как побледнело её лицо, как она лихорадочно стала думать о чём-то. Затем начала говорить по делу: - Знаешь, у Войтенок есть свежий прополис, Сашин отец-то пчеловод. Прополис - это первое средство от этой болезни. Затем - чистотел. Я знаю, что в поле за институтом растёт чистотел, а так как в Курске снега не было, то его можно собрать - это тоже помогает. Надо что-то делать, не сидеть же так! - завершила она свой монолог. Но потом не удержалась и добавила: - Опять 'Тамара'? Что это имя - твоя судьба? Оказалось, Лиля как в воду глядела. Только не эта Тамара стала моей судьбой, и не следующая... Надо было стать настоящим 'тамароведом', как прозвала меня Лиля чтобы, наконец, жениться в третий раз и, надеюсь окончательный, и, конечно же, на Тамаре! В следующую же пятницу я, нагруженный шариками прополиса и вениками чистотела, приехал в Мамонтовку. Тамара была довольна - она верила в народные средства. - Только неудобно как-то, получается, - призналась она, - и перед Лилей, и перед Бусей, я уже не говорю о его Розочке! Буся сильно переживает, даже плачет при встрече. - Знает ли он что-нибудь про 'это'? - неопределённо спросил я. - Если ты имеешь в виду половую близость, - серьёзно ответила Тамара, - то не знает. Думает, что ты просто любишь меня - и всё! Когда Тамару положили в Онкоцентр, мы с Бусей встречались у метро 'Каширская', и шли к Тамаре вместе. Мы перезнакомились со всеми четырьмя пациентками, лежавшими в палате. Особенно подружились мы с молоденькой женщиной лет двадцати, тоже Тамарой, по фамилии Подруцкая. Она получила 'пузырный занос' (хориоэнпителому), живя со своим любовником. Ей тоже сделали операцию, потом долго мучили химио- и радиотерапией, потом отпустили домой. Там она и умерла вскоре. Мы с Тамарой были на её похоронах. Губы покойницы все были покусаны. 'Она терпела такие боли, что кусала губы', - призналась её мама, плача. Мы навещали Тамару Подруцкую дома во время её болезни. Как-то почти перед смертью, она грустно сказала нам: - А сегодня у, - и она назвала имя своего бывшего любовника, так или иначе виновного в её болезни, - свадьба. Он ведь сосед мой, и я всё знаю! Моя Тамара узнала его адрес, и, проглотив стакан портвейна, вышла. Пришла она что-то через час, возбуждённая, но довольная. - Я устроила им там скандал! - рассказывала Тамара. - Позвонила и вошла как гость, сказала, что по приглашению жениха. А потом, уже за столом, встала с бокалом вина и рассказала, что жених обманул меня - он был, якобы, моим любовником, и мы подавали с ним заявление в ЗАГС. Ещё рассказала про то, что он гулял и с моей подругой, тоже обещал на ней жениться, и даже назвала имя этой подруги. Сказала также, что он заразил её опасной болезнью. И высказав всё, что надо было, вылила бокал вина ему в лицо! Что тогда поднялось! Невеста кинулась царапать жениху харю, гости - кто куда, а я - за дверь. Ой, налейте что-нибудь, - попросила моя Тамара, - а то я возбуждена до предела! Бедная Тамара Подруцкая тихо улыбалась, и было видно, что она довольна. На улице я спросил Тамару, правда ли то, что она нам рассказала, и та серьёзно ответила: - За подругу мою я, кому хочешь, горло перегрызу! В следующий раз мы видели Тамару Подруцкую уже в гробу с покусанными губами. Моей Тамаре сделали операцию в октябре. Мы с Бусей и сестрой Тамары - Любой навестили её уже в палате. Тамаре сделали серьёзную операцию, называемую 'гистеректомией'. Мы спросили у Тамары, что можно ей приносить. И вдруг она сказала: 'Водку или портвейн!' Я быстро сбегал в магазин и минут через пятнадцать был уже опять в палате. Нам позволили остаться подольше. - А теперь, - чуть приподнявшись от койки, сказала Тамара, - выпейте за моё здоровье и чтобы я долго жила! Мы с удовольствием сделали это прямо из горлышка бутылки. А Тамаре по её просьбе, я дал пососать мой мизинец, обмакнутый в водку. Этого ей, на сей раз, хватило. Надо сказать, что тост, выпитый от самого сердца всеми нами, произвёл своё действие. С момента операции прошло более тридцати лет и, чтобы не сглазить, со здоровьем у неё всё нормально. Другое дело, что уже более десяти лет мы не виделись - так повернулась жизнь. Но, если из тридцати отнять десять, то получится двадцать. Двадцать-то лет мы прожили в постоянных встречах, в большинстве своём отнюдь не платонических. А первые года три года мы прожили в любви, и любви страстной. Не надо любить очень страстно! Такая любовь сопряжена с ревностью, ссорами, мордобоем, и чёрт знает ещё с какими пакостями! И чаще всего страстно любящие друг друга люди не связываются друг с другом браком. Боятся измены, боятся, что не переживут её, и так далее! - Хорошее дело 'браком' не назовут! - любила говорить Тамара. Вот и не связали мы друг друга браком, хотя любовь была такой, что на энергии её страсти можно было сталь варить! Докторская защита Про докторскую диссертацию в наших кругах тогда существовали, как минимум, два анекдота - весёлый и страшный. Начну с весёлого. Одного доцента видят на работе с пухлым портфелем. - Это что у тебя там, небось, докторская? - заинтересованно спрашивают коллеги. - Да нет, ливерная! - разочаровывает их доцент. И - страшный анекдот. Но тут нужна предыстория. В начале 70-х годов началось сильнейшее гонение на защиты докторских диссертаций. Всё пошло, как тогда было положено, с передовицы в газете 'Правда'. О том, что один жулик, дескать, из Еревана поехал защищать докторскую в Якутск, и за деньги защитился почти 'по телефонной книге'. И ВАК, которая должна была блюсти государственные интересы, тоже подалась соблазну коррупции. И пошло-поехало. До половины докторских диссертаций заваливали прямо на защитах. А остальных диссертантов 'давила' ВАК. Дело приняло просто угрожающие размеры, доктора наук и профессора стали просто 'вымирать'. В среднем, докторами наук и профессорами люди становились тогда (с утверждением, получением дипломов, аттестатов и пр.) годам к шестидесяти. А к этим годам люди, особенно мужчины, ох, как любят умирать - хлебом их не корми! И некому стало заведовать кафедрами, отделами в Академии Наук, руководить научными институтами. Не 'хилым' же в научном отношении кандидатам наук! И к концу 70-х годов 'Наша Родная Партия' опять дала ход назад, милостиво разрешив докторам наук защищать свои диссертации. Надо же было так 'повезти' мне сунуться со своей докторской в самое опасное время, да ещё с кавказской фамилией, из провинции, и в 'юном' возрасте! Андрей Николаевич Островцев похохатывал надо мной: - Тебе или лет десять назад надо было защищаться, или подождать ещё лет двадцать! Но поближе к сути 'страшного' анекдота. Снимают в это время старого 'либерального' председателя ВАК и назначают нового - 'сурового и непреклонного' председателя с 'двойной' фамилией - Виктора Кириллова-Угрюмова, который должен был 'давить' докторов. И, наконец, уже сама суть 'страшного' для людей, докторская диссертация которых находилась в ВАК, анекдота: - Если председатель ВАК утверждает положительное решение по диссертации, то он подписывает 'Кириллов', а если отрицательное - 'Угрюмов'! О, сколько ночей не давал мне заснуть этот гадкий, мерзкий, сочинённый низкими, подлыми, далёкими от науки людьми, анекдотишка! А сейчас вспоминаю - подумаешь, не всё ли равно - Кириллов или Угрюмов? В эти-то годы ВАК 'завалила' докторскую диссертацию Бориса Вайнштейна - нашего Буси, знакомого из Львова Бориса Генбома, ещё нескольких моих знакомых. Вот в такой обстановке я и должен был защищаться в Московском автомобильно-дорожном институте (МАДИ) 4 декабря 1973 года. Дядя разрешил мне воспользоваться его 'мастерской' для репетиций доклада и проживания в последние перед защитой диссертации дни. А утром 4 декабря в мастерскую зашёл бывший тогда в Москве мой друг Роман Горин и принёс две бутылки венгерского вина с 'ведьмой'. На бутылке была изображена ведьма - молодая и весьма сексуальная, верхом на метле. Мы выпили с ним 'за успех безнадёжного дела', погрузили в такси мои реквизиты. Это был пакет плакатов, весом в 60 килограммов, и модель 'гибрида' почти в натуральную величину, но с ручным приводом, весом более 70 килограммов. Водитель, который хотел, было, помочь нам выгрузить наши вещи, аж оторопел - вы что, кирпичи везёте, что ли? Защита должна была проходить в новом, выполненном амфитеатром, зале заседаний Совета, сданном строителями лишь накануне, и моя защита должна была быть в нём первой. Я льстил себя надеждой, что члены Совета не захотят омрачать стены зала провалом защиты. А пока Роман Горин развешивает на стендах и стенах нового зала мои тяжеленные плакаты, я расскажу о ситуации с моей диссертацией перед защитой. Пришло много положительных отзывов, даже из Америки от Рабенхорста, где он писал, что я сделал 'значительный вклад в мировую науку'. Добрые они, американцы! Но был и один отрицательный отзыв от 'закрытого' профессора Красина из военной организации - Бронетанковой академии. Мы не были знакомы, но он был как раз оттуда, откуда профессор Р.В. Ротенберг дал мне отрицательный отзыв на изобретённый мной первый супермаховик. Я-то получил через двадцать лет патент на это изобретение, а Ротенберг лишь нанёс ущерб нашей стране, которая могла бы продать патент за рубеж. Все развитые страны в это время патентовали свои супермаховики, в том числе и мой 'друг' Рабенхорст из США. Но первый-то был мой, и этим патентом можно было бы торговать. Ротенберг же вскоре после выдачи отрицательного отзыва уехал в Израиль и умер там. Я объяснил себе его поступок тем, что он был 'скрытым агентом израильской разведки'. Хорошо, а почему же Красин, не имея никакого отношения ни к израильской разведке, ни к моей работе, даёт тоже резко отрицательный отзыв? Этого так просто не бывает! К тому же отзыв написан человеком, либо толком не читавшим работы, либо не понявшим её напрочь. Думаю, что умный Красин, если бы прочитал работу, то обязательно понял бы её. Но в научных 'кулуарах' МАДИ мне объяснили, в чём дело. Очень жаль, что профессура наших ВУЗов весьма мало загружена делом, и в её свободные от продуктивных занятий мозги лезут такие замысловатые интриги! Профессор В.А. Илларионов, выступивший на кафедре против моей защиты, оказывается, был на своей защите докторской буквально 'опущен' моим покровителем - 'корифеем' Б.С. Фалькевичем. Илларионов, занимаясь транспортными проблемами в пчеловодстве, был весьма далёк от науки, но мёду, да и денег, у него было предостаточно. Отзывов тоже. Но принципиальный Фалькевич, как выражались в 'кулуарах', 'раздел диссертанта до трусов', показав его примитивные сведения в науке. Защитить-то он защитил, а Фалькевича возненавидел. А заодно и того, кого Фалькевич поддерживал, кому дал прекрасный отзыв, и с кем у него много совместных трудов - то есть меня. В то же время Илларионов был дружен с Красиным, который особенной принципиальностью не отличался, часто ездил в Грузию оппонировать диссертации и гулял там на славу... - Стоп, стоп - в Грузию, оппонировать! Тогда без Трили это не обходится, в одной же области знаний работаем! И я, после долгого перерыва, звоню Трили домой. Рассказываю, как живу, как считаю его своим учителем, где собираюсь защищаться, и что Красин дал мне отрицательный отзыв. А Фалькевич и все остальные специалисты, даже из Америки - положительные. - Красин, Красин, - после долгого молчания повторил Трили, - смотри как это на него непохоже! Знаешь что, - неожиданно заключил Трили, - встреться ты с этим Красиным и расскажи, что звонил мне, и я был удивлён его отрицательным отзывом. И что я даю на твою работу резко положительный отзыв, причём пришлю его с нарочным! Я всеми способами начал искать встречу с Красиным. И, наконец, подловил его у входа в ВАК, где у него было совещание - он был влиятельным членом этой комиссии. Красин оказался невысоким человеком в военной форме с полковничьими погонами. Я представился и подарил ему мою недавно вышедшую монографию 'Инерционные аккумуляторы энергии', между прочим, первую в мире по этой тематике! И сказал также, что получил его отрицательный отзыв, которому очень удивлён академик Трили... - Трили, - удивился Красин, - а какое он к вам имеет отношение? - Как - какое? - удивился, в свою очередь, я, - он мой первый учитель, у меня с ним десятки совместных трудов, под его руководством я работал и проводил испытания. Да и вообще он - мой родственник! - не удержавшись, соврал я. Мне стало окончательно ясно, что Красин не читал моей диссертации, иначе бы он не спросил, какое отношение ко мне имеет Трили... Красин замялся и, после раздумья, сказал: - Хорошо, я не приду на вашу защиту и не устрою разгрома, хотя обещал... - тут он прикусил язык, поняв, что сказал лишнее. Но я обещаю, что в ВАКе ваша работа пролежит долго! - почти радостно сообщил он, - меня назначают председателем секции, и я буду подробно знакомиться с вашей работой! - и дверь в ВАК захлопнулась перед моим носом. Когда Красин весело и хвастливо сообщил мне, что его назначают председателем секции, и что он 'завалит' меня в ВАКе, 'что-то' заклинило во мне. - Ишь, какой принципиальный выискался, - взбесился я, - в Грузии оппонируешь всякую 'плешь' за пьянку-гулянку! Губишь жизнь молодому учёному, даже не прочитав его работы, трусливо избегаешь открытых конфликтов! Да ещё хвастливо заявляешь, что тебя назначают 'большим начальником', и тогда уж ты добьёшь его! Тут у меня помутилось в голове и наступило уже знакомое мне странное, потустороннее состояние. Лампы в коридорах потускнели, и я увидел в сумерках ссутулившегося молодого человека с портфелем, нерешительно стоявшего перед входом в ВАК. - Нет, не бывать тебе председателем секции, агент международного сионизма! - послышался какой-то неживой, потусторонний голос, похожий на голос роботов из фантастических кинофильмов. И слова какие-то суконные, чужие! И причём тут 'международный сионизм'? Грозное обещание Красина звучало эхом в моих ушах, вызывая жажду мщенья: Но нe сдержал Красин своего грозного обещания, да и не смог бы его сдержать. Не назначили его председателем секции, да и вообще вывели - 'выгнали' из ВАКа! Злые языки утверждали, что Красин скрыл своё еврейское происхождение, а при назначении на столь ответственные должности, компетентные органы 'роют' достаточно глубоко. Ещё не хватает, чтобы в нашей советской ВАК председателями секций были бы скрытые сионисты! Хорошо, что 'злые языки' не были в нужное время у входа в ВАК и не слышали 'вещего' роботизированного голоса. Иначе бы им стало известно, почему вдруг компетентные органы спохватились и начали 'рыть' столь глубоко! Но не 'блокирован' пока Илларионов. А он, по словам 'злых' языков', своими выступлениями на Совете 'собирает' много голосов. Тогда я накануне защиты зашёл в лабораторию, где обычно бывал Илларионов. Он подчёркнуто вежливо встретил меня, пригласил присесть на студенческий табурет. Вокруг сидели два-три преподавателя с кафедры Илларионова, которые тут же навострили уши. - Виталий Алексеевич, - спокойно начал я, - я очень ценю ваше мнение, как выдающегося учёного. На заседании кафедры вы говорили, что по тематике моя работа не для вашего Совета. Но защита уже назначена на завтра, и если вы скажете, что сама работа не заслуживает быть докторской, она не годится, то я завтра же откажусь от защиты! - Чёрта с два, - в действительности думал я, - ну, скажи сейчас, что ты рекомендуешь мне в последний день оказаться от защиты, да ещё при свидетелях, - я же всё это заявлю завтра на Совете. А где ты был раньше, почему раньше не предупредил диссертанта, не дал своего отзыва, наконец! Ты же - член Совета! Илларионов внимательно посмотрел в мои честные, правдиво открытые навстречу ему глаза (а я долго тренировал такой взгляд перед зеркалом в мастерской своего дяди!), и оскалился в улыбке. Боже мой, как это лицо напомнило мне мордочку умного, расчётливого, решительного животного, живущего, преимущественно, в подполье и на мусорных кучах! - Нет, почему же, мне лично ваша работа нравится, но ведь могут быть недовольны ею другие специалисты. Вот, например, известный учёный, член нашего Совета, профессор Красин, который дал отрицательный отзыв. Он будет завтра и выскажет своё мнение! - осклабился Илларионов. - Размечтался, маразматик, - внимательно глядя в глаза Илларионова и кивая головой, подумал я, - Красина завтра не будет, он не хочет портить отношений с более влиятельными своими друзьями! Я поблагодарил Илларионова и вышел. Всё было готово к боевым действиям. Роман уже развесил плакаты, а я подтащил к столу на сцене свою, сверкающую хромом, тяжеленную модель. Члены Совета и гости уже занимали свои места, и я скромно присел на одно из гостевых мест. Места заняли и мои гости: дядя Жора, Лиля, её подруга Неля, которая привезла отзыв от Трили, Роман и даже почему-то оказавшийся в Москве Славик Зубов. Учёный Секретарь зачитал мои данные и пригласил к докладу. Я отрепетировал доклад, и мне показалось, что и прочёл я его хорошо. Вопросов было много, почти все по существу дела - ведь работа-то действительно была новой в своём роде. Затем зачитали отзывы - все положительные, в том числе от академиков - Трили, Артоболевского, и из Америки, а также 'ругательный' - от Красина. Выступили оппоненты, зачитали отзыв оппонирующей организации - всё положительно. Мне предоставили право ответов на замечания, и я выбрал только замечания Красина. А они были, кстати, не очень удачные, как только Красин мог подписать такую 'лабуду'! - Заключение о несоответствии работы докторской диссертации базируется, в основном, на том, что вариатор, на котором основан 'гибрид' неработоспособен и КПД его равен нулю, - начал я. - И могу ещё сказать, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать! Я с помощью подбежавшего Романа взвалил тяжеленную модель на стол и раскрутил маховик рукояткой. Потом через вариатор передал его вращение другому маховику; затем перекачал энергию обратно, и так передавал энергию от одного маховика другому раз пять. Зал зачарованно молчал - такого 'фокуса' никто никогда не видел! - Вот такой гибрид был и на грузовике, и на автобусе. Вы только что убедились в работоспособности вариатора гибрида и в том, что КПД его отнюдь не равен нулю! - Кстати, добавил я, - профессор Красин - член Совета, и очень жаль, что его сегодня почему-то нет. 0н бы смог пояснить нам свои замечания лично! И тут к микрофону выбежал взбешенный Илларионов. Он убедился, что Красин не пришёл, и решил сам идти напролом. - Мне стыдно быть членом этого Совета! - решительно начал Илларионов и картинно помолчал. - Стыдно - уходи, тебя не держат! - услышали все реплику Островцева из зала; послышался смех. - Что за работу мы рассматриваем, какое отношение имеет она к нашему Совету? Да и в чём, собственно, сама работа? Какое имеет отношение маховик к автомобилю? Когда у нас в Курске занимались автомобилями, где там автомобильная школа? Автор - малограмотный изобретатель, а его работа - бред подмастерья! И отзыв получил почему-то из капиталистической Америки, а не из стран народной демократии! В заключение Илларионов схватил со стола экземпляр моей диссертации и зашвырнул его под ноги сидящих в первом ряду. Зал загудел от возмущения. - Вывести eгo! - крикнул кто-то, боюсь даже, что это был Роман. Мне надо было отвечать, и я вышел к микрофону. - Насчет Курска, - начал я, - там я работаю только последние два года, когда диссертация уже была практически завершена. А выполнялась она в Москве - при школе профессора Фалькевича, в Тбилиси - при школе академика Трили и в Тольятти - автомобильной столице России! Остальные замечания уважаемого Виталия Алексеевича настолько трудны для восприятия подмастерья (смех в зале), что я не знаю, как и отвечать. Отзыв получил из США, потому, что там занимаются подобными проблемами. У меня, к сожалению, нет сведений, занимаются ли этим в Албании, на Кубе или Северной Корее, чтобы получить отзывы оттуда(смех в зале). Какое отношение имеет маховик к автомобилю? Да самое прямое - он имеется на каждом автомобильном двигателе, Виталий Алексеевич должен был бы хорошо знать об этом (смех в зале)! А главное - не далее, как вчера, я пришёл к Виталию Алексеевичу в лабораторию, и при свидетелях сказал ему, что если он считает мою работу недостойной, то я сниму её с защиты. Так ведь, Виталий Алексеевич? Илларионов сидел весь багровый, опустив голову. - И он ответил, что моя работа ему нравится, и мне нужно выходить на защиту. Значит, что-то случилось за ночь такое, отчего моя работа из хорошей превращается в бред подмастерья, а автор единственного отрицательного отзыва, член Совета Красин не является на защиту! Из зала послышались хохот и аплодисменты. И тут начались выступления членов Совета. Они высказывали своё недоумение поведению Илларионова и одобряли мою работу, доклад, ответы на вопросы. Началось голосование. Как и положено, отрицательно выступавшего члена Совета назначили председателем счётной комиссии. Чтобы потом не жаловался на её работу! Наконец, счётная комиссия закончила работу. К микрофону выходит мрачный Илларионов и начинает зачитывать протокол. Обычно зачитывают кратко: 'за' 'против' и результат. А он начал от Адама и Евы, чуть ли ни: 'Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики:' - Да ты читай по существу! - перебил его председатель Совета профессор Архангельский. - Ах, вам не нравится! - взвизгнул Илларионов и опять начал читать сначала. Архангельский махнул рукой, и все стали слушать Илларионова. Наконец он быстро пробормотал: 'За' - пятнадцать, 'против' - один, и стал протискиваться к выходу. Меня стали поздравлять, но я быстро подбежал к двери и лицом лицу встретился с Илларионовым. - Спасибо, Виталий Алексеевич! - и с широкой благодарной улыбкой я протягиваю ему руку. Тому ничего не оставалось, как, окрысившись, пожать мою протянутую руку, и сказать: 'Не стоит! Пожалуйста!'. Кто видел эту сценку, чуть не подавился со смеху. Но не думайте, что я забыл Илларионову всё это. Через несколько лет, я, уже профессор кафедры 'Автомобили' Московского автомобилестроительного института, подробно изучу действительно малограмотный учебник В.А. Илларионова 'Эксплуатационные свойства автомобиля' и опишу все его прелести в головном журнале ВУЗов 'Вестник высшей школы'. Вывод был суровым - учебник недоброкачественный, а автор - недобросовестный! Сколько после этого посыпалось на меня анонимок руководству института - и все были напечатаны на одной машинке! И взятки-то я беру со студентов дефицитными покрышками, и заставляю работать их на своей даче за зачёты! А ни машины, ни дачи у меня тогда и в помине не было! На факты надо опираться, уважаемый профессор в своих пошлых 'онанимках', на факты! 'Отмечали' мою защиту на новой квартире Мони. Тогда, опять же, в связи с гонениями на диссертантов, строжайше запретили обмывать защиту на банкетах, считая это скрытой формой коррупции. Официально мы 'обмывали' новую квартиру Мони, чего ещё пока не запретили делать. Присутствовали сотрудники лаборатории Бессонова (сам Бессонов был одним из моих оппонентов), ну и я с Лилей. Все тосты были исключительно за квартиру, только Лора неожиданно увенчала мою голову лавровым венком. Летом она отдыхала на море в Абхазии и привезла целые веники из лаврового листа, которые она сама наломала с кустов. Так я и сидел, как какой-нибудь император Марк Аврелий с лавровым венком на голове. Кстати, о Марке Аврелии. В своих философских 'Размышлениях' этот мудрый император заметил: 'Наша жизнь есть то, что мы сами думаем о ней'. А что я сейчас мог думать о своей жизни? Вот я, ещё молодой человек, только что завоевал, причем в серьёзной схватке, высшую научную степень, на которую только может рассчитывать учёный. Академик - это всего лишь почётное звание, частенько присваиваемое не по делу. Почётным академиком может стать человек и вообще без учёной степени, достаточно далёкий от науки. Как шутят в научных кругах: 'по чётным' он - академик, а 'по нечётным' - овец пасёт! А 'доктор наук' - законная высшая учёная степень, признаваемая во всём мире. У меня есть хорошая работа в ВУЗе, где я занимаю наилучшую для ученого должность заведующего кафедрой. В Курске очень мало докторов наук, а такого молодого - ни одного! Меня там будут 'на руках носить'! К тому же, моя научная работа - на взлёте. Имею семью, квартиру близ работы. Спортивен, силён, пользуюсь успехом у дам, полно друзей, 'собутыльников'. В Москве - тоже друзья, научные связи, любовницы. К которым, кстати, жена меня совершенно не ревнует. Вот она сейчас сидит рядом с одной из них и весело обсуждает мой лавровый венок. Так что же я сам думаю о своей жизни - счастлив я, или нет? В этот вечер я был, безусловно, счастлив. Мне улыбались все за столом, все поднимали бокалы за молодого учёного, за его дальнейшие успехи - научные и не только. Рядом с собой я видел счастливое лицо Лили и любящие глаза Лоры. Казалось бы - живи и радуйся! Однако человек так устроен, что постоянно быть счастливым может быть только убеждённый строитель коммунизма или малахольный. Я не был ни тем, ни другим. Человек, быстро достигающий успеха, рискует потерпеть фиаско в жизни - об этом говорят судьбы почти всех 'вундеркиндов'. Но в этот вечер, после безумно трудного дня, я об этом не думал. Мне было хорошо, я был счастлив, и не скрывал этого. А долго ли продлится это счастье - человеку знать не дано. Всё решается в высших, недоступных для нас сферах, и решения эти с нами не согласовывают! 'Пояс верности' Но опустимся с 'высших сфер' на замлю. Тамару выписали из больницы за несколько дней до моей защиты. Она даже приезжала в МАДИ и немного посидела в зале, где происходила защита, думаю, больше для того, чтобы посмотреть на Лилю. Тамара постоянно носила парик, так как её постригли наголо, когда делали химиотерапию. Конечно же, в постели она его снимала, но очень стеснялась своей бритой головы. А вообще - получилось очень сексуально! Потом даже мода пошла на бритые головы у женщин. Мы открыто встречались у Тамары дома, запираясь в её комнате. Тётя Полли, хоть и вздыхала, но не возражала. Однажды даже мы увидели в окно, как в дом вошёл Буся. Это было так неожиданно, что мы едва успели отпрянуть от окна. Тамара в панике предупредила маму, что открывать дверь нельзя. Звонки в дверь продолжались довольно долго, и мы сидели почти в шоке. Наконец, кошмар прекратился, и мы увидели в окно, как Буся прошёл мимо дома. Открыв дверь, обнаружили полиэтиленовый пакет с бутылкой вина, тремя гвоздиками и запиской - Сволочи! - гласила записка, - я знаю, что вы дома, я вас видел в окне. Хотя б дверь открыли, я так устал с дороги! Выпейте за меня, что я такой покладистый! - Буся. В Курске меня встретили как героя. Женщины с восхищением смотрели на молодого 'доктора', вызывая негодование Лили. А тут произошло, казалось бы, малозначительное событие. Стою я как-то у расписания экзаменов второго курса вечернего факультета, ищу свои группы, и чувствую, что меня толкают локтём в бок. Оборачиваюсь и замираю от неожиданности - толкает меня улыбающаяся голубоглазая красавица лет двадцати, вылитая Мерилин Монро. - Ты из какой группы, что-то не припоминаю тебя такого! - обращается ко мне Мерилин, а так как я молчу, продолжает, - чего, язык проглотил, что ли? - Да я новый, даже группы своей не знаю! А язык проглотил, потому что такую красавицу увидел! - подыграл я Мерилин. Глаза девушки внимательно осмотрели меня и, видимо, осмотром остались довольны. - Трепач! - весело заметила она и медленно пошла прочь от расписания, видимо рассчитывая, что я пойду за ней, но я остался на месте. - Ладно, на лекциях встретимся! - обернувшись, сказала мне Мерилин. И мы встретились. Но не на лекциях, а у железнодорожной билетной кассы, где я стоял в 'голове' огромной очереди. Мерилин узнала меня и бросилась на шею. - Где ты, дорогой, еле нашла тебя! - целуя в щёку, радостно щебечет она. А тихо на ушко, - возьми мне билет на Москву! Я всё понял - не хочет в очереди стоять! И озорной план вдруг созрел у меня в голове. Я взял два билета в купе международного вагона и подошёл к стоящей поодаль студентке. - Взял, отправление через полчаса, мы - в одном купе, - радостно сообщил я ей. Она полезла в кошелёк за деньгами, но я попросил спрятать деньги, - в следующий раз ты мне возьмёшь! В портфеле у меня была бутылка душистого вина 'Кокур', предназначенного для встречи с Тамарой. Но оказалось, что бутылка всё-таки пошла по её прямому назначению. Мерилин Монро тоже оказалась: Тамарой! Что, имён больше нет, что ли? - поразился я. Но, узнав её имя, решил не сдаваться и идти до победного конца: Томочка (так я стал её сразу же называть), удивилась, когда мы подошли к международному вагону, и это удивление усилилось, когда она узнала, что в этом вагоне удобные двухместные купе. Оказавшись со мной вдвоём, она немного утратила свою браваду, стала тихой и скромной. Но 'Кокур' всё поставил на свои места. Томочка осмелела, язык у неё развязался, и она рассказала, что работает секретарём у главного инженера одного из заводов (она назвала завод), и встречается с ним. Сейчас едет к нему в Москву. - Он боится даже ехать вместе со мной, а в Курске мы и не встречаемся, так как он женат и она работает в Обкоме партии. Дрожит как цуцик перед ней! - с великолепным презрением высказалась Томочка. Старый, пятьдесят лет ему, но кобель ещё тот, - вздохнула девушка, - а откажешь - ищи другую работу! А так и отпускает, когда надо, и премии выписывает: Я вспомнил, что знаком с этим человеком - мы не раз ходили в баню одной компанией. Зовут его Василием Митрофановичем, Васей. Это мрачный, замкнутый тип, страшный матюгальщик. Однажды он помогал мне в изготовлении какого-то стенда на его заводе, и при мне ругал проштрафившегося начальника цеха: - Ты, : твою мать, почему хороший завод позоришь? Да я тебя:! Мне нравилось, что он так суров с подчинённым, так как это было в моих интересах. Но столкнуться с ним, как с соперником по любви, мне не хотелось бы, от мата ведь не отмоешься: Мы выпили ещё, и я решился поцеловать Томочку. Она с охотой позволила мне сделать это и отвечала на поцелуй всем телом. Мы провели хорошую ночь и были довольны друг другом. Обратно договорились ехать тоже вместе. Она дала мне свой телефон, я же наврал, что у меня телефона нет. Как ни удивительно, а встреча с молодой красивой девушкой не затронула моей любви к Тамаре Ивановне. Мы, как и прежде, были нежны и страстны. Тамара долго была на больничном, а потом её перевели на инвалидность третьей группы и стали платить пенсию. - С пенсионеркой гуляю, - шутил я с близкими друзьями. Томочке же я сказал, что работаю на курском заводе тракторных запчастей - КЗТЗ, и учусь на вечернем, на том же курсе, что и она. А в начале семестра мы неожиданно встретились у входа в поточную аудиторию. - Привет! - крикнула Томочка и кинулась мне на шею. Студенты странно посмотрели на нас, а я не знал, как себя и повести. Кивнув ей, я быстро занял место у доски, а она, ошарашенная, села на передний ряд. Я начал лекцию. На перерыве она подошла ко мне и спросила: - Теперь тебя на 'вы' называть? Зачем наврал, что студент? Мне ответить было нечего. - Я позвоню тебе! - тихо сказал я и отошёл в сторону. Узнав, что я, её преподаватель - 'молодой доктор наук' - как меня называли в институте, Томочка зауважала меня ещё больше. Примерно раз в месяц по пятницам она ездила в Москву на встречу со своим 'старцем' Васей. Он останавливался у своего друга, и Томочка приезжала к нему туда. А сопровождал её туда и провожал обратно в двухместном купе, конечно же, я. И если 'старец' боялся встречаться со своей юной пассией в Курске, то я же не был таким трусом. Иногда, хотя бы раз в неделю, я уговаривал Томочку прогулять занятия и встретиться со мной у моего приятеля. Этот приятель, преподаватель с моей кафедры, жил у своей подруги, а его однокомнатная квартира пустовала. Вот он и давал мне ключи от неё. Конечно же, в 'маленьком' Курске всё всем стало тут же известно. Всем, кроме моей жены Лили, хотя я этого боялся далеко не в той степени, как наш Митрофаныч. А тут мне - 'повестка' в баню. Периодически, по той или иной причине - дня рождения, повышения, выхода в отпуск, праздников - наша компания ходила в баню. В компанию входили кроме меня - наш проректор, пара-тройка заведующих кафедрами, инструктор Обкома партии и Митрофаныч. С некоторым страхом я пожимал руку Митрофанычу. Но тот ничем себя не выдал. Мы парились, делали массаж друг другу, выпивали пиво и кое-что покрепче, и у меня уже отлегло от души. Но тут я, в свой черёд, лёг на каменное ложе для массажа и меня взялся массировать Митрофаныч. Спину он мне промассировал нормально, и я перевернулся лицом к нему. Он промассировал ноги, подобрался к животу, груди, шее. И вдруг я чувствую быстрый зажим моего горла руками Митрофаныча. Руки тут же разжались, но через пару секунд опять сдавили мне горло. - Вась, ты, что охерел, что ли? - тихо спросил я его. - Брось Тамару! - так же тихо, но зловещим тоном ответил мне 'старец', - ты же, гад, женат! - От такого слышу, - шепчу я ему, - ты сам, что ли, холостой? Так мы во время массажа и не договорились. Но потом, когда мы 'врезали' ещё по 'ершу', я отвёл 'старца' подальше, и 'промыл ему мозги'. - Слушай, Вася, ты что хочешь, чтобы девчонка была только с тобой, ты же её отца старше? Другое дело, если вы поженитесь, но этим же и не пахнет! Да и встречаетесь вы нечасто, это не жизнь. Я - твой спаситель, если ты что-то понимаешь. Я вакуум в её жизни заполняю. А ведь его может заполнить её ровесник, жених, и тогда хана тебе! Ты мне водку должен ставить, за то, что я сохраняю сложившийся статус-кво. Перевести на русский? Митрофаныч молча выслушал меня и вздохнул. - Люблю я её, не знаю, что и делать! Убил бы жену, но греха боюсь, а развестись не могу - она же меня раздавит. Что мне делать? - этот суровый и некрасивый, как граф Жоффрей из 'Анжелики', человек, тихо заплакал. - Вась, твою мать, прекрати, люди увидят! - испуганно уговаривал его я, - хочешь, брошу её, если это надо! ('Не дождёшься, хрыч старый!' - думаю я про себя). - Нет, ты, пожалуй, прав! - вздохнул Митрофаныч, - но постарайся убедить её, чтобы не сошлась ещё с кем-нибудь, особенно с холостым. Я как-нибудь решу вопрос с женой, или удавлюсь! И, забегая вперёд, доложу вам, что я-таки однажды действительно выручил Митрофаныча. А было это так. Почувствовал я, что у Томочки кто-то наклёвывается. Разок не смогла встретиться у моего приятеля, стала холоднее в постели. Лиля как-то уехала с детьми в Тбилиси на весенние каникулы, и я пригласил Томочку вечером ко мне домой. Её, видимо, заинтересовало, как я живу, и она пришла. 'Переспали', выпили. У неё, как обычно, развязался язык, она и сообщила мне, что завтра едет на неделю в Киев к подруге. - С Митрофанычем? - спрашиваю. - Клянусь, что нет! - отвечает она убеждённо, - к подруге, и всё! Хорошо, думаю, проверим. - Тамара, ты знаешь, что такое 'пояс верности'? - спрашиваю я. Кивает, - слышала что-то. - Так вот, если бы у меня был современный пояс верности, ты позволила бы мне его надеть на тебя? - продолжаю я, - для общения с подругой это не повредит, а с мужиком быть ты не сможешь! - Надевай, если не веришь! - гордо согласилась Томочка. - Тогда я просто заклею тебе это место! - объявил я ей. - Как заклеишь, а писать как я буду? - испугалась девушка. - Не боись, всё предусмотрено! - успокоил я её. Я посадил Томочку на стул и снял с неё трусики. Она со страхом наблюдала за моими действиями. Достал маленький тюбик циакринового клея, того, который мгновенно твердеет, и растворить его ничем нельзя. Нашёл толстую авторучку 'Паркер' и, не раскрывая её, ввёл, куда следует, примерно на половину длины. Томочка взвизгнула. Я надел резиновые перчатки, и быстро выдавив клей на волоски, обрамляющие её самое любимое мной место, мгновенно соединил их. Клей тут же затвердел, склеив даже пальцы перчатки друг с другом. Я вынул ручку, с удовольствием поводил её у своего носа, и сказал обескураженной девушке: - Теперь тебе можно будет общаться только с таким джентльменом, у которого член тоньше этой ручки. Но ведь это же совсем неинтересно! А приедешь 'честной' - распломбирую тебя, срежу волоски - и буду любить, как Данте свою Беатриче! Поцеловав мою Томочку в 'пломбу', я одел её и проводил домой. - Будь паинькой в Киеве! - посоветовал я ей, - и знай, что я тебя жду в Курске! Домой я возвращался довольный, что выполнил свой рыцарский долг за себя и за того парня, Митрофаныча, то бишь. Автобусные катаклизмы Через неделю Томочка вернулась из Киева, и мы встретились на квартире у моего приятеля. На все мои вопросы Томочка презрительно отвечала: 'Сам увидишь!'. И я увидел то, чего никак не ожидал - пломба цела! Напрашивалось два варианта ответа на эту ситуацию: первый - то, что Томочка действительно ездила в Киев к подруге; второй же я с гневом отметаю, так как Томочка - юное провинциальное создание не допустило бы такого разврата. Не подсказывайте - и другого тоже! Одним словом, пломбу я распечатал, место пломбировки обработал бритвой, и стал любить мою верную подругу, как средневековый рыцарь свою даму, даже ещё страстнее. А новый 'пояс верности' я хотел, было, запатентовать, но передумал. Всё равно никто за идею не заплатит, будут пользоваться тайно, и попробуй, подлови их! Несмотря на все описанные, далёкие от научных изысканий действа, договор со Львовом выполнять-то было надо. Весной прибыл из Гомеля сложный гидрораспределитель с гидромашиной. Баллоны - гидроаккумуляторы, мы закупили в городе Людиново, Калужской области, а экспериментальные армированные шланги на давление 250 атмосфер - на военном заводе в Брянске. Помогал мне выполнять эту работу доцент с соседней кафедры - Толя Чёрный. Конструкцию мы запатентовали и могли спокойно выполнять работу. Суть нового способа накопления энергии торможения автомобиля или автобуса состояла в следующем. Перед плановым торможением трансмиссия автобуса соединялась с гидромашиной, подключённой в режиме насоса. Гидронасос, вращаемый от трансмиссии автобуса, качает масло под давлением 250 атмосфер в баллоны гидроаккумулятора, сжимая там газ азот, уже находящийся под давлением в 150 атмосфер. В баллонах запасается энергия движения автомобиля, и тот останавливается. Нужно только вовремя застопорить машину, а то если зазеваешься, то она рванёт назад: ведь сжатый газ - та же сжатая пружина! Затем шло переключение гидронасоса на режим гидродвигателя. Теперь в него запускалось масло под давлением, и гидродвигатель, вместо обычного двигателя, разгонял автобус. Одним словом, в принципе происходило то же, что и в маховично-вариаторном 'гибриде', только вместо маховика были гидроаккумуляторы, а вместо вариатора - гидромашина. Всё устройство получилось в несколько раз больше и тяжелее маховичного варианта, оно уже занимало всю заднюю часть салона автобуса. Но зато все части его можно было купить готовыми, о чём мечтал замминистра автомобильной промышленности. Я понимал, что, как и в случае с маховичным гибридом, 'смертником-испытателем' должен был стать я. Какое же я имел моральное право посадить рядом с адской машиной другого человека, и чтобы он еще и управлял ею? А главное - сел бы он туда сам? Поэтому мы отгородили весь 'задок' салона стальным листом, поставили туда эти бомбы-баллоны и соединили их гибкими шлангами в руку толщиной с гидромашиной, расположенной под сиденьем. Хуже моего положения трудно было и представить. Я сидел на гидромашине, в которой было 250 атмосфер давления, широко расставив ноги, а между моими ногами проходили гибкие шланги на те же 250 атмосфер. Это они только без давления были гибкими, а когда подавали давление, то у них наступала такая 'эрекция', что в сторону не сдвинешь - твёрдые, как стальные! Всё оборудование - экспериментальное, гарантии на него не было! Разорвётся баллон - снесёт голову на фиг! Но это полбеды. Оторвётся штуцер от шланга или порвётся сам шланг - а это было в сотни раз вероятнее - я мог бы остаться жив, но кому такая жизнь нужна? Вы не забыли, где проходили шланги? Они начинались примерно с уровня моих колен, проходили между ногами и уходили к гидромашине, на которой я сидел. Прорвись хоть что-то - и сколько одних Тамар осталось бы без 'техобслуживания', не говоря уже о других именах! Особенный ужас вселял в меня мой новый дружок Федя Киров, увлёкшийся теми же идеями и считавший себя моим учеником. Он рассказывал про случай, когда прорвало такой шланг высокого давления, и тонкая струйка масла 'впилась' в человека. В считанные секунды вся кровь у него из сосудов была вытеснена маслом! Ничего себе перспектива! Федя Киров жил в Ильичёвске, городке-порте близ Одессы. Он настолько увлёкся моей маховичной тематикой, что бросил работу в порту, и организовал научно-исследовательскую лабораторию при одном из ВУЗов Одессы. Всё время он проводил в поездках ко мне и обратно в Ильичёвск. Федя был на несколько лет старше меня, не дурак выпить и погулять. 'Свой в доску', одним словом. С ним связан целый этап в моей жизни. Этап яркий, но короткий - Федя Киров, к сожалению, погиб в авиакатастрофе, в одном из своих 'челночных' перелётов, лет через семь после нашего знакомства. Но как вы понимаете, я остался жив. Более того, то, что я сейчас женат, свидетельствует о том, что шланги во время работы не прохудились и не сделали меня кастратом. Но однажды я перепугался здорово. Все, кто хоть чуть-чуть знает автомобиль, поймут меня. Испытания автобуса заключались в следующем. Во рту у меня был свисток, и для начала движения я свистел один раз. Стасик Слепухов трогал с места и разгонял автобус. Два свистка - он устанавливал нейтраль в коробке, а я подключал гидромашину. Автобус останавливался, и Стасик ставил его на 'ручник'. Три свистка - автобус снимался с ручника, и с той же нейтралью в коробке разгонялся этак до 40-50 километров в час с подключённым к трансмиссии гидродвигателем. Вот и весь цикл. Двигательный отсек сзади был открыт, шкивы двигателя были выкрашены 'зеброй', и народ мог видеть, что автобус разгонялся без участия двигателя - тот был неподвижен! Этот автобус в конце 70-х годов множество раз был показан и в кино, и по телевидению. Чудо советской техники - экономится половина топлива, в десятки раз снижается токсичность выхлопа! Все эти лозунги остались словами! Советская автомобильная техника начала своё медленное умирание, а за рубежом были свои решения и патенты. Теперь о том, как я чуть ни стал импотентом, а в лучшим случае - заикой. Стасик Слепухов не выполнил мои указания в точности и оставил коробку включённой на первой передаче, лишь выжав сцепление при разгоне на 'гибриде'. Всё равно потом надо начинать с первой передачи! А тут такая тонкость - ведь коробка была постоянно соединена с ведущими колёсами автомобиля. И только нейтраль предохраняла сцепление от разноса. Посудите сами - при 50 километрах в час колёса автобуса делают около 4,5 оборотов в секунду. Главная передача автобуса повышает эту скорость в 10 раз, а первая передача коробки - ещё почти в 8! В результате диск сцепления должен был разогнаться до 360 оборотов в секунду или почти до 22 тысяч оборотов в минуту! Но не разогнался он до этих оборотов, потому, что лопнул, разорвался как маховик на осколки, ещё раньше. Пробило картер сцепления, и так поддало меня сзади с пушечным выстрелом, что я стал готовиться к переходу в мир, лишённый страстей. Но прошла секунда-другая; ощупывая себя, я убедился, что главные детали моего тела в порядке, потом ощупал голову - тоже цела. В чём дело? И до меня дошло: - Стасик, твою мать, ты что, вместо нейтрали включил! - Первую! - виновато отвечал Стасик, до которого тоже стал доходить смысл происшедшего. Жёсткий мат стоял на улице Тускарной ещё минут пять, отпугивая ворон и случайных прохожих. До нового корпуса было километров десять; послали Славика в ближайший магазин за едой и, подкрепившись, начали ремонт прямо на улице. Автобус застопорило, его нельзя было даже тянуть на буксире. Я, как самый сильный, лёг на асфальт под коробку, а Славик сверху через лючок стал откручивать болты, крепящие картер сцепления к двигателю. Толя Чёрный контролировал ситуацию. И что-то Славик затих. А мне уже невмоготу держать коробку, она - килограммов сто со сцеплением, да ещё масло на лицо капает. - Славик, твою мать, ты что, заснул там? Молчание. - Толя, посмотри, что, он спит там, я больше не могу! - простонал я, держа коробку на вытянутых руках из последних сил. - Да он и правда спит! - с ужасом вымолвил Толя. Оказывается, наш алкаш - Славик, при походе в магазин нажрался водки и заснул, оставив своего шефа под грузом. Я, истошно матюгаясь, опустил тяжеленную коробку с карданом себе на грудь, еле выбрался из-под неё и набросился с кулаками на своего обидчика. - Убью гада! - кричал я, бегая за Славиком. - Больше не повторится! - привычно отвечал он, ловко увёртываясь от меня, даже в пьяном виде. Я был взбешён. Стасик чуть не вызвал у меня инфаркт этим разрывом сцепления, Славик чуть не придавил меня коробкой передач. Да что это за сотруднички, всех поубиваю на фиг! Но, утомившись бегать за молодёжью, я присел на бордюр. Славик издалека показал мне бутылку 0,8 литра портвейна, которую вынул из сумки с инструментом. Я стал подзывать его к себе пальцем. Но Славик, покачав головой, поставил открытую бутылку на тротуар, рядом положил на газету плавленый сырок и отошёл в сторону. Пришлось мне самому вставать и идти за бутылкой. Это было как раз то, что мне было нужно! Выпив из горлышка портвейн ('Крымский красный' - 18 градусов, дешёвый), я откусил немного сырка и приказал ребятам: - Чтобы всё было в порядке, иначе всех поубиваю и уволю! Нет, сперва уволю, потом поубиваю! Тьфу! Я зашёл в заросли поближе к речке, постелил газету, на которой лежал сырок, и прилёг на густую мягкую траву. Летняя жара, бутылка 'Крымского красного' и пережитые страхи сморили меня. Я заснул, и, видимо, надолго. Потому, что когда Толя растолкал меня, дело шло уже к вечеру. - Ребята поставили сцепление, правда, его картер пробит, но это пустяки. Ехать можно! Всё в порядке. Ещё полностью не проснувшись, я сел в салон автобуса и погрозил пальцем уже протрезвевшему Славику. - В следующий раз ты сядешь на этот гидравлический стул! - и я показал ему на моё место испытателя. Славик промолчал, но решительно покачал головой. Мы доехали до института и поставили автобус в специальный загон, где ворам до него было не добраться. Назавтра опять были испытания, и я опять сидел на своём 'гидравлическом стуле', находя его лишь немногим комфортнее электрического. Почти все полезные показатели 'гибридов' - маховично-вариаторного и гидравлического, совпали. И КПД, и экономия топлива и снижение токсичности (которое мы измеряли вместе с санэпидстанцией Курска), были очень близки для обоих типов гибрида. Только размеры и вес гидравлического 'гибрида' были намного больше маховично-вариаторного. Зато, повторяю, почти все его части можно было купить. Дорого, но купить! А у маховично-вариаторного всё было намного меньше, проще и дешевле, но надо было делать самим! Но когда я поехал в Министерство автомобильной промышленности докладывать о результатах испытаний, меня ждал печальный сюрприз. Покровитель мой - Д. Д. Мельман, оказывается, недавно умер; такая же судьба постигла и замминистра, с которым мы разговаривали. Обескураженный, я вернулся в Курск. Во Львове тему пока оплачивали, и мы с Толей Чёрным продолжали работы. Забегая вперёд, проинформирую, что в развитых 'капиталистических' странах (не на Кубе, не в Албании, и не в Северной Корее!), конечно, маховичные гибриды предпочтительнее гидравлических. Но привод, то есть, то чем у нас был вариатор, чаще всего электрический. И не потому, что электричество здесь очень подходит. Просто вариатора толкового пока нет. Но будет! По секрету скажу, что опытные образцы такого мы уже изготовили и испытали! Но до этого - ещё лет двадцать. Щучья икра Наступило лето - отпуск и пора спокойной любви. Чтобы без постоянных разъездов, конспиративных квартир и нелегальных встреч. Лиля - на Кавказ с детьми, а я - по 'пробиванию диссертации в ВАКе', то есть в Москву к Тамаре. Тамара была уже вполне здоровой, активной, только волосы на голове росли очень уж медленно - их несколько раз ещё брили. Она начала уже прилично 'поддавать', и что хуже всего, ревновать меня. К жене, к неизвестным ей женщинам из ИМАШа, к той, с кем я иногда езжу в поезде. Я несколько раз не позволял Тамаре провожать меня на вокзал, понимая, что увидеть Томочку со мной в двухместном купе она рада не будет. Это и вселило в неё подозрения: Несколько раз она приходила в ИМАШ, якобы к Моне по научным вопросам. Но кому надо и не надо заявляла: - Видите ли, я - любовница Нурбея Владимировича! Лора была возмущена до предела. - Как ей ни стыдно показываться в лаборатории, где все так любят и уважают жену Нурбея Владимировича! - такую мысль высказала она разок на 'женсовете' лаборатории. Моня хохотал до слёз: - Нет предела женскому ханжеству! Кто-кто говорил бы, но только не Лора! Ведь вся лаборатория, даже весь институт знает, кто она тебе! Тут самый раз вспомнить, что недавно перед самой защитой у меня завёлся в Москве друг, настоящий и близкий. Это был сотрудник одного из сверхсекретных КБ, с которым мы вели хозрасчётную работу по супермаховикам. А кроме сугубо научно-технических вопросов, мы сошлись с ним на сексуальной почве (бога ради, не подумайте дурного!). Конечно же, он был знаком и с Лилей, и с Лорой, и с Тамарой, и с Томочкой. Но Элия (это старинное еврейское имя), или как я его называл - Элик, был сексуальным гигантом. А для гигантского секса нужно иметь, кроме дамы, которую, как оказалось, найти было не так уж трудно, ещё и надёжного напарника-мужика. Который не разболтает всем, в том числе и жене (а Элик был женат, причём на очень доброй и красивой женщине!), да и не 'наградит' ничем. И главное - надо было понравиться даме, которой уже нравится Элик. И выбор Элика сошёлся на мне. Теперь я, приезжая в Москву, провожая Томочку или нет, утром же звоню Элику и узнаю - 'задействован' ли я на сегодня. Если нет - иду с вечера к Лоре (для меня она всегда была свободна), и на ночь остаюсь с ней, одной, или как обычно. Если же 'задействован', то на ночь иду всё равно к Лоре, но перед этим, днём 'отрабатываю' дружбу с Эликом. Дело в том, что успех в таком предприятии выпадает 'фифти-фифти'. Встречались мы обычно на конспиративной квартире, которую Элик снимал или 'одалживал' у друзей. Сценарий был таков - я ждал у дома, когда Элик и 'девочка' зайдут в подъезд. Через минут двадцать я звонил в дверь. Парочка уже обычно сидела на кухне и выпивала. Мне наливали, я присаживался, выпивали ещё, а потом я выходил в туалет. В это время Элик и 'девочка' уже заходили в комнату, 'девочка' раздевалась и ложилась в постель. Я выходил из туалета и громко кашлял. Элик выходил из комнаты и объявлял вердикт. Вариант первый (мрачно, с сожалением): 'Девочка сказала, что ты ей физически неприятен! Прости, друг!'. Мы целовались с Эликом, и я уходил к Лоре пораньше. Вариант второй (радостно, скороговоркой): 'Раздевайся на кухне и неожиданно войди минут через пять!'. Чего ради дружбы не сделаешь! Поступал как сказано, и бесстрашно входил: Не надо нездоровых эмоций, ничего сверхъестественного не происходило, вы все видели это миллион раз в соответствующих фильмах. Клянусь, что было всё так, как там, без существенных отклонений! Иногда 'девочка' не устраивала меня, тогда я тут же, после первой рюмки, отзывал Элика и говорил: 'Элик, я столько не выпью и не сумею помочь тебе! Прости друг!'. Мы целовались с Эликом, и я опять же уходил к Лоре пораньше. Но были и нестандартные случаи. Как-то раз я уже готовился сообщить Элику, что столько не выпью, но он сделал ужасные глаза и сказал: 'Это невозможно! Она помогла мне купить мебель, и я обещал ей групповуху! Кровь из носа, но надо!' Тогда я зашёл на кухню снова, выпил стакан водки и снял с себя тельняшку. Элик выпил и тоже разделся по пояс. А надо сказать, что Элик - толстячок, такой жирненький, гладенький, красивый толстячок. Сама же 'девочка' - еврейка, лет пятидесяти, упитанная и выглядевшая чуть старше своего возраста. Она сообщила Элику, что ни разу в жизни не изменяла своему мужу, судя по последующему, тоже жирненькому толстячку. И вдруг решилась изменить, причём сразу с двумя - анекдот! Вот сидим мы с Эликом раздетые по пояс, пьём водку, базарим о чём-то, а 'девочка' глаз не сводит с меня, так и шарит взглядом по моему телу. 'Радуется, дура, какое счастье ей привалило', - думаю я, - 'такого качка поиметь за какую-то мебель!'. И вдруг 'девочка' спрашивает меня: - Извините, пожалуйста, вы не обижайтесь, конечно, но я хотела вас спросить, - вы что, больны чем-нибудь, а то у вас всё тело в буграх! У Элика глаза на лоб вылезли: - Дура, это же мышцы! - А почему у моего мужа, или у тебя нет такого, наверное, молодой человек болен чем-нибудь? Как Элик ни крутил пальцем у виска, как он ни призывал 'девочку' вспомнить американские фильмы про суперменов, она была непреклонна. - Я верю своим глазам, а не американским фильмам, которые я, к тому же, не смотрю. Ты привёл мне больного молодого человека! - твердила упрямая пожилая 'еврейская девочка' - 'аидиш киндер'. Я быстренько, пока 'аидиш киндер' не одумалась, оделся и, поцеловав Элика, сказал: 'Прости, друг, на этот раз я девочке, кажется, физически неприятен!'. Элик плакал и матюгался одновременно - весь труд, и труд тяжёлый падал теперь на него одного. Что ж, свою мебель самому и надо отрабатывать! Сегодня ночью я был особенно нежен и предупредителен с Лорой: А в другой раз произошёл курьёз совсем иного рода. Как-то один знакомый, уезжая в длительную загранкомандировку, уступил Элику свою квартиру в центре Москвы. И Элик нашёл девочку на всю ночь, о чём строжайше предупредил меня по телефону: 'Явка обязательна!' Что ж, обязательна - так обязательна, встретились вечером. Я оказался физически приятен 'девочке', и она мне тоже. Упитанная, плотная спортсменка, лет тридцати, уже на тренерской работе. Сказала мужу, тоже спортсмену, что едет на день в командировку по спортивным делам в Калугу. Там вскоре должны проводиться соревнования, и надо было уладить формальности. Мы улаживали эти формальности целую ночь, и о буграх на теле не было вопросов. Но главная суть не в этом, а в том, что Элик устроил для нас званый вечер со всякими деликатесами, в том числе и со щучьей икрой. Я никогда раньше не ел жареную щучью икру, и она мне очень понравилась, особенно под водку. Я съел её почти столько же, сколько и знаменитый дьячок из Уклейки. Ему говорили: 'Батюшка, это не каша!', а он отвечал: 'Сам вижу, сын мой, что не каша!'. 'Батюшка, это целковый стоит!'. А он - 'Стоит, сын мой, стоит!' - пока не съел всю икру. Я, конечно, всю икру не съел, но уж лучше бы доел её до конца. Назавтра Элик пригласил к себе в эту же квартиру на ночь меня с Тамарой. Я предупредил его, что Тамара страшно ревнива, и чтобы он вдруг не проговорился. Элик с пренебрежением выслушал меня и отрезал: - Ты знаешь, кого ты предупреждаешь? У меня первая форма секретности, я государственными тайнами владею! А ты про бабу, про ревность! Что ж, пришли мы вечером в гости к Элику. Я, якобы, только утром с поезда, весь вокруг Тамары увиваюсь, здороваюсь с Эликом, целую его, давно, дескать, не виделись. Всё путём! Усадил он нас за стол, и надо же было ему опять предложить мне эту щучью икру. А мне она вчера так приелась, что я и отвечаю: 'знаешь, мол, я с детства не люблю щучью икру'. - А как вчера, то полкило слопал, - заворчал Элик и осёкся. Так и остался стоять этот 'сверхсекретный агент' с открытым ртом. Тамара перехватила мой красноречивый взгляд Элику и медленно встала со стула. Я так же медленно встал со своего стула. Она быстро схватила столовый нож со стола и - ко мне. Я - от неё. Так мы и бегали вокруг стола (а он был большим и круглым) минут пять, пока Тамара не утомилась. Она положила нож, присела, улыбнулась змеиной улыбкой, и сквозь зубы сказала: 'Тебе это так не пройдёт!'. Мы с Эликом горячо убеждали её, что это всего лишь шутка, что я никак не мог быть вчера здесь и так далее. Тогда Тамара попросила меня показать ей билет на поезд, на котором я прибыл. Билета, разумеется, не было. Номер поезда и время его прибытия я тоже точно назвать не смог. И Тамара отомстила мне. Через много лет она призналась, что совратила Моню. Причём сразу же после вечера у Элика. Позвонила Моне в ИМАШ, как бы по делу, встретились и пошли к друзьям. Но это случилось всего раз. Моня признал факт измены дружбе, но один только раз. Сколько она не соблазняла его на повторную встречу, Моня не поддавался. Вот как вредна для любви щучья икра! Не было бы этой щучьей (так и хочется сказать 'сучьей'!) икры, и не было бы измены мне сразу двух друзей - Тамары и Мони! Это вы можете! Одно время, что-то в середине 80-х годов, я стал необычайно популярен. У меня брали автографы прямо на улице, про меня снимали киножурналы, один из которых - 'Человек с телеэкрана', был первым журналом с таким названием. Меня узнавали в очередях и пропускали вперёд; узнавали в милиции и отпускали назад. Меня узнавали даже в общественных туалетах и за углом - с бутылкой. Прекрасные незнакомки сами стремились ко мне и, либо ломились ко мне домой, либо тянули к себе. Множество курьёзных случаев было связано с этой 'сверхпопулярностью', но самый необычный, произошёл в Германии уже в конце 90-х годов на презентации одной энергетической фирмы. Незадолго до этого у меня вышла в Германии научно-художественная книжка 'В поисках энергетической капсулы', где был помещён мой портрет, да и телевидение ГДР раньше часто транслировало телепередачи с моим участием. Одним словом, я стал узнаваем и в Германии, что обнаружилось во время презентации. |
|
|