"Рубиновая звезда" - читать интересную книгу автора (Шагурин Николай Яковлевич)

Глава IV МЕЖДУ ДВУХ СМЕРТЕЙ

В полночь неподалеку от гостиницы «Магнолия» остановилась машина. Из нее выскочил майор Соболь в светлом плаще, низко надвинутой на брови шляпе и быстрым шагом направился к гостинице. С заднего сиденья машины вслед ему глядела огромная овчарка.

Швейцар, кряжистый старик в куртке с позументом, клевал носом за столом в застекленной будочке.

— Профессор Кристев у себя?

— Никак нет, они уехали.

Соболь сделал чуть заметное взволнованное движение.

— Давно?

— Да вот-вот, с полчаса. Они сперва уезжали ненадолго, вернулись пешком. Сказали — освобождают номер. Собрались быстренько, рассчитались, взяли документы, уехали. Я еще сам помогал им чемодан выносить.

— Куда уехал?

— Уж это они не сказали. Но так думаю, что на Симферополь, — старик махнул рукой налево. — Потому — пошли на автобусную остановку, как раз к подходу последней рейсовой машины.

— А перед этим, в первый раз, какая машина за ним приходила, не обратили внимания?

— Как же! Я у дверей стоял: «Победа» — новенькая, зеленая, как огурчик.

Соболь вместе со швейцаром поднялись в номер. Здесь еще не убирали, и комната сохранила кое-какие следы пребывания транзитного пассажира: недопитый стакан чая на столе, смятая обертка из — под печенья, забытый на умывальнике тюбик зубной пасты.

Соболь заглянул в шифоньер, внимательно осмотрел все углы, отодвинул стол. Между тумбой стола и стеной валялся небольшой листок бумаги. Это было незаконченное письмо Кристева к жене. Дверь на балкон оставалась незакрытой и, когда профессор с Выползовым выходили из номера, сквознячок подхватил письмо и унес его со стола. Соболь положил листок в карман и, не пускаясь в дальнейшие расспросы, выбежал на улицу.

— Скорее! — приказал он шоферу. — В институт имени Павлова, к Алмазову.

Машина помчалась в сторону, противоположную той, которую только что указывал дежурный гостиницы, — к Ялте. Соболь, сложив кисти рук, крепко хрустнул суставами пальцев. Это означало у него крайнюю степень волнения. Неужели поздно? Уже несколько часов кряду он вдумчиво и напряженно разматывал цепочку, которая привела его к порогу «Магнолии». К сведениям, которыми он располагал о личности ночного пришельца и намекам на его цели, к показаниям Колодочки и Маруси Кулешовой, к другим разрозненным звеньям, находившимся в руках Соболя, прибавилось еще одно, очень существенное звено. Соболь не терял ни минуты напрасно. Неужели теперь цепочка порвалась? Обрыв — это было опоздание, это, может быть, означало потерю дорогой человеческой жизни.

Профессор Алмазов, высокий, с крупными, привлекательными чертами лица, украшенного окладистой седок бородой, встретил Соболя по-домашнему, в пижаме. В правой руке у профессора была газета, в левой длиннейший янтарный мундштук, в котором дымилась ароматная папироса.

Соболю несколько раз в очень сложных и трудных случаях приходилось обращаться за консультацией к профессору, и тогда он дивился проницательности, искусству и глубоким познаниям этого незаурядного ученого.

Путь профессора Алмазова в науке можно было разделить на три этапа. На первом он прославился как выдающийся деятель судебной медицины и блестящий эксперт в этой области. Во время Великой Отечественной войны он занялся давно увлекавшей его хирургией. Профессор появлялся во многих санбатах и полевых госпиталях, расположенных в непосредственной близости к фронту, и — оперировал, оперировал, оперировал… Стоило только разнестись известию: «Савва приехал!» — и светлели лица даже у тяжело раненых. Действительно, нож (так хирурги запросто называют скальпель) в руках Алмазова творил чудеса, спасая жизнь многим десяткам солдат и офицеров, скорбный лист которых, казалось бы был дописан до конца. Об изумительно смелых операциях Алмазова много писали в центральной печати. Он не просто оперировал: он искал и вносил новое в науку, фундамент которой заложил великий Пирогов. В последние годы Алмазов целиком перешел на научно — исследовательскую работу, связанную с некоторыми новейшими проблемами физиологии.

— А, Виктор Михайлович! — добродушно забасил Алмазов. — Вы уж извините отставного медицинского генерала за простоту костюма! Чему обязан столь поздним посещением? Впрочем, — он пристальнее взглянул на Соболя, — сейчас вам, кажется, не до шуток?

— Угадали, Савва Никитич! — сказал Соболь. — Не откажите в участии. Дело чрезвычайно важное.

— Убийство?

— По всем данным.

— Факт установлен?

— Пока нет.

— Сейчас ехать?

— Сию минуту. Чем быстрее, тем лучше. Алмазов вышел в другую комнату, накинул белый халат прямо поверх пижамы. С юношеской живостью он пробежал по коридору, где жили сотрудники, и постучался в одну из дверей.

— Две минуты на сборы! — сказал он заспанному ассистенту. — Халат и, на всякий случай, все, что нужно для операции в полевых условиях.

Через пять минут санитарная машина вылетела из ворот института на ялтинское шоссе.

— Где труп? — осведомился Алмазов.

— Еще не обнаружен. Но я ясно представляю себе место, где он должен находиться…

На одном конце оборвавшейся цепочки был исчезнувший Кристев, не тот, что вышел полчаса назад уз гостиницы с чемоданом в руках, а другой, живой Кристев. На другом конце, ушедшем из рук, находилось его тело. Рядом глубоко продуманных заключений Соболь связывал оба конца воедино. Направление первой поездки Кристева, расчет затраченного времени определяли дистанцию. И на этой дистанции Соболь знал только одно место, где можно было надежно и быстро укрыть результат преступления.

— Убийца задержан? — спросил Алмазов.

— Нет. Но это — задача почти решенная. Сейчас нужно во что бы то ни стало найти тело его жертвы. Это — ключ к дальнейшему. Мы остановимся у спуска в «Хаос»…

«Хаосом» называлось дикое место, очень редкое НЕ этом хорошо обжитом, возделанном и плотно заселенном берегу, скопление бесформенных каменных громад, следы колоссального оползня, произошедшего на полуострове в незапамятные времена.

Соболь выскочил первым, зажег сильный аккумуляторный фонарь и взял собаку на поводок. Майор осветил начало тропы, отлого уходившей от шоссе в сторону и терявшейся в «Хаосе».

— Так! — Соболь указал спутникам на следы шин, явственно отпечатавшиеся на пыльной тропе. — Я не ошибся.

Он двинулся вперед, прослеживая путь недавно прошедшей здесь «Победы». Профессор и его ассистент, в белых халатах, шли за ним. Алмазов нес в руке чемодан чик, ассистент держал на плече легкие полевые носилки.

— Здесь он остановил машину, — говорил вполголоса Соболь. — Здесь разворачивался. Значит — тут или нигде. Вряд ли он мог оттащить тело далеко. Акбар, ищи!

Минут десять они блуждали в каменном лабиринте, то отдаляясь от исходного пункта, то приближаясь к нему, перелезая через мелкие камни и обходя большие. Наконец, собака забегала вокруг какого-то подобия пирамиды из огромных глыб и, подняв морду, коротко взлаяла.

— Акбар, фу! — остановил ее Соболь. — Где? Там?

Акбар поставил уши стоймя и шумно втянул носом воздух.

— Вперед, собачка, вперед!

С ловкостью завзятого скалолаза собака короткими, точными бросками взбиралась на камни. За ней поднимался Соболь. Луч фонаря осветил щель, заваленную обломками песчаника. Соболь принялся отваливать их. Перед ним открылось нечто вроде пещеры. Первой скользнула туда собака.

Соболь выглянул из пещеры и помахал фонариком.

— Савва Никитич! Здесь! Поднимайтесь справа, там есть что-то вроде ступенек…

На полу низкой и тесной пещеры лежало распростертое навзничь тело человека в одном белье. Смуглое, черноусое лицо было обращено вверх, смерть еще не побелила его. Над телом стоял Акбар и поглядывал на людей умными, почти человеческими глазами.

Соболь сразу же обратил внимание на странное обстоятельство: кругом не было ни капли крови.

— Светите! — сказал Алмазов, опускаясь на колени.

Он внимательно осмотрел тело.

— Задушен? — спросил Соболь.

— Нет. Картина представляется в следующем виде: его захлороформировали или с помощью какого-то похожего, очень сильного наркоза привели в бессознательное состояние. Затем его втащили в пещеру, раздели, и уже потом нанесли ножом удар в сердце.

— Понятно, — сказал Соболь. — Убийце были нужны его костюм и документы. Но почему же нет крови?

— Удар был нанесен с такой силой, что тонкий клинок, вроде стилета, сломался. Обломок сидит в теле, плотно запирая рану. Кровь даже не излилась в околосердечную сумку. При ранениях сердца смерть зачастую вызывается тем, что собравшаяся в перикардии кровь давит на сердце и не дает ему работать. Но он умер не по этой причине. В данном случае смерть последовала от травматического шока[5].

— Давно был нанесен удар?

— Часа полтора назад.

— Он умер тотчас же?

— Нет. Всего несколько минут назад. Может быть, пять — шесть.

— Как же он прожил столько времени с ранением сердца?

— Ничего удивительного. Я знал человека, который жил с обломком кинжала в груди полгода, не подозревая об этом и сохраняя трудоспособность…

— Значит — смерть?

— Да. Но…

Соболь с удивлением посмотрел на профессора: какое же может быть еще «но», когда человек мертв?

— Но пока это только клиническая смерть.

— Я не силен в медицине, Савва Никитич, но смерть есть смерть.

— Объясню потом. А сейчас повторю вам ваши собственные слова: дорог каждый миг. Коллега, скорее — шприц!..

Ассистент приподнял голову убитого, и профессор Алмазов ввел иглу под кожу за ухом. Соболь широко открыл глаза — он ждал от профессора чуда, ему представилось даже, что вот сейчас Кристев поднимет веки, вздохнет… Но ничего не произошло. Ассистент осторожно опустил голову, оставшуюся безжизненной.

С чрезвычайной осторожностью тело на плаще Соболя спустили вниз и положили на носилки. Все это выполнялось с какой-то особенно четкой, напряженной быстротой.

— Теперь — в институт! — скомандовал профессор, когда носилки были задвинуты в машину. Шофер дал полный газ.

— Вы хотели пояснений? — услышал Соболь голос Алмазова. — Так вот, вкратце, Виктор Михайлович. Если вы, например, прикажете долго жить, и у вас остановятся сердце и дыхание, то это и будет клиническая смерть. Конец ли это? Прежде, когда полагали, что смерть наступает мгновенно, это считали концом. Сегодня советская наука, глубоко изучающая этот критический момент, говорит иное. Переход от жизни к смерти совершается не сразу, не внезапно. Это сложный, длительный процесс, распадающийся на отдельные этапы.

Соболь слушал профессора с напряженным вниманием. Майор имел, конечно, представление о современных — научных воззрениях на этот вопрос. Но то, что говорил Алмазов сейчас, в этой обстановке, приобретало особый смысл. Передовая наука, которая борется за самое драгоценное в этом мире — за человеческую жизнь, передовая наука во всем своем могуществе устами профессора Алмазова должна была решить судьбу Кристева: быть или не быть?

— После остановки сердца и дыхания в теле некоторое время еще теплится жизнь, в клетках еще происходит обмен веществ, — продолжал Алмазов. — И хотя клетки уже не получают кислорода, который доставлялся им током крови, они еще продолжают жить за счет накопленных запасов. Это и есть клиническая, относительная смерть, точнее — первые шаги умирания.

Затем в клетках начинаются процессы разложения, распада. Наименее устойчивыми оказываются самые нежные, самые сложные, нервные клетки мозга, особенно коры больших полушарий. Более грубые, простые клетки, кожных покровов, волос, ногтей живут еще очень долго. Клетки сердечной мышцы сохраняют свои свойства даже через сутки после установленной смерти. Но клетки коры головного мозга погибают безвозвратно через семь — восемь минут после того, как прекратятся дыхание и кровообращение. В этих клетках происходят, как выражаются физиологи, необратимые изменения. А это — самые ценные клетки, они управляют основными жизненными процессами в нашем организме, в том числе и дыханием. И тогда помочь не может уже ничто — это конец, небытие, биологическая смерть…

— Так все-таки, Савва Никитич, — оказал Соболь, — жив или мертв человек, которого мы везем?

— Ни то, ни другое. Он находится, если можно так выразиться, между двух смертей — клинической и биологической.

— И наука знает способы повернуть вспять процесс умирания?

— В недалеком будущем, вероятно, для передовой науки не будет невозможного в этой области. Я верю в это. Пока же хочу обратить ваше внимание на очень важную и интересную деталь: убийца сам испортил себе все дело. Он захлороформировал свою жертву, прежде чем нанести смертельный удар. Знаете ли вы, что недавно ленинградский патофизиолог, профессор Галкин, сделал удивительное открытие? Он установил, что в наркозном сне необыкновенно меняются многие свойства организма. Наркоз позволяет клеткам сохранять жизнеспособность в таких условиях, которые смертельны в нормальном состоянии. Искра жизни поддерживается минимальным количеством кислорода, находящегося в тканях и крови. Весьма вероятно, что именно это обстоятельство и оттянуло наступление клинической смерти. Оружие врага обратилось против него самого.

— Но есть ли возможность задержать наступление биологической смерти?

Алмазов помолчал.

— Еще недавно я ответил бы вам — нет. Сегодня скажу вам — да! Есть. Я вспрыснул этому человеку мой новый препарат, который отодвигает гибель клеток высших отделов центральной нервной системы. Срок их обратимости удлинился. Выигрыш во времени может быть невелик, но он достаточен для того, чтобы мы успели доставить нашего пациента на операционный стол…

— Савва Никитич! — Соболь горячо сжал руку профессора. — Неужели есть надежда?

— Я хочу разделить с вами эту надежду, Виктор Михайлович! Голубчик, для меня это, пожалуй, не менее важно, чем для вас. Это первый случай, когда препарат применен в конкретных условиях. Но не обольщайтесь — это лишь начало чрезвычайно сложной работы, которая сейчас предстоит. Не забывайте, что клинок еще в теле, что сердце остановилось и не сокращается, не гонит кровь по жилам, человек — не дышит. Он еще находится — между двух смертей…