"Король бродяг" - читать интересную книгу автора (Стивенсон Нил Таун)
Гаага февраль 1685
Позёмка уже взяла в кавычки сугробов вишнёвые каблуки французской делегации, а под носами у англичан, на усах, повисли дюймовые сосульки. Элиза, скользя на коньках, развернулась и замерла, чтобы полюбоваться на то, что приняла за колоссальную скульптурную группу. Разумеется, статуй в одежде не бывает, но послы со свитами (восемь англичан против семерых французов) простояли столько, что снег забился во все поры париков, камзолов и шляп; издали они смотрелись топорно высеченными из большой глыбы низкопробного камня. Куда живее (и куда теплее одеты) были голландские зеваки, спорящие, какая из делегаций сдастся первой. Грузчики и дровосеки взяли сторону англичан, горожане побогаче поддерживали французов; эти прохаживались туда-сюда, притоптывали ногами, дули на руки и отряжали быстроногих мальчишек-конькобежцев к Генеральным Штатам и Бинненхофу.
Элиза была единственной конькобежкой, и когда она остановилась на краю канала, в нескольких фугах от двух групп людей на прилегающей улице, скульптурная композиция ожила. Захрустел намёрзший на воротники снег: пятнадцать английских и французских голов повернулись к Элизе. Великое стояние обрело новый характер.
Самый богато одетый француз содрогнулся. Дрожали все, но этого передёрнуло.
– Мадемуазель, – сказал он, – вы говорите по-французски?
Элиза оглядела его. На французе была шляпа: таз, наполненный экзотическими перьями и сейчас покрытый снегом. Новомодные длинные языки башмаков закручивались; скопившийся за ними снег, подтаивая, затекал внутрь, так что кожа уже потемнела.
– Только когда у меня есть на то причина, мсье, – отвечала она.
– Что за причина?
– Какой французский вопрос!.. Наверное, когда господин, должным образом мне представленный, забавляет меня остроумной шуткой или комплиментом.
– Смиренно молю мадемуазель меня извинить, – проговорил француз, с трудом ворочая серыми от холода губами. – Поскольку вы без спутника, мне некого просить, чтобы нас представили сообразно обычаю.
– Он там, – сказала Элиза, указывая на кого-то в полулиге по каналу.
– MonDieu! Ваш спутник дергает руками и ногами, как грешник, низвергаемый в ад! – воскликнул француз. – Скажите, мадемуазель, почему юная пава катается на канале с орангутангом?
– Он уверял, будто умеет кататься на коньках.
– Девушка вашей красоты наверняка слышала из мужских уст немало изысканных уверений и при таком уме должна была понять, что все они лживы.
– В то время как вы, мсье, честны и чисты сердцем?
– Увы, мадемуазель, я всего лишь стар.
– Не настолько.
– И всё же я могу скончаться от старости или от воспаления лёгких раньше, чем ваш кавалер доковыляет сюда, чтобы нас познакомить, посему… Жан-Антуан де Меем, граф д'Аво, ваш покорный слуга.
– Очень приятно. Меня зовут Элиза…
– Герцогиня Йглмская?
Элиза рассмеялась такой нелепости.
– Откуда вы знаете, что я с Йглма?
– Ваш родной язык английский, однако вы катаетесь так, будто родились на льду, а не семените пьяной походкой англосаксов, жестоких утеснителей вашего острова. – Д'Аво нарочно повысил голос, чтобы слышали англичане.
– Умно – однако вы прекрасно знаете, что я не герцогиня.
– И всё же я убеждён, что в ваших жилах течёт голубая кровь.
– Судя по цвету губ, в ваших она ещё голубее. Почему бы нам не пойти и не посидеть у жаркого огня?
– Теперь вы жестоко искушаете меня иным способом, – произнёс д'Аво. – Я должен стоять здесь за честь и славу Франции. Однако вы не связаны подобными обязательствами – что вы делаете здесь, где место лишь моржам и белым медведям, да ещё в такой юбке?
– Юбка должна быть короткой, чтобы не зацепиться за лезвия коньков, видите? – Элиза делала небольшой пируэт. В следующий миг из середины французской делегации донеслись стон и хруст – долговязый пожилой дипломат рухнул на снег. Двое других присели было ему помочь, но лаконичные слова д'Аво заставили их выпрямиться.
– Как только мы начнём делать исключения для тех, кого не держат ноги – или для притворщиков, – вся делегация посыплется, как кегли. – Посол обращался к Элизе, но слова его предназначались свите. Упавший свернулся в позе зародыша; двое голландцев при шпагах подбежали к нему с одеялом. Тем временем из ближайшей таверны появилась девушка с подносом. Она прошла мимо французов, обдав их ароматом глинтвейна от восьми кружек, и направилась прямиком к англичанам.
– Исключения из чего? – спросила Элиза.
– Из правил дипломатического этикета, которые гласят, в частности, что если два посла столкнулись на узкой улице, дорогу уступает младший – тот, чей король позже вступил на трон.
– А, вот в чём дело. И вы спорите, кому принадлежит старшинство.
– Я представляю Его Христианнейшее Величество[36], вот эти – короля Якова II Английского… по крайней мере так можно допустить, ибо мы слышали о смерти Карла II, но не знаем, коронован ли его брат.
– В таком случае, очевидно, старшинство принадлежит вам.
– Очевидно вам и мне, мадемуазель. Однако эти уверяют, что не могут представлять некоронованного короля, следовательно, по-прежнему представляют Карла II, коронованного в 1651 году после того, как пуритане отрубили голову его отцу и предшественнику. Мой король был коронован в 1654-м.
– При всём уважении к Его Христианнейшему Величеству, не означает ли это, что, будь Карл II жив, старшинство принадлежало бы ему?
– Горстка шотландцев нахлобучила на Карла корону, – отвечал д'Аво, – после чего он жил нахлебником у голландцев до 1660-го, когда здешние сыровары заплатили, чтобы сбыть его с рук. Де-факто его правление началось с отплытия к Дувру.
– Что до фактов, сударь, – крикнул англичанин, – вспомните, что ваш король начал править по-настоящему лишь после смерти Мазарини девятого марта 1661 года. – Он поднёс кружку к губам и принялся пить большими глотками, постанывая от удовольствия.
– По крайней мере мой король жив, – пробормотал д'Аво. – Слышали, мадемуазель? А ещё обвиняют иезуитов в казуистике!.. Ба, что я вижу! Вашего ухажёра разыскивает рота святого Георгия?
Общественный порядок в Гааге поддерживали две гильдии стрелков. Часть города вокруг рынка и ратуши, где жили обычные голландцы, находилась в ведении гильдии святого Себастьяна. Гильдия святого Георгия несла караул в Хофгебейде – районе, где располагались дворец, иностранные посольства, особняки богатых семейств и тому подобное. Обе гильдии были представлены в толпе зевак, собравшихся поглазеть, как д'Аво и его английский коллега умирают от переохлаждения. Слова д'Аво отчасти имели целью повеселить стрелков из гильдии святого Георгия – быть может, за счёт более плебейских коллег из гильдии святого Себастьяна, болеющих за англичан.
– Что вы, мсье! В таком случае эти храбрые и бдительные люди давно бы его заметили. Почему вы спросили?
– Он закрывает лицо, как какой-нибудь волонтёр.
(Что означало солдата, подавшегося в разбойники.)
Элиза повернулась и увидела, что Гомер Болструд жмётся (трудно было бы подобрать другое слово) за поворотом канала, закрывая лицо длинной полосой клетчатой ткани.
– Живущие в северном климате нередко так поступают.
– Фи, как вульгарно! Если ваш ухажёр боится лёгкого ветерка…
– Он мне не ухажёр, просто компаньон.
– В таком случае, мадемуазель, ничто не препятствует вам завтра встретиться со мною здесь и преподать мне урок катания на коньках.
– Помилуйте, мсье! По тому, как вы содрогнулись при виде меня, я заключила, что вы почитаете это занятие ниже вашего достоинства.
– Разумеется, но я – посол и должен сносить любые унижения.
– Ради чести и славы Франции?
– Pourquoinon?
– Надеюсь, улицу скоро расширят, граф д'Аво.
– Весна близка, а когда я гляжу на вас, мадемуазель, то чувствую, что она уже наступила.
– …совершенно невинно, мистер Болструд! Я принимала их за статуи, покуда они не повернулись в мою сторону!
Они сидели перед огнём в основательном охотничьем домике. Внутри было довольно тепло, но дымно и тесно от звериных голов по стенам, которые, казалось, тоже повернулись к Элизе.
– Вы думаете, будто я сержусь, однако это не так.
– Тогда что вас гнетёт? Вы мрачнее тучи.
– Кресла.
– Я не ослышалась, сэр?
– Гляньте на них, – глухим от отчаяния голосом проговорил Гомер. – Тот, кто строил это поместье, не испытывал недостатка в деньгах, уж будьте покойны, но мебель! Либо топорная, как трон людоеда, на котором сижу я, либо собрана из прутиков. Гляньте, на чем вы сидите, – это кресло или вязанка хвороста? Я бы сделал получше за один вечер, пьяный, перочинным ножом!
– Тогда прошу прощения, что подумала, будто вы сердитесь из-за той нечаянной встречи.
– Моя вера учит, что ваши заигрывания с французским послом были предопределены. Если я размышляю о них, то не потому, что сержусь. Я просто должен понять, что это значит.
– Что он – похотливый старый козёл.
Гомер Болструд обречённо тряхнул большой головой и повернулся к окну. Стёкла звенели от вьюги.
– Надеюсь, всё не закончится побоищем.
– Какое побоище могут учинить восемь окоченевших англичан и семь полумёртвых французов?
– Я о голландцах. Народ, как всегда, на стороне штатгальтера[37], но поскольку сейчас заседают Генеральные Штаты, в городе полно офранцузившихся купцов – все они при шпагах и пистолетах.
– Кстати об офранцузившихся купцах, – сказала Элиза. – У меня хорошие новости для клиента по поводу рынка. Судя по всему, накануне войны 1672 года один амстердамский банкир предал республику.
– Вообще-то не один… но продолжайте.
– По наущению маркиза де Лувуа предатель, некий Слёйс, скупил в республике почти весь свинец, чтобы оставить Вильгельма без пуль. Слёйс считал, что война закончится в несколько дней, и Людовик, утвердив французский флаг на площади Дам, лично его вознаградит. Однако всё обернулось иначе. С тех самых пор у Слёйса полный склад свинца, который он не может продать открыто из страха, что толпа, узнав о предательстве, сожжёт склады, а его самого разорвёт в клочки, как в своё время братьев де Виттов. Однако сейчас он вынужден избавиться от своих запасов.
– Почему?
– Прошло тринадцать лет. Под тяжестью свинца склад оседает в два раза быстрее, чем прилегающие дома. Соседи возмущаются: он тянет за собой в трясину целый квартал!
– Отлично, господин Слёйс будет сговорчив, – сказал Гомер Болструд. – Благодарение Богу. Клиент обрадуется. Скупал ли тот же предатель порох? Запалы?
– Всё испорчено сыростью. Впрочем, к Текселу должна вот-вот подойти Ост-Индская эскадра. Ожидается, что она доставит селитру – цены на порох уже пошли вниз.
– Вряд ли они опустятся до приемлемого уровня, – пробормотал Болструд. – Можем ли мы купить селитру и сами его изготовить?
– Стоимость серы упала из-за вулканических извержений на Яве, – сказала Элиза, – но качественный уголь очень дорог. Герцог Брауншвейг-Люнебургский трясётся над своей ольхой, как скряга над сундуком с монетами.
– Бог даст, мы захватим арсенал в самом начале кампании, – проговорил Болструд.
От слов «кампания» и «захватим арсенал» Элизе стало не по себе. Она попыталась сменить тему.
– Когда я буду иметь удовольствие видеть клиента?
– Как только мы сможем застать его одетым и трезвым, – тут же отвечал Болструд.
– Для гавкера это должно быть несложно.
– Клиент совершенно не таков! – фыркнул Гомер.
– Странно.
– Что тут странного?
– Как можно быть противником рабства, если не по религиозным соображениям?
– Вы противница рабства, хоть и не кальвинистка.
– У меня есть личные причины. Однако я полагала, что клиент – ваш единоверец. Он ведь и впрямь против рабства?
– Давайте оставим в стороне домыслы и будем держаться фактов.
– Не могу не заметить, сэр, что мой вопрос по-прежнему без ответа.
– Вы появились на пороге нашей амстердамской церкви – некоторым показалось, как ангельское видение, – сделали более чем щедрое пожертвование и предложили любым способом содействовать нашей борьбе против рабства. Этим вы сейчас и занимаетесь.
– Однако если клиент – не противник рабства, как я содействую этой борьбе, покупая ему пули и порох?
– Вы, очевидно, не знаете, что мой отец, упокой, Господи, его душу, был государственным секретарём при покойном короле, пока английские паписты, действуя по указке Франции, не загнали его в ссылку, а там и в гроб. Он пошёл на это, зная, что ради высшего блага иногда приходится иметь дело с такими, как Карл II. Вот и мы, противники рабства, государственной церкви и в особенности – гнусностей римской веры, должны поддержать человека, который помешает Джеймсу, герцогу Йоркскому, долго оставаться на троне.
– Джеймс – законный наследник, не так ли?
– Как доказали дипломаты в споре о старшинстве королей, – произнес Болструд, – нет такого вопроса, который нельзя было бы затемнить, и в особенности – пороховым дымом. Людовик ставит на всех своих пушках слова: «Ultima Ratio Regum».
– Последний довод королей.
– Вы и латынь знаете?
– Я получила классическое образование.
– На Йглме?!
– В Константинополе.
Граф д'Аво двигался по гаагским каналам походкой человека, ступающего по раскалённым углям, однако некий внутренний стержень неизменно удерживал его от падения.
– Не хотите ли вернуться домой, мсье?
– Отнюдь, мадемуазель, мне нравится, – отвечал он, выкусывая по слогу за раз, словно крокодил, захватывающий пастью весло.
– Сегодня вы одеты теплее. Это русский соболь?
– Да, хотя плохонький. Вас ждёт гораздо лучше – если доставите меня домой живым.
– Это совершенно лишнее, мсье.
– Подарки и должны быть излишеством. – Д'Аво вытащил из кармана и протянул Элизе квадратик чёрного бархата. – Вуаля!
– Что это? – Она, забирая вещицу, воспользовалась случаем поддержать спутника под локоть.
– Так, безделица. Я бы хотел, чтобы вы её надели.
Безделица оказалась длинной и широкой, с Элизину ладонь, лентой, скреплённой на концах золотой брошью в виде бабочки. Элиза, догадавшись, что её носят через плечо, продела внутрь руку и голову.
– Ну как?
Д'Аво вопреки обыкновению не нашёлся с комплиментом. Он только пожал плечами, словно говоря: «Не важно как». Это укрепило Элизино подозрение, что чёрная бархатная лента поверх наряда для катания на коньках выглядит довольно нелепо.
– Как вы вчера выпутались из своего затруднения?
– Попросил штатгальтера отозвать английского посла назад в Бинненхоф. Тому пришлось совершить поворот кругом – манёвр, к которому дипломатам коварного Альбиона не привыкать. Мы двинулись за ними и свернули на первом же перекрёстке. А вы из своего?
– О чём… а, вы о прогулке с увальнем.
– Разумеется.
– Помучила его ещё полчаса и доставила домой, чтобы заняться делом. Вы считаете меня шлюхой, мсье? Это было видно по вашему лицу, когда я произнесла «дело». Хотя вы, вероятно, сказали бы «куртизанка».
– Для моего круга, мадемуазель, все, кто марает руки каким-либо делом, – шлюхи. Французская аристократия не видит разницы между первым негоциантом Амстердама и уличной потаскухой.
– За это Людовик так ненавидит голландцев?
– О нет, мадемуазель, в отличие от скучных кальвинистов мы шлюх любим – в Версале их полно. Нет, у нас есть множество разумных причин для ненависти к голландцам.
– И какого рода шлюхой вы меня считаете?
– Это я и пытаюсь выяснить.
Элиза рассмеялась.
– В таком случае вам стоит повернуть назад.
– Нет! – Д'Аво с риском упасть устремился в другой канал. Нечто громадное и угрюмое выступало в просвет между домами. Элиза сперва подумала, что это особо сумрачная кирпичная церковь, потом увидела оскаленные зубцы парапета, амбразуры и поняла, что здание это воздвигнуто не для спасения душ. Высокие острые башенки торчали по углам; готические украшения на фронтоне сжатыми кулаками грозили морозному небу.
– Рыцарский зал, – проговорила Элиза, сориентировавшись. Она совершенно запуталась в лабиринте каналов, пронизывающих Хофгебейд, словно сетка кровеносных сосудов. – Значит, мы на Спей.
Чуть впереди канал расходился надвое, охватывая Рыцарский зал и другие хоромы голландских графов. Д'Аво свернул в правый канал.
– Давайте пройдём через эти ворота, на Хофвейвер! – Он имел в виду прямоугольный пруд перед Бинненхофом – дворцом голландских правителей. – Вид Бинненхофа, встающего надо льдом, будет… э…
– Волшебным?
– Нет.
– Великолепным?
– Не глупите.
– Менее тоскливым, чем всё остальное?
– Теперь вы воистину говорите по-французски, – одобрил посол. – Вояка[38] на очередной своей невыносимой охоте, но кое-кто из важных особ сейчас здесь. – Д'Аво с неожиданной – почти пугающей – скоростью вырвался вперёд, на несколько шагов опередив Элизу. – Мне ворота откроют, – уверенно продолжал он, бросая слова через плечо, словно шарф. – И тут вы со свойственным вам изяществом разгонитесь и мимо меня выскользнете на Хофвейвер.
– Очень изобретательно… но почему бы вам не попросить, чтобы пропустили и меня тоже?
– Так будет эффектнее.
Ворота охраняли мушкетёры и лучники в синем, с кружевными галстуками и оранжевыми шарфами через плечо. Они узнали Жана-Антуана де Месма, графа д'Аво, спустились на скользкий лёд и открыли одну створку ворот, после чего, сняв шляпы и метя по льду кончиками оранжевых перьев, склонились в поклоне. Ворота были достаточно широки, чтобы в более тёплые месяцы пропускать прогулочные барки, так что Элиза свободно пронеслась мимо французского посла на прямоугольник льда перед дворцом Вильгельма Оранского. Будь она мужчиной, не избежать бы ей стрелы в спину, однако появление девушки в короткой юбке было воспринято надлежащим образом – как забавная графская шутка.
Элиза катилась очень быстро – быстрее, чем нужно, ибо радовалась случаю размять занемевшие от холода мышцы. Скользя по восточному берегу, она услышала справа выстрелы и на какой-то жуткий миг перепугалась, что получит сейчас пулю в лоб. Напрасные опасения: это стрелки упражнялись в тире, устроенном на берегу пруда перед богато изукрашенным зданием. Элиза узнала помещение гильдии святого Георгия. Дальше на восток, сколько хватал глаз, тянулся Гаагский лес – охотничьи угодья голландских графов, где в более тёплую погоду прогуливались – верхом или на своих двоих – представители всех сословий.
Прямо впереди был мощёный спуск, где улица уходила в пруд; когда воду не покрывал лёд, здесь поили лошадей и коров. Чтобы не налететь на него, Элизе пришлось, сильно наклонившись, описать крутой поворот. Виляя бёдрами, она немного разогналась, катя по длинному северному берегу Хофвейвера. Южный берег, справа от нее, представлял собой винегрет из бурых кирпичных зданий с чёрными шиферными крышами; у многих окна были почти вровень с прудом, так что Элиза могла бы вкатиться внутрь и пообщаться с обитателями. Впрочем, она бы никогда на такое не отважилась, ведь это был Бинненхоф, дворец штатгальтера, Вильгельма Оранского. Сейчас его отчасти закрывал круглый островок, сидящий посреди Хофвейвера, как половинка вишенки на куске торта. На нём росли деревья и кусты, по-зимнему голые, но покрытые длинным мхом. За Бинненхофом Элиза видела узкие башенки Рыцарского зала, вздетые в небо, словно копья эскадрона рыцарей.
На этом знакомство с достопримечательностями окончилось: миновав островок, Элиза увидела большую группу нарядно одетых мужчин и женщин на коньках. Врезаться в них было бы невежливо, остановиться и представиться – ещё невежливей. Она оборотилась лицом к д'Аво и заскользила назад, по инерции пронеслась мимо нарядной группы, описала длинную дугу по западному берегу Хофвейвера, снова развернулась и набрала скорость, даже не отрывая коньков ото льда, а только плавно виляя бёдрами. Так, змейкой, она прокатилась вдоль длинной стороны Бинненхофа и остановилась прямо перед д'Аво, разведя коньки и взметнув искристую стену ледяной пыли. Ничего особенного, но стражники, стрелки святого Георгия и знатная публика на коньках захлопали в ладоши.
– Я учился в парижской академии господина дю Плесси, где лучшие фехтовальщики мира собираются похвастать своим искусством, однако вы затмили их всех изяществом обращения с парой стальных лезвий, – произнёс, поднося Элизину руку к губам, самый красивый мужчина, какого она видела в жизни.
Д'Аво представил их. Писаный красавец оказался герцогом Монмутским. Он сопровождал долговязую, но полнолицую особу лет двадцати с небольшим – Марию, дочь нынешнего короля Англии, супругу Вильгельма Оранского.
Покуда д'Аво называл имена и титулы, Элиза впервые на своей памяти чуть не растерялась. Она вспомнила Ганновер и как доктор водил её на колокольню рядом с дворцом Герренсхаузен – взглянуть на Софию в подзорную трубу. А ведь д'Аво знает её куда хуже доктора. Как может он, понятия не имея, кто она такая, ввести её в святая святых голландского двора?
Оказалось – запросто. Посол, наклонившись к Монмуту и Марии, проговорил заговорщицки: «Это Элиза». Те понимающе закивали, а по рядам английских слуг и прихлебателей Марии пробежал взволнованный шепоток. Очевидно, их представлять было не обязательно – невелики персоны; тем более не заслуживали такой чести арапчонок и дрожащий от холода карлик-яванец.
– А я комплимента не заслужил? – спросил д'Аво у Монмута, покрывавшего поцелуями Элизину перчатку.
– Напротив, мсье, я собирался сказать, что вы – лучший конькобежец среди французов, – с улыбкой отвечал Монмут. Руку Элизы он выпустить позабыл.
Мария чуть не грохнулась на лёд – отчасти потому, что смеялась герцогской шутке чуть громче, чем следовало, отчасти потому, что плохо стояла на коньках. (Элизе подумалось, что она похожа на ветряную мельницу, которая машет крыльями, но не движется с места.) С первого взгляда было видно, что она влюблена в Монмута, как кошка. Это несколько смущало. С другой стороны, следовало признать, что в герцога трудно не влюбиться.
Мария Оранская собиралась что-то сказать, но граф д'Аво не дал ей времени открыть рот.
– Мадемуазель Элиза героически пыталась обучить меня катанию на коньках, – веско произнёс он, обращая на неё масленый взгляд, – однако я подобен крестьянину на лекции господина Гюйгенса. – Он посмотрел на ворота, в которые они с Элизой только что въехали, где, сразу за углом, стоял особняк Гюйгенсов.
– Я бы всё время падала, если бы герцог меня не поддерживал, – вставила Мария.
– Сгодится ли на то же посол? – Д'Аво, не дожидаясь ответа, подкатил к Марии, едва не сбив её с ног. Та еле-еле успела уцепиться за его руку. Свита тут же бросилась возвращать свою государыню в стоячее положение; карлик-яванец, упершись двумя руками в её ягодицы, давил что есть мочи.
Герцог Монмутский не видел развернувшейся драмы, поскольку внимательно изучал Элизу. Он начал с волос, добрался до щиколоток, вновь двинулся вверх и тут вздрогнул, заметив глядящие прямо на него синие глаза. От этого на него напал столбняк; д'Аво, крепко зажав руку Марии локтем, проговорил:
– Пожалуйста, ваша светлость, покатайтесь, разомните ноги, а мы, новички, подождём вас на Хофвейвер.
– Ваша светлость, – отвечала Элиза, беря его под локоть.
Через несколько мгновений они уже были на канале Спей. Элиза выпустила руку Монмута и крутанулась на месте. Она увидела закрывающиеся ворота и, сквозь решетку, Марию Оранскую и Жана-Антуана де Месма, графа д'Аво. У Марии было такое лицо, словно её ударили под дых, у посла – словно он делает такое по несколько раз на дню. Как-то в Константинополе Элиза помогала держать одну из невольниц, покуда врач-араб удалял той аппендикс, и её поразило, что может сделать в мгновение ока человек, вооруженный неколебимостью и острым ножом. Это проделал сейчас д'Аво с сердцем Марии.
Дальше канал расширялся. Монмут сделал полный оборот на месте. Выглядело не так чтобы изящно, но Элиза невольно загляделась. Катался он точно лучше неё. Герцог заметил, что Элиза на него смотрит, и решил, что она им любуется.
– В Междуцарствие я делил своё время между Гаагой и Парижем, – пояснил он, – и много времени проводил на каналах. А вы где учились, мадемуазель?
Ответ «Пробираясь по льдинам, чтобы отскребать птичье дерьмо со скал» прозвучал бы грубовато. Элиза выдумала бы какую-нибудь красивую историю, будь у неё время, но сейчас она была поглощена другим – пыталась оценить, что происходит.
– Ах, простите мою назойливость, я забыл, что вы здесь инкогнито. – Герцог Монмутский задержал взгляд на чёрной бархатной ленте. – Это, и ваше осторожное молчание, красноречивее целых томов.
– Неужто? И что же в этих томах?
– История невинности, жестоко обманутой каким-то немецким или скандинавским аристократом. Или то был поляк? Или прославленный совратитель Густав-Адольф Шведский? Не отвечайте, мадемуазель, скажите лишь, что простили моё любопытство.
– Простила. Так вы тот самый герцог Монмутский, что отличился при осаде Маастрихта? Знаю одного человека, который участвовал в том сражении – по крайней мере был там – и много рассказывал о ваших подвигах.
– Кто же? Маркиз де?.. Или граф де?..
– Вы забываетесь, мсье, – отвечала Элиза, поглаживая бархатную ленту.
– О… ещё раз примите извинения, – с озорной улыбкой проговорил Монмут.
– Вы можете искупить свою вину, объяснив мне вот что: осада Маастрихта была частью кампании, имевшей целью уничтожить Голландскую республику. Чтобы выиграть войну, Вильгельм затопил полстраны. Вы сражались против него, а теперь, всего несколько лет спустя, гостите под его кровом.
– Пустое! Через год после Маастрихта я уже сражался вместе с Вильгельмом против французов под Монсом, а Вильгельм женился на Марии, которая, как вы, вероятно, знаете, приходится дочерью королю Якову II, бывшему герцогу Йоркскому. Он был адмиралом английского флота, пока адмиралы Вильгельма этот флот не уничтожили. Могу продолжать в том же духе до вечера.
– Будь у меня такой враг, я бы не знала покоя, покуда он жив, – молвила Элиза. – К слову, у меня есть враг, и я уже давно не знаю покоя…
– Кто он? – с жаром спросил Монмут. – Тот, кто выучил вас кататься на коньках, а потом…
– Другой, – отвечала Элиза, – я не знаю его имени, ибо наша встреча произошла в тёмной каюте корабля…
– Какого?
– Не знаю.
– Под каким флагом он шёл?
– Под чёрным.
– Чтоб мне провалиться!
– О, это был обычный пиратский галеон – ничего особенного.
– Вас похищали пираты?
– Только один раз. Такое случается чаще, чем вам кажется. Однако мы отступили от темы. Я не успокоюсь, пока не узнаю, кто мой враг, и не сведу его в могилу.
– Предположим, вы узнали, кто он, и выяснилось, что это ваш двоюродный дед, деверь вашей кузины и крёстный лучшей подруги.
– Я говорю лишь об одном враге…
– Знаю. Однако королевские семьи Европы так тесно переплетены, что враг может состоять с вами во всех этих родственных связях одновременно.
– Какой ужас!
– Напротив, это вершина цивилизации. Мы не забываем обид, что было бы неразумно. Однако будь убийство единственным способом сатисфакции, вся Европа превратилась бы в поле боя!
– Она и без того поле боя! Вы не следили за политикой?
– Некогда было следить, сражаясь под Маастрихтом, Монсом и в других местах, – сухо отвечал Монмут. – Я хочу сказать, что могло быть много хуже – как в Тридцатилетнюю войну или в Гражданскую войну в Англии.
– Наверное, вы правы, – проговорила Элиза, вспоминая разрушенные замки в Богемии.
– Теперь мы мстим при дворе. Иногда дело может дойти до дуэли, хотя, как правило, мы состязаемся в метких словах, а не в метких выстрелах. Жертв меньше, и у дам есть возможность принять участие в войне – как сейчас.
– Простите?
– Вы когда-нибудь стреляли из мушкета, мадемуазель?
– Нет.
– Однако за время нашего разговора вы уже выпустили несколько словесных залпов. Так что, как видите, в придворных битвах женщины ничем не уступают мужчинам.
Элиза остановилась, услышав, что часы на ратуше пробили четыре. Монмут по инерции пролетел вперёд, изящно развернулся и с глупой ухмылкой покатил назад.
– Мне надо на встречу, – сказала Элиза.
– Вы позволите проводить вас до Бинненхофа?
– Нет. Там д'Аво.
– Общество посла вам более не приятно?
– Я боюсь, что он захочет подарить мне шубу.
– Это было бы невыносимо!
– Не хочу доставлять ему такое удовольствие… он в некотором роде меня использовал.
– Французский король поручил ему вести себя с Марией как можно более дерзко. А поскольку Мария сегодня влюблена в меня…
– Почему?
– Почему в меня? Мадемуазель, я оскорблён.
– Я прекрасно знаю, почему она влюблена в вас. Я хотела спросить, почему французский король отправил посла в Гаагу с единственной целью досаждать Марии?
– О, граф д'Аво занят не только этим. Отвечая на ваш вопрос: Людовик хочет развести Вильгельма с Марией – ослабить влияние Вильгельма на Англию и выдать Марию за какого-нибудь из своих бастардов.
– Я чувствовала, что это какая-то семейная интрига – уж так всё гадко и мелочно.
– Вот теперь вы начали понимать!
– Разве Мария не любит мужа?
– Вильгельм и Мария – идеальная пара.
– Вы говорите мало, но подразумеваете многое – что?
– Теперь мой черёд напустить на себя таинственность, – сказал Монмут. – Это единственный способ наверняка увидеться с вами снова.
Он продолжал в том же духе. Элиза ловко ушла от ответа, и они расстались.
Однако через два часа они встретились снова. На этот раз в обществе Гомера Болструда.
В паре миль к северу от Гааги плоская земля Голландской республики обрезана морским побережьем. Цепочка дюн худо-бедно защищает от морских ветров. За ней, параллельно берегу, тянется полоска земли, по большей части заросшая лесом, но не дикая, а окультуренная каналами и дорогами. Здесь расположились разнообразные поместья – загородные приюты купечества и дворянства. Каждую такую усадьбу окружает сад, а те, что побогаче, – целые охотничьи угодья с домиками, куда мужчины могут скрыться от женщин.
Элиза по-прежнему очень мало знала про Болструда и его планы; очевидно, его поддерживал какой-то купец, владелец подобного поместья, разрешивший использовать для деловых встреч свой охотничий домик. Канал соединял поместье с Гаагским лесом, который тянулся от самого Бинненхофа. Расстояние составляло несколько миль, так что весной или летом прогулка могла занять всё утро или весь вечер. Однако когда каналы были подо льдом, а гость – на коньках, он добирался сюда совсем быстро.
Так и прибыл Монмут – без спутников, инкогнито. Он сидел в кресле, которое Болструд сравнил с троном людоеда, Элиза и Болструд – на скрипучих стульях из хворостин. Болструд пытался официально представить клиента, но…
– Итак, – сказала Элиза, – совсем недавно вы утверждали, что обычай сражаться при помощи оружия устарел и…
– Мне выгодно, чтобы люди думали, будто я впрямь верю в эту чепуху, – отвечал Монмут, – а женщины обманываются охотнее всех.
– Почему? Потому что на войне женщины становятся добычей, а нам это не нравится?
– Полагаю, да.
– Я была добычей, и мне это не понравилось. Ваша небольшая лекция о современности в некотором роде меня вдохновила.
– Как я сказал, женщины обманываются охотнее других.
– Вы знакомы?! – выговорил наконец Болструд.
– Как показал мой покойный папенька, те из нас, кому предопределено гореть в аду, должны хоть немного поразвлечься при жизни, – пожал плечами Монмут. – Мужчины и женщины – не пуритане – сходятся самыми разнообразными способами! – добавил он, нежно смотря на Элизу. Взгляд Элизы должен был ледяной сосулькой пронзить его насквозь, однако Монмут отвечал лишь лёгким чувственным трепетом.
Элиза сказала:
– Если вы так легко пошли у д'Аво на поводу и отвернулись от Марии, что проку будет от вас на английском троне?
Монмут уронил челюсть и взглянул на Болструда.
– Я этого не говорил! – запротестовал тот. – Только сказал, что мы собираемся закупить.
– Из чего со всей очевидностью следовали ваши намерения, – заметила Элиза.
– Не важно, наверное, – проговорил Монмут. – Поскольку мы не можем сделать закупки без какого-то обеспечения, а обеспечение в данном случае – трон.
– Мне сказали иначе, – промолвила Элиза. – Меня уверили, что за всё будет уплачено золотом.
– Да – после.
– После чего?
– После того, как мы завоюем Англию.
– Ой.
– Большая часть Англии на нашей стороне – это дело от силы нескольких месяцев.
– А большая часть Англии вооружена?
– Он говорит правду, – вставил Гомер Болструд. – Всюду, где он появляется в Англии, народ выходит на улицы, разводит костры и жжёт чучела Папы.
– Так что помимо закупки требуемых товаров вы просите временный заём, обеспечением в котором станет…
– Я торгую акциями, но я не акционер, – сказала Элиза. – Я не могу быть вашим финансистом.
– Как вы можете торговать акциями, не будучи акционером?
– Я торгую дукатовыми акциями, составляющими одну десятую от настоящих акций Ост-Индской компании, поэтому куда более ликвидными. Я держу их – или опционы – ровно столько, чтобы получить небольшую прибыль. Вашей светлости надо будет проделать на коньках сорок миль вон в ту сторону, – она указала на северо-восток, – и договориться с амстердамскими ростовщиками. Среди них есть настоящие князья рынка, владеющие целыми мешками акций Ост-Индской компании. Однако поскольку вы не можете положить лондонский Тауэр в карман и поставить его на стол в качестве обеспечения, вам потребуется что-то другое.
– Мы это знаем, – заверил Болструд. – Мы просто даём вам понять, что, когда дело дойдёт до оплаты, её внесем не мы, а…
– Некий легковерный заимодавец.
– Не такой уж легковерный. С нами значительные люди.
– Могу я поинтересоваться кто?
Болструд и Монмут переглянулись.
– Не сейчас. Позже, в Амстердаме, – сказал Болструд.
– Ничего не выйдет. У амстердамцев более чем достаточно надёжных начинаний для вложения лишних средств, – возразила Элиза. – Впрочем, возможно, удастся добыть деньги иным способом.
– Где вы предлагаете их добыть, если не у амстердамских ростовщиков? – спросил Монмут. – Моя любовница уже заложила свои драгоценности – этот ресурс исчерпан.
Несколько долгих минут Элиза смотрела в огонь, затем повернулась к собеседникам.
– Мы можем получить их от господина Слёйса.
– Это тот, что предал свою страну тринадцать лет назад? – с опаской спросил Болструд.
– Он самый. У него много связей среди французских инвесторов, и он очень богат.
– Так вы хотите его шантажировать?.. – спросил Монмут.
– Не совсем. Сперва мы найдём другого инвестора и расскажем тому о вашем плане вторгнуться в Англию.
– Это тайна!
– Он будет всячески хранить тайну – ибо, как только узнает о ваших намерениях, начнёт играть на понижение акций Ост-Индской компании за счёт коротких продаж.
– Я слышал, как голландцы и евреи говорят об «игре на понижение», но не знаю, что это значит, – сказал Монмут.
– На рынке есть две воюющие фракции: liefhebberen[39] или «быки», которые хотят, чтобы акции росли, и contremines[40], или «медведи», которые хотят, чтобы они падали. Часто несколько «медведей» входят в тайный сговор и распространяют ложные слухи о пиратах либо начинают демонстративно сбывать акции по очень низкой цене, чтобы посеять панику и сбить цену.
– Как же они зарабатывают на этом деньги?
– Подробности не важны. Можно продавать акции на срок без покрытия, то есть акции, которых у продавца на самом деле нет, – это называется «короткие продажи». Наш инвестор – как только мы расскажем ему о ваших планах – начнёт строить игру в расчёте на то, что акции Ост-Индской компании упадут. И будьте покойны – они упадут. Несколько лет назад всего лишь слухи об ухудшении англо-голландских отношений уронили акции на десять – двадцать процентов. Как только станет известно о вторжении, они упадут ниже некуда.
– Почему? – спросил Монмут.
– У Англии мощный флот. При плохих отношениях с Голландией она может блокировать морскую торговлю, и Ост-Индская компания камнем пойдёт на дно.
– Однако я буду куда более дружествен голландцам, чем король Яков!
У Болструда тем временем лицо стало такое, будто его душат невидимым шнурком.
Элиза набрала в грудь воздуха, улыбнулась Монмуту, затем подалась вперёд и положила ладонь ему на руку.
– Естественно, когда станет ясно, что ваш мятеж увенчается успехом, акции Ост-Индской компании взмоют, как жаворонок поутру. Но поначалу на рынке будут преобладать невежды, которые по глупости вообразят, будто Яков возьмёт верх и станет мстить голландцам за то, что их страна послужила плацдармом для вторжения.
Болструд немного успокоился.
– Значит, поначалу акции будут дешеветь, – рассеянно произнёс Монмут.
– Покуда не прояснится истинная ситуация. – Элиза ещё раз твёрдо похлопала его по руке и выпрямилась.
Гомер Болструд, кажется, успокоился окончательно.
– В этот промежуток, – продолжала Элиза, – наш инвестор сможет получить колоссальную прибыль на коротких продажах. В благодарность он охотно купит вам порох и свинец для вторжения.
– Однако этот инвестор не господин Слёйс?
– При игре на понижение кто-то остаётся в барыше, а кто-то – внакладе, – сказала Элиза. – Внакладе останется господин Слёйс.
– Почему именно он? – спросил Болструд. – Это может быть любой спекулянт, играющий на повышение.
– Короткие продажи запрещены три четверти века назад! Против них изданы многочисленные эдикты, в том числе во времена штатгальтера Фридриха-Генриха. Если покупатель понёс убытки, он вправе «апеллировать к Фридриху».
– Фридриха-Генриха давно нет в живых! – возмутился Монмут.
– Это просто термин, означающий, что обязательства по контракту можно не выполнять. Контракт аннулируется в суде.
– Однако если верно, что при коротких продажах кто-то всегда останется внакладе, то эдикт Фридриха-Генриха должен был покончить с такой практикой!
– О нет, ваша светлость, в Амстердаме процветают короткие продажи! Многие спекулянты ими живут!
– Почему же все проигравшие не апеллируют к Фридриху?
– Дело в том, как составлен контракт. При достаточной ловкости можно поставить проигравшего в такое положение, что он не сможет апеллировать к Фридриху.
– Значит, всё-таки шантаж, – проговорил Болструд, глядя в окно на снежное поле, что не мешало ему на лету ловить мысли Элизы. – Мы выбираем Слёйса в проигравшие, и если он решит апеллировать к Фридриху, всё – включая полный склад свинца – выплывет в суде, и его предательство обнаружится. Так что ему придётся молча проглотить убытки.
– Если я правильно понял, надо, чтобы Слёйс не знал о планах вторжения в Англию, – вставил Монмут, – иначе он не станет играть на повышение.
– Разумеется, – кивнула Элиза. – Он должен верить, что акции Ост-Индской компании будут расти.
– Однако, продавая свинец, он поймёт, что у нас есть какие-то планы.
– Да, но ему незачем знать, что именно планируется и когда. Нужно лишь манипулировать его сознанием, чтобы он думал, будто акции Ост-Индской компании скоро подорожают.
– И – как я начинаю понимать – вы виртуозно умеете манипулировать сознанием людей, – заметил Монмут.
– Всё куда проще, – отвечала Элиза. – Как правило, я сижу и смотрю, как они сами собой манипулируют.
– Ну что ж, – сказал Монмут, – я испытываю сильнейшее желание заняться самоманипуляцией наедине… если только…
– Не сегодня, ваша светлость, – отвечала Элиза. – Мне надо уложить вещи. Быть может, увидимся в Амстердаме?