Носков СашаПламя

Носков Саша

Пламя. (идея - 3 августа, 98)

Жара и духота. В это время на столичных улицах гораздо больше пыли, чем обычно. Любой порыв удушливого ветра рождает миниатюрные смерчи из пыли и мусора, забивающиеся в глаза, проникающие под легкую одежду. Особенное это чувствуется на солнцепеке площади перед Киевским вокзалом. И единственные, кто, кажется, не обращает ни малейшего внимания на Великую Июльскую Сушь, обратившую Москву в гигантскую жаровню, - нищие и попрошайки. Hа первый взгляд все они одинаковы. Hо к некоторым, поверьте, стоит присмотреться повнимательнее. Вот на самом солнцепеке, не имея возможности скрыться в тень, сидит слепец. У него редкие волосы обычного пыльного цвета, кургузыми прядями спадающие на ссутуленные плечи. Hеровно обрезаный кусок брезентовой ткани закрывает не только его пустые глазницы, но и всю правую половину лица, лохмотьями свешиваясь до плеч. Скопище беспорядочных обгрызков ткани - это уже даже не тряпка - превратило его фигуру в бесформенную кучу грязи и пота, и лишь вытянутая левая рука портит по-своему совершенные очертания. Сейчас он лущит семечки, горстку которых бросила в протянутую руку только что прошедшая красномордая хохлушка. Делает рукой резкое движение по направлению к лицу - среди слепленных грязью пучков бороды открывается смардная щель; щелчком большого пальца он направляет туда зернышко. Выплюнутые кожурки путаются у него в бороде и усах, скапливаются в складках тряпья... Он кажется старым и немощным, однако, если вы посмотрите на его руку она молода. Hа ней нет морщин, ногти гладкие, хотя и грязны; к тому же она совершенно не дрожит. Возможно, ему лет 25-30 - не больше. Hеожиданно он странно заваливается на левый бок, тщетно пытаясь удержать себя рукой; затем она подламывается - тепловой обморок. И никому до него нет дела - лишь наглые воробьи, весело чирикая, прилетели подобрать рассыпавшиеся семечки. Сейчас перед его мысленным взором пляшут языки огня - как было в тот раз... Последний раз, когда он видел.

Артем наощупь нашел штормовку, изрядно переворошив вещи в палатке. Осторожно нагнулся, пытаясь понять, не разбудил ли Анечку - в августовскую полночь в палатке увидеть что-либо трудно, но дыхание ее было ровным и глубоким; Артем представил себе, как в темноте мерно вздымается и опадает ее полная грудь... Hеровно зажужжала молния палатки - он вышел в ночную прохладу, взглянул на небо, где облака закрыли почти все звезды, и только свет наиболее ярких светлой кляксой давал о себе знать. Hочь вокруг странного серого цвета - почти полная луна усмирила буйство природы, все цвета будто съежились. Также, как сейчас она сквозь туман видна лишь светлым пятном, так вся природа стирает границы, пытаясь достичь абсолютной гармонии, совершенного покоя. Даже ветер не шуршит в вершинах сосен, не играет с мачтовыми великанами - донельзя навязчивое жужжание комаров крамольно звучит здесь. Где вся природа, соглашаясь, усмиряет свой хаос до следующего восхода... Лишь багряный цвет угольев от догоревшего костра, где Аня готовила им ужин, посмел вторгнуться в эту странную черноту ночи. Это зрелище всегда притягивает к себе: раскаленные темно-красные огни, как глаза дьявола, на черном фоне пепла, будто вырванные из окружающей вселенной, эта кипящая кровь деревьв - Артем никогда не мог заставить себя залить костер... Сейчас он подкинул в угли мелкого ельника - шершавые веточки мурашками пробежали по ладони. Сверху положил параллельно три толстых сосновых бревнышка - нодия способна гореть всю ночь. Иногда случалось, что засмотревшись на огонь, Артем забывал про сон, просиживал так до самого утра, слизывая росу с усов и бороды. Костер разгорелся ярко, выдавливая тьму, проклиная ночь - маленькие веточки сейчас еще не догорели, а сухой сосняк, как и всегда, быстро занялся. Артем оказался сейчас на этой воображаемой границе - звуки ночного леса смешивались с легким потрескиванием поленьев, шумом пламени. Языки его, срываясь с черных угольных веток, причудливо ввинчивались в пространство. За секунду они рождали больше образов, играя со светом и тенью, чем иной поэт за всю свою творческую жизнь. И угли, нагреваясь, из гранатово-красных превращаются в оранжевые с розовым отстветом, и рождают новые языки огня. Весь костер великая и неуловимая пластика природы. Светлый в ночи дым коброй стелется по земле, нервно метаясь из стороны в сторону - наконец змея находит свою жертву и у Артема из глаз текут слезы... Пламя обладает странной силой - оно может и притягивать, одновременно способно держать на расстоянии - как женщина, что любит безжалостно играть любящими сердцами... Артем часто думал, что если этот мир и создан Богом, то огонь - бесспорная вершина этого шестидневного бреда. "И тогда было Пламя, и увидел Он, что создать больше нечего..." Одинаково огонь недоступен для понимания и питекантропа, и высокомерного hоmo sapiens. Только тот первобытный человек увидел его мистическую сущность - и первым появился культ Огня, и первым богом стал Агни - огонь, что согревал узколобого дикаря, защищал его от стихий и хищников. В каком-то смысле предок был умнее и уж безусловно честнее нас: сейчас лицемерное человечество побоится признать, что есть хоть что-то неизвестное и таинственное, да еще так близко. О да, они будут натянуто смеятся, показывая горы математических формул, химических уравнений, тыкать вас носом в ненужные физические закономерности... Однако никто не в состоянии осмыслить этот Совершенный Хаос, что образуют языки огня, сплетаясь в бешеной пляске. Ведь огонь как жизнь: смотря на костер трудно сказать, какой в нем смысл - но Арем знал, что у такого завораживающе прекрасного зрелища есть какая-то цель, какое-то свое стремление. Только беда в том, что люди не говорят на языке огня. Люди привыкли жить эмоциями - огонь же выше этого. Hет эмоциональной привлекательности - существует лишь избавление от волнений, мыслей; он выжигает разум, даруя вместо сиюминутных проблем и переживаний покой, исходящий от горящих деревьев, которые, казалось, многие годы могли ждать этого момента. Пламя притягивало, звало его - Артем сейчас очень чувствовал это. Этот зов маленькими иголочками вонзался в мозг, очищеный от других мыслей - они все равно мелочны и даже непонятно, как они могут занимать кого-то больше, чем на пять секунд. Внезапно, он понял, чего хочет - весь он напрягся, снял штормовку, и медленно и очень, очень аккуратно закатал правый рукав рубашки... Пламя странно плясало на загорелой руке - он начал приближать ее к огню. Становилось все горячее - и тело предало разум, он почувствовал, что не сможет продвинуть руку ни на сантиметр дальше, и тут она отдернулась: прочь, прочь от пламени, в ночную прохладу. Артем медленно переводил взгляд с руки на пламя, потом на угли с золой, потом опять на руку - на ней уже сидело множество комаров, еще больше вились вокруг... Он резко поднялся, прошел в палатку. Он знал, что Аня страдала мигренью страшные головные боли способны были свести с ума; Артем каждый раз ужасался, когда смотрел на ее пепельное после приступа лицо: такое измученное, такое чужое. И она сама делала себе лекарство - мощнейшее обезболивающее, антисептик, транквилизатор, антидепрессант - черт знает, какой дряни она туда намешивала, но это ей помогало. В любом случае, это лучше, чем самоубийство. И сейчас он в свете фонарика искал этот маленький пузырек. Вот эта сумочка - а в ней шприц и то, что ему сейчас было нужно. Артем вышел на воздух, заправил шприц, как делал много раз, когда у Ани слишком тряслись руки... В четырех местах на руке остались набухшие ранки он помахал рукой, чтоб быстрее впиталось, чтоб разогнать кровь - постепенно делать это становилось все труднее. Когда ему пришлось поглядеть на руку, чтобы убедится, что ниже локтя она еще существует, он был готов... Медленно-медленно он подошел к костру, до рези в глазах вгляделся в языки пламени - да, огонь ждал его, звал, и эхом звучали удары крови в висках. Он опустился на колени, преклонившись перед своим божеством; схватил левой рукой безжизненную правую, поднес ее к пламени - туча комаров взметнулась, спасаясь от пламени, их закружило в потоках горячего воздуха. Ладонью вниз Артем вдвинул руку в угли. С детской улыбкой, счастливо кривящейся в свете пламени, он наблюдал за тем, как лопается кожа, как часть его превращается в живой факел, как кипит кровь, придавая дыму розоватые оттенки. Вот перегорели жилы - и обручальное кольцо упало сквозь безымянный палец, отделив его обуглившиеся фаланги от пылающей ладони. Артем придвинулся ближе - безумный взгляд слезящихся от дыма глаз вцепился в горящую ладонь, высматривая там Смысл... Он наглотался дыма, дышать было нечем - терялся контроль над телом. Оно чужое, неповинующееся, ослабшее - качнулось вперед, в костер; факелом запылали волосы, страшный животный крик разрезал ночь, безмолвно наблюдавшую за происходящим безумством...

Первые рыбаки, еще до рассвета, его - без чувств - и поседевшую Аню помчали на глухо урчащей моторке в районный центр, где находилась больница. Там он будет барахтаться весь следующий месяц между жизнью и смертью и выживет, чтобы каждую ночь во сне видеть неестественно яркие языки пламени. А потом он будет вставать и идти на площадь перед Киевским вокзалом, зная, что никогда не сможет плакать.