"Объяли меня воды до души моей..." - читать интересную книгу автора (Оэ Кэндзабуро)

Глава 13 Суд над Коротышом

Издали доносились крики подростков. В комнате стало жарко. Исана вспотел, хотя и не был укрыт одеялом. Тело его покрылось потом не только от жары, был еще один, другой источник тепла. Исана непроизвольно вытянул перед собой руку. Ее тотчас оттолкнула маленькая горячая ладонь. Дзин заболел — электрическим разрядом промелькнуло в мозгу Исана, и он мгновенно проснулся. Дзин отвергал слова и прикосновения отца, только когда испытывал физические страдания.

— Дзин, тебе жарко? Тебе больно? Дзин, Дзин, ты заболел? — страдальчески шептал Исана.

Дзин молчал. Но чувствовалось, что ребенок не спит и уже давно борется в одиночестве со своим недомоганием. Коротыш, который, конечно, проснулся раньше Исана и только ждал подходящего случая, чтобы заговорить, заявил спокойно, хотя язык его не слушался, будто во рту он держал пинг-понговый шарик:

— Почему вы не зажжете свет? На улице давно уже день, и светомаскировка бессмысленна.

Нажав на выключатель, Исана вернулся к закутанному в одеяло кокону — лицо Дзина с закрытыми глазами было пунцовым, как стручок перца, потные волосы прилипли к голове. Коротыш тоже потряс Исана своим необычным видом. Голова его вспухла и, казалось, росла прямо из плеч...

— Он заболел. У него высокая температура.

— В Союзе свободных мореплавателей есть начинающий врач. Еще когда заболел Бой, мы поняли, что без врача нам не обойтись, в вовлекли его в Союз. Надо показать ему Дзина.

— Тебе самому нужна помощь, — сказал Исана.

— Мне это уже ни к чему, — решительно отрезал Коротыш.

Исана попытался телепатически передать сыну, что быстро вернется, но Дзин, тихо застонав, открыл глаза, повел ими из-под опухших век и, не узнавая никого вокруг, закрыл снова.

— Я должен немедленно поговорить с Такаки. Откройте! — взволнованно крикнул Исана, рассчитывая на помощь в постигшей его беде. Выйдя на яркий, ослепивший его свет, он покачнулся, теряя равновесие. Ухватился за какой-то твердый предмет, прищурился и увидел Тамакити, который, подняв ногу на ступеньку, выставил вперед ствол винтовки.

— Думали, выстрелю, и закрыли глаза? — насмешливо спросил Тамакити, упрямо держась прежнего тона в разговоре с Исана.

Исана не оставалось ничего иного, как молча спуститься с веранды. Посмотрев на возвышавшийся впереди за кустами покрытый лавой склон, он снова увидел вчерашний персик. И, не удержавшись, воззвал про себя к душе персика: Сделай так, чтобы у ребенка спал жар. Следуя за Тамакити, Исана шел по той же тропинке, по которой плелся вчера ночью: они спустились по лестнице, выдолбленной в лаве и укрепленной досками. Потом направились к площадке, достаточно большой, чтобы на ней мог развернуться мощный грузовик. Исана сразу бросилась в глаза стена из вулканических ядер — в обхват каждое, — окружавшая площадку и лишь с запада оставлявшая широкую, точно лощина, дорогу. От багрово-черных вулканических ядер поднимался пар.

— Дождь прошел. И теперь с согретых солнцем камней испаряется влага, — сказал Тамакити.

На холме у северного края площадки, точно птичье гнездо, прилепился домик, где Исана провел ночь. Обрывавшийся к морю южный склон порос кустарником и деревьями, на восточном — стояло строение барачного типа.

— Такаки, он говорит, что у него к тебе дело, — позвал Тамакити, быстрым шагом миновав площадку и, как был, в ботинках, переступив порог барака. Едва поспевая за ним, Исана вошел и увидел Такаки, сидевшего за столом в комнате, устланной циновками. Исана тоже окликнул его, и когда Такаки повернулся к нему, разделявшая барак деревянная перегородка вдруг раздвинулась рывком и показалась кухня, оттуда выглянула Инаго в спортивной майке и крикнула:

— Почему не взяли с собой Дзина?! Он еще спит?

— Заболел. Не могу понять, что с ним, он весь горит, — сказал Исана.

— Я приведу сейчас Доктора. Он с группой на учениях.

— Нет, ты, Инаго, продолжай готовить еду. — Лежавший рядом подросток поднялся. — Я сам схожу за Доктором.

— Доктор — это корабельный врач Союза свободных мореплавателей. Во всех болезнях разбирается. Он учился на медицинском факультете, — Инаго старалась успокоить Исана. — Может, поедите чего-нибудь, пока он придет?

— Нет уж, поем вместе с Дзином.

— Я сама покормлю его, когда понесу еду Коротышу.

— Мне бы хотелось вам кое-что показать, — сказал Такаки. — В вещах Коротыша были вырезки из газет и его работы. Я их видел раньше. Что вы о них думаете?

— Я ничего не слышал об этих фотографиях. Покажи-ка. — Тамакити, опередив Исана, проворно схватил большой конверт из плотной бумаги.

— Осторожно. Все-таки это его работы, — сказал Такаки.

Инаго протянула Исана миску с едой, и в нос ему ударил запах свинины и лука; он взял лежавшие на миске палочки, но аппетита не было.

— Я бы хотел узнать ваше мнение об этих фотографиях. — Такаки разложил на циновке снимки, и Исана поставил миску с едой на пол у стены.

На первой фотографии около необычного низкого умывальника в туалетной комнате, огромной, как общественная баня, толпились дети в пижамах. Но они не умывались, а просто висели, вцепившись руками в умывальник, или стояли, держась за него. На первом плане стоял ребенок, выглядевший старше остальных. Он оперся подбородком об умывальник и, отталкиваясь плоскими, как весла, коленями, пытался подтянуться и влезть на него... Вцепившиеся в умывальник длинные худые руки были явно бессильны. Еще три фотографии, запечатлевшие три момента из жизни одного и того же мальчика, создавали впечатление ретроспекции. Вот мальчик, он совсем еще мал, стоит, опираясь на костыли. На второй — он, только уже подросший, едет в кресле-каталке в школу. Движение спиц на фото напоминало брызги. И третья — здесь мальчик выглядел маленьким старичком, он был уже не в состоянии двигаться и лежал на кровати, укрытый простыней.

— За эту серию фотографий Коротыш получил премию Ассоциации фоторепортеров, — сказал Такаки. — Они сняты в клинике, где лежат дети с атрофией мышц. Он назвал ее «Усыхающие дети». Посмотрев эти фотографии, я подумал, что Коротыш вовсе не сжимается, как утверждает, а просто сумасшедший — у него мания, будто он сжимается.

— И теперь, чтобы снова получить премию Ассоциации фоторепортеров, он задумал серию фотографий про нас и выдумал свою жалостливую историю. Вот сволочь! — воскликнул Тамакити.

— Дать добавки? — спросила Инаго, выглянув из кухни.

— Исана не хочет есть твое варево, Инаго. Видишь, даже не притронулся, — в тон ей сказал Тамакити.

— Значит, Дзин и вовсе не станет это есть, — расстроилась Инаго.

— Нет-нет, просто слишком горячо, я ждал, пока остынет, — оправдывался Исана.

Не успел он приняться за еду, как вбежал юноша, впустив в комнату клубы пара, поднимавшиеся от вулканических ядер. Ему было чуть больше двадцати лет. На нем была военная полевая форма, которую можно купить на распродажах, устраиваемых американской армией, или сшитая по ее образцу из маскировочной ткани, и пилотка. В руках он держал полевую аптечку, тоже, видимо, приобретенную на одной из таких распродаж.

— Такаки, ты звал меня? — крикнул он из прихожей, прерывисто дыша, излучая бодрость и здоровье. — Дай только плеснуть водички на голову.

— Здесь сейчас ребенок, — объяснила Инаго Доктору. — Все Свободные мореплаватели очень его любят. Говорить он не очень-то мастер, но слух у него божественный...

Доктор вернулся в барак, вытирая голову полотенцем.

— Температура есть? Кашляет? Рвало? — спросил Доктор.

— Нет, только жар, — ответил Исана, подозревая, что перед ним дилетант.

— Если это обычная простуда, то в такое время года ничего страшного в ней нет, — сказал Доктор.

— Может, рассказать, чем болел Дзин раньше? — вмешалась Инаго. — Вскоре после рождения с ним случилась ужасная история.

— Что бы вы мне ни рассказывали, прежде всего нужно осмотреть ребенка и тогда уж поставить диагноз.

— Не знаю, будет ли есть Дзин, но я все равно отнесу ему еду. И прихвачу холодной воды и кипятку. Может, еще что понадобится?

— По-моему, у нас должен быть консервированный суп, — сказал Доктор. — Мы, правда, ведем строгий контроль за расходованием консервов, но ведь на нынешних учениях этот случай особый, верно?

— Пусть особый, разве из-за этого мы должны нарушать правила, которые сами установили? — прервал его Тамакити. — В особых случаях нами предусмотрено общее обсуждение.

— Инаго может использовать консервы по своему усмотрению, — сказал Такаки.

— Если так, можно, значит, нарушать все, что угодно. Понимал это один лишь Коротыш. И докатился до того, что стал нашим врагом...

— Тамакити, приведи-ка сюда своего врага. А твоя бессмысленная грубость ни к чему. Доктор пока осмотрит Дзина, а ты возвращайся с Коротышом.

— Пусть Исана захватит с собой холодной воды и кипятку, — засуетилась Инаго, выполняя указания Такаки.

Исана с ведрами в руках и Доктор с полевой аптечкой покинули барак. Тамакити с еще одним подростком уже пересекли площадку и теперь взбегали вверх, поднимая черную пыль. Идя вслед за ними по лестнице, на которой не улеглась еще пыль, Исана увидел за стеной из вулканических ядер огромную дзелькву. На фоне моря, отражавшего солнечные лучи и блестевшего как зеркало, дзельква, широко раскинувшая свои могучие черные ветви и закрывавшая ими яркое небо, казалась одинокой, но на самом деле из того же корня рос еще один ствол, может, немного потоньше первого, однако не уступавший ему в высоте и еще шире раскинувший свои ветви. Душа дзельквы невозмутимым голосом охладила горящую душу Исана: «Спокойно, спокойно!» Тамакити с напарником, толкая Коротыша в спину, вели его вниз.

— Не слишком ли, Тамакити? Может, лучше помочь человеку, у него ведь лицо как набитый мешок? — возмутился Доктор.

Израненное, в кровоподтеках и шрамах лицо Коротыша при ярком свете являло страшное зрелище. Но прежде чем Тамакити успел ответить, Коротыш, глянув на Доктора сквозь щелочки заплывших глаз, как через бамбуковые шторы, крикнул:

— Чем помогать мне живому, лучше проведи как следует судебно-медицинскую экспертизу, когда меня казнят. А сумеешь, сделай и вскрытие!

Коротыш спокойно, как на прогулке, проследовал мимо опешившего Доктора. Когда они молча вошли в дом. Доктор подсунул под дверь, чтоб не закрылась, неизвестно когда подобранный им кусок лавы, и в комнату проник свет. Он открыл и окно, обращенное к косогору. Дзин, грустный, лежал на боку.

— Дзин, Дзин, — позвал Исана, но горящее лицо ребенка было неподвижным. Лишь чуть дрогнули закрытые веки.

— Дзин, хочешь воды? — спросил Доктор. Слово «вода» произвело поразительный эффект. Ребенок приоткрыл ничего не видящие глаза и, тяжело дыша, выпятил нижнюю губу. Зачерпнув металлическим ковшиком воды, такой холодной, что ведро даже запотело, Исана приподнял Дзина и поднес ковшик к его губам.

Вытянув их, точно бабочка хоботок, Дзин, тяжело дыша, стал жадно пить и выпил ковшик до дна. Обнимая обессилевшего сына, Исана физически ощущал, как вода охлаждает разгоряченное тельце ребенка. Исана поднес еще один ковшик к влажным губам Дзина, но тот отстранился, наклонив голову к плечу.

— У ребенка есть чувство меры, — сказал Доктор.

Он раздел Дзина.

— О, на животе сыпь! — воскликнул Доктор. — Вас ночью не кусали насекомые?

— Нет, кажется, — ответил Исана, разглядывая сыпь на животе тяжело дышавшего сына.

— Дзин болел ветрянкой?

— А что такое ветрянка? Я не знаю, что это за болезнь...

— Значит, ветрянкой не болел. Не может быть, чтобы такой заботливый отец, как вы, не запомнил, если ребенок болел ветрянкой, — сказал Доктор. — Пусть для вас не будет неожиданностью. Завтра все его тело покроется сыпью. С головы до ног, и даже во рту будет сыпь.

— Болезнь опасная?..

— Обычно нет. В редких случаях дает осложнение — воспаление мозга.

Доктор был слегка возбужден тем, что ему удалось собственными силами поставить диагноз. Жар его возбуждения, передавшись Исана, умерил беспокойство.

— Когда появится свежая сыпь, нужно смазать кожу успокоительной мазью. Сейчас я протру его тело, вымою руки и обстригу ногти.

Доктор действовал ловко и умело. Ясно, что он получил основательную подготовку.

— Может быть, нужны уколы или какое-нибудь лекарство? — спросил Исана.

— Нет, от ветрянки, насколько мне известно, никаких уколов и лекарств нет. Самое лучшее — дать болезни протекать естественно. Нужно ждать — сперва появления сыпи, а потом — пока она сойдет.

— Но ведь ребенок будет ужасно страдать?

— Разумеется, — откровенно сказал Доктор.

— А можно протирать тело, когда такой жар? — встревоженно спросила Инаго, она принесла котелок с супом. — Что с ним? Что у тебя болит, Дзин?

Дзин с трудом приоткрыл глаза, услышав ее голос. И Исана снова привиделось, будто сам он уже умер, а все происходящее — это отражение в его сознании.

— Похоже на ветрянку. Уже и сыпь вроде появилась, — сказал Доктор.

— Не бойся, это не страшная сыпь, Дзин, — с явным облегчением сказала Инаго, устроившись возле него на коленях.

Когда Доктор закончил обтирание, Инаго поспешно укутала ребенка, Исана увидел прямо перед собой ее круглый зад, выглянувший из-под короткой юбки. Трусики, прозрачные от бесчисленных стирок, почти ничего не скрывали.

— Инаго, чего оголилась, хочешь нас обольстить? — спросил Доктор.

Исана оторопел. Но Инаго и не подумала изменить позу, прильнув к тельцу Дзина, она лишь повернула голову и ответила серьезно и печально:

— Подумаешь, смотрите сколько влезет! Я так волнуюсь за Дзина! Хотя мне не хочется, чтоб за мной подглядывали. И чтобы смеялись, тоже не хочется.

— Да, это я некстати, ты уж не сердись, — смутился Доктор и, немного помолчав, добавил: — Мы должны идти судить Коротыша, последи, чтобы Дзин не расчесывал сыпь. Она будет все время появляться.

— Посидите с ним, — извиняющимся тоном попросил Исана, вставая.

Спускаясь по вырубленным в лаве и укрепленным досками ступеням, Исана посмотрел на двустволую дзелькву, высившуюся на западе на фоне моря, и обратился про себя к душам деревьев: «Спасибо, спасибо, что сын заболел лишь безобидной ветрянкой». С площадки, куда они спускались, доносился гомон, но никого не было видно. Все сидели в бараке, ожидая начала суда, двери были распахнуты. Члены команды ждали, когда придут специалист по словам и Доктор Союза свободных мореплавателей, чтобы принять участие в суде над Коротышом.

Сам Коротыш сидел посреди комнаты на возвышении, положив на колени руки в наручниках и чуть запрокинув голову, чтобы сквозь вспухшие веки видеть происходящее вокруг. Он выглядел бодро, и по сравнению с ним обветренное лицо Такаки, сидевшего насупясь в глубине комнаты, казалось еще мрачнее, будто именно он был обвиняемым. В противоположность ему, Тамакити и Красномордый, расположившиеся у самой двери, так что Коротыш загораживал их от Такаки, явно ощущали себя обвинителями. Винтовка, которую принес Тамакити, торчала между колен Боя, выполнявшего роль судебного стражника, если возвышение, где сидел Коротыш, можно было назвать скамьей подсудимых. Остальные подростки, человек десять, сидели лицом к обвиняемому на циновках, расстеленных по дощатому полу.

— Вы не согласились бы сесть рядом со мной и вести судебный протокол? Боюсь, без секретаря Коротыш не будет говорить, — позвал Такаки Исана, который вместе с Доктором направился в глубь барака.

— Если я ему еще разок врежу, сразу перестанет требовать протокола, — раздраженно вмешался Тамакити.

— Нужен не просто протокол, а подробнейшая запись всего, что я буду говорить, — сказал Коротыш, игнорируя слова Тамакити. — Прошу вас. Если вы не запишете все самым подробным образом, они не поймут, что я хотел сделать, как не поймут и того, что сделали сами. Очень вас прошу. Когда Бой чуть не убил вас, помог вам не кто иной, как я, ведь правда? А Тамакити, помните, подстрекал Боя.

Он хотел продолжать, но Тамакити, привстав на колени, размахнулся и ударил его левой рукой по горлу. Звякнув наручниками. Коротыш схватился руками за горло. Со свистом вобрав в себя воздух, он продолжал:

— Исана, я прошу вас.

Поведение Тамакити, да и всех остальных, молча сидевших на этом суде, казалось Исана показным и неестественным. Если он не согласится выступить в качестве секретаря, они устроят еще более жестокое и отвратительное представление. Он сел рядом с Такаки, где были уже приготовлены бумага и шариковая ручка.

— Итак, начнем, — сказал Такаки уныло, нарочито демонстрируя, как ему надоела пустая перепалка. После возбужденных слов Коротыша его спокойная интонация вызвала смех. Оглядевшись вокруг, Исана увидел среди гогочущих подростков солдата сил самообороны. Он сидел в стороне от других, вытянув ноги — рядом с ним никто устроиться уже не мог. Сидел, развалившись, как сторонний наблюдатель, но его военная выправка сразу бросалась в глаза и заставляла почувствовать, насколько сильнее он нетренированных подростков из Союза свободных мореплавателей.

— Начинаем судебное заседание в связи с изменой и предательством Коротыша, который сфотографировал военные учения Союза свободных мореплавателей и продал снимки еженедельнику, — сказал Красномордый и, ожидая взрыва смеха, заранее покраснел, но смеха не последовало. — Однако, — продолжал он, — сначала, может быть, Такаки подробно изложит, в чем преступление Коротыша?

— Разве это не я должен сделать? — перебил его Тамакити. — Я — обвинитель. По-моему, порядок ведения суда именно такой?

— А не должны ли вы сначала спросить, признаю ли я себя виновным? — бросил Коротыш, и по комнате снова прокатился смех. — В детективных романах начинают с предъявления обвинения: Коротыш, признаешь ли ты себя виновным?

— Хорошо, я спрошу, — сказал Такаки деловито и решительно. — Коротыш, признаешь ли ты себя виновным?

— Признаю!

Когда Коротыш прокричал это своим писклявым голосом, раздался новый взрыв смеха. Бывший солдат тоже засмеялся — несколько снисходительно, как зритель, присутствующий на спектакле.

— Солдат, кажется, чувствует себя посторонним, — тихо сказал Исана, наклоняясь к Такаки; тот, скривив свое загорелое, словно обтянутое промасленной бумагой лицо, ждал, когда прекратится смех.

— Он считает себя независимым военным советником. Его дело — научить нас ползать по-пластунски и обращаться с винтовкой и автоматом, — тихо ответил Такаки, постукивая красным карандашом по конверту с вещественными доказательствами — фотографиями Коротыша. — Мнит, будто он не чета членам Союза свободных мореплавателей. Не знаю уж, на каком основании он причисляет себя к элите. Он-то уверен, что в его лице мы получили прекрасного наставника.

— Однако дорога назад, в казарму, пожалуй, ему закрыта. Если у него нет увольнительной, разумеется. Поступок его равносилен дезертирству.

— Такие случаи в силах самообороны не редкость. Солдат останется здесь, пока игра его интересует, а когда надоест, преспокойно нарушит наш договор и вернется в казарму.

— Но вряд ли он думает, будто винтовки, обращению с которыми он вас обучает, добыты законно?

— Он еще не видел у нас ни одного боевого патрона, — сказал Такаки. — Ему сказано, что у американцев можно легко достать винтовки, списанные во Вьетнаме, и мы их достали, починили и используем для военной игры. Мы сказали ему это, и никаких сомнений у него не возникло.

— Я признал себя виновным и хочу объяснить почему, — серьезно потребовал Коротыш.

— Зачем? Ты виновен, ты признал это, и нам больше ничего не нужно, верно? — спросил Тамакити, обращаясь к товарищам.

— Верно. Чего его слушать, — сказал Бой и несколько раз стукнул прикладом об пол. — Заткните ему глотку, заткните глотку!

— Ах, так? Ты, Тамакити, обвинитель? Тогда скажи, на каком основании я признан виновным! И представь доказательства, — бросил вызов Коротыш.

— Ты... — гневно начал Тамакити, но, опасаясь ловушки Коротыша, сдержался и продолжал уже с меньшей горячностью: — Ты нарушил устав Союза свободных мореплавателей. В своих подлых личных целях, из-за своего грязного честолюбия ты сфотографировал учения Союза свободных мореплавателей и продал фотографии своему поганому еженедельнику. Вот в чем ты виновен!

— Только в этом?

— А тебе мало? Может, ты еще и своровал чего-нибудь? — спросил Тамакити.

Слушатели или, вернее, присяжные реагировали так, будто их вдруг пощекотали. Но Коротыш, не обращая внимания на смех и издевки, перешел в наступление.

— И на этом основании я признан виновным? — закричал он писклявым голосом.

— Да. Ты же сам признал свою вину, — сказал Тамакити, возводя укрепления на случай неизвестно откуда грозящей контратаки.

— Обвинение должно представить доказательства моей вины! Мое признание еще не может служить доказательством! Может, я все выдумал. Ты говоришь, я сам признал свою вину и, значит, виновен; но чтобы выставить себя виновным, чего не наболтаешь.

— Нет уж, мы тебя здорово измолотили и вырвали у тебя правду.

— Но почему ты уверен, что это правда? Признание, вырванное у меня под пыткой? Обвинитель публично заявляет, что подверг меня пытке и силой заставил признаться, и сам предъявляет подобное признание в качестве доказательства — да разве это суд? Вот уж не знал, что бывают такие суды.

— Не бей! — Такаки резко одернул Тамакити, увидев, что тот готов броситься на Коротыша.

— Ты говоришь об уставе Союза свободных мореплавателей, но разве такой устав существует? А если и существует, где в нем статья, запрещающая знакомить посторонних с фотографиями членов Союза свободных мореплавателей? — спросил Коротыш, обращаясь не столько к Тамакити, сколько ко всем подросткам. — Впрочем, это не столь уж важно. Важнее другое, своим обвинением Тамакити сводит на нет значение сегодняшнего суда. Если я виновен лишь в том, в чем меня обвиняет Тамакити, то приговор, который мне вынесет Союз свободных мореплавателей за передачу нескольких фотографий еженедельнику, может быть только один — изгнание из Союза. Я уж не говорю о том, что меня еще и избили. Если я побегу в полицию Идзу, ничего страшного вам не грозит — вы моментально уйдете на яхте в море и утопите оружие и боеприпасы, так что у полиции не будет никаких улик против Свободных мореплавателей. Все сведется к тому, что избили фоторепортера, снявшего военную игру каких-то хулиганов. Объективно это будет выглядеть именно так, правда? Полиция может привлечь вас к ответственности только за угон автомашин. Но сможет ли она это доказать? Что же касается идейной подоплеки деятельности Союза, то никто не сможет доказать его связей с политическими группировками — ни с ультраправыми, ни с ультралевыми! Что это значит? А вот что: Союз свободных мореплавателей существует сам по себе, не совершая ничего предосудительного, занимаясь невинной игрой, о которой теперь оповещена полиция. Если же вы хотите, чтобы полиции стало известно кое-что другое, воспользуйтесь сегодняшним судом и сами провалите свой Союз. Этого вы хотите?

Коротыш одержал победу. Побледневший Тамакити повернулся к Красномордому, но тот потупился и отвел глаза. Царившее в комнате оживление увяло. С видом победителя Коротыш заглянул в записки Исана, чтоб убедиться, насколько тщательно ведется протокол. Потом, чеканя слова, он повторил подросткам многое из сказанного им прежде Исана:

— Я — Коротыш! И независимо от того, буду я членом Союза свободных мореплавателей или нет, я сжимаюсь, сжимаюсь и сжимаюсь; недалек тот день, когда мой скелет и мои внутренности будут не в состоянии выдержать давление, которому они подвергаются, и я умру. Если использовать ядерную терминологию, произойдет взрыв — имплоужен. Я умру от взрыва, обращенного внутрь. И в тот самый день я окажусь пророком атомного века! Я первым оповещу мир о том, что человечество начало движение вспять и в теле каждого человека появились гены, направляющие его развитие и рост в обратную сторону. У меня есть целая серия фотографий, показывающих, как я сжимаюсь, с их помощью я обращусь к средствам массовой информации всего мира. Только так я смогу выполнить свою миссию перед человечеством! У меня нет причин цепляться за Союз свободных мореплавателей. Вы спросите, почему на этом суде я настаиваю на своей виновности? Да потому, что я хочу в недрах Союза возвестить, к чему приведет сжатие моего тела, и поведать об этом через апостолов, которые будут передавать из уст в уста мое пророчество. Я хочу, чтобы Союз свободных мореплавателей использовал мое тело, внутреннее давление в котором беспрерывно растет, как детонатор ядерного взрыва! Чтобы, когда надо мной, виновным, свершится приговор, сквозь пламя и грохот вывести на орбиту ракету Союза свободных мореплавателей, то есть вас!

Коротыш эффектно умолк, но ответом ему было лишь неловкое молчание. Тут, видимо, он и почувствовал, что его никто не понял. Он сверкнул глазами из-под опухших век и облизнул бледным языком вспухшие, в запекшейся крови губы. Это странное, настороженное молчание точно парализовало и Коротыша, и подростков. Потом Такаки все тем же сонным голосом сказал:

— Ты, Коротышка, все время повторяешь: вина, приговор, вина. Ладно, но каким должен быть приговор? Ты полагаешь, если мы даже признаем тебя виновным, наказание сведется к тому, что мы изобьем тебя и вышвырнем вон, не так ли? И даже если ты после этого побежишь в полицию, никакие неприятности нам не грозят; это — твои слова. Тогда объясни, каким образом Союз свободных мореплавателей произведет твой ядерный взрыв и вознесется ввысь, как ракета? Как? Объясни нам.

Атмосфера в комнате опять стала легкой и непринужденной. И хотя кое-что оставалось еще неясным, сети красноречия, опутавшие было подростков, стали расползаться, и требовалось уже совсем немногое, чтобы вновь зазвучали насмешки над Коротышом. Но он не упустил случая приостановить подобное развитие событий:

— В тот день, когда у Свободных мореплавателей кончились боеприпасы, в сумках для фотопринадлежностей я привез динамит из нашего оружейного склада. По дороге в Токио я припрятал часть динамита в камере хранения на станции Атами, где я обедал. Думаю, этого достаточно и объяснений больше не требуется? Если Свободные мореплаватели изобьют меня и вышвырнут вон, я возьму динамит и совершу нападение на банк в Атами, потом сделаю вид, будто нападение провалилось, и взорву себя. Представляете, как безумно обрадуются этой новости в еженедельнике, которому я продал фотографии. Они немедленно опубликуют все фотографии военных учений. В этом случае японская полиция сразу же мобилизует все свои средства — научные и политические, — чтобы состряпать из вас опасную для общества вооруженную организацию. Не верите? Мне-то что, я, Коротыш, взорвусь. Без мук и страданий — что может быть лучше?

Этой своей речью он не только вернул утраченные позиции, но и перетянул на свою сторону подростков, сидевших в комнате. Даже бывший солдат, который до этого с глупым самодовольством смотрел на происходящее, не скрывая любопытства, прислушивался к его словам.

— На этом суде я старался убедить вас в своей виновности. Зачем, как вы думаете? Чтобы заставить казнить меня, — надменно заявил Коротыш, чутко уловив нерешительность аудитории. — Вот почему я...

— Все ясно, Коротышка, — перебил его Такаки. — У нас сейчас идет суд, не все же высказываться одному обвиняемому? Существует еще перекрестный допрос, мы должны допросить тебя. Тамакити и Красномордый представляют обвинение, я — защиту...

— Ничьей защиты мне не нужно! — подскочил Коротыш.

— В таком случае это будет перекрестный допрос с тремя обвинителями. Отвечай, Коротышка, — сказал Такаки и поднял голову, раньше он все время сидел понурясь. — На самом ли деле ты — Коротыш и у тебя физически сокращается тело? Или ты, как бы это сказать, Коротыш лишь психически и вообразил, будто тело твое сжимается?

— Ответ на такой вопрос однозначен, — сказал, паясничая, Коротыш. — Если я действительно сокращаюсь физически, то отвечу: да! Не так ли? Если же я больной, одержимый психической манией, то без колебаний скажу: я вовсе не сумасшедший, и я сокращаюсь физически; то есть снова отвечу: да! Верно?

— Тогда я поставлю вопрос иначе, Коротышка. В чем истинная причина, сделавшая тебя физическим или психическим коротышкой? Мне кажется, ты до сих пор об этом ничего не сказал.

— Конкретная причина, говоришь? Уж не значит ли это, что, будь такая причина и у вас, Союз свободных мореплавателей набирался бы из одних коротышек?

На этот раз даже Бой хмыкнул в тон Тамакити, а Красномордый покраснел до слез. Подростки же, чувствуя, что Такаки совершил промах, сидели молча, затаив дыхание.

— Я стал Коротышом потому, что в моем организме появились гены сокращения. Именно в том, что я — Коротыш, и состоит пророчество будущего, ожидающего все человечество!

Такаки вынул из конверта, по которому он до сих пор постукивал красным карандашом, фотографии детей, больных атрофией мышц, и бросил их Коротышу. Тот с видом победителя, сощурясь, посмотрел на фотографии.

— Я, Коротышка, и твою «речь по случаю получения премии» тоже вырезал. Прочти ему, Красномордый.

— «Наиболее сильным впечатлением было то, что для детей в этой больнице время течет в обратном направлении, — читал Красномордый тонким дрожащим голосом. — Мне кажется, я могу утверждать это потому, что каждый новый день мучений больных детей приносит в их мышцы нечто противоположное тому, что появляется в мышцах обычных детей по мере их роста. Три года назад, когда я начал их фотографировать, они могли сами ходить из дому на процедуры, теперь, чтобы добраться до лечебницы, они должны сесть в каталку, в будущем году они, наверно, не смогут без посторонней помощи встать с постели. Современная медицина не в силах остановить это обратное течение времени в организме детей. Герой одной юмористической телевизионной передачи молил: время, остановись! Не в этих ли словах заключены все помыслы несчастных детей? Множество больных детей взывает: время, остановись!..»

— Достаточно, Красномордый, — сказал Такаки. — Эти слова «время, остановись!» очень подходят к твоему писклявому голосу, Коротышка. Ты что, и на церемонии вручения премии тоже изобразил на своем лице кротость и скорбь и пропищал: «Время, остановись!»?

Слова Такаки были полны ненависти. Подростки слушали его затаив дыхание. Коротыш же, казалось, погрузился в свои мысли и ничего не видел вокруг.

— Вот почему я хочу, Коротыш, снова вернуться к тому вопросу, который ты высмеял как логическую бессмыслицу. Возможно, он был сформулирован недостаточно четко. Но его можно задать и по-другому, — возвысил голос Такаки. — Не правда ли, ты не сжимаешься ни физически, ни психически, просто ты — репортер и, прикрываясь этой выдумкой, пробрался к нам, чтобы заснять жизнь Союза свободных мореплавателей? Вот как я хочу поставить вопрос... Ты со злым умыслом фотографировал нас и продал снимки еженедельнику, и если теперь Союз свободных мореплавателей не перейдет к действиям, твоим фотографиям — грош цена. Вот ты и решил нас спровоцировать, да?

— Отвечай, Коротыш! — ломающимся голосом закричал Тамакити. Эти же слова выкрикнул и Бой. Крики наполнили комнату.

— Отвечай! Отвечай! — вопили подростки. Бывший солдат тупо уставился на Коротыша. Вокруг бушевали крики. Даже Доктор кричал с возмущением:

— Отвечай, Коротыш!