"Крепость Александра Невского" - читать интересную книгу автора (Алексеев Олег)

Олег Алексеев Крепость Александра Невского

1

Я учился в институте и на летние каникулы получил задание собирать и записывать материалы для словаря Псковской области.

Вместе с товарищами приехал в Порхов. Поселили нас в школе, в огромном классе с партами и портретом Пушкина.

Рядом со школой — через реку — была древняя крепость.

Я сразу же отправился туда…

Крепость с белыми известняковыми стенами и белой церковкой стояла на холме, на крутом берегу реки. В стене был узкий проход, и я очутился в овальной каменной чаше. Дно чаши густо заросло травой, в траве темнели корявые валуны.

Крепостной двор пересекала тропа, возле тропы стояли увешанные спелыми плодами яблони. Местами виднелись остатки старых каменных фундаментов. Вверху над каменными стенами и башнями ярко синело небо…

Крепость осталась такой, какой ее построили по приказу князя Александра Невского, лишь местами потрескались и порушились стены.

Тропа свернула в сторону, и я оказался около крутой белой стены. Солнце нагрело плиты, и от стены веяло зноем, как от натопленной печи. Близился вечер, а в крепости было все еще тепло и светло. Каменная чаша, словно медом, была налита светом…

Около одной из башен я увидел следы раскопок и реставрационных работ. Возле покореженной стены горою лежали известняковые плиты, стояли бочки из-под раствора…

Рабочий день закончился, реставраторы, кроме одного, ушли, но и этот оставшийся ничего не делал, просто сидел на суборе валунов.

Брезентовая роба, грубые брюки и бумажная пилотка рабочего были белы от известняковой пыли. В древности такую пыль называли порхом, от этого слова и пошло название города…

На солнце набежало облако, и в косой полосе света я вдруг увидел древнего воина: запорошенная пилотка стала похожа на шлем, серая роба обернулась кольчугой…

Я подошел к башне, вошел в проем. Внутри было знойно, душно, из бойниц бил редкий свет. Я представил деревянный настил, медные пушки, каменные ядра, бочки зернистого дымного пороха…

Когда вышел из башни, солнце уже зашло за каменную стену, и весь крепостной двор оказался в тени, лишь вверху ярко разливалось сияние…

Рабочий ушел, а на его месте стояли четверо мальчишек.

Один из них был в пластмассовом шлеме с пластмассовым щитом и мечом, в руках у другого была саперная лопатка военного времени.

Негромко переговариваясь, мальчишки обступили огромный валун, налегли на него, пытаясь сдвинуть…

Вечером товарищи собрались на танцы; мне не хотелось идти, но меня потащили чуть не силой…

Вечер был теплым, в парке играла веселая музыка, на тесовой танцплощадке творилось настоящее столпотворение…

Я встал в стороне, но тут же ко мне подошла девушка, радостно назвала меня по имени. Девушка была красива; я растерялся, пытаясь вспомнить, где и когда ее видел.

— Наверное, я ошиблась… — смутилась девушка.

— Нет, это мое имя…

— Вы из Синегорья?

— Да, я там жил до десяти лет. Потом мы уехали…

— Вы не уехали, вас выселили фашисты, — нахмурилась девушка. — Они тогда всех выселяли… Нашу семью тоже схватили. Меня, сестер, бабушку… Бабушка была, правда, в лесу; фашисты стали кричать, чтобы все выходили… Бабушка вышла, а матери выходить запретила. Так нас с бабушкой и увезли в неметчину. Я кораблей боялась. Говорили, что всех на корабль посадят и увезут за море… А вы, говорят, бежали?

— Два раза убегали… На латвийской границе.

— Меня Зиной зовут. Я из Усадина. Вы со мной дружили, приходили к нам… Недавно я в Синегорье вас видела, шли с автобуса…

Зина открыто улыбнулась, я попросил ее перейти на «ты».

К Зине пробился парень, пригласил на танец, но девушка мотнула головой, хмуро глянула, и парень отошел. Я поискал глазами друзей, они были рядом…

— Аида гулять, — предложила Зина.

Я помнил Зину так, как помнил себя. Тоненькую, смуглую, с тяжелыми черными косами. Помнил, как ходили с ней за малиной и Зина испугалась змеи. Я выломил прут, в ярости застегал гада. Мы дружили, и я готов был умереть за свою подружку. Мальчишки боялись толкать ее на зимней горе, потому что сразу начиналась драка… В бору я бросился бы с палкой на волка, если бы он вдруг напугал Зину. В грозу, когда мы спрятались под копной сена, Зина в страхе прижималась ко мне. Мы даже целовались в окопе на берегу озера…

Но девочки больше не было, рядом со мной шла девушка.

Я растерялся, не зная, как вести себя и что говорить…

— У тебя каникулы? — весело спросила Зина.

— Нет, практика…

— А у меня каникулы…

Оказалось, что Зина учится в Ленинграде, в Порхове гостит у подруги и вскоре снова поедет в деревню к матери.

— И зимой приезжала… С лыжами, я в лыжной секции, первый разряд, скоро кандидатом в мастера буду…

— Здорово! — вырвалось у меня.

— Понимаешь, от нашей деревни до школы километра четыре, и все холмы… Вот я и научилась бегать на лыжах. Мать говорит: ты не бегаешь, а летаешь…

Разговаривая, мы вышли к реке. На берегу шумело гулянье. Веселье тут было иным, чем на танцплощадке. Девушки и парни прогуливались под вековыми деревьями, затевали игры, танцевали, просто стояли над рекой.

Возле столетней липы кружилось несколько пар, мы с Зиной закружились тоже. Неожиданно погас свет. Музыка продолжала играть, но пары замерли, и в темноте пронеслось страшное слово «буря»…

Зина в испуге прижалась ко мне, замерла, как тогда, в грозу…

Город тонул в темноте, нигде не было ни огонька. Сумасшедше рванул ветер. С грохотом летели сорванные с крыши листы жести, затрещали сломанные буревалом деревья. В темноте Порхов стал похож на дикий ночной лес…

Бежать было почти невозможно, ветер становился все сильнее. Рослые деревья, будто трава, согнулись, прижались к земле. Как ядра проносились сорванные ветром яблоки, картечью сыпались сбитые с веток гроздья рябины.

Стало страшно, вернулся позабытый страх, тот, что я мальчуганом чувствовал на войне.

И вправду, то, что мы видели, напоминало войну, только не ту, которую я видел, а давнюю, далекую — с громом осадных орудий и высвистом ядер.

— В крепость! — крикнула вдруг Зина, потащила меня за собой.

Крепость была рядом, темнела, будто огромная крутая гора. Мы нырнули в проход, прижались к еще не успевшей остыть каменной стене. Камни, глубоко прогретые за день, обжигали, будто широкие печные кирпичи…

Ветер бесился, ударяясь о крепостную стену, шипел, грохотал, но стена стояла неколебимо. Полыхнула молния, и близко-близко я увидел лицо Зины бледное, испуганное. Развевались густые волосы — ветер разрушил прическу, расплескал мягкие, как кудель, темные пряди. Когда моя мать была молодой, у нее были такие же густые и длинные волосы…

Пушечными раскатами накатился гром, снова полыхнуло, и вновь я увидел корявую древнюю стену и девушку с густыми волосами. Страха в глазах Зины уже не былоПоказалось, что мы вернулись в незапамятное время…

Шел страшный бой, по крепости били пушки, враг рвался к воротам, но трусов в крепости не было. Даже девушки поднялись на грозную стену защищать свой край и свой город…

Крепость не раз подвергалась осаде. Грозный Витовт ждал, что ему вынесут ключи от города, но не дождался и приказал своему войску стереть с лица земли маленький город. Сорок лошадей подтащили гигантскую пушку, пушкари зарядили ее бочкой пороха и громадным ядром. Выстрел был громче грома, ядро проломило башню, повредило церковь и, перелетев через крепость, убило литовского воеводу… Но порховичи не дрогнули, а пушка взорвалась после второго выстрела. Взяв небольшой откуп, Витовт снял осаду…

Я увидел себя древним воином — в стальном шлеме, в похожем на шинель кафтане, с пороховницей на поясе, с тяжелым мушкетом…

Страшная ночь прошла.

Над безмолвной крепостью стоял рассвет. Мы взялись за руки, пошли. Порхов было не узнать. На дороге лежали листы жести, обломки шифера, в траве белели яблоки.

Тропинку перегородила поваленная ураганом липа.

Я встал на ее ствол, помог подняться Зике.

— Что это? — вскрикнула девушка.

На том месте, где прежде стояло дерево, зияла глубокая яма. Когда я заглянул в нее, яма показалась бездонной…

— Подземный ход! — вскрикнула Зина. И прежде чем я успел что-то сообразить, сбросила туфли, спрыгнула вниз…

Все было просто. Липа стояла над забытым подземным ходом и, рухнув, открыла его.

Не раздумывая, спрыгнул и я в темноту, замер, огляделся. Косой сноп света тускло освещал земляные своды, потемневшие от времени дубовые плиты. В глубине хода смутно светлела кофточка Зины.

У меня были спички, я достал из кармана коробок, зажег одну, двинулся к Зине. Ход был невысок, идти можно было лишь пригибаясь… Пахло гнилью, мышами, чем-то незнакомым, древним. Мы во второй раз вернулись в прошлое…

— Что это? — остановилась Зина.

Из земли торчал бок корявого шара. Спичка погасла, и я в темноте, на ощупь вывернул каменное ядро…

— Посвети… — шепотом попросила Зина.

Я зажег спичку, и мы рассмотрели ядро. Древние псковитяне часто употребляли ядра из камня, считали, что они лучше металлических…

— А вот еще ядро. — Зина наклонилась, но вместо ядра вывернула из земли пехотную каску.

Я ничего не понимал…

Осталась всего одна спичка. Я достал из кармана записную книжку, вырвал несколько листов, скрутил их, поджег… В полосе света рядом с каской лежал ржавый железный крест…

Взяв каску и крест, мы с Зиной вернулись к провалу, я уцепился за крепкое корневище, выбрался наверх, лег возле провала, протянул руки Зине, и она подала находки.

Выбираясь, Зина оступилась, и под ее ногами, словно вода, потекла рыхлая земля. Мне стало страшно: поток захлестывал Зину, затягивал, словно болотная топь.

Каким-то чудом я вырвал Зину из-под земли, оттащил в сторону. Провала уже не было, на его месте темнела воронка. Внизу загрохотало, я понял, что подземный ход обвалился.

Мы вернулись в настоящее, но в руках у нас оказались ржавая каска и ржавый крест. Я присмотрелся к кресту внимательней и вдруг увидел, что это небольшой грубой ковки кинжал. Откован кинжал был, видимо, не очень умелым мастером, может быть, даже ребенком. Не было ни камней, ни украшений, лишь на одной из четырех граней клинка я отыскал буквы, выцарапанные чем-то острым.

— «Ждан», — прочла надпись Зина.

Теперь мы знали, что владельца самодельного кинжала звали Жданом… Видимо, это был мальчуган, отрок.

Потрясенные случившимся и неожиданными находками, мы вернулись в крепость, постучали в древние двери хранилища…

Впервые про подземные ходы я услышал от матери. Шел второй год войны, разгоралось пламя партизанской борьбы, и тихий наш край стал огненным. Сказать, что бой был каждый день, — сказать неправду; иногда в день рядом бывало два-три боя…

Наш дом стоял около озер, на перекрестье дорог. Мать помогала партизанам, а на руках у нее было трое детей, мне, самому старшему, шел девятый год… Страх не покидал мать ни на минуту…

— Раньше люди под землю уходили… — вздыхала мать. — Деться теперь некуда.

— Как это… под землю? — удивился я.

— В древности под землей рыли ходы. Каменный свод выкладывали… В Острове, говорят, несколько таких ходов было, даже под рекой ход проходил в каменной плите выбили… И в Порхове — подземный ход, только, говорят, обрушился…

Больной отец продолжал рассказ матери:

— Все правда. Даже выход был раскопан. Увидели: выбита рыба на камне. Решили — клад. Давай копать. Клада не нашли — нашли выход.

Что еще говорили отец и мать про подземные ходы, я помнил смутно, но начало разговора запомнил слово в слово.

Ночью на печи я обдумывал фантастический проект: мы с отцом берем лопаты, прокапываем в холме проход, устраиваем каменный схрон, переносим в него стол, стулья, кровати, живем, не боясь врага…

По ночам мать водила партизан, возвращалась иногда перед самым рассветом. Когда я рассказал свой «проект» матери, она улыбнулась…

В музее нам с Зиной сказали, что мы нашли не подземный ход, а обычный тайник, в конце которого в древние времена был колодец. Когда я завел речь о раскопках, заведующая улыбнулась:

— О, у нас археологов хватает… Вчера сторож прогнал сразу четверых, с лопатой пришли, даже с каким-то планом… Не было в Порхове никакого подземного хода.

Занятия по сбору материалов для словаря я, не раздумывая, отложил, купил блокнот и на первой странице вывел печатными буквами:

«Подземные ходы».

Вскоре появились первые записи.

Припомнился вдруг рассказ деда о том, что в древности был подземный ход из Печорской крепости в Псковскую длиною в целых пятьдесят верст. Дед утверждал, что слышал это от своего деда. Ход тесен, идти можно лишь пригибаясь, но были пещеры для отдыха — с запасами пищи, со свечами и родниками…

Конечно, это была выдумка — плод народной фантазии.

Под Печорской крепостью до сих пор целы пещеры и подземные ходы.

Есть много преданий про ушедшие под землю церкви.

А может, храмы специально строили в земле? На моей родине до сих пор живо предание, что в сельце Владимирец ушла под землю церковь. Говорят, приди на холм-городок в пасху, прильни к земле и услышишь, как где-то под землей поет хор…

Известно, что в древнем Владимире были тайник из камня-плитняка, вылазы, возможно, были подземные хоромы и подземные ходы…

Я вспомнил, что подземный ход описан в повести Гоголя «Тарас Бульба». Не раздумывая, отправился в библиотеку…

Со мной пошла Зина. С того часа, как встретились на танцплощадке, мы расставались лишь на короткое время.

Просыпаясь, я сам торопился на дальнюю, заросшую одуванчиками улицу, к старому, крытому тесом, покосившемуся дому. Завидев меня, Зина выбегала навстречу, открывала калитку….

— Пришел! — удивлялась она, словно и не знала, что я непременно приду…

В библиотеке мне дали второй том Сочинений Гоголя, и я нетерпеливо присел к столу…

Нужное место нашлось сразу, хотя и открыл книгу наугад.

«Обрывистый берег весь оброс бурьяном, и по небольшой лощине между ним и протоком рос высокий тростник, почти в вышину человека… Пробираясь меж тростником, остановились они перед наваленным хворостом и фашинником. Отклонив хворост, нашли они род земляного свода — отверстие, мало чем больше отверстия, бывающего в хлебной печи…»

Вход в подземелье был рядом с зарослями камыша, на заросшем бурьяном пустыре, под кучей ненужного хвороста.

Видимо, так же маскировали выходы и вылазы древние псковичи…

Пробежав глазами, я вспомнил, что читал когда-то, еще мальчишкой, совсем иное.

Торопливо принялся листать книгу, в конце ее была первая «миргородская» редакция «Тараса Бульбы».

Снова легко нашлось нужное место.

«Татарка, закутавшись крепче в кобеняк, полезла под телегу; небольшой четвероугольник дерну приподнялся, и она ушла в землю… Небольшое отверстие вдруг открылось перед ним и снова захлопнулось…»

Описание входа было неправдоподобным; видимо, Гоголю указали на это, и Гоголь узнал точно, какими бывали подземные ходы и выходы…

— Видишь, и у Гоголя не сразу получилось, — сказала в задумчивости Зина. — Нужно идти в древлехранилище, читать старые книги.

— Нет, надо ехать в Синегорье…

Деревни, в которой мы жили в войну, не было. После войны мы поселились в городе, но я часто бывал на родине, неделями жил у одинокой Просы. В доме у Просы лежало мое ружье, хранились вещи, пылился под лавкой чемодан с записями погибшего отца и моими дневниками.

— Что ж, поезжай, — вздохнула Зина.

Я взглянул на часы: до отхода автобуса оставалось четыре минуты…

Успел. Автобус, как всегда, двинулся в путь с опозданием, набитый битком. В темноте, в толкотне я гадал, есть ли в бумагах отца хоть одна запись про подземные ходы…

Старая Проса, увидев меня, не удивилась, ушла по своим делам. Я выволок из-под лавки чемодан, высыпал тетради и связки бумаг на пол.

Как я и думал, записей было мало, три выдержки из писцовой книги…

«И велено мне, холопу твоему, в городе во Гдове досмотрети… Есть ли в городе колодци и тайники, и какова в них вода, и в осадное время не будет ли водою скудно…»

«И как государь укажет тайнику быть, и лесу надобно на обе стены до воды и на верхний мост полутора сажон, в отрубе 6-ти вершков, 250 бревен, да на тайник на бычок такова же лесу 120 бревен».

Записи относились к 1636 и 1639 годам.

Третью выписку — про тайник и подземный ход во Владимирце я помнил наизусть…

Про подземный ход в Порховской крепости никаких записей не было…

За ужином я рассказал старой Просе про свою новую заботу.

— Старики не раз про ходы говаривали. И в Выборе был ход, и во Владимирце. — Проса охотно ушла в прошлое. — Слыхала что-то и про Порхов. А что, убей, не вспомню… Всякое говаривали. Ходов-то этих было без счета. Дело нехитрое. Вчера в бор ходила, так там у лисовина вся гора в норах. Костя Цвигузовский, охотник, говорит, что лисовин с одной стороны в гору войдет, с другой выйдет… Видишь гору, за озером? Борзун живет, тоже норы глубокие… И человек в старое время в землю хоронился… — Проса помолчала, негромко молвила: — Твой отец тоже меня про подземные ходы расспрашивал. Поищи в чемодане. Отец-то мудрой был, все, что узнает, сразу запишет. А что писано пером, не вырубишь топором.

Я во второй раз выволок чемодан, достал связки тетрадей, и в глаза сразу бросилась сделанная наискосок тетрадной обложки разгонистая надпись:

«Порховская крепость».

Записи были отрывочными, сделаны разными чернилами.

«На уровне бойниц второго яруса средняя башня имеет два входа (с юга и с севера) с верха крепостной стены… Около ворот был раскат для обстрела подходов к воротам…» 

— Нашел? — спросила Проса из-за спины.

— Нет, про подземные ходы пока нету.

Отдельные записи были сделаны карандашом, почти стерлись, и я с трудом разбирал буквы и слова…

«В писцовой книге Шелонской пятины конца XV в. Порхов упоминается одной фразой: „Город Порхоз каменн, на реце на Шелоне, дворов 68“».

«В 1430 г. стены крепости, имевшие толщину 1,8 м, были утолщены до 4,5 м. В 1457 г. замок здешний поновлен… В начале XVII в. в Порховской крепости имелось 3 пушки полуторных и 28 пищалей затинных с запасом ядер к ним, а также „тюфяк“ железной дробовой…»

Я догадался о том, что этот-то тюфяк и устанавливали на раскате.

«Порховская крепость лежит на правом берегу Шелони в месте ее изгиба, так что две стороны крепости (западная и южная) омываются рекой. С севера и востока до крепости находится ложбина. В половодье она полностью заливается водой…»

«Сложена крепость из местного известняка (плитняка). Раствор белая известь с очень мелким песком. Цвет камня — серый, желтоватый, коричневый; редки камни красноватого и голубоватого оттенка».

«Башни крепости: Малая, Средняя, Никольская и Псковская стрельница…»

Но вот, кажется, и то, что я искал:

«Для снабжения водой во время осады в крепости был устроен тайник к реке Шелони. Тайник этот оказался „водою скуден“, а копать больше нельзя, пришла плита». Поэтому был сделан новый тайник «ис под раскату по подземелью…».

Далее шли записи о другом:

«Гарнизон Порховской крепости в XVII веке, не считая посадских людей, состоял из 50–60 стрельцов…» В сметной книге Порхова записано: «И всех в городе Порхове стрельцов пятьдесят человек, пятидесятник, да четыре человека десятники, да рядовых сорок пять человек. А бою у тех стрельцов у всех пищали, а топорки и бердыши покупали оне на себя… Три человека пушкарей… Два человеки воротников… И всех в городе Порхове посадских людей… сто двенадцать человек. А было у тех посадских людей своего ружья: сорок два человека с пищалями, сорок восемь человек с топорки, пятнадцать человек c бердыши, три человека с копьи…»

Далее следовала почти стершаяся запись, и я присел с тетрадью к окну. Вскоре я прочел:

«Из крепости, сквозь западную стену Средней башни ведет полузасыпанный землей проход…»

Больше никаких записей в тетради не было…

— Только за этим и приехал? — спросила Проса, когда, просмотрев бумаги, я собрался на вечерний автобус. — Крутодел.

Я рассказал про областной словарь, попросил хозяйку помочь.

— Приезжала тут одна дамочка, все расспрашивала. Слово скажу — пером зачуфыкает. Бывалошние слова выспрашивала… Как старики говорили. Теперь, скажем, ягненочек, а раньше говорили — баранец… Костя дом ставил, коловорот принес. Прежде такого слова не было — свердел, по старинушке бурав, буравец… В деревне верткий мужик был в войну, Буравцом и прозвали.

Я спросил Просу, помнит ли она наговоры, присловья.

— Помню одно. В крещенье снег на росстани пололи, гадали. Гадаем да припеваем:

Полю, полю, белый снег, Где залает бурый псек…

Проса вдруг замолчала, закрыла лицо ладонью.

— Что-то хотела тебе сказать нужное, а забыла… Нет, даже и не припомнить…