"Горячие гильзы" - читать интересную книгу автора (Алексеев Олег Алексеевич)

РЯДОМ — НАШИ

Я нёс дрова, когда над ёлками раздался рёв самолётного мотора. Бросил дрова и прижался к стволу ёлки. Самолёт шёл так низко, что чуть не задевал макушки деревьев. И я увидел, что на его крыльях не чёрные кресты, а красные звёзды.

— Наши! — закричал я, выбежав из укрытия. — Наши пришли!

Вечером стало слышно, как бьют тяжёлые орудия. Сомнений не оставалось: возвращается Красная Армия.

В нашу землянку пришла встревоженная тётя Паша:

— Партизаны гибнут… Немецкие части вокруг. Около Жерныльского целый обоз разбили, раненых прямо в санях расстреливали…

Наутро загрохотало где-то совсем рядом. Я выбежал на улицу и увидел немецких солдат — в белых штанах и куртках, в белых шлемах и сапогах из кожи и войлока. В руках у солдат были автоматы новой системы: с жестяными прикладами, длинными стволами и плоскими магазинами для патронов.

В руках у офицера была винтовка с оптическим прицелом. Двое немцев волокли фанерные сани, похожие на лёгкую лодку. В них стоял станковый пулемёт, хорошо знакомый мне МГ-42.

Солдаты принялись выгонять людей из жилья. Когда мать и Серёга вышли из землянки, один из солдат, открыв двери, швырнул в землянку гранату. На сборы давали две-три минуты. Мать успела уложить в узел хлеб и какие-то вещи, те, что попались под руку. Из общего хлева выгнали скот.

— И куда это нас погонят? — обратилась к матери одна из женщин.

— Видно, прямо в Германию.

— Ждали своих, а пришли чужие…

— И до Германии наши дойдут, — негромко отозвалась мать.

— Ждали-то сколько, значит, снова ждать.

— Нет разговаривайт! — завопил солдат с забинтованной головой.

Козёл Яков хотел показать характер: бросился к забинтованному, но тот изо всех сил ударил козла сапогом, чуть не сбил с ног.

Никто из жителей лесного лагеря не успел убежать, все оказались в плену. Нас вывели на опушку, повели по полевым дорогам. На обочине валялись клочки сена, их жадно хватала скотина.

За озером каратели свернули к лесу, оставив с нами пятерых конвоиров.

Однажды рядом со мной рухнуло старое дерево — от страха перестали слушаться ноги, долго не мог прийти в себя. Теперь, казалось, обрушился целый лес. Наши рядом, вот-вот придут, до родных мест подать рукой, а нас ведут в дальнюю даль, в страшную чужую сторону.

— Бистрей, шиво! — торопили колонну конвоиры.

Один из фашистов несколько раз пересчитывал людей и скотину.

Неожиданно над колонной прошли самолёты с красными звёздами на крыльях. Конвоиры в ужасе бросились под ёлки, затаились в их зелени. Одна из женщин — с ребёнком на руках — метнулась в чащу, пропала за деревьями. Конвоиры даже стрелять не стали… Несколько раз конвой сгонял нас с дороги. Мимо проносились мотоциклы, шли машины и танки, выкрашенные в белую краску. Валом валила зелёная пехота. Стало ясно, что фашисты отступают — наши теснят чужих…

Лица бегущих были испуганными, глаза горели злобой. Немцы не кричали, не пели, крепко сжимали оружие.

От пяти конвоиров вскоре осталось лишь двое. Я так и не понял, куда делись остальные. Где-то совсем рядом начали бить орудия — наши или немецкие, было непонятно. Догадались лишь наши конвойные. Старший что-то прокричал младшему, и оба немца нырнули в лесную чащу. Колонна остановилась, люди бросились врассыпную…

Мать хотела укрыться в лесу, но её остановила тётя Паша:

— Будь что будет, пошли назад. От судьбы не спрячешься.

И мы двинулись: впереди — тётя Паша с козлом и козой, чуть сзади — мать с коровами, следом — мы с Серёгой и Саша с Машей. Женщины спешили, и мы, дети, едва поспевали за ними…

Вошли в знакомую боровину. Снег был распахан гусеницами танков, на снегу лежали пустые зелёные ящики. Немцев в боровине не было видно.

Неожиданно из-за поворота вылетели белые фургоны, запряжённые парами буланых коней. В фургонах были солдаты в тёмной одежде.

Нужно было бежать, прятаться, но мы так устали от войны, что страх смерти пропал…

Вот уже повозки рядом. На бортах — какие-то цифры, фигуры медведей. Да, фургоны были немецкие. Но в них сидели русские солдаты — в серых шинелях с зелёными погонами и в ушанках с алыми звёздочками.

Бросив скотину, мать и тётя Паша побежали навстречу повозкам. Обе плакали и протягивали к бойцам руки. Что-то случилось и со мной — силы покинули вдруг, сел на снег, зарыдал… Пришли наши, а значит, и прежняя жизнь придёт, и отец вернётся, если его не убили.

Каким-то чудом у фургонов первым оказался Серёга. Его подхватили сильные руки, и братишка устроился рядом с возницей. Мать и тётя Паша обнимали бойцов, плакали. Автоматы у наших солдат были такие же, как у партизан, только не такие новые…

С головной повозки спрыгнул наземь офицер с двумя звёздочками на погонах, расстегнул планшет, посмотрел на карту.

— Из какой деревни? — спросил командир у матери.

— Мы не из деревни, из лесного лагеря.

— Черненко, повезёшь женщин и детей, куда покажут. Бойцам пересесть в другие повозки. Быстро!

— А как же скотина? — заволновалась тётя Паша. — Может, я погоню?

— Не надо, — сказала мать. — Вон у меня какой парень вырос! Поручим ему.

Бойцы весело заулыбались, и я почувствовал себя героем.

Узлы и люди мигом оказались в глубоком фургоне, повозка рванулась, укатила в сторону наших холмов. Остальные повозки умчались туда, где били орудия, — конечно же, наши.

Я остался один, в боровине было тихо и студёно. Взял хворостину, погнал животин. Коровы пошли послушно, Яков хотел свернуть в лес, но побоялся, что огрею хворостиной, поплёлся рядом с козой.

Снег вокруг был изрыт воронками. Рядом с зимником чернел телефонный резиновый кабель, желтели стреляные гильзы от крупнокалиберного пулемёта. Около дороги стоял ящик с патронами к новому немецкому автомату. Патроны были чуть покороче винтовочных, зелёные, с белыми пулями. Чего только не бросила у дороги война: противогазы в жестяных коробках, пустые пулемётные ленты, мины всевозможных систем, шашки тола, мотки бикфордова шнура…

Я на ходу набил карманы патронами, сунул за пазуху моток бикфордова шнура.

Моё стадо увидело ворох сена, брошенный у дороги. Все четыре животины бросились к сену, не обращая внимания на мои крики. Сена было много, и я понял, что, если стадо меня не послушается, нам придётся ночевать под чистым небом. К счастью, у меня был коробок спичек. Я отрезал перочинным ножом полуметровый кусок бикфордова шнура, достал спички, поджёг… Шнур зашипел, будто испуганная змея-медянка.

С горящим шнуром я подбежал к скотине. Свирепый Яков первым бросился наутёк, за ним едва поспевали коза и коровы.

Вот и наше озеро. Пожарища лежали под снегом, казалось, никогда не было нашей деревни, никто не жил на тихом месте рядом с водой и лесом…

В нашей землянке были выбиты стёкла, но мать хитро соединила осколки, заткнула просветы мхом-белоусом, и ветер перестал гулять по жилью. Потом мать затопила печку, сделанную из бочки из-под горючего, и я наконец смог отогреться.

Прибежал Серёга, позвал меня смотреть наших лыжников. Бойцы мчались так быстро, что я не успевал рассмотреть их лица. И лыжи, и одежда были белыми, автоматы обмотаны бинтами.

Из леса приехала агитмашина, а следом за ней — грузовик с кухней на автомобильных колёсах. Повар дал мне ломоть хлеба и полкотелка супа. Еду предлагали каждому, кто просил. Серёга не знал, как просить, испугался, что останется голодным и заплакал. Тогда повара дали ему целую буханку хлеба и полведра супа.

— Мне этого и не съесть… — растерялся братишка.

— А ты на завтра оставь! — посоветовал повар без улыбки.

Я стоял под елью и думал об отце. Пробовал представить его убитым — и не мог представить. Вспомнил, как ставили сети… Отец щурится, на лбу — дрожащая капелька воды. Попалась большая щука — папа ликует: «Ага, утиный нос, больше не будешь гонять плотву!»

А как наш отец работал!.. Я часами мог любоваться тем, как он ладит комягу или скворечник, отбивает косу, рубит дрова.

Вдруг я подумал: «Вернулись наши — и отец вернётся!»