"Девятый чин" - читать интересную книгу автора (Егоров Олег)

Лыжник

Когда после бурно отмеченного «тридцатника» оперу Шолохову позвонили из РУБОПа и сообщили, что с поличным задержан мужчина, по всем приметам смахивающий на Лыжника, Андрей беспощадно подавил бунт в желудке и помчался на службу.

Лыжник, задержанный с поличным, давно снился ему по ночам. За бывшим спортсменом, по донесениям информаторов, тянулся целый косяк недоказанных преступлений — от заурядного рэкета до заказного убийства, — совершенных на вверенной Шолохову территории. И хотя задержанный смежниками из ФСБ литовец Букаускас, поставлявший в столицу оружие из стран балтийского бассейна, дал показания, согласно которым преступная группировка некоего Малюты приобрела у него в последний раз четыре ствола — один «Вальтер» и три «ТТ», — прижать Лыжника упорному оперу так и не удалось. Даже когда следствием было установлено, что пистолет, брошенный на месте убийства предпринимателя Чалкина, фигурировал в той самой поставке.

Вызванный повесткой и допрошенный упорным следователем Иваном Ивановичем Кузьмичовым, Лыжник представил железное, если не титановое алиби: в ночь убийства он пировал среди завсегдатаев паба «Лорд Кипанидзе», что готовы были подтвердить человек пятнадцать, и они это подтвердили.

А тут эдакая нечаянная радость: изнасилование. «Все! — возликовал Андрей. — Труба Лыжнику! Теперь он сразу начнет колоться! Скорее, он по „мокрому“ пойдет, чем за изнасилование! Главное, чтобы девка свое заявление не забрала, пока ее прессовать не начали!»

Но, как выяснилось, ликование его было преждевременным. На поверку не только не подтвердилась личность Лыжника, но и сам факт изнасилования оказался грубейшей инсинуацией, поскольку пострадавшая добровольно и с умыслом отдалась именно Шолохову, дабы поднять весь этот шухер. Андрей повязал ее жениха за кражу со взломом, и мстительница долго выпасала опера с целью подвести его под статью. Подобная возможность ей представилась, когда нарезавшийся на собственном дне рождения оперативник, возвращаясь домой по синусоиде, сошел с дистанции, чтобы отлить. Конечно, и мстительница для храбрости хватила лишнего, но в общих чертах ее план был реализован.

Умница Кузьмичов, надо отдать ему должное, разобрался в ситуации быстро.

— Изнасилованием согласно статье закона считается половой акт, совершенный при активном сопротивлении жертвы, — сурово обратился он к Андрею, когда Никита Брусникин покинул кабинет. — Шолохов! Гражданка…

— Самопалова, — подсказала торжествующая истица.

— Гражданка Самопалова тебе, Шолохов, сопротивление оказывала?

— Не помню я, Кузьмич, — сник опер. — Убей — не помню.

— Оказывала! — Мстительница была неумолима. — Еще как оказывала! Два раза туфлей между ног и кулаком тоже! Вы его проверьте на этот предмет!

— Проверим. Непременно проверим, — заверил ее следователь, открывая «Уголовный кодекс Российской Федерации». — За оказание сопротивления органам при исполнении служебных обязанностей с отягчающими вину обстоятельствами… Шолохов! Отягчающие есть?!

— Хрен его знает, — Андрей густо покраснел. — У венеролога не проверялся.

— До семи лет строгого режима, — Кузьмичов издали показал притихшей жертве брошюру.

На помятом лице гражданки Самопаловой отразилось подобие размышления.

— А если по любви? — с надеждой спросила она следователя.

— По любви пятнадцать суток, — подытожил Кузьмич беседу. — За непристойное поведение в общественном месте. Катись отсюда. Повесткой вызову.

Озадаченная девица подхватила сумочку и шмыгнула за дверь.

— Вопросы? — Кузьмичов хмуро посмотрел на оперативника.

— Кому я по уху-то съездил? — Достав пачку «Бонда», Шолохов угостил следователя и угостился сам.

— Странный малый, — Кузьмич пыхнул сигаретой. — Артист театра «Квадрат», казалось бы. А дней пять назад, как утверждает Войтенко, на него поступил запрос из ОВД города Химки.

События, поведанные участковым Войтенко, могли произойти разве что с величайшим неудачником всех полушарий. Суть их сводилась к следующему. Чуть менее недели назад гражданин Брусникин был задержан автоинспекторами города Химки после угона поливальной машины в ходе операции «Центрперехват». «Центр» этот «перехват» отчего-то плохо срабатывал при хищениях престижных «иномарок», но на угнанные снегоуборочные и поливальные машины данное обстоятельство не распространялось. Поскольку другие злоумышленники в кабине отсутствовали, автоинспекция ограничилась поимкой Брусникина.

Здесь надо заметить, что старший лейтенант Войтенко всех подробностей Кузьмичу не рассказал, поскольку сам их не знал, да и знать, в сущности, не мог. А подробности были таковы.

Настроенный на философский лад, Брусникин вел себя примерно и, в отличие от последнего задержания, даже не пожелал воспользоваться мифическим правом на телефонный звонок. Скорее, он готов был отправиться на каторгу, чем поставить Людмилу в известность о том, что схвачен в городе Химки. В городе Химки проживала ближайшая подруга его жены Маша Сумарокова. Она же — ассистент режиссера Кулагина. Дочь Маши осталась на ночь у бабушки изучать неправильные французские глаголы. А Брусникин, в свою очередь, остался у Маши изучать ее правильные роскошные формы. От нее-то и уехал Брусникин в четыре часа утра на попутке. Похоже, это время для него с известных пор стало критическим. Дневные часы тоже были не лучшими, но если в дневные часы Никиту чаще грабили, то под утро им вплотную занималась милиция.

— Водитель за сигаретами вышел, — попытался Никита объяснить инспекторам свое присутствие в угнанной машине. — Подобрал меня на углу бульвара, затем притормозил. Сказал, что сигареты кончились.

— Оно и к лучшему, — морально поддержал его опытный инспектор. — Вдвоем вам групповуха корячится. Это по предварительному сговору. А так ты год от силы получишь. Может, и условным приговором отделаешься. Какой судья попадется.

— Какой судья попадется, — поделился Никита со своими сокамерниками. — Может, и условным отделаюсь. Вдвоем-то нам групповуха корячится.

Через сутки Никиту отпустили. Отпустили бы и раньше, да действительный водитель поливальной машины с горя запил. Как оказалось, на момент угона он сам покупал сигареты в дежурном ларьке, потому, к счастью Брусникина, успел запомнить «мерзавца-угонщика» в красной ветровке, но догнать уже не успел.

Впрочем, и без вышеизложенных подробностей рассказ Войтенко, услышанный им самим от наводившего справки автоинспектора, звучал как милицейский анекдот. Должно быть, и автоинспектор из Химок руководствовался желанием не столько получить у Войтенко дополнительную информацию на Брусникина, сколько поведать еще кому-либо о курьезном происшествии. Надо думать, весь город Химки уже отсмеялся.

— Да, — заметил Шолохов. — Человек определенно ходит по бритве. В другой раз его арестуют за кражу собственных анализов и впаяют четвертак с конфискацией. Это если хороший судья попадется. А что с Лыжником?

— Глухо, — помрачнел Кузьмич. — Бабками, адвокатами и депутатами защищен, как аллигатор в террариуме. Весь на виду, а стекло — непробиваемое. Проще Бастилию взять по второму разу. Так что, Андрей, нужна прямая улика.

— Будет, — убежденно ответил опер. — Будет, Кузьмич, прямая. Я ему стопудовый мешок детонаторов подброшу.

— Зря. — Следователь вытряхнул пепельницу в корзину для бумаг. — Глупо. Напрасный труд. Лыжник — лицо официальное. У него чуть ли не кабинет в Белом доме по соседству с раздоровским. Такую вонь их либеральная пресса поднимет — лет пять будем отделение проветривать. Прямая улика нужна, Шолохов. Прямая.

Опер к словам Кузьмича отнесся с пониманием. Да, в принципе, ничего другого ему и не оставалось.

С тех пор минуло более двух месяцев.

— Что по Лыжнику? — интересовался Кульмич время от времени.

— Навоз и ныне там, — мрачно отвечал Шолохов.

С басней Крылова из школьной программы Андрея связывали не самые приятные воспоминания. Перед выпускным экзаменом по устной литературе Андрей знал две басни: «Обоз» и «Квартет». На экзамене, увидав в билете знакомую фамилию баснописца, Андрей так вдохновился нечаянной удачей, что оба стихотворных произведения в голове его решительно перемешались.

— Однажды лебедь, рак и щука затеяли сыграть квартет, — бодро взялся декламировать Шолохов.

— А что у вас по математике, юноша? — бестактно перебил его седовласый педагог.

— При чем здесь математика? — растерялся Андрей.

— Видите ли, друг мой. — Педагог снял очки, близоруко прищурился и ославил Шолохова на всю школу. — Я, конечно, могу и обсчитаться, но, по моему глубокому убеждению, лебедь, рак и щука — это как максимум трио.

Между тем, по математике у Андрея всегда была твердая четверка, и потому он безошибочно складывал «висяки», накопившиеся в его делопроизводстве. Целую кипу их Андрей нес в архив, когда нос к носу столкнулся в коридоре со своим неуязвимым противником.

— Лыжник! — Скоросшиватели из рук Шолохова посыпались на пол.

— Где? — Бандит, затормозив, оглянулся.

Он был не сильно озадачен тем, что Малюта погнал его в знакомый участок. Как ни крути, а именно Лыжник отвечал перед уголовной общественностью за ее связи с правоохранительными органами. Многие участковые были им завербованы и регулярно поставляли информацию из опорных пунктов.

Лыжник, разумеется, помнил, что в январе его вызывали именно сюда и конкретно по убийству вконец «оборзевшего» Чалкина. Но свою явку Лыжник расценил как чистую формальность. Мало ли кого вызывали по данному убийству? Тем более что фирма Чалкина стояла под крышей Малюты и следователю не составило особого труда вычислить «смотрящего», опираясь на показания сотрудников той же фирмы.

По убеждению Лыжника, не закрытое, но «дохлое» это дело давно было заперто следователем в шкаф. Распространенная, между прочим, ошибка в среде беспечных уголовников. Очень удивился бы Лыжник, узнай он, что крепыш средних лет в капитанских погонах, обронивший в коридоре пыльные скоросшиватели, лично ведет его разработку. Лыжник удивился бы еще больше, догадайся он, что следователь, вызывавший его по убийству Чалкина, и набитое песком чучело в подвале на Лесной улице — один и тот же персонаж. Но фамилия следователя и красная надпись «Кузьмич», которую он частенько дырявил в подвальном тире, у Лыжника вместе не связались.

— Черкасский. — В ответ на восклицание милицейского капитана Лыжник помахал у него перед носом депутатской корочкой. — Но к лыжникам я неравнодушен. К лыжницам, вернее. Мы встречались на базе в Терсколе, так?

— Да, — не стал его разубеждать Шолохов.

— Или под Мценском?

— Или под Мценском. Или под Брянском. Или под Мухосранском…

— Извини, брат, — заторопился Лыжник. — Пора в казенный дом с отчетностью. Я ведь из комиссии по борьбе с организованными преступниками.

— Иди ты! Двадцать шесть бакинских комиссаров! — обрадовался опер. — И многих уже побороли?!

— Обижаешь, брат. Азеры у нас не числятся. А остальное — вопрос времени, — Лыжник сверился со своим золотым «Ролексом», — и совместных усилий. Сейчас, главное, жало вырвать.

— Понимаю, — кивнул Андрей.

Он уже успел ознакомиться с последними оперативными сводками по городу. Один из активных членов малютинской бригады по кличке Жало вчера ночью был задержан за драку в ресторане «Капитолий». У арестованного было изъято два с половиной грамма героина.

«Я тебя посажу. — Глядя в удаляющуюся спину убийцы, Шолохов собирал оброненные папки. — Я посажу тебя, Лыжник, обязательно. На всю оставшуюся жизнь».

Это была эмоциональная мысль Шолохова. Рациональная мысль Шолохова была иного рода: «Вырвать Жало из следственного изолятора — стремление объяснимое. Но за каким дьяволом его к нам-то занесло?» И Андрей рванул в кабинет, покинутый Лыжником.

Участковый Войтенко, рассматривая у настольной лампы бумажку подозрительно зеленого цвета, поднял голову и спешно убрал бумажку в карман.

— Зачем он здесь?! — Андрей наклонился к участковому.

— Да интересовался. — Войтенко чихнул, с отвращением глядя на две кипы документов, зажатые под мышками опера. — Пыли-то! Пыли! Як на шахте угольной!

— Интересовался — чем?! — опять уронив все свои «висяки», Шолохов ухватил участкового за лацканы.

— Да Брусникиным, шо в изнасиловании подозрели! Я еще когда Кузьмичу об ем докладывал! Так он в протоколе дежурного Дрозденкой подписался, артист!

— Где протокол? — в глазах у Андрея потемнело от бешенства.

— Какой протокол? — вскочил Войтенко.

— Где протокол?!

Схлопотав затрещину, Войтенко отлетел к окну.

— Оказал содействие! — заволновался он, утираясь носовым платком. — Как же?! Депутатов помощник! Оказал, капитан! А ты рукам воли не давай!

Шолохов опять подошел вплотную к участковому, и тот зажмурился. Тяжелую руку Андрея в районном отделении знали не только бытовые преступники.

— Самое поганое, что есть на свете, Войтенко, — Андрей взял участкового за подбородок и заглянул в его бегающие глаза, — это, Войтенко, продажный мент.

— Сам ты!.. — участковый вырвался и обиженно заморгал.

За Шолоховым хлопнула дверь. К ногам участкового с потолка упал большой участок штукатурки.

«Что не так с этим парнем? — шагая в архив, размышлял опер. — Что у артиста, рекламирующего масло „Доярское“, может быть общего с урлой? Масло — хорошее. Урла — плохая. Надо бы к нему наведаться на досуге. Авось и за Лыжника зацеплюсь. А Дрозденко в протоколе он, конечно, со страху подписался. Думал, „телега“ в театр уедет. Я тоже в школьные годы чудесные дневник подписывал за отца».

— Пристегнись, Малюта, — доложил тем временем Лыжник по телефону Глебу Анатольевичу. — Залетный этот из Кривого Рога фамилией Дрозденко в протоколе задержания подписался. Может, родственник либерийского хмыря?! Но паспортные данные там гражданина Брусникина указаны, включая прописку по месту жительства.

— Где у тебя здесь пристегнуться? — капитально захмелевший Малюта осмотрел подлокотники.

Поросенок под «Киндзмараули» оказался хорош. Не хуже, чем тутовая, домашняя водка под зелень.

— Что хочешь, генацвале? — не понял Галактион Давидович.

— Хариус! — Малюта встал из за стола. — Тачку сюда! Задом подай! Я сзади поеду!

— Сюда не смогу, Глеб Анатольевич, — поддерживая шефа, возразил телохранитель.

— Хреново, — пробормотал Малюта. — Пешком придется идти.