"Таро Люцифера" - читать интересную книгу автора (Маркеев Олег Георгиевич)

Глава пятнадцатая

Сквозь редкие, дымчатые тучи проклюнулся сырного цвета диск луны.

С высоты семнадцатого этажа пейзаж за окном казался макетом, сработанным в мастерской архитектора, озабоченного получением госпремии в области экономии стройматериалов.

Минималистическая, как детский набор кубиков, архитектура «спального района» угнетала изощренный глаз Корсакова. Практически всю жизнь он прожил в центре Москвы, живописные дворики, уютные горбатые улочки, сонные особнячки и помпезные знаки великих эпох стали естественной средой обитания, где дышалось и жилось совершенно по-особенному. Стоило оказаться среди хрущевских бараков или среди бетонных коробок «спальных районов», сразу же начинал чувствовать себя неуютно, а прожив больше одного дня, и вовсе заболевал душой.

«Это же какие сны снятся в такой „спальне“?» — подумала он. Но вспомнив, что и в барской усадьбе тоже одолевают кошмары, выгнал ненужные мысли из головы.

— Анна, чья это квартира? — спросил он, отвернувшись от окна.

— Моя.

Она вошла в кухню в домашнем: костюмчике для джоггинга с капюшончиком и в забавных тапочках-зайчиках на ногах. И Корсаков понял, что отсюда сегодня они уже никуда не уедут.

Уже выяснилось, Анна умела принимать решения и доводить их до конца.

В машине Корсаков не раз просил ее остановиться и выбросить его на любом перекресте, но Анна, поджав губы, лишь отрицательно мотала головой и до упора вдавливала педаль газа. Ее «божья коровка» оказалась на удивление ходкой и приемистой машиной, в потоке она ни чем не уступала расфуфыренным «мерсам» и «ауди». Вела машину Анна так сноровисто, словно права получила еще в детском саду.

Когда свернули с Кольцевой на Варшавское, и на горизонте возникли параллелепипеды микрорайона, Анна с улыбкой объявила: «Ты похищен без права выкупа». Корсаков здраво рассудил, что лучше этот сладкий плен, чем пыточный подвал у «близнецов», и не стал спорить.

Анна набрала воды в турку. Поставила на плиту.

— Квартира — педагогический экзерсис папочки. В стиле «почувствуйте разницу». Однокомнатная крохотуля на «задворках галактики» должна ясно дать понять непутевой дочери, что это все, что она заслужила. И все, на что она может рассчитывать при таком поведении.

Корсаков окинул взглядом кухню: нежные салатовые тона стен, обстановка, как из каталога «IKEA». Для банкирской дочери бедновато, но для девятнадцатилетней девчонки — выше крыши.

— Меня бы кто так воспитывал! — заключил он.

— Ага! Мне светит лишение наследства и отказ от дома, а он завидует!

Анна насыпала кофе в турку, стала помешивать ложкой.

— А работать не пробовала?

Анна сделала кислую мину.

— Как говорит папахен, в России больше нет смысла работать. За идею уже не модно, а за зарплату не получится. Все бабки уже распилены и заныканы на счетах в Швейцарии. Что касается бабок, папахену можно верить.

— Папа уже вернулся?

— А он разве уезжал? — удивилась Анна.

— Влад сказал.

— А-а-а… Это я ему лапши навешала, чтобы не мандражировал. А то звонил, блеял от страха, как козлик.

— Не хочешь узнать, что с ним?

— Не-а. — Анна встряхнула головой. — Пройденный этап.

Она ловко подхватила турку, когда шапка пены поднялась над краями. Разлила по чашкам. Перенесла их на стол. С полки достала пепельницу и пачку «Кэмела».

— Так, пьем кофе. Потом ты — в ванну, а я быстро что-нибудь соображу на ужин. — Не дав Корсакову возразить, она спросила: — Да, а почему ты на папиных бодигардов полез? Ушел бы — и все дела.

Корсаков попробовал кофе, удовлетворенно кивнул.

— Видишь ли, Аннушка, в годы моей юности было принято лезть в драку, если били своего. Даже если с этим «своим» ты был знаком всего пять минут.

Анна хмыкнула, посмотрела на свои ухоженные ногти.

— А я рожу тогда одному расцарапала, — с невинным видом сказала она. — Теперь он на больничном. Папахену пришлось ему премию выплачивать за расстройство здоровья.

Корсаков рассмеялся, ладонью прикрыв грудь, где под ребрами колыхнулась боль.

— Считай, что зачет сдала, — едва переведя дыхание, произнес он. — Наш человек!

— Берешь в ученицы?

Корсаков согнал с лица улыбку.

— Малыш, есть святое правило: можешь не быть художником — лучше не будь.

— Вот так все серьезно?

— Только так.

— Думаешь, я не смогу жить в сквоте?

Корсаков зло усмехнулся.

— Девочка, в сквоте бомжуют, а не живут. И уж тем более не работают. Многие тусуются, но самый умные не задерживаются. Как только сообразят, что можно легко подцепить какую-нибудь заразу, получить заточкой в спину или сесть на иглу, так только их и видели. Остальных ждет недолгая алкогольная или героиновая старость и смерть под забором. — Он устало махнул рукой. — Да что я говорю, ты сам все видела.

Анна, задумавшись, потеребила локон.

— Папа сказал, что Корсаков — это имя. Твои картины до сих пор в цене. — Она помялась. — А ты живешь на помойке. Это он так сказал, извини.

Корсаков пожал плечами.

— Имеет право. Ты же сама все видела. Помойка она и есть — помойка.

— Ну почему, Игорь?

Он протянул руку, погладил персиковый пушок на ее щеке.

— Как-нибудь расскажу.

Он лежал в благоухающей пене и никак не мог расслабиться.

Сначала по мышцам катились стальные шарики судорог, потом заныли синяки и ушибы. А потом в голове началась свистопляска.

«Трофимыч… Коньяк… Леня Примак… миллион фунтов стерлингов на алименты… Трофимыч… кровь, капающая с потолка… черный кабинет… таро Люцифера… Иван… Славка-Бес… оружие… Мария… чужаки в подвале… Трофимыч… Жук… парящие снежинки на холсте… пожар… Жук… Трофимыч… Владик… Анна… Анна… Анна».

Он пытался сложить мельтешащие образы хоть в какую-то систему, но пасьянс не складывался, карты путались, сами по себе менялись местами, не давались в руки, жили своей, особенной, сумасшедшей жизнью…

Корсаков выдохнул и с головой ушел под воду. Глухая тишина залепила уши. Под плотно сжатые веки лезла мыльная вода. Но он терпел, знал, стоит вынырнуть, и адов хоровод в голове закрутится вновь.

Откуда-то сверху донеслись глухие ритмичные удары. Колени, торчащие из-под воды окатила волна холодного воздуха.

Корсаков вынырнул.

Анна, просунув голову в дверь, с любопытством разглядывала его тело.

— Глаза не испортишь? — проворчал Корсаков, подгребая пену туда, где у статуй крепили фиговый листок.

Анна прыснула смехом, покачала головой.

— Ужин подан, ваша светлость.

— Сиятельство, — поправил ее Игорь. — Мы, Корсаковы, князьями были.

Анна сделала круглые глаза.

— Ой-ой-ой! А мы, Шиманские, как вещает папахен, приехали в Витебск аж на двенадцати тарантасах. Вот так!

Корсаков брызнул не нее водой, и Анна, пискнув, скрылась за дверью.

Из кухни шли волны одуряющих ароматов. Корсаков сглотнул слюну, неожиданно, до рези в животе, проснулся аппетит.

Ему был выдан банный халат унисексовой расцветки: морской волны с бурунами, и размером на все случаи жизни, такой подойдет для заночевавшей подруги и знакомому мужского пола, временно пущенному в постель. Новая одноразовая бритва и баллончик геля для бритья были предупредительно выложены на полочке. Корсаков не удержался и заглянул в шкафчик. Зубных щеток было несколько, все разных цветов. Но кроме одной, розовой с золотым ободком, все были в нетронутых упаковках.

— Отрадно, — пробормотал Корсаков.

Ужин был накрыт в единственной комнате, служившей Анне и спальней, и будуаром и кабинетом. Чтобы совместить все в одном, обстановка была сведена к минимуму: безразмерная тахта, длинный стол вдоль окна и кресло на колесиках.

Корсаков замер на пороге.

В комнате плескался янтарный свет. На полу распустились рубиновый, изумрудные, лунно-голубые и бордовые цветы. В обрезанных по донышко разноцветных бутылках плавились свечи.

— Мне ваша идея понравилась. Вчера весь день крошила бутылки. Правда, здорово?

Анна сидела на брошенной на пол подушке, скрестив ноги по-турецки.

Указала на накрытый низкий столик.

— Будем ужинать, как римляне, полулежа. И говорить исключительно о прекрасном.

Корсаков опустился на подушку, облокотился на тахту.

Анна успела переодеться в шелковый халатик, волосы забрала пучком наверх, две витые пряди падали на плечи.

«Как на портрете», — мелькнуло в голове Корсакова.

Он, как завороженный, не мог отвести глаз от игры янтарного огня на ее коже.

— Анна, глупый вопрос… Как твоя фамилия?

Анна изогнула бровь.

— Очень актуальный вопрос.

— Ладно, вопрос снят.

Он потянулся за бутылкой красного вина.

«Мало ли двойников на свете, — подумал он. — Если верить генетикам, так в девятом колене мы все — родственники».

Рубиновая струя медленно заполняла тонкостенный бокал.

— По папахену я — Шиманская. Нормальная ростовщическая фамилия.

— Не комплексуй. У меня есть друг — Леня Примак. С детства дразнят «Леонардо Примусом».

— А меня — «Шимой», — грустно улыбнулась Анна. — Буду выправлять паспорт на бабушкину фамилию. Белозерская. Классно звучит?

Бутылка в руке Корсакова дрогнула. Рубиновая струя плеснулась на белую скатерть.

Сердце никак не уляжется в груди. Бьется, пытается вырваться, как зажатый в кулаке птенец. В ушах колышется малиновый звон.

Между жизнью и смертью, на чертовых качелях качается душа. Воспаряет ввысь и вновь ухает в остывающее тело, распятое на панцире огромной черепахи, что плывет по бездонному океану, в черных водах которого отражаются звезды всех семи небес; и до того мига, когда черепаха очередной раз в миллион лет нырнет в черную воду, чтобы смыть осевший на панцире тлен жизни, остался ровно один удар сердца…

Он открывает глаза, поворачивает голову.

Тонкокостная фигурка в лунном свете. Живое серебро волос по плечам.

— Анна, не уходи!

Девушка делает шаг и тает в темноте.

Спустя бесконечное мгновенье он слышит ее шепот:

— Ну что ты? Никуда я не уйду. Я теперь навсегда с тобой.

Живое серебро волос накрывает его лицо, щекочет грудь.

Губы Анны живые, горячие…