"Цена посвящения: Серый Ангел" - читать интересную книгу автора (Маркеев Олег Георгиевич)

Глава шестая. «Поплачь по мне, пока я живой…»

Жены состоятельных и состоявшихся мужчин делятся на два разряда: «боевых подруг» и «веселых вдов». Первые, как правило, ровесницы мужа и имеют все отличительные признаки женщин, на четвертом десятке дорвавшихся до шейпингов, элитных салонов красоты и дорогих бутиков. Но печать прошлой полунищенской жизни с молодым гением не сотрешь никаким скрабом, не замажешь никаким тональным кремом. Она бросается в глаза, как металлокерамическая улыбка. А морщин от горьких дум и семейных скандалов не убрать никакой перетяжкой, хоть золотые нити под кожу всаживай, все равно проступят. И так как состояться может не каждый гений, в России спиваются девять из десяти, то эти дамы на пути к женскому счастью меняют минимум трех.

Состоявшийся мужчина блудлив по определению: с одной стороны, природа требует размножаться, оплодотворяя семенем успеха максимальное число самок, с другой — требует компенсации подавленное за годы безденежья либидо. Поэтому «боевые подруги» наполовину слепы; один глаз плотно закрыт на несерьезные шашни благоверного кормильца, другой же бдительно осматривает окрестности в поисках «веселой вдовы». Потому что отчаянно их боятся и люто ненавидят.

Последние… «Последние да пребудут первыми», как сказал классик христианской литературы. «Веселые вдовы», плевавшие на десять заповедей и ни разу не читавшие Нагорной проповеди, эту сентенцию принимают целиком и полностью. «Веселые вдовы» не милые героини оперетки, а лихие коммандос в битве за место под солнцем. Они умеют терпеть, выжидать и яростно атаковать. Между тем они легки на подъем и жизнерадостны. Они подобны воробьям, затесавшимся на кормушку голубей. Стоит дородной, но глупой птице зазеваться, рассматривая кусок посытнее, как тонконогий пострел выхватывает его прямо из-под клюва и летит, оглашая окрестности победным кличем.

Иными словами, «веселые вдовы» вступают в бой в краткий промежуток времени, когда состоявшийся мужчина расстался с «боевой подругой», но еще не попал в лапки другой «боевой подруги», расплевавшейся со своим благоверным. Они великолепные психологи и чуют добычу за версту, как гиены. И так ярки, так невинно глупы, так по-молодому раскованны и так по-детски беспомощны… Последнее немаловажно, потому что весь расчет делается на разницу в возрасте. Приятно, черт возьми, заботиться о несмышленыше, если средства позволяют. Приятно пройтись гоголем под руку с молодой женой, купаясь в джакузи завистливых взглядов мужиков и щекоча себя душем Шарко ненавидящих взглядов «боевых подруг».

Расплата приходит с неумолимым временем. То есть довольно быстро. Старость рядом с молодостью не то что не радость, а пытка. Кто же может терпеть ее до бесконечности? Год-другой — и молодая спутница стоит первой в очереди к полированному ящику, аккуратно вытирая подведенные глазки и проверяя в уме баланс счетов покойного.

Молодая женщина, вошедшая в кабинет, ни под одну из вышеприведенных категорий не подходила.

Да, она была молода, не больше тридцати, прикинул Злобин, хотя смотрелась моложе. Да, она была красива. Но не стильно-рекламной красотой «веселых вдов». Невысокого роста, с пропорциональной округлой фигурой, что встречаются на индийских фресках, а не в модных журналах.

В лице действительно было что-то индийское, буйно-южное, смоляное, пропитанное мускусом и шафраном. Большие, широко посаженные глаза смотрели открыто и по-детски доверчиво. Злобину показалось, что из них струится тепло, нежное и нежаркое, как рассветное солнце в тропиках.

Больше всего удивила коса. Толстая, смоляная. Женщина, сев, перебросила ее через плечо, кончик ее уставшей змеей свился на коленях в кольцо. Злобин на всякий случай всмотрелся в линию роста волос над высоким лбом женщины. Сомнений не было, коса своя.

— Юлия Варавина, — мягким грудным голосом представилась женщина.

Машинально оправила плащ на бедрах. Злобин не мог не отметить, какая плавная линия вычертилась на сиденье стула.

Злобин окончил осмотр выводом, что Юлия относится к тому типу женщин; от которых сворачиваются шейные позвонки. Пройдет такая мимо, взглядом окатит, улыбнется уголком губ — и лицо у мужика уже на месте затылка, сердце в горле и штаны дыбом. И без всякого ее на то желания. Просто флюиды такие исходят, за версту почувствуешь.

Она положила на стол визитку, отпечатанную на хорошей бумаге.

«Ну, в прокуратуре с самораскрытием личностей на допросе проблем нет». — Злобин спрятал улыбку.

— Андрей Ильич Злобин. Веду дело по факту смерти гражданина Мещерякова, — представился он. Почему-то смутился и добавил: — Извините, у нас накурено.

— Ну здесь же мужчины работают, — мягко улыбнулась Варавина.

Злобин подальше отодвинул пепельницу. Взялся за ручку, но, подумав, решил ничего пока не записывать.

— Юлия… Простите?

— Юлия Ивановна, — подсказала Варавина.

— Итак, Юлия Ивановна Варавина, давайте с самого начала и подробнее. — Злобин поощрительно улыбнулся.

Жила-была девочка Юля. Жила она в Ивановском детском доме, потому что была она сирота.

Кто не знает, Ивановский детдом в конце тридцатых первым принял в свои стены испанских детей. Папы их сражались за республиканскую Испанию против войск испанского генерала Франко. Короче, гражданская война. Детей вывезли на пароходе, загрузив в его трюмы золотой запас испанской республики как плату за интернациональную помощь. Вскоре Мадрид пал под ударами франкистов, и дети оказались на вечном поселении в СССР.

С тех пор приставка «интернациональный» прочно закрепилась за детским домом в Иванове. Дом был образцово-показательным, туда часто возили делегации гостей, а детишки им пели песни на всех языках слаборазвитых стран, вступивших на путь социализма, и плясали танцы, популярные в странах, ведущих освободительную борьбу с колониализмом и международным империализмом. Все дело в том, что СССР продолжал борьбу за мир во всем мире, и разноцветных сирот в мире от этого не убывало. Некоторым везло, их эвакуировали в страну победившего социализма, в Ивановский детдом.

Как в него попала девочка Юля, история умалчивает. Попала, прижилась и выжила. В канун получения паспорта расцвела и превратилась в прехорошенькую пышечку со смоляными бровями вразлет и густой, с руку, иссиня-черной косой. За Юлей замечались некоторые странности, а как им не быть, если родители — наследственные алкоголики. Но самым странным оказалось то, что Юля, насмотревшись индийских фильмов, возомнила себя индуской. Стала ходить в собственноручно сшитых сари и делать всем ладошками «намасти». И так в это поверила, что сама по невесть откуда добытым учебникам выучила хинди и гуджарати. Произношение ставила, вслушиваясь в закадровый текст в фильмах и заучивая слова песен. Правильно ли она говорит на этой тарабарщине, никто не знал. Поступлений индусят в детдом давно не было, Индия, слава богу, определилась с путем своего развития, ограничившись вечной дружбой с великим северным соседом и ежегодными выставками семьи Рерихов.

Однажды Юля пропала. Намазала переносье на счастье шафрановой краской, вышла за ворота — и исчезла. Вынырнула в Москве. В сари под куцым плащиком и в шлепанцах на босу ногу. В октябре месяце.

К тому времени в личном деле Юли стоял диагноз «вялотекущая шизофрения». И он начал подтверждаться с каждым Юдиным шагом по мокрому московскому асфальту.

Дело в том, что шизофреник не мыслит логически, поэтому любую логически построенную систему охраны попросту не воспринимает. Он прет напролом, но не в наглую, на авось, а наивно и с полной уверенностью, что так и надо. При этом больные осторожны и жутко хитры. Они, как кошки, не знают правил дорожного движения, но под машины не попадают. В народе говорят; дуракам везет. Истинно так, потому что шизофренику удача никогда не изменит, его можно остановить только случайно.

Юля с вокзала случайно села на нужную ветку метро и вышла на конечной станции — «Речном вокзале». Был обеденный перерыв, и единственный автобус на остановках уже закрывал двери. Юля вскочила на подножку. Автобус оказался пятьсот пятьдесят первого маршрута, везущий прямехонько в международный аэропорт Шереметьево-2. За билет с Юли как с иностранной гостьи ни копейки не взяли. Сердобольная кондукторша даже подсказала, что уже приехали.

А в Шереметьеве-2 как раз в это время оформлялся самолет компании «Айр Индия» рейсом на Дели. Для полноты картины надо отметить, что самолет летал всего раз в неделю.

В зале вылета пестрой толпой копошились темноликие граждане Индии. Галдели, как галки, и оживленно жестикулировали, словно отгоняли ос. На стойках оформления сходили с ума и исходили потом таможенники и представители многочисленных служб. Проблема осложнялась тем, что индийский вариант английского языка понимает только индус, наши же ответственные товарищи изучали английский в институтах. А институтский инглиш похож на разговорный английский, как хинди на бурятский. Короче, получался паспортный контроль во время Вавилонского столпотворения.

Но Юля вошла в эту многоголосую и яркоглазую толпу как своя. Сказав пару фраз на идеальном хинди, была тут же принята в индийскую семью на правах дочери.

Надо заметить, что в Индии все живое буйно растет и безудержно размножается. Среднестатистическая мамаша шествует, как гусыня, через паспортный контроль, ведя за собой выводок длинношеих, чернявых детишек. Штук десять минимум. Идут они, как рождались, по возрастам, почему-то парами. Мальчики и девочки. Старшие школьники, подростки, дошколята, младший детсад. Тех, кто еще не может идти, несут. Мама при этом укачивает грудняшку и баюкает в огромном животе еще одного.

Юля пристроилась к такому выводку, получила в доверительное пользование черненького младенца и вполне сошла за дочь или невестку с дитем. При этом она бойко беседовала с мамашей на незнакомом пограничнику языке, чем окончательно ввела его в заблуждение. Паспорт выводку проштамповали.

Взяли Юлю на самом последнем рубеже родины, когда до самолета оставался всего десяток шагов по телетрапу.

У прохода в стеклянной стене стоял боец-пограничник и на пару с девочкой из службы посадки отрывал уголки у посадочных купонов. До взлета оставались считанные минуты, а индусский народ все пер, как при Великом переселении. Оба были в дикой запарке и едва успевали считать оторванные уголки и принимать новые.

Выводок уже проследовал контрольный пост, кто-то толкнул Юлю в спину, и она оказалась на вожделенной нейтральной полосе.

— Але, чувиха! А твой посадочный где? — машинально спросил сержант с характерной наглостью колхозного парня, попавшего на государеву службу.

И тут Юля прокололась.

— У меня ничего нет. Но мне очень надо в Индию, — на русском, с ивановским выговором пролепетала она.

— Не понял, м-ля? — удивился сержант. Брови у него так взлетели вверх, что зеленая фуражка сама собой заползла на затылок. Обрывки посадочных талонов посыпались из натруженных рук сержанта, разлетелись желтыми бабочкам и опали на мраморный пол.

Немая сцена длилась не больше пяти секунд. Сержант пограничным псом кинулся к двери, с визгом задвинул ее, пополам прижав индуса; оставшуюся прореху в границе он закрыл грудью, украшенной знаком «Отличник погранслужбы второй степени».

— Стой! — заревел сержант на весь зал вылета. Но индусы, опаздывавшие на рейс, стоять не захотели. Поднялся жуткий гвалт. Его заглушил описавшийся последователь Махатмы Ганди на руках у Юлии. Завопила мамаша, бросившаяся спасать малыша из рук шпионки. И тут у Юли началась истерика…

Успокоил ее экстренно вызванный в Шереметьево психиатр. Он долго с ней о чем-то шептался в кабинете, у дверей которого маялись в неизвестности старшие офицеры-пограничники. Партийные стражи родины незаметно крестились. На этот раз пронесло, границы родины чудом сохранили в священной неприкосновенности. Вкатят арбуз, конечно, но небольшой и не всем. Только сержант ходил именинником — ему светил значок первой степени и отпуск на десять суток.

— Наш клиент, — объявил психиатр, выйдя покурить.

Таким образом автоматически отпала статья за попытку перехода границы. Три года, между прочим, не десять суток.

— Полный аллее! — во всеуслышание поставил диагноз психиатр. И для непонятливых покрутил пальцем у виска.

Потом помощь психиатра чуть не потребовалась эксперту, прибывшему следом.

Проведя с Юлей полчаса, он на негнущихся ногах вышел из кабинета, стрельнул сигаретку и долго ошарашено качал головой.

— Невероятно! — затараторил он, придя в себя. — Ребята, это уникум! Она читает наизусть гимны Ригведы. Она, блин, пишет на санскрите! Со мной в группе хинди учились десять человек. Один свихнулся еще в институте. Двое после. Пятеро пьют по-черному, — как они переводят, никто не знает. Лично я закодировался. А она балаболит на нем как трещотка. И еще гуджарати! У нас на нем вообще специалистов не готовят. Попадет на следствие гуджаратец, допросить будет некому! Последний толмач с ума сошел в шестидесятых.

— Шиза косит наши рады, — констатировали пограничники и разошлись по местам несения службы.

А Юлю, наскоро подвергнув тестам и допросам, спровадили в спецпсихбольницу на островок посреди Волги.

Мещеряков шел с первым обходом по вверенной ему больнице в Заволжске. Психушка размещалась в старинном монастыре, шаги по пустому коридору отдавались гулким, тревожащим душу эхом. «Надо будет резиновые коврики заказать, — мысленно отметил он. — Нечего грохотать, как Командор. Больных только зря тревожим».

Старшая медсестра открыла тяжелую дубовую дверь. Она досталась тюрьме НКВД от монастыря, пришлось приделать кормушку, психиатры, унаследовавшие здание после разоблачения культа личности, кормушку сняли, а дырку заделали плексигласом.

С солдатской кровати, застеленной уставным синим одеялом с хлорной печатью больницы, встала девушка. Невысокая, с вполне сформировавшейся фигурой. Расширенные глаза смотрели на вошедших с детской пытливостью и недетской болью. На лице выделялись иссиня-черные брови. Ожидалось, что и волосы будут такими же смоляными и густыми. Но вместо них на наголо остриженной голове едва проклевывалась черная щетина.

— Это наша Юленька. — Старшая медсестра зашла за спину и взяла девушку за плечи. — Как ты себя называешь?

— Шакти, — серьезно ответила Юля.

— А нам хоть Шакти, хоть «Шахтер», хоть «Пахтакор» со «Спартаком», — поглаживая ее по плечу, прошептала медсестра. — Мы Юленьку любим.

Мещеряков цепко, как умеют психиатры, всмотрелся в лицо девушки.

— Что с волосами, Юля? — спросил он.

— Обрили, — коротко ответила она.

— Ухаживать сложно, — вставила медсестра.

— Завидуют, — мягко улыбнулась Юля. Старшая медсестра стрельнула в нее крысиными глазками и натянуто улыбнулась.

— Когда постригли, я плакала сильно, меня сюда перевели. Я не жалуюсь. Здесь хорошо. Тихо, никто не мешает. Как в ашраме.

Мещеряков подошел почти вплотную, взял Юлины пальцы в ладонь.

Он начал говорить на каком-то языке, звуки которого были странны, очень похожи на русскую речь, но лепились друг к другу не в лад, невпопад, отчего казались градом, прыгающим по мостовой в слепой дождь. Такие же яркие, звонкие, искристые. Онемевшей от удивления медсестре показалось, что в словах очень много букв, они сыпались, как горох из стручка. Единственное, что она расслышала и поняла, было слово «Шакти».

Тронутая «индуска» просветлела лицом. Залопотала в ответ, все вокруг засыпала этими звонкими градинками. Говорила очень бойко, да к тому же помогала себе жестами, как-то по-особенному складывая в колечки пальцы.

Мещеряков прищурил глаз, словно что-то припоминая. Ответил длинной фразой, произнеся ее торжественно и нараспев. Теперь рядом с «Шакти» постоянно звучало «Шива».

Юля радостно захлопала в ладоши.

«Доиграется врачуган, придется девку жесткой вязкой вязать», — с неудовольствием подумала медсестра.

Тем же вечером весь медперсонал и наиболее вменяемые больные уже знали, что новый главврач разговаривает с убогой «индуской» на ее тарабарском языке. А через неделю вся «общественность» уже обсуждала очередную скандальную новость: новенький спит с «индуской». И возмущались не потому, что главврач затащил к себе кого-то в постель. Здесь, на отрезанном водой островке, он был царь и бог. Первый мужик на деревне. Кого захочет, того и покроет.

Скандал был в том, что из всего медперсонала — а в Заволжске бабы ядреные, не то что воблы московские, — из всего, черт с ним, «контингента», вывшего от нехватки мужской ласки, он выбрал именно «индуску». Да хоть бы по очереди всех к себе тягал, и то не так покоробило бы.

Но такое…

Но и не такое глохнет в тине и глуши провинциальной больнички. Новость быстро поблекла и стала неинтересной, как намокшая газетка. С высоким статусом «индуски» все смирились. И взоры женской половины монастыря обратились на прибывшего вместе с Мещеряковым молоденького врача. Он тоже был с изрядным прибабахом, хоть сейчас сульфазин коли. Но от баб не шарахался. Валил всех подряд. Истово как-то, жадно, как расстриженный монашек.

Мещерякова с зазнобой видели в самое неподходящее время и в самых неподходящих местах. То характерные стоны доносились из глубин подвалов, куда боялся заходить даже завхоз, мужик дюжий и в подпитии смелый. То кувыркалась парочка на косе, бултыхаясь в парящей туманом Волге. То в рассветный час сидели они, сплетясь, как две лягушки, на развалине стены, щурясь на огненный шар, выплывающий из воды. И дышали как-то странно, то враз, а то вразнобой. И говорили, что видели их на монастырском погосте. В самое полнолуние, когда мертвяки просыпаются под покосившимися крестами.

Юлия вернула на место соскользнувшую с колен косу.

— Вы что-нибудь слышали о тантризме?

— Лишь слышал. А читал только дешевые книжки. — Злобин придал лицу нейтральное выражение, чтобы не выдать себя.

Из книжек он вынес стойкое убеждение, что все словоблудие и непонятные слова служат лишь ширмой для свального греха и тонких извращений.

— Глупо было бы ожидать, что вы читали в подлиннике «Расаратнамакара»[15], — без запинки произнесла она. И снова мягкая улыбка озарила ее лицо. — Но это не важно. Всего в книгах не прочтешь. Вся работа творится здесь. — Она положила руку себе на живот.

— Вам же было тогда всего ничего. Лет шестнадцать, так? — Злобин по привычке стал искать мотив. Опыт подсказывал — он есть у каждого, оказавшегося рядом с трупом. Только один выказал его действием, а другой опоздал или не решился. — Главврач и пациентка закрытого стационара… Нет чувства, что вас попросту использовали?

— Безусловно, — легко согласилась Юлия. — Я была для него источником райяс — женской субстанции. Он отдавал мне силу мужчины. Как Шива и Шакти. Мы вместе достигли сидхантаачара. — Она спохватилась. — Простите, это узкоспециальный термин. Обрели сокрытое Знание, — уточнила Юлия для Злобина.

— И все? — «Диагноз не зря влепили», — подумал Злобин. — В земном, так сказать, плане ничего не было?

— Владлен Кузьмич очень скоро снял с меня диагноз. Для этого возил в Москву на консилиум. После этого я вернулась в Загорск на правах полноценного и здорового человека. По настоянию Владлена Кузьмича окончила медучилище. Работала вместе с ним в клинике. Помогала в экспериментах. Естественно, читала все книги, что он рекомендовал. Вам перечислять дальше?

— Значит, вы там занимались тантризмом. Ну и слава богу Шиве! — попробовал с шуткой перейти на другую тему Злобин.

— Мы занимались наукой, — возразила Юлия. — Владлен Кузьмич был истинный вира.

— Кто? — спросил Злобин.

— Герой, твердо идущий по Пути. Он жаждал великих знаний.

— И он их получил? — без иронии спросил Злобин, вспомнив, что Мещеряков кроме плотских утех, плотно занимался разработками пси-оружия.

— Если бы вы застали его живым, вы бы в этом не сомневались, — с едва уловимым укором произнесла Юлия.

— Вот мы и подошли к главному. — Злобин притянул к себе папку. — Займемся делом. Вы утверждали, что Мещерякова убили, — перешел он на официальный тон.

— Я и сейчас в этом не сомневаюсь. — Юлия вскинула подбородок. Глаза на секунду сделались непрозрачными, матово-черными. — Его убили! — почти по слогам произнесла она.

— Мне бы вашу уверенность, — вздохнул Злобин. — Фактов же никаких.

— Кофе на плите. — Юлия сделала паузу. — Владлен Кузьмич никогда не пил кофе. Он употреблял отвары из специального травяного сбора. Прием отвара строго дозирован и проходит по лунному календарю.

— А зачем тогда держал кофе? — попробовал сбить вопросом Злобин.

— Исключительно для гостей. Настоящий эфиопский кафа, прожаренный по древним рецептам. — Она вновь с той же твердой убежденностью произнесла: — Кофе, заливший плиту, был поставлен для гостей.

Злобин уже выучил дело наизусть. Прибывшие на место опера плечами потолкались в стальную дверь и стали ждать спасателей. Зам по розыску ОВД «Останкино» майор Пак спустился по веревке с балкона на балкон, открыл дверь изнутри. В дальнейшем дактилоскопист чужих отпечатков в доме не нашел, на ручке турки их вообще не было, что объяснимо, горячее берут тряпочкой. Она и лежала на столе рядом с единственной чашкой.

— Самоубийство вы исключаете? — задал вопрос Злобин.

— Ночь мы провели вместе. Я ушла примерно в девять часов. Владлен Кузьмич не выглядел человеком, готовящимся к самоубийству. — Ее глаза ощупали Злобина, но не так, как это делает женщина, а как врач, осматривающий нового пациента. — Надеюсь, вы поймете, — заключила она, отводя взгляд. — Владлену Кузьмичу не было необходимости кончать жизнь самоубийством. Человеку, владеющему йогой промежуточного состояния, это вовсе не нужно.

— Простите, чем владеющему? — нахмурился Злобин.

— Это уже тибетский тантризм, — словно предупреждая, произнесла Юлия. — Йога промежуточного состояния позволяет пережить предсмертное состояние, саму смерть и возрождение после смерти, не прерывая сознания. В медитации.

— Ага, значит, в медитации. — Злобину отчаянно захотелось закурить. — Так в деле и написать?

— А Шаповалов мне поверил. — Юлия укоризненно поджала губы. — Попросил еще раз пересмотреть все в квартире, может, найдется что-нибудь, указывающее на мотив убийства.

— Уже ближе к делу, — воспрянул духом Злобин. — Что нашли?

— Сначала о том, что пропало. — Юлия достала зажигалку, работающую на бензине.

— Это она? — Злобин потянулся к зажигалке. Он вспомнил, что о такой наводил справки в Интернете Шаповалов.

— Специально купила, чтобы вы поняли, о чем идет речь.

— Зря беспокоились. Как выглядит «Зиппо», я знаю, — проворчал Злобин, убирая руку.

— Это серийная, возможно, китайская. — Юлия стала водить пальцем по гладким металлическим ребрам зажигалки. — А та была настоящая. Даже на ощупь другая. Но все дело в ауре. У той была страшная судьба, и аура сформировалась соответствующая. Зажигалка именная. Принадлежала солдату какого-то элитного спецназа. Кажется, «тюленей»[16], я не вдавалась в подробности, Владлен Кузьмин знал точно. Его убили. В эмблеме спецназа осталась вмятина от срикошетившей пули. — Юлин палец тронул центр зажигалки. — Подобравший ее вьетнамец сам погиб через два дня. Американский солдат, отнявший ее, погиб в сбитом вертолете. Там ее и нашли в конце восьмидесятых.

— Интересненький вешдок, — вставил Злобин. — И кто за такое платит пять тысяч?

— Тот, кому нужны вещи, прошедшие цепочкой смерти, — легко ответила Юлия. — Владлен Кузьмич ею очень дорожил. У него целая коллекция была подобных вещиц.

— Пять тысяч долларов, — с сомнением протянул Злобин. — Не многовато ли для отставного профессора?

Юлия понимающе улыбнулась, оценив четко дозированную иронию.

— Владлен Кузьмич в деньгах не нуждался. Более того, он был богат. По настоящему богат.

Злобин вспомнил Мещерякова, каким видел его в Калининграде. Откровенно говоря, впечатления богатого человека он не произвел. Обычный ученый муж, слегка не в себе и постоянно без денег. Юлия — другое дело. Одета неброско, но очень дорого, ухожена и свободна в той степени, что дает привычка к постоянному наличию в кошельке суммы, достаточной для удовлетворения любой прихоти. Такие в метро не ездят.

Злобин отметил, что кожаный плащ Юлии не блестит от дождя, нудно постукивающего по подоконнику.

— Простите, у вас какая машина? — спросил он.

— У меня их две, — не моргнув глазом ответила Юлия. — Форд «Ка», знаете, забавная такая «божья коровка». И для зимы — «Поджеро».

— А у Мещерякова какая машина была?

— Он не любил машин. Одно время пользовался услугами водителя со своей машиной. Потом разонравилось стоять в пробках, и он стал ездить на метро. Говорил, что в городе и так два миллиона машин, куда же ему еще лезть.

— А на дачу?

— У него не было дачи или загородного дома. Зачем иметь свое, когда пансионаты не знают, как заманить клиентов.

— Разумно, — кивнул Злобин. — Расходы сведены к минимуму. А откуда доходы?

— Видите ли, Андрей Ильич, на определенном этапе совершенствования человек обретает способность получать информацию отовсюду и обо всем.

Она сделала плавный жест, сложив два пальца в колечко.

— Опять медитация?

— Конечно, — кивнула Юлия. — Подтвержденная астрологическими расчетами и некоторыми иными методиками.

— И за это платят такие деньги?

— Владлен Кузьмич сам их зарабатывал. — Она мягко улыбнулась, втолковывая, как терпеливая учительница. — Поймите, невозможно полностью познать процесс, находясь вне его. Ну, скажем, вы можете угадать выигрышные номера «Спортлото», краем глаза следя за тиражом по телевизору. Но стоит вам купить билет, как удача отвернется. Пока вы были нейтральны, угадывать можно до бесконечности, нарушая все законы теории вероятности. Но если вы ставите на выигрыш, то вступают в силу иные закономерности, о которых вы даже не подозреваете. Допустим, вам очень нужны деньги. Очень-очень! И Господь уже приготовил их для вас, — как о решенном сказала она. — Но получить вы их сможете только в другом городе, где живет человек, которому вы случайно поможете. Улавливаете мысль? Вы должны замкнуть цепь причин и следствий, выкованную не вами. Только так вы можете рассчитывать на свою долю в результате процесса. Претерпеть все, но сделать то, что должно. А вместо Деяния вы покупаете карточку «Спортлото». Глупо, согласитесь.

Злобин поразмыслил и кивнул, решив, что здравый смысл тут есть. Хотя и заумно.

— Вот и Владлен Кузьмич решил, что заниматься финансовыми прогнозами, не ставя на кон своих денег, нельзя.

— И часто выигрывал?

— Почти всегда. — Юлия без запинки выдала: — Его состояние на момент смерти составляло пять миллионов триста девять долларов и шестнадцать центов, если все пересчитать в американской валюте. Удивляетесь, откуда мне это известно? Я вела его счета. Владлену Кузьмичу просто лень было считать. А у меня это легко получается. Сколько будет: девятьсот пятьдесят три умножить на семь тысяч тридцать три? — Она сама же ответила: — Шесть-семь-ноль-два-четы-ре-четыре-девять.

Злобин недоверчиво посмотрел на Юлию. И не такие «заготовки» демонстрировали, чтобы запудрить мозги.

— Квадратный корень из шестисот пятидесяти двух?

— Два-пять и пять десятых, — чуть прикрыв веки, с ходу ответила Юлия. Лукаво улыбнулась. — На слово верите?

— Знаю. Единственное, что со школы помню, вот и козыряю при случае, — признался Злобин. — А как у вас так получается?

— Я цифры вижу, как цвета. Один — красный, два — золотой, три — зеленый… Мелькнет перед глазами калейдоскоп — и готов ответ.

— Завидую. — Злобин заставил себя временно выкинуть из головы всю тантрически-математическую заумь, в протокол ее не впишешь. — Что же нашлось в квартире?

Юлия достала из кармана плаща свернутую в трубочку пластиковую папочку.

— Вот.

— Ну что же вы наделали! — чуть ли не простонал Злобин. — Без понятых, без протокола. Взяли и принесли!

— Я звонила Шаповалову на мобильный. — Юлия потупилась. — Потом по рабочему. Какой-то мужчина порекомендовал подойти самой. Я все испортила?

Из ее глаз, казалось, сейчас хлынут слезы.

— Разберемся, — проворчал Злобин. Стал читать документ через прозрачную пленку, хоть отпечатки удастся сохранить.

На официальном бланке финансово-инвестиционной компании «Самсон» было составлено соглашение, что Владлен Кузьмич Мещеряков передает все свои активы в доверительное управление вышеупомянутой компании. Печать, подписи, число. Все как полагается. «Так, число… Вот это да! — Злобин хищно втянул носом. — За неделю до полета из окна!»

— Этого не может быть, понимаете? Это просто невероятно! — воскликнула Юлия.

— Догадываюсь, — пробурчал Злобин, косясь на пачку сигарет. — Что за «Самсон»?

— Деловой партнер, так сказать. На его базе Владлен Кузьмич и развернул свой эксперимент. Но они прервали отношения в канун дефолта.

— Причина?

— Методики полностью себя оправдали, дальше продолжать смысла не было. — Юлия пожала плечиком. — Не делать же деньги всю жизнь. Это удел пашу.

— Что еще за Паша? — не понял Злобин.

— Пашу — примитивный человек, скованный инстинктами, страхами, ненавистью, предрассудками, — разъяснила Юлия. — Так мы между собой называли Самсонова, владельца компании.

Вы бы видели, какое лицо у него было, когда за месяц Владлен Кузьмич рассчитался с кредитом и получил прибыль в полмиллиона!

Самсонов чуть не лопнул от зависти, а потом чуть ли не на коленях стоял, упрашивая взять его в партнеры.

Пришлось брать, чтобы повысить объем капитала. Так они сотрудничали год, перед дефолтом разошлись.

— Где вы нашли документ?

— Я же сказала: такого просто не могло быть! — Юлия с воодушевлением начала пояснять: — Документ лежал в фолианте «Гухья Самаджа»[17]. Книга очень редкая. Ее мне передал один наш общий знакомый за день до убийства Владлена Кузьмина. Если точно, передал днем, а вечером я привезла ее на квартиру Мещерякова.

— Где лежала книга? — спросил Злобин.

— На рабочем столе Владлена Кузьмина. Злобин убрал в карман сигареты, чтобы не дразнили и не отвлекали. Взял ручку.

— Так, Юлия Ивановна, начинаем. Но в обратном порядке. Что вы можете показать о взаимоотношениях Мещерякова с фирмой «Самсон»?