"Цена посвящения: Время Зверя" - читать интересную книгу автора (Маркеев Олег Георгиевич)

Странник

Максимов намеренно отстал от кавалькады охранников. Явиться к могиле под руку с Кариной посчитал дурным тоном.

К тому же он был уверен, не одна пара глаз, возможно, усиленная оптикой, вела скрытое наблюдение. Кроме наблюдателей, так сказать, по долгу службы, безусловно, в скорбящей толпе имелись наблюдатели по зову сердца. К ним следовало отнести всех женщин поголовно. И сплетников в штанах не стоит сбрасывать со счетов. Когда по тебе шарит сотня глаз, а в головках звенит вопрос «ой, кто это такой?», или «а ты кто такой?», если голова мужская, поневоле почувствуешь себя не в своей тарелке.

В мире, чьи делегаты прибыли со скорбной миссией на кладбище, Максимов был никем. Или чужаком, что еще хуже. Им он и решил оставаться. Чужим и ничейным.

«Кем, интересно, чувствовал себя в своем мире Ашот Михайлович, если выбрал такое место для последнего приюта? — пришла в голову мысль. — Именно, выбрал. Сам. Вряд ли он был из тех, за кого решают другие».

Место захоронения в столице, как и место жительства, вопрос престижа. Принцип «каждому свое» продолжает действовать даже тогда, когда вам уже в буквальном смысле все равно.

По статусу Матоянц мог претендовать на самые престижные московские некрополи. Максимов удивился, но не подал виду, когда машины на полной скорости понеслись к Клязьме. Хотя вполне могли протаранить городские пробки и пробиться к Новодевичьему или Донскому. Возможно, на старом армянском кладбище вполне мог сохраниться фамильный склеп. Но вопреки всем светским раскладам для похорон было избрано кладбище, примыкавшее к поселку, на окраине которого стоял дом Матоянца.

Кладбище оказалось обыкновенным деревенским погостом. Кто-то совсем недавно привел его в порядок. Причем не обошел вниманием даже явно бесхозные за давностью лет могилки.

Максимов отметил, что нигде не видно ни скапливающегося годами траурного мусора, ни пустых бутылок, ни раскисшей земли. Дорожки, центральные и боковые, петляющие между буйно разросшимся кустарником, заботливые руки посыпали крошкой розового туфа. Подобное интеллигентное отношение к смерти он встречал в Прибалтике и никак не ожидал увидеть на кладбище подмосковного поселка.

Он посмотрел под ноги, на тихо похрустывающие под каблуками розовые острые катышки. Туф, облицовочный камень из Армении.

Оглянулся. У ворот стояла недавно отстроенная часовня, сложенная из блоков армянского туфа. Нежно-розовые стены отчетливо выделялись на фоне низких серых туч. Казалось, конусообразное строение впитывает в себя ту малость света, что еще осталась в небе.

Выйдя из машины, Максимов не успел толком рассмотреть часовню. Теперь, особенно в таком ракурсе и подсветке, невозможно было не заметить характерных линий армянского храма, умело вписанных в русский православный канон.

Без сомнений, задумал и сработал большой мастер и умный человек. Среди поздней осени Подмосковья церквушка смотрелась родной, навсегда ушедшей корнями в бедный суглинок. Так звучит речь давно обрусевшего армянина, чуть мягче, более напевно, но не царапая слух.

«Ашот Михайлович, ты был настоящим мужиком», — вздохнул Максимов.

Могила, в которую предстояло лечь Матоянцу, находилась в дальнем, еще не освоенном углу кладбища. Чем ближе к нему, тем отчетливее ощущалось присутствие людей.

Сначала Максимов увидел влажные чешуйки зонтов, так плотно сдвинутые друг к другу, что казалось, между кустами свилась в комок огромная змея. Проход в толпе, в который охранники ввели Карину, уже сам собой затянулся, как ряска на стоячей воде. Максимову ничего не оставалось, как тихо пристроиться в крайнем ряду.

Соседом оказался кряжистый невысокий мужчина в плохо сидящем дорогом костюме. Вида он был совсем не московского. Он тихо сопел и то и дело вытирал влажное от мороси лицо скомканным платком.

Максимов как мог беззвучно раскрыл зонтик и поднял его над головой, закрыв от дождика себя и соседа. Мужчина не сразу обратил внимание на произошедшую перемену, настолько глубоко ушел в себя. Наконец, очнувшись, покосился на Максимова. Почему-то не удивился, а как своему прошептал:

— Такие дела, брат. Даже не знаешь, что и подумать.

Максимов, ничего не поняв, кивнул.

— И главное, никаких комментариев, — добавил мужчина.

Он изобразил на лице полное недоумение, даже чуть развел руками, чтобы еще яснее стало, что никакие умные мысли в его голову не приходят. Отвернулся и вперил взгляд слезящихся глаз в плотную стену спин.

Как раз в эту минуту в центре произошло какое-то движение, толпа колыхнулась, и появился просвет, в котором Максимов успел разглядеть закрытый гроб и крупную фотографию на крышке.

— Такие дела, — пробормотал сосед.

Максимов прислушался к своим ощущениям. На кладбище происходило что-то странное. Уже на подходе он смутно почувствовал какую-то странную ауру, витающую над толпой. К обычной для такого случая гамме эмоций примешивалось что-то неестественное. Показалось, что буквально всех охватила неловкость, будто невольно стали свидетелями чего-то такого, от чего следовало бы стыдливо отвести глаза и сделать вид, что ничего не произошло.

В центре, у могилы, раздался сдавленный женский стон. Толпа зашевелилась. Послышались гулкие удары земли по гробу.

И тут Максимов почувствовал присутствие в толпе людей кого-то чужого, абсолютно, страшно чуждого всем. Того единственного, кто не мучил себя этой странной неловкостью. Наоборот, он упивался странной, противоестественной аурой, накрывшей толпу.

Максимов вскинул голову, пытаясь отыскать этого чужака в толпе. На какую-то секунду глаз поймал источник опасности. Чужой взгляд прошил толпу, словно вспыхнул солнечный луч, отразившись в оптике прицела. Вспыхнул и погас, уколов ледяной иглой точно в сердце.