"Глубинный путь" - читать интересную книгу автора (Трублаини Николай Петрович)

22. РАССКАЗ СЛЕДОВАТЕЛЯ

Я совсем оторопел от такой неожиданности. «Это какая-то трагическая ошибка», — говорил я себе.

Первым моим движением было выступить в защиту Догадова, обстоятельно рассказать о его героизме в туннеле во время борьбы с наводнением. Разве Томазян не мог ошибиться?

Но меня обезоружило заявление Аркадия Михайловича. Вспомнив поведение профессора и Тараса в штольне, интерес профессора к Томазяну и вспомнив, наконец, как многозначительно переглядывались Аркадий Михайлович и Тарас перед арестом Догадова, я понял, что они сыграли в этом деле не последнюю роль. Я больше не сомневался, что письмо, полученное Томазяном перед моим отъездом из Иркутска, было от Довгалюка и рассказывало о Догадове. Может быть, именно это письмо явилось причиной того, что Томазян в последнюю минуту отказался лететь со мной.

Обвинять Догадова в таком преступлении? Это не укладывалось у меня в голове. Я перебрал в памяти все наши встречи, разговоры и не мог вспомнить ничего подозрительного. Единственное, что меня удивляло, это пылкость, с какой Догадов всегда защищал Макаренко. Но ведь и Шелемеха симпатизировал инженеру Макаренко, Саклатвала тоже поддерживал инспектора туннельных работ, Кротов выступал сторонником Макаренко… И этот же Кротов помогал Томазяну задержать Догадова!

Я сидел в своей комнате, думал о случившемся и курил папиросу за папиросой.

Аркадий Михайлович объяснил нам, что, когда Тарас впервые увидел Догадова, ему показалось, словно он где-то уже встречал этого человека. В Северной штольне, встретившись с журналистом снова, мальчик узнал в нем пассажира, который два года назад выбросил его из вагона поезда. Профессор известил об этом Томазяна.

«Но, может быть, Тарас ошибся и тем самым ввел в заблуждение следователя?» — спрашивал я у самого себя.

И сам себе отвечал, что Томазян мог действовать так быстро и энергично, только имея для этого очень важные основания.

«Он назвал Догадова Виноградовым и еще каким-то иностранным именем», — снова вспомнил я.

В это время мне передали от Томазяна записку с просьбой немедленно зайти к нему. Я поспешил выполнить просьбу следователя.

Томазян занимал комнату в доме, где помещался штаб отдела охраны. Дом этот находился на противоположной стороне поселка, почти в полукилометре от гостиницы. Прогулка немного успокоила меня и, когда я очутился с глазу на глаз со своим Холмсом, я вполне владел собой.

— Вы, вероятно, удивлены? — жестом приглашая меня сесть, спросил следователь.

— Сознаюсь — как и полагается Ватсону, ничего не понимаю и не могу себе представить, что Догадов вызвал эту ужасную катастрофу.

— Мне придется кое-что объяснить вам, — сказал Томазян. — Вы, сами того не зная, помогли мне разоблачить этого субъекта.

— Я? Помог?

— Да. Теперь я могу вам рассказать о Догадове значительно больше, чем вы знаете. Разумеется, не для опубликования.

— Скажите же наконец, что вам известно о нем!

Следователь прошелся по комнате и не спеша начал:

— Вы как-то рассказали мне о Догадове три вещи, очень меня заинтересовавшие. Первое — о его встрече с Тарасом Чутем во время вашей поездки на строительство подземных электростанций. Второе — что он спортсмен и парашютист. И, наконец, третье — что он горячо поддерживает Макаренко. Последнее доказывало, что этот журналист или палеонтолог разбирается в проблемах строительства Глубинного пути и очень внимательно следит за всеми событиями. Его позиция горячего защитника Макаренко не могла не привлечь моего внимания, так как защитников у Макаренко, как вы знаете, очень мало. Конечно, все это не могло быть основанием для каких-либо обвинений.

Томазян помолчал, собираясь с мыслями, потом продолжал:

— Помните, я рассказал вам о найденном в тайге парашюте? О парашюте, которым воспользовался неизвестный нам Виноградов, чтобы выброситься из самолета вместе с Черепашкиным? Я проследил, насколько мог, историю этого парашюта и установил, что некоторое время им пользовались сотрудники «Звезды», а потом он был сдан центральному аэроклубу.

Как он оттуда попал в руки Виноградова, неизвестно. Однако я помнил ваши слова о парашютисте — сотруднике «Звезды» Догадове. Невольно у меня возникло сомнение: на самом ли деле парашют номер 002561 сдан в центральный аэроклуб или это только записано на бумаге? И действительно, о сдаче парашюта имелись только документы, самого парашюта в клубе не было. Я связался по телефону с Тарасом Чутем, который уже был здесь, и попросил его внимательно присмотреться к палеонтологу и постараться вспомнить, где же он с ним встречался.

— Вы получили от профессора Довгалюка письмо перед тем, как собирались лететь сюда вместе со мной? — сказал я.

— Вам уже известно, от кого было письмо?

— Я догадался… теперь…

— Правильно. Тарас сказал, что узнал в палеонтологе пассажира, с которым познакомился в поезде во время поездки из Староднепровска. Я задержался в Иркутске, чтобы получить ордер на арест Догадова. За это время в Иркутск подоспели новые материалы. Удалось выяснить, что Догадов жил в одном доме с Адрианом Маковским, чей паспорт очутился тогда у Тараса Чутя. Кроме того, я установил некоторое сходство между Догадовым и фотографией Виноградова на паспорте, отобранном у Черепашкина. О Виноградове уже было известно, что это агент иностранной разведки, настоящее имя которого Томас Гэл. Трудно сказать, кто этот Томас Гэл, он же Виноградов, он же Догадов, по происхождению. Он был на службе у разных государств. Международный, так сказать, авантюрист… В последнее время этот субъект поддерживал связь с одним агентом, пойманным на том, что он собирал сведения о строительстве Глубинного пути. При аресте у этого агента нашли приказ делать все, чтобы затормозить строительство. Агент признался, что Виноградову этот приказ известен.

— Но почему вы уверены, что именно Догадов вызвал наводнение в шахте?

— В этом меня убедила беседа с географом Макухой. Вчера я в течение двух часов слушал подробный рассказ о работе палеонтолога Догадова, а потом просматривал материалы, переданные мне Макухой. Выяснилось, что этот ученый не столько разбирается в костях допотопных животных, которые он безбожно путает, сколько в различных взрывчатых веществах. Он требовал у Макухи эти вещества будто бы для палеонтологической разведки. Он мог получать динамит, аммонал и тому подобное здесь на месте, но отдавал предпочтение самым сильным и дорогим взрывчатым веществам, какие в широких масштабах на строительстве не употребляют. Помните пластинки, отобранные у него во время ареста? Эта склонность к «пиротехнике», о чем, как выяснилось, ничего не знали ни Кротов, ни помощники Догадова, окончательно убедила меня, что катастрофа в шахте — дело рук Догадова.

— Вот тебе и опытный палеонтолог, любитель древностей! — прошептал я.

— Опытный!.. — воскликнул Томазян. — Только не в деле изучения костей доисторических животных, а в том, чтобы уничтожать наших людей!

Я слушал Томазяна, и меня мучил стыд за себя, за свою доверчивость, за отсутствие настоящей бдительности. Я ведь был почти дружен с этим негодяем, тайным врагом, который мог, используя мое хорошее к нему отношение, натворить еще много бед.

— Какой позор! — сжав голову руками, вслух упрекал я себя.

— Каяться поздновато, — дружески положив мне на плечо руку, улыбнулся Томазян. — Да и не за что себя казнить. Говоря по совести, знакомство с вами ничего не дало этому шпиону.

— Что же будет дальше? — после долгой паузы спросил я.

— Завтра утром Догадова увезут в Иркутск. Я еду с арестованным. Работы с ним еще хватит, кропотливой работы. Он, разумеется, или будет лгать, чтобы оправдаться, или молчать как пень. Между прочим, меня очень интересуют две подробности. Во-первых, почему он оставил в живых Черепашкина. Понятно, что, заметая следы, он должен был, когда прыгал, выбросить этого маньяка с самолета. Допускаю, что на всякий случай, боясь, что встретит на земле людей, он взял его с собой под парашют. Но, очутившись в тайге и не увидев поблизости ни единого человека, зачем он все-таки устроил маскарад? Во-вторых, я имею сведения, что Догадову известно о каких-то давних отношениях между Ярославом Макаренко и Лидией Дмитриевной Шелемехой. Для меня это темное дело. Я хотел бы пролить свет на эту тайну, так как очень возможно, что взаимоотношения между девушкой и молодым инженером в какой-то мере, а возможно и непосредственно, касаются строительства Глубинного пути.

Мне показалось, что слова Томазяна — прямой вызов мне. Ведь я знал об этих взаимоотношениях больше, чем кто-либо другой. Меня тоже интересовало, о чем мог узнать Догадов, и беспокоило, как он мог использовать полученные сведения. Но и на этот раз у меня не хватило решимости рассказать Томазяну о прошлом двух моих друзей.

Пристально посмотрев на меня, Томазян после недолгого молчания перевел разговор на другую тему.

— Итак, благодаря вам я ухватился за одно из звеньев цепи, которое в конце концов помогло выявить тайного врага. За это я вам очень благодарен. Теперь мне хотелось бы, чтобы вы еще раз встретились с Догадовым, пока он здесь, и поговорили с ним. Меня интересует его поведение. Очень важно предвидеть, какой линии он будет придерживаться во время допросов… Побудьте с ним некоторое время, только сохраняйте спокойствие…

— О чем я должен с ним говорить?

— Это не имеет значения. Все равно он вам ничего не скажет. Объясните ему, что вы очень удивлены его арестом и просили свидания. Вы хотите, так сказать, услышать его объяснения.

Я подумал немного и пришел к выводу, что свидание с таким преступником имеет немалый интерес. Жаль только, что о нем нельзя будет сейчас же написать в газету интересную корреспонденцию. Свое сожаление я высказал следователю.

Он засмеялся.

— Думаю, через месяц или самое большее через два я не буду возражать против такой корреспонденции.

…Моя встреча с Догадовым длилась недолго. Арестованный встретил меня не особенно приветливо.

— В погоне за очередной сенсацией? — насмешливо спросил он.

Догадов сидел в небольшой одиночной камере. Около двери камеры, ни на мгновение не отходя от нее и не спуская глаз с арестованного (в двери имелось маленькое решетчатое оконце), стоял часовой. Томазян считал Догадова чрезвычайно ловким и опытным преступником и боялся, как бы он не бежал.

— Послушайте, Догадов, — обратился я к нему, — я ничего не могу понять. Неужели вы…

— Оставим этот разговор, — оборвал он меня. — Если вы честный человек, вы обязаны засвидетельствовать, что я рисковал жизнью, спасая людей во время катастрофы. Именно вы можете помочь мне опровергнуть лживые обвинения, которые возводит на меня следователь. Неужели вам непонятно, что он заботится о своей карьере и хочет спекульнуть на несчастье девятьсот двадцать пятой шахты?

Догадов разгорячился. Он возмущался тем, что его арестовали, просил меня добиваться его освобождения, уверял, что, получив свободу, сумеет доказать свою непричастность к преступлениям, которые ему приписывает следователь.

Я не знал, что отвечать, но Догадов скоро успокоился и коротко, отрывисто сказал:

— Если вы не заодно со следователем, подумайте хорошо, и вы поймете, что в его обвинениях нет и на грош правды. Но меня могут погубить. Я не смогу ответить на некоторые вопросы, так как они касаются интимных тайн других людей. Вы журналист, вы хорошо знаете жизнь, людей и должны меня понять.

Он замолчал, и больше я от него ничего не услышал.

Коротко передав Томазяну содержание моей беседы с арестованным, я пошел к себе в гостиницу.

Я шел не торопясь и думал о событиях последних дней. До сих пор я почему-то не чувствовал себя окончательно убежденным доказательствами Томазяна. Не то чтобы я ему не верил. Нет. Но упоминание Догадова о тайнах других людей, мысль о том, что я сам, сохраняя подобную тайну, ничего не рассказал следователю о Ярославе Макаренко и Лиде Шелемехе, — все это мучило меня, вызывало какую-то неуверенность.

Близился вечер. Цвет неба обещал на следующий день хорошую погоду. Вокруг царила тишина.

В гостинице я узнал, что из Иркутска прилетел Самборский и занял комнату во втором корпусе.

Окна его комнаты находились как раз против моих окон.