"Дикая раса" - читать интересную книгу автора (Онойко Ольга)

Глава одиннадцатая. Райские птицы

— Крокодилыч!

— Что?

— Задрал ты меня!

Солнце уже не ругался.

Он вопиял.

С такой глоткой — только в атаку подымать из окопов; похоже, обыкновенно Полетаев говорил от силы в четверть голоса. Лилен сначала посмеялась про себя, потом пожалела беднягу. Юрка — вариант куда лучше Димочки, но тоже не сахар…

За этой мыслью пришла другая: Север, наверное, тоже раньше отшучивался, весело жаловался на выходки Птица. Теперь перестал. Теперь — только угрюмо терпит.

Впрочем, Птиц — тварь себе на уме. И до состояния «зашибить насмерть» Шеверинского не доведет.

— Знал ли я, — горестно сказал Кайман, — думал ли я, когда брал себе такое шикарное кодовое имя, что меня будут обзывать этим словом! Разве ж я похож…

— Если хочешь знать мое мнение, — сообщил Шеверинский явно в порядке реванша, — ты похож на хитрого фашиста.

— Север! — просияв, тряхнул патлами Полетаев и привстал над столом, — медведище! Дай зажму лапищу! Друг!

— Почему? — изумлялся Кайман.

— Да понимаешь, — задумчиво процедил Север, выпуская лапищу Полетаева, — есть в тебе что-то такое прищуренное…

Кайман моргнул и осклабился.

— Крась хаер, Костя, — нежно сказал он. — Ты меня знаешь, мое терпение безгранично.

— Задрал!! — Солнце как стоял, так и рухнул на скрипнувший в агонии стул. — Люди! Он ведь, сволочь, и Светку сюда приплел…

— К чему приплел? — выгнула бровь Таисия, — сижу-сижу, все не пойму никак, что это за шутка такая.

— Это не шутка, — мрачно сказал Солнце. — Это бородатый анекдот такой. Во всех смыслах бородатый.

Кайман сделал такое лицо, что раскосыми оказались уже оба глаза, а не один.

— Это Борода на последнем инструктаже отколол, — мало не промурлыкал он. — Я долго плакал. Сама представь: сидим нервные, остервенелые. Руки на столах, спины прямые, глаза вытаращенные. Входит Борода. Чеканным шагом. Вид — похоронный. Ну, думаю, сейчас нам втирать начнут, что ситуация критическая, многие из нас погибнут, но Родина не забудет…

Глядя, как актерствует Юрка, Лилен чуть не позавидовала. И тотчас вспомнила о Майке — как он там? Еще не закончил со сценарием? Что ему сказали про нее? Куда и зачем сорвались его Венди и Фафнир?

Может, ничего ему и не сказали. Судя по тому, что Макферсон не попытался позвонить, мысли его занимают исключительно Айфиджениа Никас и сержант Лэнгсон.

— …вошел Борода, — продолжал тем временем особист с интонациями прожженного старого трагика, — встал. Обмираем. Он посмотрел сурово и говорит: «Дети! На повестке дня две задачи. Установить контроль над Галактикой. И перекрасить Полетаева в зеленый цвет».

— И все, суки, повернулись и посмотрели на меня! — жалобно сказал Солнце. — Ну за что мне это?!

— Не хрен было такой хаер отращивать, — плотоядно прокомментировал Кайман.

— Постригусь налысо.

— Хрен тебе. Сколько отрастил, столько и покрасишь.

— А почему в зеленый? — не задумавшись, спросила Лилен.

Кайман не облизнулся. Но вид у него был такой, как будто он облизнулся. Как у облопавшегося кота.

— Солнце тоже спросил, — покивал он, блаженно жмурясь. — А Борода и говорит…

— …«Я знал, что по первому пункту у вас вопросов не будет!» — докончила Таисия, и все засмеялись.

Лилен не поняла.

— Это древний русский анекдот, — объяснил Шеверинский. Несмотря на солидарность с братом-энергетиком, удержаться от улыбки он не сумел.

— Чтоб вам пусто было с вашим Бородой! — в сердцах плюнул Солнце.

— Ты погоди, — негромко, чуть гнусаво протянул над ухом Лилен Синий Птиц, — вот они еще посидят, подвыпьют и начнут рассказывать, как они боялись директрисы. Это вечная тема — «как мы боялись директрисы». До старости…

Лилен постаралась не обратить внимания. Так, чтоб он понял.

Взгляд Птица уже явственно размывало; казался он не столько пьяным, сколько задумчиво-тоскливым. Под блестящими наманикюренными ногтями темнели коричневые полосы: Димочка ломал в пальцах очередную сигарету с акарой. Крошка сыпалась на белые брюки.

Солнце проворчал что-то и потянулся к бутылке.

— Полетаев, — мурлыкал Этцер, — красься. Иначе жизнь твоя станет адом.

— Уже стала!

— О чем и я. Ну как ты не поймешь? Борода ничего просто так не говорит. Это же симпатическая магия, понимаешь? Два явления, на первый взгляд никак не связанные, но в действительности находящиеся в нерасторжимом родстве. Одно следует за другим. Так что если ты покрасишься…

— Несимпатичная твоя магия, — уныло сообщил Костя. — Север, что мне делать? Я несчастный, умученный человек.

— Полетаев! Кому ты жалуешься?! Ты ЭТО видел?! — и Шеверинский ткнул пальцем в свое белокурое проклятие.

Солнце скорбно опустил лицо долу.

— Север, — пафосно сказал он, — давай выпьем.

Тот, не говоря лишнего, налил. Звезда Терры начинала путь к вечеру и светила в спину ему: в тени загорелое лицо Шеверинского казалось еще темнее, только блестели белки глаз и зубы в улыбке. Блеснул хрусталь, и поднявший его провозгласил:

— За то, чтобы эти сволочи действовали нам на нервы как можно дольше!

Синий Птиц иронически дернул углом рта. Таисия, облокотившись на стол, щурилась и улыбалась самым домашним, ласковым образом. Все энергетики в спокойной обстановке кажутся исключительно безобидными людьми… Димочка думал, что несмотря на все протесты Алентипалны, Иван Михалыч распорядился вести в РС тот армейский психотренинг, после которого убийство становится рассудочно-волевым действием и не влечет за собой особых переживаний и угрызений совести. Бабушка опечалилась, но отступилась: она понимала, насколько далеко положение дел от всеобщей любви, и какая сила — райские птицы.

Тогда Батя тоже сделал уступку. Без просьб, просто в ответ. Для ее душевного спокойствия.

Не нападение.

Только поддержание мира.

Насколько Птиц понял, девица Вольф страстно мечтала пойти по стопам матушки и записаться в Джеймсон, но местра Вольф-старшая встала стеной. Марлен рассказывала это Северу, думая, что Димочка спит с открытыми глазами, но он не упускал ни слова из застольных бесед.

— Она не хотела, чтобы я общалась с нуктами, — жаловалась девица, — она говорила, что я стану на них похожа!

«Вот отчего у Севера не клеилось с нашими девками, — лениво думал Димочка. — Он туповатых любит». С его птичьей ветки ясней ясного виделось, что покойница не от драконов спасала дочку, тем более, что болтать с ними та все равно научилась отлично.

В Джеймсоне готовят профессиональных солдат. Таких, у кого тверда не только рука, но и мысли.

Спокойных.

Отбор есть отбор, и наверняка среди экстрим-операторш много слабых амортизаторов…

Таисия улыбалась.

Синий Птиц помнил, что в рукопашной ее любимый удар — пальцами в глаза. Скорость у хорошего энергетика такова, что мало кто из нормальных, пусть даже натренированных людей сумеет поставить блок. «Не настолько банально, как в пах, — рассуждала Чигракова. — И женственно!»

У выпускниц Первого корпуса оригинальные понятия о женственности.

А вторая тройняшка, Настя, сейчас летит сюда. Шеверинский сказал, что они встречали ее на Диком Порту, в клубе «Серебряный блюз». Димочка не вспомнил. Он вообще не помнил Дикого Порта. Север, услышав об этом, долго смотрел странным взглядом, но ничего не сказал. Анастис отработала роль визитной карточки местера Люнеманна, знаменитого пиратского короля, и теперь сопровождает Больших «Б».

А третья тройняшка, Ксеня, во временной спайке с Ручьем и Клестом на Древней Земле ворочает такие дела, что только держись. Об Аксенис меньше всего слышно, и появляется она редко. Последний раз Птиц ее видел, когда… да, именно.

…В Райском Саду.

— Мало быть сверхполноценником, — сказал он тогда. — Надо еще что-то из себя представлять.

Алентипална вздохнула.

Уютно пощелкивали спицы. Задумчиво, колыбельно журчал малыш-водопад, струйка воды с детское запястье. Падал в каменную чашу, украшенную резьбой. Бабушка сидела на каменной скамье возле чаши, на старом детском одеяльце, сложенном вчетверо. Вязала. Дима смотрел и не мог понять, то ли она просто вяжет, то ли поет так.

Это Алентипална начала звать их райскими птичками. А о себе говорила: «Я птица-страус. Как пну — мало не покажется». Видя ее, трудно поверить, что на самом деле это еще мягко сказано. Кто-кто, а Синий Птиц знал, какое счастье можно спеть человеку спроста, мимоходом, по случайному раздражению.

Чуть одаль, на мощеной белым камнем дорожке, стояла Ратна-Жемчуг — миниатюрная, прямая, строгая, в неизменном черном платье до пола, похожая на шахматную фигуру. Блестящие темные волосы обрамляли узкое лицо, как вороньи крылья. Талия Ратны даже для ее невысокого роста казалась несоразмерно тонкой, точно директриса была вовсе не человек, а лаэкно какая-нибудь.

Директриса считала, что между нею и куратором Райского Сада имело место некое соперничество, которое она, Данг-Сети, проиграла. Свой проигрыш Жемчуг при каждом удобном случае подчеркивала, отчего Бабушка, не разделявшая ее представлений, очень нервничала. Алентипална полагала, что своим положением обязана не себе, а тем мужчинам, за чьими спинами ей так спокойно. Она старалась быть с Данг как можно вежливей, и только злила ее этим.

— Кем ты хочешь быть? — спросила Бабушка.

— Не знаю. — Птиц смотрел, как течет вода: падает сверху, серебряными пузырьками тревожит темное зеркало чаши, успокаивается, уходит дальше по желобу.

В эту самую чашу крайне удобно макать чью-нибудь дурную голову. Но когда рядом Алентипална, все чародейство Райского Сада выбирается из щелей, где пряталось от малолетнего хулиганья. Давным-давно сели за проекты великие архитекторы, ландшафтные дизайнеры и художники, а молодая Бабушка украдкой спела им творческую удачу. Сложной и необыденной была цель — не украшение создать, не дворец, а место, где больной, психически нестабильный ребенок вырастет здоровым и веселым…

— Я смогу все, за что возьмусь, — сказал Васильев. — Но только потому, что я корректор. Забрать это — и я никто.

Бабушка слушала внимательно. Ратна стояла истуканом.

Директриса тоже корректор, но по виду не скажешь. Даже Кнопка не казалась настолько бесчувственной. Птиц хорошо знал, что кроется за таким дубовым спокойствием, но в принципе не умел жалеть кого-либо, кроме себя.

— Это как наркотик, — сказал он. — Я его ненавижу, но без него не могу.

«…я им дышу, и не знаю, как по-другому», — договорил он про себя. Алентипална все понимала без слов.

Стоило ему взять в руки реконструкторский лук, и на полном скаку он сбил пять из пяти. Как древний монгол.

И не могло быть иначе.

«Райский Сад», — подумал Птиц и хихикнул про себя.

…Слишком хорошо. Привыкаешь, что такой и должна быть жизнь. И думаешь, что в школе замечательно, но это только школа, дальше будет еще лучше, еще краше, еще чудесней! и танцуешь на празднике собственного изгнания из рая.

— Тебе тяжело заниматься оперативной работой? — уронила Бабушка сочувственно и печально; в узких глазах Ратны почудилось презрение.

— Нет.

— Тогда я не понимаю, — голос ее дышал лаской и заботой, как всегда, и от этого Птицу становилось еще тошнее. От невозможности отрицать и огрызаться. Если выцедить по крупице и собрать воедино все хорошее, что есть в Саду, получится маленький кусочек мира вокруг Алентипалны.

…потом оказывается, что за стенами школы раскинулось нечто, больше похожее на исполинскую помойку, чем на мир, каким ты его представляешь. Потому что пусть Сеть, пусть курс новейшей истории, пусть тренинги, но ты сыздетства живешь в Райском Саду.

А помойка, к слову, считая себя единственно верной формой существования, пытается сожрать все прочее. Остается только фронт, только передний край, и вот — особист-корректор, райская птица, страшнейшее оружие во Вселенной, ты лепишь кому-то тромб в вене, чтобы другой пацаненок мог скакать на лошади и стрелять из лука, как древний монгол…

— Я сам себя не понимаю, — Димочка уставился в землю.

Бабушка думала. Спицы щелкали, точно сами собою.

— Хочешь заниматься этически безупречной деятельностью? — спросила, наконец, она. — Такая возможность есть. Синдром Мура. Лечебница на Терре-без-номера.

Димочка представил себе скорбных синдромом внешних территорий, и его затошнило сильнее: лысые, одутловатые, пучеглазые, с деформациями скелета, с руками-клешнями… еще, чего доброго, вонючие. Птиц не скривился только из личной приязни к Бабушке, которая очень заботилась о своих мурятах.

Ратна все заметила и все поняла.

— Я вообще не хочу быть сверхполноценником, — глухо, почти мстительно сказал Птиц. Директриса сузила азиатские глаза в окончательные щелки, но промолчала. Потом повернула голову движением марионетки. Димочка проследил за ее взглядом, и увидел Аксенис.

Он никогда не путал тройняшек. Не потому, что был особенно наблюдателен. Не хотел путать — и не путал. Для такого даже песен не требовалось.

Женя «Ручей» Эрлинг, Ньян Вин, «Клёст». Третья Чигракова, Ксенька-Тройняшка. Долгосрочный проект на Древней Земле. Звучит мирно; на самом деле Аксенис — двойной агент. То есть это для землян она двойной агент…

Димочка усмехнулся.

Алентипална не хотела, чтобы ее беспокоили по пустякам; Синий Птиц — важная персона. Поэтому сюда, к водопаду и бабушкиным спицам, не набежали дети. Просто не захотели.

Ксения шагала размашисто, точно хотела пуститься бегом и сдерживала себя. От Бабушки повеяло тревогой.

Ручей — не чета Димочке, у него не запредельный пятнадцатый, а приличный десятый, он не сотворит чуда… но зато он вменяем. Не организует проблем и не посылает штатных психотерапевтов в несказанную даль. Поэтому на Земле — Ручей. Прикрывает ксенолога-дипломата Чигракову, разыгрывающую достойную Атк-Этлаэка партию. А Птиц устраивает самоанализы пополам с истериками.

— В чем дело? — разомкнула губы Ратна.

— Алентипална, — только кивнув директрисе, Ксения наклонилась к Бабушке, — простите, ваш браслетник выключен.

— Да…

— Иван Михайлович просит вас как можно скорее быть в Степном.

Плавно, медленно Бабушка положила вязанье.

Птиц ощутил дикую ревность, дичайшую, физиологическую — точно умирающему от жажды дали бутылку с родниковой водой и отняли после пары глотков. Аксенис покосилась на мальчика-звезду и убрала за ухо русую прядь.

— Где машина? — спросила местра Надеждина: уже не добрая баба Тиша — третий член уральского триумвирата.

— Через минуту будет.

И она уехала, как уезжала всегда. Делать нелюбимое нужное дело. Многозначительные оговорки в устах авторитетных журналистов и социологов, чьи-то странно поспешные политические решения, их неожиданные последствия; не предвиденные кем-то проблемы…

Синий Птиц не понимал, как Алентипална может заниматься тем, отчего больно ее душе.

Солнце и Север пили «за сволочей». Лилен и Таисия дружно смеялись, забыв о прежней несклонности друг к другу, Кайман усиленно делал вид, что он-то здесь ни при чем. Дельта развалился под ногами у Крокодилыча и уснул заново.

«Энергетики! — говаривал памятный Женя-Ручей, переплетая завитые локоны длинными нервными пальцами. — Для них собраться большой кодлой и что-нибудь хором громко орать — переживание из категории высшего духовного опыта…»

Птиц ухмыльнулся. Послушные черты складывались в привычную гримасу сами, не требуя не только искренних чувств, но даже усилия лгать.

Руки под кольцами зудели.

Выпив, Шеверинский, по обыкновению, пошел вспоминать прошлое.

— У меня от него всю жизнь одни неприятности, — по-братски делился он с Солнцем, сочувственно внимавшим. — Знаешь, как мы познакомились? Весь первый корпус ушел в конный поход до Южного моря, а меня не взяли, потому что я химичке стол чесноком намазал. Сидел я злой, один, и думал: надо какую-нибудь гадость сделать, чтоб не так пакостно на душе было.

Димочка оживился. Подался вперед. Эту историю он слушал не раз, и всегда с удовольствием. Особенно приятно было уточнять детали. Особенно при посторонних. А рядом как раз хлопала коровьими очами девица Вольф.

— И вот решил я, дурак, махнуть через забор в третий корпус и птиц попугать, — каялся Шеверинский. — Ну, разве ж дураку забор помеха? Перелез, иду по парку, смотрю — сидит. На скамеечке. Играет на браслетнике во что-то. Худенький, беленький, кудрявенький, глазки голубые… так и хочется в душу с ноги пробить.

— Он мне сразу понравился, — объявил Димочка.

— Я подошел и говорю: вот, все энергетики конным походом ушли, а меня не взяли, потому что я одному парню руку сломал.

— И два ребра, — злорадно напомнил развеселившийся Птиц.

— И два ребра, — гробовым голосом подтвердил Север. — Теперь, говорю, будут они ехать по степи, в траве по шею, и хором петь песни. А я один, и мне скучно.

— Ты, говорит, правда корректор? — подхватил соратник и, вспомнив коллегу Эрлинга, пропустил между пальцами белую прядь. — Ну покажи что-нибудь. А если не покажешь, значит, не можешь, и все враки.

— Показал? — поинтересовалась Таис.

Шеверинский испустил тяжкий вздох.

— Рассказывай, — хищно велел Димочка.

— Он глазищи эдак растопырил… — ткнув в Птица пальцем, печально отчитался Север, — и говорит: «Пст!»

Повисло молчание.

— И чего?

— И тут из-за кустов выходят директриса и главврач! — убито сказал Шеверинский.

Бурное веселье продолжалось минуты три.

— Вот это работа! — восторгался Кайман.

— Это не я, — невинно отнекивался Птиц, — это просто так вышло.

— Как я рванул! — помотал головой Север. — В жизни так не бегал. А Ратна как рявкнет сзади: «Стоять!»

— И что?

— Я упал, — мрачно отвечал Шеверинский. — А она: а посадить его за нарушение внутреннего распорядка на три дня в изолятор!

— И чего?

— Отсидел, — по-зековски скупо сообщил Север. — «Войну и мир» прочитал.

— Герой, — скалился Димочка, — вот, Ленусик, видишь, они начали рассказывать страсти про директрису. Устное сочинение на тему: «Как мы боялись Данг Ратны». Удивительно предсказуемые люди.

— А ты не боялся, — насмешливо сказала Таис.

— Я никого не боялся, Тасик, — Птиц доверительно подался к ней, прикрыв цветокорректированные глаза и вильнув плечами. — Я оттанцевал всех самых свирепых женщин Эрэс. В том числе Данг-Сети… кстати, она очень милая… и сексуальная…

— Только не говори, что ты… — Шеверинский так и поперхнулся, — с директрисой…

— А почему это тебя беспокоит, Север? Она, между прочим, из-за меня освободила третий корпус от военной подготовки, — ехидно напомнил Димочка.

— Н-ну…

— Я — за спорт. За отличную физическую форму. За качалку, — пафосно заявил Птиц. — Могу показать рельеф. Но я в принципе против военной подготовки. И военруков, как ее воплощения.

— Ага, — съерничал Этцер, — так уж оно повелось: либо основы военной подготовки, либо стриптиз.

— Мужской топлесс не считается. А почему тебя это беспокоит, Кайман? Ты до сих пор помнишь? Вообще-то я танцевал для девушек… Впрочем, я не о том, — поторопился Птиц, ибо выражение раскосого кайманова глаза сделалось нехорошо. — Север, помнишь военрука?

— Не напоминай мне про военрука! — возопил Север. — Я ж до сих пор во сне ржу, как вспомню!

— И главное, мы же ничего особенного не сделали… — вкрадчиво пропел Синий Птиц, любуясь собой и воспоминаниями.

Внезапно Шеверинский посерьезнел.

— Нда, — задумчиво сказал он. — Знаете, я ведь только сейчас понимаю, сколько ж они от нас претерпели.

— Работа их такая — претерпевать, — отмахнулся Димочка.

— Нет, — нахмурился Север. — Вот как поеду в Эрэс, пойду и извинюсь. Скажу — прости нас, идиотов, Сан Саныч, мы ж не со зла. Детство в заднице играло.

Димочка фыркнул. Усмехнулся скептически.

Вспомнилось.

…Сан Саныч сидел в приемной «взрослого» психотерапевта, работавшего с преподавателями и студентами; Синий Птиц его, Тан Ай Сена, знал только издалека, и в этой приемной никогда не был. Сначала подумал, что его сейчас выставят, но позади вышагивала сама Ратна, и вроде не должны были.

— Извинись, — сквозь зубы сказала директриса, неласково толкнув Птица в плечо. Птиц обиделся, но что-то вроде стыда все же испытывал в тот момент, и потому про обиду забыл.

На диване под традесканцией сидел незнакомый старый человек. Больной и разбитый, с розовыми воспаленными глазами, с мокнущими веками. Сидел, подобравшись, точно боялся всего кругом, от Ратны до традесканции. Потребовалось немало времени, чтобы понять — это и есть страшный военрук. Из него как скелет вынули.

— Извините, — полупрезрительно сказал Птиц.

— Простите его, Сан Саныч, — сказала Ратна. Димочка никогда не думал, что у стальной Данг может дрогнуть голос.

— Да понимаю я всё, — сказал незнакомый человек покорно и горько. — Пролетала мимо райская птичка… поточила птичка железный клювик…

Он достал сигарету, зажигалку: тоже удивительно, запрещалось курить в присутствии детей. Начал щелкать кнопкой, пытаясь высечь огонек, но дрожащие пальцы соскальзывали.

И Димочка потянулся к нему волей. Неосознанно, желая не столько помочь, сколько прекратить раздражавшее мельтешение. Пусть закурит поскорей…

Пальцы директрисы впились в плечо, как ястребиные когти. С одной стороны, как поезд, врезался гнев Ратны, а с другой — дикий животный ужас человека, который уже не был свирепым военруком Сан Санычем, а был кем-то другим. Мурашки побежали по спине. Димочка встряхнулся, оскорбленно покосился на Данг-Сети, и прошипел: «Я же зажигалку!»

Когти разжались.

Военрук курил. Мелко-мелко, как девчонка украдкой, не затягиваясь; набирал в рот дыма и выталкивал. Глаза его странно блуждали.

Он не ушел потом из Райского Сада, как предполагал Димочка. Тан Ай Сен ли, или уговоры бабы Тиши и местры Ратны, дополненные безмолвной песней, сделали свое дело, но Сан Саныч остался преподавать. Только мальчиков третьего корпуса, корректоров, больше не пытались учить строевому шагу.

Афоризм о железных клювах Димочке пришелся по сердцу.

Лилен тосковала.

Уральцы вспоминали славные свершения школьных лет, и, казалось, совсем забыли о деле. Рассказывались байки, но для Лилен они были чужие, в каждую требовалось долго вникать, и она скоро устала. А тут еще и сленг, коверкавший язык настолько, что мало в ушах не шумело от усилий понять. Чем больше личного было в теме беседы, тем больше оказывалось сленга. «Шифроваться не надо, — уныло думала девушка. — Птичий язык…»

И Север тоже как будто забыл о ней. Как будто все кончилось, не начавшись.

От нахлынувшего одиночества ей снова вспомнились родители. И Малыш. Наверно, реши она рассказать, что о ней думает Дельта, или почему мама волновалась, видя её спящей в гнезде Нитокрис, для семитерран эти истории оказались бы так же странны и непонятны, как ей — их уральские анекдоты.

…Летит Бабушка в Эрэс из Степного. Что делают в первом корпусе? С воплями и грохотом, затоптав лектора — не со злости, а просто от буйства — вылетают на улицу, несутся по парку и влезают на забор, что по периметру. Что делают во втором корпусе? Стройно, организованно, полностью игнорируя лектора, встают и выходят, организованно угоняют грузовой кар, снимают блок скорости и летят навстречу.

— Сразу видно, не наш человек придумывал, — комментировал Кайман. — Кар должен быть угнан заранее и находиться в нычке!

Что делают в третьем корпусе? Спокойно занимаются своими делами.

— …к нам — придут, — завершал Димочка с таким неподражаемым чувством собственного превосходства, что ему хотелось дать пинка. И еще сильнее хотелось, когда он без перехода (соотечественники, очевидно, привыкли, а Лилен еще нет) сообщал: — Но не поэтому, друзья мои, не поэтому ни одна женщина не в силах мне отказать…

Север косовато ухмылялся; Птиц заканчивал:

— А потому, что девушки любят сладкое… — и встряхивал волосами.

«И какой он натурал? — неприязненно подумала Лилен. — Он еще больше девочка, чем я».

«Он — лесбиян», — ответил ей непонятно кто, и сначала Лилен растерялась и перепугалась, а потом вспомнила, что рядом Дельта и вроде-как-почти-мастер Крокодилыч.

Кайман перехватил ее взгляд и подмигнул нормальным глазом.

— Кстати, — сказал он, — мы вообще зачем собрались? А то, я чувствую, таким манером скоро на пляж пойдем.

Меру благодарности, охватившей Лилен, невозможно было передать словами — и она транслировала ее через Дельту, чистым ощущением, на драконий манер. Дельта, не поднимая головы с пола, негромко зачирикал и шевельнул хвостом. Юрка улыбнулся.

— А что неясно-то? — удивился Солнце. — Двое корректоров, у которых в сумме — тридцатка… Батя сказал «набело», значит, будет набело.

— Кстати, о двух корректорах, — начала Таисия, и голос ее был точно мензурка, в которую медленно льют серную кислоту. — А где Света?

— Да в кино она, — махнул рукой Костя. — Достал я ее…

— Пятый час в кино?

Полетаев хрустнул челюстью.

— Крокодилыч, — сказал он. — Ну-ка позвони. На меня-то она сердится…

Пауза.

Димочка медленно облизал губы. Стал застегивать сверкающую под солнцем рубашку. Встал. Лилен почувствовала, как сжимаются мышцы ее пресса — сами собой, точно в судороге, без ее воли. Что-то под диафрагмой дрожало и ныло, по телу пошел озноб.

— Света? — окликнул Юра. — Светик?

Включилась голограмма.

— Здравствуйте. Я нашла этот браслетник, извините, — сказала полная немолодая женщина с перекинутой через плечо косой. — Кому его можно отдать? И как?

— А где нашли? — сориентировалась Таис, пока Полетаев грыз прядь волос, а Этцер пытался проморгаться.

— В кинотеатре «Авалон». В зеленом зале, под креслом. Как его отдать? Мне чужого не нужно.

Таис договаривалась — быстро, по-деловому.

— Спокойней, — сказал Север, хоть по интонации было ясно, что не очень-то искренне его утешение, — ну, потеряла.

— Дурак, — уронил Синий Птиц. — Мы ничего не теряем, если не хотим… Тася, спроси — когда?

Женщина не помнила точно. Но она пришла на «Хильдегарду, пророчицу». Солнце полез в ресторанный дисплей: смотреть расписание сеансов.

— После «Оленьего следа». Два часа назад. Он был выключен…

У Лилен началось колотье в пальцах рук. Потекло выше, до самых локтей. Руки и ноги казались ватными. Судорога в животе становилась все сильнее, неведомая сила сгибала Лилен в дугу, девушку било как в лихорадке. Было уже почти больно, и очень страшно: она не знала, что это, отчего, и как пойдет дальше.

— Север, — она хотела прошептать, чтобы не привлекать лишнего внимания, но вместо этого всхлипнула. — Север, что это такое?!

…А к Ваське Волшебная Бабушка не пришла.

И однажды, пару лет спустя, он улетел в своей коляске высоко и далеко, к самой ограде парка при лечебнице. Завис, глядя на закат. Дело было после ужина, браслетник он отключил, чтобы не доставали; искать его стали только заполночь и нашли к утру. Он сидел с открытыми глазами и улыбался.

Когда Света узнала об этом, то подумала, что, наверное, должна поплакать. Но у нее уже очень давно не получалось. И тогда не получилось.

И сейчас — тоже.

В детстве ей довелось подружиться с длинным списком лекарств, чувствительность организма ко многим веществам оказалась сниженной. Наверно, прийти в себя она должна была только теперь, но помнила не только коридоры, по которым ее несли — что за проклятая судьба такая, иные женщины мечтают, чтоб их на руках носили, а ее вечно таскают, надоело! — даже машину помнила. Смутный блеск надписи «Искра» на приборной доске. В тяжелом сне Свете казалось, что она дома, на Урале, и ведет, как всегда, Юрка, а рядом должен был сидеть Солнце, большой, добрый, смелый, но не чувствовалось почему-то привычной силы — силы энергетика, которой он делится с ней…

В этот раз она просыпалась особенно долго и трудно.

И все-таки проснулась задолго до конца пути.

Они разозлились.

Потому что испугались. Им некуда отступать.

Света сидела и думала обо всем этом. Думать получалось плохо, потому что она жутко мерзла. Проклятая курортная зона. Надо же было надеть мини-юбку и топик с открытой спиной… вдобавок ремешки на сандалиях порвались, и стопы выскальзывали на бетонный пол. Зябкая сырость ползла от него вверх.

Сидеть на холодном ужасно вредно. Но стоять в порванных туфлях с высокими каблуками — невозможно.

Света съежилась, подтянув пятки к самому заду и с силой обхватив колени. Так получалось сохранить чуть-чуть тепла в животе. Потекли сопли. Она зашмыгала носом и уткнула его между колен. Пальцы посинели, тело начало затекать от противоестественной позы. Света подумала, что вроде как надо двигаться, зарядку, что ли, сделать. Читала про людей в холодных карцерах. Но распрямиться, стать босыми ногами на лед, отдать последнее сбереженное тепло не было сил.

Потом осенило. Она закусила губу и дрожащими пальцами стала распутывать длинные косы. Медный водопад окутал ее, золотистые, выгоревшие кончики волос легли на пол. Стало самую малость теплей. И уверенней.

Место это было похоже на гараж. Только очень чистый, очень пустой и ярко освещенный. Белая штукатурка, светящийся потолок и тяжелые широкие ворота. Где-то наверняка пряталась сенсорная камера.

Хотя бы гадать, кто это и что это, не приходилось.

Но вот зачем…

Света сунула пальцы под мышки. Плотно зажмурилась: глаза болели.

И как?!

Она неспроста гордилась собой: Птица, ни разу не упускавшая песен. Ни единого разу. Даже когда только училась. Инструкторши смотрели на нее большими глазами. Тихорецкая — девочка-звезда. Даже Синий Птиц упускал песни, потому что Птиц циклотимик, и у него бывают депрессии. Даже Ратна-Жемчуг, и на то есть причины, о которых не говорят. Сама Бабушка упускала, потому что силы человеческие небезграничны, а неотложных дел слишком много.

Но не Флейта.

Спустившись с лестницы ресторана, Флейта спела себе безопасность, спокойное возвращение к своим. Спела неудачу тем, кто попытается причинить ей зло. Спела благополучие.

И, заснув на безобидно-скучном фильме, проснулась в темных коридорах судоремонтного завода.

А может, и не завода.

Она не помнила, когда у нее отобрали браслетник. Наверное, была в обмороке… кто-то уносил ее из зала, и люди, должно быть, думали, что несет спящую дочь…

Плакать Света разучилась в тот день, когда узнала, что умрет тринадцати лет отроду. Ничего не переменилось с тех пор. Смерть опаздывала на четыре года; каждый день — подарок, и попробуй забыть, чей… Алентипална не хотела отпускать Свету на оперативную работу, говорила, что гораздо лучше лечить, дарить жизнь, отгонять беду, но самой Алентипалне по большей части приходилось заниматься не этим. Трудный был выбор — порадовать Бабушку или помочь ей.

Она слишком давно стала взрослой.

Мысль придала сил.

Тихо, в отдалении, вновь зазвенели, поплыли слова первого инструктажа — главное правило райской птицы, ее железный клюв и стальные когти. Выучи назубок: нет человека, у которого не может заболеть голова, и нет машины, которая не может выйти из строя… не бойся. Этот мир — на твоей стороне.

Пусть рядом нет Солнца. И без Каймана будет плохо. Но кое-что она сумеет и в одиночку.

Только сначала надо подумать.

Ватная, кисельная, густая стояла тишина. Казалось, вот-вот начнет она падать с потолка хлопьями, превращаться в снег, и покроет пол слоем легкой мертвой штукатурки, холодной как лед. Ногти на ногах стали лиловые, точно накрашенные. Спина болела.

…и зачем им живой корректор?

— Кто бы сказал — я бы не поверил, — проронил Кайман, изучающе глядя на Лилен.

— Что?! — жалобно пискнула она, обхватив себя за бока.

Таисия просила счет. Ей пришлось вызывать обслугу через принесенный дисплей: вопреки человеческой природе и всем правилам ресторанных работников, официантов «Пелагиали» совершенно не интересовала компания уральцев с боевым нуктой в роли светского пекинеса. Форс-мажор ли возник, просто заболтались друг с другом — всякие были вероятности, и одна из них реализовалась.

— Птиц поет жизнь, — коротко сказал Шеверинский, — и теперь ты чувствуешь, как это действует. Потому что это серьезно.

— А я?! Что будет со мной?! — почти вскрикнула Лилен, и Чигракова зашипела на нее.

— Не бойся, — твердо сказал Север, беря ее за руку. — Все будет хорошо. Я верю.

— Я верю, что все умрут, — скептически донеслось от Птица, — я оптимист.

Солнце медленно встал.

— Но не сейчас, — с подкупающей улыбкой объяснил Димочка. Глаза его сияли чистой огненной ненавистью. — Значительно позже. И вообще — если я положил глаз на девочку, значит, она будет моей.

— Придержи язык.

— Я Синий Птиц. Приношу счастье. Когда пою. Крети-ин…

— Ладно, — сказала Таисия, — ладно. Тише. Надо собраться с мыслями. Знаете, что я подумала? То, что мы ее отпустили — ведь это же не просто идиотизм. Это очень характерный идиотизм.

— У нее пятнадцатый уровень! — помотал головой Полетаев.

— Это не значит, что кто-то не может отработать против нее.

— Кто?!

— Кто-то, — прошелестел Димочка. — Или что-то. Понял? Не понял — значит, дурак.

— Но Ксенькины отчеты…

— Откуда ты знаешь, что Ксенька действительно прошла в их структуре до конца? И знает все?

— Птиц, — очень медленно, очень холодно и тяжело произнесла Таисия, — не каркай…

И Димочка, посерев, опустился на стул, царапая губы наманикюренными ногтями. Глаза метнулись затравленно. Синий Птиц замотал головой, укусил пальцы, и шепотом, грязным матом послал самого себя.

— Или так, — печально заметила Таис. — Проще. Она отработала аутоагрессию. Тоже бывает…

Лилен слушала, и ее трясло. Так ее не трясло даже тогда, когда она выходила в туман из дома мертвых — бледная пленка биопластика, точно тонкий полиэтилен, отцовское кресло с высокой спинкой, заставка на мониторе: цветы и солнце… даже тогда не было настолько плохо, а больше в ее жизни не случалось настоящих страха и горя.

Судорога отпустила, и в тот же миг стало холодно — на солнце, на припеке. Лилен ухватила себя на плечи, стуча зубами, озираясь, как потерянный котенок. «Зачем-зачем я со всем этим связалась? — отчаянно крикнула она мыслью. — Никакая я не злая женщина, я не нуктиха тридцатиметровая, не могу я мстить!» Чувствовала, как откликается Дельта: «не плачь, названая дочь, маленькая мягкокожая женщина, нет постыдного в том, что ты ожидаешь помощи, для того и живут мужчины», — но драконья извечная безмятежность не подходила ей, как кровь другой группы. Лилен куда-то растеряла свою собственную, унаследованную от родителей. Мамина нервная устойчивость, отцовская сила, они за что-то покинули ее, и сиротливо стало, и зябко.

Север вздохнул. Притянул Лилен к себе. Спрятал в объятиях и поцеловал в макушку. Спокойно-спокойно, как будто так и надо.

…так — надо.

Чигракова, Этцер и Полетаев обсуждали, что делать. Птиц курил в стороне, прикрыв глаза, привалившись к колонне; вид у него был изможденный.

Шеверинский рассказывал. Обо всем. Быстро и непонятно. Лилен слушала не из желания понять, а потому, что говорил Север. Держа ее за руку. Успокаивая — интонациями, взглядом, тем, что просто был с ней.

Вот и гадай: настоящее это чувство, или чистая физиология?

Энергетик и амортизатор…

…Много сотен лет назад было сказано, что мысль материальна. Долгое время это считалось образным выражением. Каким именно образом материальна мысль, открывали несколько раз. В разные эпохи, разные ученые, на разных базах — физики, психотерапевты, ксенологи.

А потом закрывали обратно. По разным причинам.

Но если пару веков назад знание еще можно было оставить в стороне как чисто теоретическое, то биопластик и нукты — аргументы железные. Факт телепатии стало нельзя оспаривать. Но как он осуществляется? В каком диапазоне? Какие волны задействованы?

Последним открытие сделал Сайрус Ривера на методологической базе ксенологии. Он рассмотрел собственную расу как чужих и обнаружил определенные закономерности.

— …уже четвертым открыл, — говорил Шеверинский, а взгляд его снова и снова улетал от лица Лилен туда, дальше, где коптил себе легкие ко всему индифферентный Васильев, только что певший жизнь девочке с двумя косами. — Или третьим. Есть сказка научная, что первым был Эйнштейн…

«Четвертым… — слово в голове вертелось и кувыркалось, как трехмерный объект в профессиональном видеоредакторе Макферсона. — Четверо…»

Эмиссары Райского Сада знают четверых живущих людей, способных воздействовать на события, нарушая закон причинности.

Один из них — Синий Птиц.

За которого Север волнуется сильнее, чем за нее.

Оказывается, так.

Это беспокоило Лилен гораздо больше, чем генетические предпосылки или механизм действий корректора с точки зрения физики. Она вообще гуманитарий. У нее другие проблемы… «Он же мерзкий. Он же издевается над ним, как только может!» — и Север, Володя, снова смотрит поверх ее плеча, щурясь и сжимая губы.

— Лет двадцать назад, когда открыли принцип действия анкайской техники, теория чуть было не пошла в массы, — почти скучно частил он. — Потому что понятней стала. Потому что ксенология простому человеку всяко понятней, чем теоретическая физика, он в ксенологию как в святое писание верит… Но не пошла.

Анкайи ощущают два времени: обычное и время-прим. И поэтому невооруженным глазом отличают сверхполноценника от нормального человека. Какая тут связь, от Лилен укрылось. Ах да: про закон причинности — тоже к этому… Еще Север говорил о видовой дифференциации, двух существующих гипотезах чего-то там, и так далее.

— Ладно, — Лилен честно пыталась не поджимать губы и не говорить обиженно, — я поняла, что ничего не поняла.

— Тьфу! — Север хлопнул себя по лбу, — бестолковый я. Надо было про науку потом, в спокойной обстановке. В общем, если совсем коротко, то ученики Риверы пошли разными путями…

…В его лаборатории значительно позже, через много лет после окончания войны, работал молодой ученый местер Ценкович. Которому вскоре предстояло эмигрировать на Терру-7. Стать там дипломатом, историком военной ксенологии, действующим военным ксенологом, консультантом командующего флотом Урала во время Второй космической и, наконец, министром и триумвиром.

Все это время он продолжал исследования.

Местер Ривера умер, так и не поняв, что сам был сверхполноценником. Он рассматривал только один, наиболее яркий тип подобной неординарности: тех, кого назвал «корректорами». Упускал из виду менее выдающиеся случаи. Сайрус Ривера, «амортизатор», просто не смог приложить к себе собственную теорию.

Местер Ценкович — смог.

Но он был психиатр и ксенолог, и во главу угла ученые Седьмой Терры поставили человека. Его способности и их биохимию. Эволюцию генома и психоэнергетики.

На Земле проблемой занимались физики, параллельно с освоением данных анкайи. Биологию эффекта сочли бесперспективным направлением. Р-излучение должно было стать подвластным человеческому разуму независимо от степени полноценности человека.

…в это время уже начиналось противостояние Земли и Урала.

На Седьмой Терре вырос Райский Сад.

Древняя Земля запустила проект «Скепсис».

— В общем, — закончил Север, глянув в сторону моря, в туманящийся сиреневый горизонт, — до сих пор считалось, что мы впереди.

Полетаев встал и пошел к Птицу.

Шеверинский дернулся.

Димочка глянул на удачливого соперника косо и безжизненно. Выбросил окурок с балкона. Лилен злорадно думала, что рядом с Солнцем, который размером с гималайского медведя и косая сажень в плечах, Синий Птиц выглядит девочка девочкой, только сисек нет.

— Дмитрий Алексеич, — тихо сказал Солнце. — Спасибо.

— За что? — сплюнул Птиц.

— За то, что Света жива.

Димочка уронил крашеную голову с видом пророчицы Кассандры: «я знал, а вы не верили».

— Она второй раз песню упустила? — печально спросил он. — Или первый? А я не пять и не десять упустил. Не благодари раньше времени.

Солнце помолчал.

— Ты поможешь?

Птиц выгнул белую бровь.

— Я же объяснял, — процедил он сквозь призрак улыбки. — Я эгоцентрик. Я собирался пойти со Светкой на свидание, и я на него пойду.

Полетаев сжал пальцами переносицу.

— Ясно, — и обернулся к Таисии. — Тась, я так понял: жужжалки их монтированы были на э-план — раз, и на «крысу» — два. Армейский камуфляж много энергии жрет, на обычную «крысу» поставить трудно…

— Поставили, — покачала головой Таис. — Иначе спутники засекли бы «крысу» над питомником.

…Здесь-то Лилен понимала, в чем дело. У первой красавицы университета и начинающей актрисы накопился какой-никакой опыт. Да и профессия психолога обязывала. Димочка, в отместку за свою Лену-Кнопку, пытается отнять у Кости его корректоршу. Которую тот воспринимает как маленькую сестренку и совсем не хочет доверять ненормальному Синему Птицу.

Кайман вызвал индексную страницу планетной Сети. Нашел карту полушария, приблизил вид.

— Ну что? — вполголоса сказал он. — Сыграем?

«Аутоагрессия», — думал Птиц. Он не склонен был умножать сущности сверх необходимости и принял версию Тройняшки. Тем более что на своей шкуре не раз испытывал эту подлость, которую подкидывает корректору его нестабильная психика.

Флейта разозлилась и ушла. Не поняв, на кого злилась. Огрызалась на Полетаева, а ненавидела в это время себя саму. И все: хватило. Если обычный человек долго и упорно будет думать, что все плохо и чем дальше, тем хуже — ему действительно станет хуже. Если то же самое будет думать корректор…

Есть же гипотеза, что не было никакого эволюционного скачка.

Психически неустойчивые, вечно в ссоре с собой, социопатичные, с букетом «профессиональных» болезней психосоматического генезиса, когда врачи не могут лечить, потому что не могут поставить диагноз, — корректоры попросту долго не жили.

Без всякого осознанного суицида.

В старину — рак. Совсем в древности — чахотка. И яма в сырой земле.

Иные оставались, коптили тихонько небо. Считали, что если по-настоящему чего-то хочешь, не нужно просить или суетиться — придет само. И им приходило, к мистическому изумлению ближних, у которых метод не действовал. «Если достаточно долго сидеть на берегу реки, однажды увидишь, как по ней проплывет труп твоего врага», — очень по-корректорски это звучит…

А остальные типы так называемой сверхполноценности не обнаружил даже Ривера, потому как не знал, что искать.

«Как по-вашему? — смеялась Ийка-инструкторша на практикуме, — могу я кого-нибудь сглазить? Позолоти ручку, алмазный мой!»

С чего ей приспичило уйти из Эрэс в координаторы? Человек был на своем месте…

«Самым черным образом, Ия Викторовна».

И так тоже. Идешь по улице усталый, невыспавшийся, злой на весь мир — и за тобой тянутся простуды и сердечные приступы, ошибки и неудачи, ссоры и разочарования незнакомых людей, которых ты на самом деле совсем не хотел… впрочем, это Алентипална умеет всем на свете желать добра.

Димочку побочные эффекты его бытия совершенно не беспокоили.

— Играем… — задумчиво протянул он.

Север приобнимал свою блондинку, хотя надобность в том уже отпала: девица Вольф, выбитая из колеи первым в жизни тяжелым опытом, уже пришла в себя и смотрела осмысленно. Насколько подобные ей девицы вообще способны. Сам Шеверинский был мрачен, спокоен и собран, романтические переживания явно отложил на потом, и Димочка позлорадствовал, встретив тяжелый взгляд драконьей царевны.

— Они вас видели, — напомнила Таисия.

Птиц пожал плечами. Скептически покривил рот.

— Разницы нет.

Секунду он колебался, какое задавать направление. На экраноплан? На «крысу», куда монтировалось все хитрое хозяйство Особого отдела? На Флейту Тихорецкую? По логике вещей, то, другое и третью должны были развести по разным точкам — в попытке сбить семитерран со следа.

Карта переливалась. Северный материк Терры-без-номера, напоминающий Евразию. Планета-близнец похожа на Древнюю Землю даже очертаниями материков.

— Раз, два, три, четыре, пять — я иду искать. А кто прячется, тот сам себе злобный ёжик…

Собрание уставилось пятью парами совиных глаз. Даже дракон девицы Вольф что-то сказал на свой лад и постучал по полу хвостом. Усиленное внимание любого другого сбило бы, заставив сосредоточиться на задаче; райской птице нужна для волшебной песни отнюдь не концентрация — наоборот, легкомысленная беспечность. Когда дело серьезное, на что-то другое отвлекаются сознательно. Птиц вполне допускал, что легендарная Ифе Никас действительно пела песни.

Димочка внимания не боялся.

…Всего-то дела — ткнуть пальцем в карту.

Повезет.

Угодишь туда, куда заказывал.

Есть вероятность?

Есть.

Птиц стоял, подбоченившись, покусывал кончик пальца — задумчиво и жеманно. Смотрел сквозь ресницы. Откидывал голову, убирал за ухо пряди, залакированные до состояния перьев. Сиротка перестала стесняться и, глядя на него, откровенно кривила личико; остальные, лучше понимавшие, что делает Васильев, смотрели спокойно, и только нервозного ожидания в глазах не могли спрятать.

Что-то шло не так.

Может, другой материк?

Но ни машина, ни экраноплан за прошедшее время не смогли бы покинуть выведенной карты.

— Уменьшить масштаб, — протянул Димочка.

На дисплее светилось теперь мало не полушарие.

— Ну? — сдержанно поторопил Солнце.

Синий Птиц пытался понять, что чувствует. Уже понял. Перепроверял. Жутко и дико становилось; мысли метались в панике, подсовывая ошибочные варианты. Но Димочка мог упустить песню — ошибки он не позволял себе никогда.

Лицо Полетаева окаменело.

— Ее здесь нет, — прошептал Птиц, пряча беспомощность за равнодушием. — Нет.

Старик пил кофе, самый обычный эспрессо из слишком большой для эспрессо чашки. Второй старик смотрел на него и думал: то ли голограмма барахлит, то ли зрение… глаза всегда служили ему верно, регенерации не требовалось почти сто двадцать лет. И он, пожалуй, вовсе не станет ее делать: доживет с тем, что дано природой.

Он сидел на веранде, в густой тени. Все таяло в ней: прелестные вещицы, привезенные с Древней Земли, из мастерских, где работают так же, как тысячу лет назад… строгость стен и колонн, чистое тепло дерева, сумрачный холод камня. Как пусто безумие нынешней поры, как смешна наступающая дряхлость перед мимолетной красой, что возвращается вечно… Вечерний свет поил сад золотистой солнечной кровью, хмельной как вино.

Местер Айлэнд опустил чашку, и она исчезла из поля записи.

— Болваны, — сварливо бросил он в сторону.

— Нет, Тярри, — мгновенно отозвался антагонист. — Ты сделал прекрасный выбор. Твои мальчики оказались слишком умны.

— Ты долбаный япошка, Ши-Ши, — почти с завистью процедил Айлэнд. — А я, косоглазый враг мой, хочу умереть в своей постели, желательно на упругой девке. Не под судом, не от пули… и не от упавшего на голову кирпича, будь прокляты эти русские.

— Ты знал? — Сигэру поднял бровь.

В ответ американец долго и невнятно ругался.

— Это был вопрос здравомыслия, — наконец, сказал он. — Вопрос веры идиотским слухам и желтым статейкам. Мои компании занимались кое-какими исследованиями для крошки Йории. Все эти попытки искусственно вырастить квазициты и вставить в мозги транслятор грязных мыслишек. Кое-чего они добились, и в это я верил. Но не в чертовых русских.

Чарли вдохновился на спич. Японец, пряча улыбку, слушал его, не проявляя ни скуки, ни интереса. «Крошка Йория», восьмой пожизненный президент из Династии, годился Айлэнду во внуки, и хотя бы поэтому не должен был обидеться на олигарха.

— Они не могут спокойно делать деньги, — развивал мысль Чарли, — они все время ставят какие-то эксперименты. Но долго у них ничего не держится.

Бедный Чарли. Он развлекался на старости лет, занимая дни игрой в то, что когда-то было делом жизни. Все не мог успокоиться — и растерял, растратил себя, упустил прежнюю силу. Глупый гайдзин… Местер Терадзава когда-то принял решение и без сожалений удалился от дел, но по-прежнему готов был подняться во весь рост и продиктовать Ареалу свою волю.

— Как бы то ни было, — заметил Сигэру, — сейчас Урал представляет собой проблему. — И сам тотчас подумал: как стремительно маленькая ошибка превратилась в проблему размером с планету Урал…

По саду, сквозь алое вино солнца, плыла Ми-тян. В печали они казалась еще прекрасней: так цветок, поникший, начинающий увядать, напоминает о скоротечности жизни.

— Ото-сан, — ее глубокий напевный шепот коснулся слуха, не растревожив, — корабль вышел из мерцания и запросил у диспетчера разрешения на посадку.

Терадзава опустил лицо.

— Химэ-тян, — торжественно-мягко сказал он, — я надеюсь, тебе суждено надолго пережить старого отца. А потому решай сама.

Черты Минако дрогнули, она как будто на миг потеряла самообладание, но в том не было постыдного: кажется, впервые принцесса должна была сама рассчитать собственные силы, а не любой ценой выполнить отцовский приказ.

Она помедлила, потом поклонилась и глянула ему прямо в лицо.

— Хорошо, — глаза Минако-химэ расширились, — но тогда позволь мне и дальше отвечать за свои решения.

— Да будет так.

Провожая ее взглядом, Сигэру с сожалением отметил, что походка дочери потеряла долю обычной плавности. Деловая женщина вместо мудрой принцессы. Как жаль. Впрочем, утратившей опору в жизни, не чувствующей рядом твердой отцовской руки, что еще останется ей?

Он не видел лица Минако.

…Приняв решение помочь Люнеманну, Терадзава вновь побеспокоил Тярри в его шезлонге. Как и предполагалось, идея оставить Порт вне закона и одновременно осадить проклятых русских привела Айлэнда в восторг. Сигэру посмеивался над собой, думая, что на старости лет сделался чересчур честен: в случае удачи Чарли действительно оставался в выигрыше.

Айлэнд тряхнул стариной. Потянул за полуистлевшие нити в правительстве, намекнул кое о чем заинтересованным людям, предложил спонсорство нужным организациям. Поднял на дыбы биржу. Дальше процесс пошел сам, и радовал глаз до самого последнего времени…

Маленькая ошибка. Почти недоразумение.

Наемники Айлэнда, сорвиголовы, способные пройти сквозь охраняемое здание, чтобы убить человека, глядя ему в глаза. Способные расстрелять из автоматов толпу тинейджеров в ночном клубе. Способные проникнуть на закрытый прием, где расслаблялся помешанный на безопасности крошка Йория. Чудесный, опасный подарок, четыре отборных киллера, вовремя перехваченные Иноуэ…

Они оказались слишком хорошо осведомлены.

Они не решились убить Черную Птицу.

— Нет… — повторил Димочка.

И внезапно, чувствуя себя идиотом, ткнул пальцем в карту. Движение, в начале своем разболтанное, несфокусированное, точно направленное в никуда, на излете сделалось точным и четким.

Океан.

Едва заметные точки в океане.

— Приблизить, — велела Таисия.

Архипелаг.

— А теперь есть? — без иронии уточнил Кайман.

— Есть.

— Как это бывает, — философски резюмировал Этцер, — то оно есть, то его нет.

— Гипер, — скучно ответил Шеверинский.

…На запястье Лилен задрожала лента браслетника.

Макферсон, носорог непрошибаемый, всегда звонил в самый неподходящий момент. Лилен вскочила, вывернувшись из рук Севера почти грубо, отбежала подальше: выключать визуалку было как-то уж совсем нечестно, а незнакомых людей Майк непременно попросил бы ему представить. Еще заговорить бы с ними попытался. Он всегда искал себе типажи, если не к определенному проекту, так впрок, и не стеснялся приставать с этим. В «Заклятие крейсера» ему надобились по меньшей мере два десятка космопехотинцев, брать стандартные цифровые образы из архивов Майк не хотел в принципе. Еще вопьется в Костю и Севера…

— Привет, — режиссер заулыбался, увидев ее. Вид у него был самую малость встревоженный, но внутреннее довольство так и перло из голограммы. — Куда это ты пропала? Местер Игорь что-то такое сказал, я прямо испугался. А я работал-работал, думал, скоро закончу, а тут вдруг с кастингом подоспели, пришлось отвлечься. Вот я и подумал, может, тебе интересно посмотреть? Можно обсудить…

В другое время Лилен была бы польщена и изумлена: мало с кем Майк считал нужным обсуждать свою работу. Но сейчас ее волновали проблемы посерьезнее. Только и подумалось, что на Седьмую Терру она еще не эмигрировала, а все вокруг уже говорят по-русски. Насчет чего-нибудь учить и осваивать Макферсон — молоток…

— Лилен?

Она помялась. Времени не было — ходить вокруг да около.

— Майк. Извини. Я тут занята.

Тот приоткрыл рот, как маленький мальчик. Нахмурился.

— А… может, я могу помочь? Если дело серьезное… ну, ты помнишь. Что-то разузнать…

— Лена, извини, что перебиваю… — Шеверинский подошел так бесшумно, что она вздрогнула. — Мы решаем, что делать. Нужно твое мнение.

Его ладонь, широкая, хозяйская, лежала на ее плече. И к виску Лилен этот вчера еще незнакомый человек наклонился, как близкий друг.

Майк смотрел.

Он, может, и был нечуток, но подобных сцен срежиссировал не одну и не две.

— А, — сказал Макферсон. — А… давай я приеду! Я… у меня много чего…

Только ему подобное могло прийти в голову.

— Не стоит, — сквозь зубы сказала Лилен.

— Точно? — теперь он обеспокоился всерьез. Только неясно: оттого ли, что девушка была с другим, оттого ли, что актриса не проявляла интереса к фильму.

Лилен прокляла свою несчастную судьбу. Уродиться красавицей для того, чтобы тебя любили и хотели не как женщину, а как шут знает что. Актрису или «амортизатора» — без разницы. Пусть хоть кто-нибудь наконец увидит в ней хорошенькую куколку, длинноногую блондинку! для разнообразия. То изображать талант. То пытаться быть непонятно кем, непонятно чем занимающимся. Тьфу. Глубокий аналитический ум тоже никогда не значился в списке ее достоинств, почему то и дело ей приходится разгадывать загадки и проникать в суть вещей?!. Пусть Чигракова проникает, она что-то уж чересчур умная…

— Точно, — отрезала Лилен. — Я вернусь. Через пару дней.

— Хорошо, — потерянно согласился Майк.

— До встречи.

…Пару минут назад уральцы так смотрели на Синего Птица. Сосредоточенно и напряженно. Внимание было как лазерный луч — направленное, жгучее. Лилен стало неуютно.

— Это не Минколоний, — хмуро цедил Кайман, медитируя на дисплей.

На динамической карте, снятой спутниками позиционирования, не торопясь крутился главный городской космопорт. Никоим образом не секретный объект. На сайтах, где можно заказать билеты, вид порта со спутников дублирует расписание. Глянуть глазами, кто здесь, значительно проще, чем копаться в длинных таблицах, особенно если речь идет о частном секторе, а не о лайнерах крупных компаний.

Частный сектор и был объектом каймановой медитации. Над неновой маленькой яхтой всплывал и пропадал квадратик со сведениями. Порт приписки, время прибытия. Ничего особенного. Больше двух третей частных судов приписаны к Древней Земле.

— Такие дела, Лили, — печально сказала чересчур умная Таис. — По всей видимости, тут каким-то боком замешан местер Терадзава, владелец Фурусато. Без его ведома гипер на его космодром бы не сел.

— И?

— Нам нужно вытащить Свету. Альтернативы нет. Правительство колонии уже начало подготовку к встрече триумвиров, у нас не больше пары дней.

— Ты лучше сразу скажи, при чем тут я.

— Нам нужен Синий Птиц. Вменяемый и работоспособный.

— Спасибо, Тасик, — ядовито пропел тот.

— Не за что, — не глядя, буркнула Чигракова. — А для этого ему нужны энергетик и амортизатор.

Лилен сжала зубы. Впилась ногтями в ладони.

Проснулся Дельта.

Встал — тихо, не щелкнув живыми лезвиями — перетек ей за спину, выгнулся в боевой полукруг, как положено нукте с экстрим-оператором. Только оттеснить в сторону Шеверинского Дельта не догадался. Его не учили. С ним всего лишь делились опытом, и потому за плечом Лилен по-прежнему возвышался особист Володя, строгий, хмурый и сильный. Воин, которого она ждала…

— Вы все только и говорите, что я ничего не умею. И у вас есть Юра.

— Юра с Костей… в общем, Марлен, не выйдет такой замены. Ты с нами.

При всем желании в этих словах нельзя было услышать вопроса.

Лилен стояла, опустив голову, глядя исподлобья. Ну почему, почему она не может соображать так быстро, как надо?! Почему все решают за нее? Ладно бы родители, ладно даже дядя Игорь, но теперь решать вдруг начали совершенно чужие ей люди. Которым на нее наплевать. Которые занимаются своим делом…

…мама и папа. Особый отдел при минколоний. Лилен поехала сюда, связалась с уральскими особистами только потому, что они обещали расследовать убийство. Она хотела мести, Великая Мать Нитокрис верила в нее и назвала славной злой женщиной, Мать Ития поручила мужу ее охрану.

Про ее интересы успешно позабыто. У семитерран проблемы важнее.

Пусть даже так. Они не нанимались. Просто пообещали.

Но почему Лили Марлен теперь должна быть заедино с ними? Она-то не особистка. И ничегошеньки не умеет, о чем ей неоднократно сообщалось не в самой вежливой форме. Ее, как мебель, поставят куда следует, чтобы мерзкому крашеному лесбияну Димочке сделался правильный фен-шуй. Чтоб потоки энергии сбалансировались…

— Они не знают, на кого напали, — тихо, в сторону говорил Солнце. — Флейта — она не флейта, а алмазное сверло. Гвозди бы делать из этих людей.

Димочка с интересом наблюдал за внутренними метаниями девицы Вольф. Все мысли белобрысенькой немедленно отражались у нее на мордашке. В окончательном итоге Птиц не сомневался: он всегда получал то, что хотел… а исключения подтверждали правило. За истекшие минуты его посетило еще несколько дельных мыслей, к примеру: Тихорецкая наверняка хранила цветок своей невинности для ублюдка Полетаева, тем приятнее будет приобщить девочку к радостям секса.

Мелькнуло холодное, алебастровое лицо Кнопки, тонкая сигарета в тонких губах… теперь она, разумеется, не курит, у амортизаторов не бывает зависимостей, они мыслят рационально, и, планируя беременность, Лена Полетаева…

Все.

Забыть.

Переключиться.

…А предать своих Птиц не мог физически.

И никого, ничего в мире не боялся.

— Вы собираетесь звонить Ие? — вопрошал Кайман.

— Надо бы Бороде позвонить… — выдала Тройняшка очередную умную мысль.

— До того, чтоб дозвониться на гипер в мерцании, наука, блин, еще не дошла!

— Вы вообще можете хоть что-нибудь сделать без указки?! — взвился Димочка. — Таисия, только скажи мне, что Демченко или Бабушка запретят вытаскивать Светку, только попробуй! Или ждать неделю, пока сюда перекинут еще кого-нибудь из Эрэс?

Шеверинский улыбался. Глаза его потеплели. Проблемы оставались, и серьезные, но то были проблемы другого рода. Во всеоружии, по твердой земле идти навстречу опасности — совсем не то, что тонуть в болоте. Есть Ленка со своим драконом, которая интуитивно делает то, чему иные учатся лет десять. Есть Димыч, который вот-вот вернется в нормальное состояние — притягательно-веселый, насмешливый, искрящийся, неотразимый Синий Птиц… Они всё решат и сумеют всё.

Лилен подняла голову, пытаясь найти взгляд Севера.

— Ты, дедушка, не ходи в нашу песочницу, — с лаской советовал Птиц кому-то в небе, откинувшись на спинку кресла и томно изогнув кисть с сигаретой. — Не бери наши формочки. Забьем совочками, похороним — не найдут…

И Шеверинский любовался им.

Обнимая Лилен за плечи.

Им.

Любовался.

И тут девица Вольф взбрыкнула.

— Никуда я не с вами! — плюнула она, от злости позабыв половину русских слов. — Я… мы… я не так приехала! Мои родители… вы говорили… я для так. И Дельта со мной для так. Я не буду вам… как вы хотеть!

Дельта, почуяв ее гнев, услышав оклик, зашипел. Поднялся на задние лапы, огромный и страшный, биологическое оружие. Его сила окружила экстрим-оператора, как невидимая стена. Лилен перевела дыхание.

Никто ее не заставит делать то, чего она не хочет. Никто не сможет ее использовать.

— Лена, — немного удивленно проговорил Север сверху, ей в макушку, и Лилен дернулась, — что ты? Извини. Таисья — она такая, в случае чего стенку прошибет…

«Она ксенолог-дипломат, — мысленно поправила его Лилен. — Умеет и поаккуратнее прошибать стенки…»

— Мы с Дельтой, — сказала она медленно, чтобы не ошибаться больше, — пойдем на судоремонтный. Делать свое дело. А вы — свое.

— Ну вот… — уронил разноглазый Этцер.

Отвлекся от дисплея, встал, оперся на край стола.

Дельта обернулся к нему.

На миг Лилен вновь почувствовала связь с семитерранином через живой передатчик — и все умолкло. Дракон опустился на четыре лапы, подумал.

И отошел в сторону.

Дельта.

Который обещал, что будет ей как друг — экстрим-оператору…

Лилен позвала его.

Еще позвала.

И еще.

Маленькая женщина, вверенная его заботам. Она не была в опасности, она гневалась и поступала необдуманно. С женщинами такое бывает, даже с большими, даже с матерями прайдов, и тогда мужчины не торопятся повиноваться: ждут, когда ум их вернется в покой…

«Малыш никогда бы так…»

У Малыша был свой ум. И у его подруги — тоже.

У Лилен земля ушла из-под ног. Сердце поднялось к горлу, словно в «крысе», которую лихач-водитель уронил в пике с большой высоты…

Подошла Таисия. По-кошачьи, мягко ступая, с неотвратимостью хищницы.

— Лили, — терпеливо сказала она. — Ты уже не можешь уйти.

— Почему? — из последних сил прошипела та.

— Видишь ли, — Чигракова помедлила. — Ты нам нужна… и ты очень много узнала. Не бойся. Пока ты с нами, у тебя все в порядке. Но если ты попытаешься от нас отделаться, сбежать, попросить помощи, а помощи ты можешь попросить только у землян, видишь ли…

Лилен не могла смотреть ей в лицо. Как ни старалась. От взгляда особистки хотелось загородиться руками.

— Помнишь местера Лоу? — очень мягко спросила Таис. — Его уже нет.