"Семейный стриптиз" - читать интересную книгу автора (Голдсмит Оливия)

ГЛАВА 7

– Нам нужно поговорить, Клинтон.

– Опять?

– Боюсь, что так, – отрезала Джада. Как только авто­бус с детьми отъехал от ворот, она закрыла дверь на кухню и принялась драить плиту. Хотелось бы знать, как давно Клинтон брался за тряпку и чистящий порошок. – Боюсь, что так, – повторила она, хотя страха не испытывала ни на йоту. Джада была в ярости. Слишком далеко он зашел. Слишком много грязи тащит в дом.

Джада давно подозревала, что Клинтон временами по­глядывает на сторону. Она старалась не думать об изменах мужа, даже когда доказательства в буквальном смысле вопили об истине. Помнится, еще в Армонке одна томящая­ся бездельем дамочка, заказавшая Клинтону бассейн за двести тысяч баксов, названивала потом по пять раз на дню. Так же обрывала телефон и жена чернокожего режиссера звукозаписи, безо всяких оснований возомнившая себя певицей. Но Джада тогда решила не обращать на них внимания, раз уж интрижки на стороне не мешали Клин­тону ни деньги домой приносить, ни детьми заниматься, ни жену любить. Он ведь мужик, в конце концов; ни у одного недостанет сил отказаться, если баба сама себя предлагает.

«Давно это было», – со вздохом подумала Джада. Все у них тогда было хорошо, дети еще не подросли, и она могла себе позволить заниматься только малышами и домом. Теперь ее жизнь состоит из работы в банке днем и уборки вечером. Целыми вечерами она только и делает, что на­крывает на стол, собирает грязное белье, раскладывает по полкам чистое – а потом все по новой. Клинтон же день-деньской валяется на диване перед телевизором, крутит любовь с новой подружкой, а в редкие свободные от безде­лья минуты следит, чтобы ребятишки не спалили дом. На свою жизнь Джада не жаловалась: ради семьи она и не на такое была готова. Но ее брала злость за то, что Клинтон творил со своей жизнью. А ведь минимальных перемен было достаточно, чтобы им обоим стало гораздо проще. Да и смысла в этом существовании стало бы куда больше.

– А тебе разве на работу не надо? – переминаясь с ноги на ногу, как нашкодивший школяр, спросил Клин­тон.

– Нет. А в чем дело? Гостей ждешь? В таком случае по­зволь прибраться к их приходу.

Она вытерла стол. Даже теперь, после стольких лет брака, Джаду неизменно удивляла способность Клинтона наблюдать, как она что-нибудь делает, и даже не заикаться о помощи. Типичный отпрыск матери-разведенки, иначе не скажешь! Впрочем, это мелочи; Джада давно была выше подобной ерунды. Много лет назад они с Клинтоном дого­ворились, что их дети, в отличие от двух предыдущих поко­лений Джексонов, без отца не останутся. А вот это уже да­леко не ерунда.

Ну а что касается помощи, Джада не сомневалась в том, что ее супруг из «берущих». Как и большая часть так называемого сильного пола. Человечество делится на «да­ющих» и «берущих», как на блондинов и брюнетов, и ни­чего тут не поделаешь. Шавонна, как ни печально, тоже из «берущих». Кевон – пока – в этом больше похож на мать, предпочитает отдавать, а не брать. Суть в том, однако, что в начале совместной жизни с Клинтоном Джаде отдавать нравилось. Нравилось ощущать себя нужной и полезной. Клинтону было нужно, чтобы о нем заботились, а Джаде, похоже, было нужно быть нужной. Однако всему есть пре­дел.

Клинтон начал катиться под гору вместе со своим биз­несом и с тех пор даже не пытался затормозить, методично сдавая позиции. Сначала перестал приносить деньги, затем перестал искать работу, чуть позже отказался от тре­нерства в «Младшей лиге» и забросил обустройство дома. Мало того, он давно забыл о необходимости выносить мусор – обязанности, которую Джада считала одной из основных для женатых мужчин.

Брак родителей никак не подготовил Джаду к подоб­ной ситуации. Ее мать и отец любили и уважали друг друга, и оба были страшно разочарованы тем, что дочь вышла замуж за чернокожего американца. Джада родилась в Нью-Йорке, но родители к Америке так и не привыкли, только Барбадос считая своим домом. «Уж эти американцы! Вы­брось их из головы. Все они слабаки», – твердил отец. «Безнравственные люди», – вторила мама. Джада подсме­ивалась над старомодностью родителей и корила их за явно предвзятое отношение, причем к черным даже боль­ше, чем к белым. Однако с течением времени в душу ее все чаще закрадывались сомнения: а вдруг родительская оцен­ка оказалась точной? Пусть не американского народа в целом, так одного его представителя – Клинтона, в частности? Джада надеялась, что ее семейная жизнь наладится; уж очень не хотелось сообщать родителям грустные новос­ти. Насчет всего чернокожего населения Америки она ут­верждать бы не стала, но ее собственный муж и впрямь оказался слабаком, не страдающим от избытка нравствен­ности.

В начале их отношений существовал определенный ба­ланс между желанием Джады отдавать и умением Клинто­на делать деньги. Да и великолепный секс добавлял равновесия. Увы, все это было в прошлом. За последние пять лет Клинтон не заработал ни цента, а любовью они не занима­лись без малого три года за единственным исключением на Рождество, когда оба хватили лишку, потеряли голову и в результате получили Шерили. К тому времени Джада уж и забыла, что такое секс, соответственно и о защите не по­думала. Сама мысль о том, чтобы уничтожить собственное дитя, ей была невыносима. Джада молилась день и ночь, и всевышний внял ее мольбам: Шерили – прелестный ребе­нок, тихая и светлая, как солнечный лучик. Даже Клинтон поначалу демонстрировал восторг и кипучую деятельность. Но надолго его не хватило, и месяц назад он вдруг расска­зал ей о своем новом романе, чего раньше никогда не делал.

– Джада, мы же с тобой уже обо всем поговорили. Прошу тебя, потерпи. Ты мне нужна…

Нужна? Черт возьми, она так давно и так сильно ему нужна, что сил ее больше нет радоваться собственной нуж­ности! Отдавать себя детям – так же легко и естественно, как дышать, но та же самоотдача по отношению к тридца­тичетырехлетнему здоровому, сильному мужику абсолют­но ненормальна. А если и нормальна, все равно плевать. Устала до чертиков!

– Угу. Еще как нужна. А любишь ты ее, сам сказал. Вот и отправляйся к ней. И нуждайся в ней!

Джада знала, что Тоня Грин, новая пассия Клинтона, такая же безработная, как и он. Она воспевала любовь к детям, хотя двое ее собственных, по дошедшим до Джады слухам, жили с бабушкой. Чем она, интересно, целый день занимается? Если верить тем же слухам, слывет набожной прихожанкой. В воскресной школе преподает? На собра­ния общины ходит? Шатается по барам в поисках не обре­мененных моралью мужей? Или чередует? Скажем, поне­дельник, среда, пятница – молитвы. Вторник, четверг, суббота – жатва результатов этих молитв.

Джада, не удержавшись, фыркнула. Самое забавное, что физическая сторона – то бишь секс Клинтона и То­ни – ее ни капельки не трогала. Десять лет назад она с ума сходила бы от ревности, в полной уверенности, что для нее ничего нет в жизни важнее секса с Клинтоном. Сейчас она вспоминала о постели, разве что когда ложилась спать рядом с мужем. Была бы лишняя спальня, перебралась бы, не задумываясь. Уж слишком она устала и разочаровалась в муже, чтобы его хотеть. У Джады больше не было ни малейшего желания заниматься с Клинтоном любовью, как уже не было желания о нем заботиться.

Но ей была жизненно необходима прочная семья; только ради нее она и пахала на износ. Джада мечтала жить в этом доме, отделку которого Клинтон начал, да так и не закончил; мечтала, чтобы их дети освоились в округе и в школе; чтобы Шавонна выиграла соревнования по фигурному ка­танию и пошла на бал победителей, а Кевон подтянулся по математике, получил грант и поступил в престижный кол­ледж. Она мечтала исполнить данную вместе с Клинтоном перед алтарем клятву – не лишать их детей отца. Клинтон был нужен им всем. В конце концов, ведь он обещал по­мочь ей вырастить детей! О том, что собой представляет их брак, Джада старалась не думать – какой в этом толк? Но разговор… нет, разговор необходим! Плохо только, что она так чертовски вымотана. Усталость будто сроднилась с ней.

– Джада, я скоро приму решение, обещаю, – бормо­тал Клинтон, направляясь вслед за ней в спальню. – Чест­ное слово, все изменится!

С ума от него можно сойти!

– Дежа-вю. – Джада не пыталась ни иронизировать, ни острить, а всего лишь констатировала факт. – Ты хоть понимаешь, что месяц назад говорил то же самое, слово в слово, на этом самом месте?

– Неужели? – Клинтон округлил глаза, и ей очень за­хотелось залепить ему пощечину.

– Позволь освежить твою память. В тот день ты сооб­щил мне о Тоне. Не иначе как сыворотки правды глотнул за обедом вместо любимого «Бад-Лайта».

«Сарказм делу не поможет, – напомнила она себе, – скорее навредит». Клинтон, однако, и бровью не повел. Непрошибаем, как скала.

– По правде говоря, Клинтон, мне плевать, как ты рас­поряжаешься своим сокровищем в штанах. Но на семью мне далеко не плевать. И я не позволю, чтобы ты разрушил ее своими дерьмовыми амурами. Ради семьи я костьми ло­жусь, ради семьи отказалась от личной жизни и вообще от жизни за пределами нашего дома. Я поднимаюсь затемно, чтобы приготовить детям завтрак и уйти на работу, кото­рую не люблю. И никогда не любила. Я не мечтала о карье­ре и не лезла бы в начальники, если бы не нужно было под­нимать детей…

– Ну все, все, хватит! – не выдержал Клинтон. – Мне и так плохо, не надо добавлять. – Он опустил глаза. – Я буду очень стараться.

От ярости Джада едва не треснула его по затылку. По­слушать Клинтона, так она все это говорит, чтобы ему было плохо! У Клинтона одна забота – сам Клинтон. Он будет стараться? Дa он постель за собой, черт побери, за­стелить не в состоянии!

– Заткнись! Извинения свои и красноречие прибереги для Тони. Молчи и слушай. Либо ты съезжаешь к ней, а я остаюсь с детьми, либо ты с ней рвешь, и мы пробуем со­хранить семью.

Джаде вспомнилось любимое высказывание матери – то ли из Библии, то ли просто народная мудрость: «Если ты не просишь пить, а тебе предлагают – у напитка будет вкус молока. Если ты просишь, и тебе предлагают – вкус воды. Но у питья, которое тебе приходится вымаливать, будет вкус крови». Джаде беспрестанно приходилось умолять Клинтона даже о пустяках, и эти униженные просьбы за­частую повисали в воздухе. Пол на кухне так и не доделан, и масса мелочей по дому требуют доработки. А вот Ми­шель, между прочим, ни о чем просить не приходится. Она еще и пить-то не захотела, а Фрэнк уже предлагает своей крошке молока. Ну как тут не позавидовать черной завис­тью?

– Джада, я знаю, что тебе больно и страшно… – про­бормотал Клинтон и тут же смолк, уловив бешенство во взгляде жены.

– Клинтон, пойми, твоя связь меня не трогает. Мне больно оттого, что ты палец о палец не желаешь ударить, чтобы сохранить семью. А страшно мне было, только когда я думала, что не смогу заработать на жизнь. В данный же момент мне вовсе не больно и не страшно. Напряги мозги и попытайся понять: ты должен сделать выбор. Заповедь божью, заметь, нарушаешь ты, а не я. Лично я стараюсь со­блюдать их все.

Ей нужно было переодеться, но не хотелось обнажаться у него на глазах. Клинтон все еще красив, и в этом-то вся беда. Широкоплеч, мускулист; брюшка, несмотря на на­бранный в последнее время вес, нет и в помине. И с кожей проблем нет – ни морщин, ни, уж конечно, растяжек, изу­родовавших ее тело. Подумать только, стесняться собст­венного мужа, с которым прожила столько лет!

Спрятавшись за дверью стенного шкафа, Джада сняла спортивную одежду и достала строгий деловой костюм.

– Ты не понимаешь! Мы с Тоней… У нас не просто секс, а духовная связь!

Джада выглянула из-за двери. Силы небесные! Уши вянут от того дерьма, что несет ее благоверный. Ты сотво­рил этого человека, господи. Открой же ему глаза. Или вырви их ему… к чертям! Она подумала о родителях. На Барбадо­се, небольшом островке посреди океана, люди способны постигать искусство компромисса. Клинтону этого не дано.

– Я могу тебя простить, – медленно произнесла Джа­да. – Могу и дальше жить с тобой. Я буду стараться, еще сильнее, чем сейчас, сохранить семью. НО! Только в том случае, если больше ни слова не услышу о твоей «духовной связи» с этой дамой… Всему есть предел, Клинтон, я не желаю ничего о ней знать. Не смей оскорблять меня свои­ми дурацкими сравнениями.

– Я и не думал сравнивать, – заныл Клинтон. – Се­мья для меня главное, ты же знаешь. Может, сейчас у нас и не все гладко, но такое ведь уже бывало. Все наладится, вот увидишь. Просто у нас с Тоней… Как тебе объяснить… Мне кажется, что там все ради меня. Не ради детей или семьи и не для того, чтобы кредит за дом выплатить. Толь­ко для меня! Понимаешь? Разве сам я ничего не заслужи­ваю? – Помолчав, он качнул головой: – Только мне от этого плохо. И тебе плохо. И Тоне… Она очень хорошая, Тоня, и ей тоже…

– Ее чувства меня не волнуют! – рявкнула Джада. – Не разжалобишь!

Она так поспешно натянула на себя костюм, что чуть не сломала «молнию» на юбке.

– В мире белых чернокожему приходится трудно, – тоскливо сообщил Клинтон.

– Оставь, ради бога! Чернокожей еще труднее. Да и белой, похоже, нелегко. В этом мире вообще всем все не­легко, Клинтон. Иначе зачем были бы нужны церкви?

– Я молился, Джада! Мы с Тоней вдвоем молились. – Джада закатила глаза, но Клинтон и бровью не повел. – Пойми, я только хочу объяснить, как трудно…

– Хватит объяснять. Пора решать, – оборвала его Джада. – У тебя есть выбор, Клинтон: семья или любовни­ца. Ты, считай, счастливчик; не у многих есть из чего вы­бирать. Но предупреждаю – получить все сразу не выйдет. Не примешь решение ты – его приму я. Причем беспово­ротно. Ровно через неделю я вышвырну твои вещи в гараж, все объясню детям и отцу Гранту и напишу заявление в суд. Уяснил? Последний срок – среда!

Выйдя из-за дверцы, она взглянула на будильник. Уже десять часов утра. Пора. Рядом с часами стоял снимок Шавонны с грудным Кевоном на руках.

Дети… Ее дети. Ее семья. За последние годы Джада ожесточилась и сама это понимала. Что поделать, такова уж жизнь. Не о себе сейчас нужно думать, а о том, как обеспечить детям будущее. Не имеет она права сидеть сло­жа руки, дожидаясь, пока у Клинтона проснется совесть. Часики-то тикают.

Собравшись с силами, она обернулась к мужу:

– Не сочти за труд немножко подумать, Клинтон. Твой отец тебя бросил. Твой дед бросил твоего отца, когда тот был ребенком. Ты можешь сделать то же самое. Твое пра­во. Но разве мы не клялись друг другу, что такого не слу­чится? Это ведь и твои дети, Клинтон! Думаю, ты хотел бы для них лучшей судьбы. Я точно знаю, что без отца им будет плохо, но, если ты решишь по-другому, приму и это решение. Но твою связь с Тоней и сплетни соседей я при­нимать отказываюсь. Не порвешь с ней – убирайся из моего дома и из моей кровати!

– Как это – из твоего дома? – возмутился Клинтон. – А я? Это и мой дом тоже! Господь всемогущий, да я сделал эту кровать собственными руками…

– Вот и проваливай вместе с ней к Тоне! – отрезала Джада. – И не смей упоминать всуе имя господа! Повто­ряю в последний раз: либо ты остаешься со мной и наши­ми детьми, либо соединяешься со своей духовной полови­ной. У нее, кажется, тоже есть дети? Двое? Трое? Четверо? И отцов, поди, столько же? Выбирай, кого будешь воспи­тывать – чужих детей или своих. Все сразу ты не полу­чишь.

– Мне не надо все сразу! – простонал Клинтон. – Господи, если б я только знал, что мне надо…

Джада пожала плечами:

– Надеюсь, за неделю разберешься. – Она процокала на шпильках к двери, но на пороге обернулась: – Да, чуть не забыла. Соберешься прокатиться к Тоне – бензин покупай на свои!

Хлопнув дверью, она пошла попрощаться с Шерили.