"Ричард Длинные Руки – паладин Господа" - читать интересную книгу автора (Орловский Гай Юлий)

Глава 2

Третий день я бродил по городу в тщетной надежде, что Лавиния выйдет за покупками или по каким-то еще делам. Здесь нет городского сада, но есть костел, сегодня пятница, дожить бы до воскресенья, а потом можно будет увидеть ее по дороге на воскресную проповедь...

Прямо на площади меня перехватил мальчишка в наряде королевского оруженосца.

– Сэр Ричард! – закричал он еще издали. – Сэр Ричард!

Он подбежал, но прохожие уже обратили внимание, что сэр Ричард – это я, а что он, такой счастливец, вот сейчас будет общаться с самим сэром Ричардом.

– Что случилось?

– Сэр Ричард, – повторил он громко и счастливо, – мой король послал меня за вами, сэр Ричард!

– А что стряслось? – повторил я.

– Не знаю, сэр Ричард, – ответил он честно и добавил уже серьезнее: – Но его высочество велели прибыть в его покои немедленно!

Я вздохнул, оглянулся на мрачное массивное здание, в котором, по слухам, поселилась по приезде благородная леди Лавиния.

– Ну что ж, пойдем...

– Можно мне пойти с вами рядом? – спросил он живо. И, не дожидаясь ответа, спросил быстро: – Это и есть тот самый молот?..

– Да, – ответил я на ходу.

Он быстро-быстро шагал справа, торопился, забегал даже вперед, быстрые глаза обшаривали молот, на хорошенькой румяной мордашке отразилось сильнейшее разочарование.

– Он такой простой!

– Сила рыцаря не в перьях на шлеме, – сказал я. – Еще не знаешь?

Его чистые детские щеки залила густая краска.

– Простите меня, сэр Ричард, – сказал он голосом, полным раскаяния. – Но об этом молоте рассказывают такое, что я представил его размером с наковальню, на нем должны быть таинственные колдовские знаки!

– Они там, – сказал я, – внутри.

– О, – сказал он почтительно, глаза округлились. – Я о таком даже не слышал...

Стражи у королевских покоев отсалютовали копьями. Оруженосец не успел сделать им повелительный жест, показывающий мне, что и он здесь распоряжается... на пару с Беольдром, стражи заулыбались и распахнули ворота. Три дня тому или четыре – не помню, они с огромным удовольствием выносили из этого зала Сира де Мертца, который возжелал поставить нашего короля на колени... И еще помнили мою роль.

В глубине зала на троне я увидел роскошную белую пену, выступающую из пурпурного плаща, и лишь потом вычленил из этого великолепия бледное худое лицо короля. Седые волосы падают на глаза, опускаются пышными прядями на плечи, а седые усы и борода полностью скрывают не только нижнюю часть лица, но и всю грудь.

За спинкой кресла и чуть справа монах – я узнал отца Гарпага, – а перед троном высится сверкающая серебром статуя из металла. Шарлегайл говорил слабым прерывающимся голосом, статуя почтительно слушала. На широкой перевязи длинный рыцарский меч с позолоченной рукоятью, уже по нему я узнал бы сэра Ланселота. Меч Ланселота и его серебряные доспехи известны всему Зорру.

Ланселот не обернулся, хотя явно ощутил открывшуюся за его спиной дверь. Шарлегайл сделал слабый жест высохшей дланью:

– Сэр Ричард... подойди поближе.

Я приблизился, надо бы опуститься на одно колено и ждать, пока король изволит позволить встать, но Ланселот уже стоит, да и король у нас – настоящий король, ему дешевые церемонии по фигу, я лишь поклонился и уставился на него в ожидании.

Ланселот нахмурился, что-то проворчал, а Гарпаг суетливо перекрестился. Оба чувствительны к нарушению этикета. Шарлегайл сказал слабым прерывающимся голосом:

– Еще ближе... оба...

Шагнув вперед, мы остановились перед королем. Я с глубоким сочувствием смотрел в его изможденное лицо, подумал внезапно, что король не так уж и стар, это жизнь, как говорят, состарила преждевременно.

– Сэр Ланселот, – проговорил Шарлегайл. Он остановился, перевел дыхание, сказал снова: – Сэр Ланселот... На тебя возлагаю великую задачу. Надлежит тебе отправиться в королевство Алемандрию. К славному и почтенному королю Конраду. Поздравь его с великой победой над собой, что есть самая великая из побед, кою может одержать человече. Поговори, очаруй, ты это умеешь. Покажи свою удаль на турнире, в поединках, на скачке, в метании молота... Это первое. Второе – хорошо бы склонить его оказать нам помощь людьми. У него целая армия томится без дела!..

Ланселот с достоинством поклонился.

– Все сделаю, ваше высочество.

– Отправляйся немедленно, – велел король. – Сегодня отдохни, а завтра с утра в путь. Да, еще... тебя будет сопровождать отряд рыцарей, как и надлежит послу. Сам отберешь, кого считаешь достойным такой чести. Но одного я тебе сам посоветую.

Ланселот смотрел прямо в глаза Шарлегайла.

– Слушаю, ваше высочество.

– Обязательно возьми с собой Ричарда, – сказал король. – Ричарда Длинные Руки.

Я поклонился, лучше молчать и кланяться, Ланселот тоже поклонился, но я видел в его серых глазах недоумение.

– Ваше высочество... я понимаю, вы только что посвятили его в рыцари... и все еще помните... это... этого человека. Но не будет ли Конрад оскорблен? Ведь Дик единственный, у кого нет поместья, у кого нет земель, крестьян... Еще вчера он был простолюдином... Такой человек в посольстве вызовет ненужные вопросы. А то и подозрения.

Гарпаг выступил из-за трона, встал рядом, его худое лицо было неподвижно, но в глазах я прочел тщательно упрятанную неприязнь.

– Хуже того, – сказал он внятно. – Хуже того...

Шарлегайл попросил слабым голосом:

– Отец Гарпаг, нить ваших мыслей от меня ускользает.

– Хуже того, – повторил Гарпаг, – это вызовет насмешки.

Король покачал головой:

– Конрад – воин. Ему важнее, кто как держит меч. А Ричард уже успел показать себя умелым и отважным воином. Но еще важнее другое...

Он вздохнул, покосился на священника. Гарпаг нахмурился, что-то зашептал ему на ухо. Король отмахнулся.

– Видишь, сэр Ланселот, отец Гарпаг настоятельно не советует посылать туда Ричарда. Почему? Да потому, что церковь ему не доверяет. Не осудила, но и не оправдала. Инквизиция все еще решает, на каком огне его сжечь: быстром или медленном... Однако что плохо для нас, может быть хорошо для Конрада. Он не в ладах со святой церковью, хотя не в ладах и с армией Тьмы. А Ричард как раз тот, у кого на поясе боевой молот язычников. У него на шее амулет, который носили идолопоклонники... Королю Конраду такой человек ближе и понятнее! Пусть он думает, что мы все такие, как сэр Ричард... ну, пусть не все, но в наших рядах рыцарства есть такие, что вольно трактуют Священное Писание, пропускают службы в церкви, общаются с нечистыми созданиями леса, как то эльфы и гномы...

Гарпаг начал усиленно креститься, бормотал молитвы, на меня смотрел с ужасом и отвращением, даже попытался брызнуть святой водой, но, похоже, фляга оказалась пуста. Или в ней не вода. Ланселот тоже хмурился, с каждым словом посматривал в мою сторону все неприязненнее.

– Ваше высочество, – сказал он почтительно, когда король умолк. – А не слишком ли уж паршивую овцу мы запустили в свое христианское стадо?.. Стараясь показать королю Конраду, что мы все такие... запятнанные, не нанесем ли урон своей чести, имени, достоинству?

Король вздохнул:

– Это... политика. Нельзя перейти болото, не испачкав ноги. Кто боится испачкаться – остается на том берегу. Мы же перейдем, там очистимся... молитвами, епитимьей. Принесем жертвы, в смысле, воскурим ладан и пожертвуем на церковь что-то из найденного и... пойдем дальше. Идите, мои друзья. Я сказал!

Мы вышли с Ланселотом вроде бы вместе, но в то же время и врозь, а от ворот замка сразу пошли в разные стороны. Я, понятно, в полной готовности отторчать и эту ночь перед домом леди Лавинии. Днем вроде бы само собой, но зачем-то и ночью. Что за дурь – никогда она не выйдет гулять ночью, здесь женщины даже днем не появляются в одиночку, но когда однажды на втором этаже на фоне занавески мелькнул женский силуэт, из меня от ликования брызнули золотыми фонтанами бенгальские искры, и я сидел там, затаившись в тени, до утра...

Сейчас я замедлил шаг, уже забыв о посольстве к жестокому королю, смотрел на окна, на ворота, что вдруг заскрипели, словно повинуясь давлению моего тяжелого взгляда, и медленно стали распахиваться. По двору к воротам ехала на гнедой лошадке женщина в голубом платье, впереди шел слуга и вел коня на коротком поводе.

Сердце мое всхлипнуло и застыло, а потом, убедившись, что не глюки, застучало часто и взахлеб. На леди Лавинии обычный головной убор женщины знатного происхождения: очень высокий шпиль, похожий на верх Спасской башни, с кончика на спину падает нечто длинное и полупрозрачное голубого цвета. Шелковый платок укрывает голову так, что оставляет на виду только лицо, даже шея укутана. С плеч ниспадает легкий плащ, он положен по рангу знатным особам, но абсолютно нелеп в этот теплый солнечный день.

Гнедая лошадка, невысокая, как пони, но очень грациозная, словно выточена из дерева и покрыта лаком, гордясь такой всадницей, помахивала гривой, нервно переступала с ноги на ногу, косила на всех огненным глазом: оценили, какое сокровище она везет? На этот раз леди Лавиния сменила запыленный дорожный костюм из грубого полотна на нечто легкое, но тоже непривычно простое, без дурацких рюшек и финтифлюшек, все-таки дают себя знать прирожденный вкус и такт.

Она сидела на коне очень непривычно для моего глаза, даже дико, но, как понимаю, только так и ездят порядочные женщины: на особом женском седле, что и не седло вовсе, а просто-напросто широкая подушечка, обе ноги на одну сторону, зад слегка на другую, для равновесия, это очень красиво, даже эротично, но как-то несерьезно. Страшно подумать, что случится, если конь вдруг поскачет...

Непроизвольно я зашел с той стороны, чтобы подхватить ее, такую нежную и легкую, подхватить на обе мои широкие длани. Она вскинула брови, поинтересовалась ядовито:

– Что, захотелось на кружку эля?

– Ага, – сказал я и добавил мечтательно: – А если бы еще на две...

– Харя не треснет? – спросила она. – Впрочем, у меня есть работа. Надо вывезти навоз...

– Из ваших покоев? – спросил я. – Дык я завсегда!.. С умилением и счастьем... А ежели прямо из вашей спальни, то я задурно, только для вас!

Не зная, что придумать еще, я принялся освобождать в носу квартиру, рассматривая то добытые сокровища с детским любопытством, что есть постоянное состояние простолюдина, как и вечная угрюмость, то ее – такую нежную, воздушную, небесную. Леди Лавиния фыркнула, выудила монету из мешочка на поясе и бросила мне.

– Лови!.. Только не напивайся до привычного тебе состояния.

– Не стану, – пообещал я. – Только до благородного, когда рылом в салат.

В ее глазах метнулся запоздалый страх, вспомнила, но поздно. Я, нагло ухмыляясь, выудил из кармана золотой. Бросил хорошо – ей пришлось всего лишь разжать пальцы. Она инстинктивно сжала кулак, ее щеки покраснели, а глаза гневно заблистали.

– Сдача, – пояснил я.

Она швырнула монету слуге, тот поймал, увидел, какого достоинства монета у него в грязной пятерне, едва не упал под копыта ее лошадки.

– Это тебе на пропой, – сказала она слуге громко. Тот икнул, побагровел, ноги его начали разъезжаться. Она послала коня вперед, слугу потащило, он кое-как забежал вперед, но все оглядывался на меня расширенными глазами.

– Дык как насчет навоза? – прокричал я вдогонку. Она обернулась на ходу, наши взгляды встретились. Конь ее прибавил шагу, ей пришлось повернуться и направить его посреди улицы, чтобы не мешать пешеходам, те пугливо жались к стенам домов. Уже у самого выезда на площадь она зачем-то обернулась снова.

Я стоял на том же месте. Наши взгляды столкнулись в воздухе с легким серебряным звоном. Незримая нить возникла из ничего и соединила наши души. Это я ощутил с такой же определенностью, как гравитацию или плотность воздуха. И щенячий восторг ударил в сердце с такой силой, что я завизжал исступленно и громко... но, правда, про себя: здесь же улица, добежать бы поскорее до своей квартиры, там похожу, нет – побегаю на ушах... Даже по стенам побегаю, каратэка несчастный.

Она меня увидела наконец-то! Она меня заметила!..

Она меня выделила из общей массы. И, боюсь об этом даже каркнуть, она ощутила ко мне нечто...

Ланселот ехал молчалив, задумчив. Крупные холодные глаза навыкате неотрывно смотрели вперед. Мне показалось, что он не знает, как держаться со мной, вчерашним простолюдином. Еще неделю тому все было легко и просто, но теперь как с простолюдином уже нельзя, а как с равным себе... тоже вроде бы чересчур.

Легкий ветерок слегка шевелил его золотые кудри. Они рассыпались по плечам, как тугие локоны из золотой проволоки. Длинное вытянутое лицо за время рейда за доспехами святого Георгия Победоносца похудело, черты лица заострились, а нижняя выдвинутая вперед массивная челюсть, казалось, уже вовсе выступает, как у экскаватора. Мне всегда хотелось двинуть по ней ногой, никак не привыкну, что здесь это подается как признак мужественности, высокого рождения и осознания собственного достоинства.

От него и сейчас несет чистотой, фаянсовостью, а на солнце он весь вспыхнул, заблистал, разбросал солнечные зайчики, словно был из серебра и золота. Да и сам, в мире нечесаных и немытых рыцарей, выделяется просто стерильностью, как хирург перед операцией. Это не рейнджер, что для успеха скрытности операции вымажется в любом дерьме, да еще и закусит им, чтобы пахло дерьмом, отбивая человечий запах. Ланселот едет всегда прямо, всегда открыто, а жив лишь потому, что некоторые рождаются с музыкальным или математическим слухом, а Ланселот родился с даром владеть мечом, копьем и всеми прочими атрибутами воина.

Сейчас за ним гремели оружием, шутили и гарцевали на сытых конях отпрыски знатнейших родов, лучшие рыцари и герои Зорра, прославленные победители турниров, а он ехал тихий, задумчивый, посматривал на пташек в лесу и на белочек.

На второй день пути он подъехал ближе, наши кони пошли бок о бок, Ланселот косо взглянул в мою сторону, предупредил холодным четким голосом:

– Дик, в зал меня будут сопровождать двенадцать рыцарей. Меньше нельзя – урон моей чести, а больше нет смысла – и так будет тесно. Там своих достойных и славных хватает, прославленных во многих сражениях, турнирах и застольях. Ты будь от меня по правую руку. Я поразмыслил, вижу, Шарлегайл прав, как у него получается почти всегда. Ты рубашку распахни пошире, пусть Конрад увидит твой нечестивый амулет. И молот на поясе подвесь спереди, чтоб Конрад увидел сразу...

– Что это будет за видок? – удивился я.

Ланселот подумал, поморщился.

– Да, это будет зрелище. А кто-то вообще узрит непристойный для смиренного христианина намек. Тебя не жалко, но и я буду опозорен, что стою с такой... таким рядом. Ладно, просто подвинь так, чтобы стало заметно.

– Что?

– Сэр Ричард, не серди меня. Я говорю про молот.

Он называл меня то Диком, как привык за трудную дорогу из Срединных Королевств в Зорр, то сэром Ричардом, как принято по этикету. Меня подмывало предложить плюнуть на формальности и звать Диком всегда, но теперь это будет ущемлением моего рыцарского достоинства, ибо вряд ли он позволит называть себя Лансом или Лотом.

Дорога накатана, небо чистое, за все время только однажды на голову и плечи обрушился холодный ливень, но дороги раскиснуть не успели, солнце выпарило воду и подсушило землю. Мы ехали, везде встречаемые толпами любопытствующего народа. Слух о нашем посольстве к Конраду достигнет Конрабурга намного раньше нас, передвигающихся в тяжелой рыцарской броне и на тяжелых конях, не склонных к легкомысленной скачке.

Через две недели показались стены угрюмого города выстроенного функционально правильно, без излишеств и украшений, экономически оправданно, зато с высокими стенами, множеством башен, где сразу же заблистали искры на доспехах, на шлемах, остриях копий.

Ланселот проронил угрюмо:

– Заметили... Сигналят.

– Нам? – спросил я.

– Нет, у них свои сигналы.

Стены разрастались, дорога стала шире. На стене народу прибавилось, из дальних башенок к воротам стягиваются любопытные, смотрят сверху, что-то кричат. Ланселот на ходу снял с крючка на седле рог, протрубил звонко и страшно.

Ворота распахнулись. Мы въехали, не останавливаясь и не придерживая коней. Да, либо о нашем прибытии уже знали, либо здесь такая прекрасная организация труда: всех коней моментально расхватали и увели, а нам вежливо предложили следовать во дворец его величества.

Дворец короля Конрада славился трофеями – я убедился еще издали. На крыше замерла четверка вздыбленных коней, их привезли из Тер Овенса, когда захватили там столицу и предали мечу всю королевскую семью. Стены облицованы дивными изразцовыми плитками из Кельтуллы, их невозможно ни разбить, ни поцарапать; секрет изготовления утерян в глубинах веков, потому Конрад велел содрать их все до единой и привезти в свой любимый Конрабург.

Когда мы вступили в главный зал, Ланселот шепотом обратил мое внимание на колонны, поддерживающие свод. Из изумительно чистого зеленого камня, похожего на стекло, они выглядели странно изогнутыми, словно две гигантские руки выкручивали мокрую простыню. Странный дизайн, будто и не средневековье, а изыски современных Корбюзье. По-моему, эти авангардные колонны выглядят вызывающе в довольно стандартном зале...

Я засмотрелся на скульптурную группу из белого мрамора, массивную, в два человеческих роста, под противоположной стеной. Там женщина с ребенком на руках, худой мужичок со сложенными ладонями, а за их спинами огромный человек с высоким лбом и бесконечно мудрыми глазами – он впятеро крупнее той пары, видны только голова и плечи, но все внимание – его глазам. Скульптору удалось передать его нечеловеческую мощь, духовную красоту и зрелость, что превосходит все человеческое понимание. Я смотрел в его глаза, и мне казалось, что я вижу в них глубокую печаль и сочувствие: он видит всех, понимает всех, сочувствует и молча говорит: крепитесь! Победа придет!

– Это привезли из руин сожженной столицы в Кельтулле, – сказал Ланселот вполголоса. – Говорят, в саму Кельтуллу привезли вообще из каких-то руин древнего города. Все было разрушено, но это... дьявольские силы не посмели! Это вот Богоматерь с младенцем Иисусом на руках, это ее муж плотник Иосиф, а над ними сам господь бог...

Он благочестиво перекрестился. В зал входили рыцари короля Конрада, становились вдоль стен, высокие, крупные телами – король Конрад не очень-то считается с родовитостью, у него больше ценятся те, у кого в руках сила, а в голове – мозги.

Сверху с яруса загремели трубы. Вошел церемониймейстер, его жезл, больше похожий на посох, ударил в мраморную плиту пола с грохотом тарана, бьющего в запертые ворота. Все вздрогнули, напряглись, когда он провозгласил трубным голосом, что в один миг перекрыл все шумы:

– Его высочество Конрад Блистательный, Непобедимый и Победоносный, властелин земель...

Я некоторое время слушал титулы, там привычно перечислялись все территории, что принадлежали по праву, не по праву, были получены в дар, захвачены, куплены, отняты, отторгнуты; в это время двери распахнулись, король Конрад не вошел, а влетел, не дожидаясь, когда через зал проползет впереди него блистательный титул с длиннющим, как у морского дракона, хвостом.

Мне показалось, что он стал еще стремительнее, злее, двигался нервозно, а в глазах мелькало бешенство загнанного зверя. Рыцари за спинкой трона вытянулись в струнку. Когда он взбежал по ступенькам и почти прыгнул на сиденье, вошел грузный монах, встал слева от трона.

Ланселот почтительно поклонился, по преклонять колено перед чужим королем не стал.

– Ваше высочество!.. Король Шарлегайл шлет вам уверения в своем совершеннейшем почтении и восторге вашей мудростью, вашей проницательностью... это не говоря уже о вашем замечательном воинском таланте стратега, полководца!

Король Конрад сказал яростно:

– Мудростью? Проницательностью?.. Я этому ублюдку Арнольду никогда не прощу!.. Он меня опозорил перед соседними королями, перед простым людом, перед войсками!.. Меня до сих пор душат кошмары, когда снится та страшная площадь, заполненная народом!.. Как они смотрели на него, как смотрели... И что мне оставалось делать? Позориться еще больше?.. Прослыть королем-убийцей? Убийцей праведника?.. Уже и так меня втоптали в грязь тысячами глаз...

Он вскочил, в волнении и бешенстве забегал по устланному красным кумачом пятачку перед троном. Волосы растрепались и выбились из-под короны. Уже не прежний бешеный вепрь, что готов разнести все вокруг, сейчас Конрад то и дело бросал по сторонам тревожные взгляды.

Ланселот замялся. Конрад нарушил правила приема, смял протокол приема, вообще это слишком непредсказуемый король, многое делает не так, неверно, не по правилам...

Пауза затягивалась, я сделал шажок вперед и сказал, принимая огонь на себя:

– Ваше высочество... Ваше высочество!

– И кто втоптал! – воскликнул Конрад в бешенстве. – Кто втоптал?.. Те люди, которые до этого считали, что он не стал воевать из трусости!.. Как быстро все переменилось!.. Да черт с ними, теми людьми, хотя обидно!.. Я же не стал их облагать налогом, хотя моя армия порядком поизносилась за этот стремительный марш через горы. Треть конницы погибла в горных обвалах, мы ж спешили как можно скорее обрушиться им на головы... Кто ж знал, что никто и не собирается защищаться? Я всю армию заново обмундировал и вооружил из своей казны, из Алемандрии!.. И вот эти неблагодарные... Нет, в самом деле, черт с ними!.. Но моя армия? Я же видел, как они смотрели на этого ублюдка с веревкой на шее!.. Уже и так шептались, что я победой обязан исключительной трусости Арнольда, моей заслуги нет... а теперь еще и увидели, что Арнольд совсем не трус!

Ланселот открывал и закрывал рот. Прием послов явно скомкан, все полетело к черту. Я сказал громче:

– Ваше высочество, а вы не подумали, что королю Арнольду сейчас еще хреновее, чем вам?

Он в бешенстве развернулся в мою сторону всем корпусом.

– Как?! – гаркнул он. – Как ему может быть хреновее... какое хорошее свежее слово! Он сейчас упивается поклонением своих придворных, преклонением всего народа!.. У них никогда еще не было такого короля, чтобы вот так за них – быдло сраное, отдавал жизнь... А теперь есть!

Я покосился на Ланселота, бледное лицо первого рыцаря пошло розовыми пятнами, но он все еще не находит слов, дабы восстановить ровное течение дипломатической процедуры приема послов. И я сказал торопливо:

– ... но вы ее, его жизнь, не взяли! И тем самым не дали королю Арнольду обрести сан святого мученика, который куда выше, чем сан короля... Вы ему подосрали куда больше, ваше высочество, чем он вам. Да-да, он там бесится, на стены бросается... наверняка. Потому что умереть красиво вы не дали, а вот жить так же красиво он не сможет.

Он кипел от ярости, но сдержался, прорычал люто:

– Почему? Что ему помешает?

– Его слава, – объяснил я. – Он сейчас святой, вы абсолютно правы, ваше победоносное высочество. Ну, а дальше? К святому и требования повыше, чем к королю. Одно дело – совершить подвиг вот так красиво, на рывке, на глазах у всех, другое – жить... подвижнически. Вы думаете, сможет? Голову кладу на плаху – не сможет. Могу даже свою. И никто не смог бы. Даже Иисус Христос не смог бы, останься он жив, а уж король Арнольд совсем не Иисус.

Священник, пугливо молчавший подле трона, сказал предостерегающе:

– Кто ты, смеющий так богохульствовать про Иисуса, сына божьего?

Я покачал головой:

– А что бы Иисус сказал бы о кострах, на которых сжигаете несчастных, которых он не давал побивать даже камнями?.. Что он сказал бы о... Ладно, не будем увязать в теологии. Ваше непобедимое высочество, уверяю: это вы одержали победу!.. О вас говорят как о справедливом короле, который поступил правильно... это мы с вами понимаем, что вас просто приперли к стенке, как медведя рогатиной, но народу удалось засадить по самые... словом, другую версию!.. А вот Арнольду сейчас надо играть роль святого и дальше. А такое ни Арнольд, ни кто-либо другой не потянет.

Священник кряхтел, явно хотел поспорить, но видел, как король понемногу начинает оживать, и умолк, забился за трон. Главное, мне удалось разрушить тоску короля, дать ему кончик веревки, по которой он может выбраться на божий свет со дна чернейшей и глубочайшей депрессии.

Конрад еще рычал в бешенстве, но в глазах появилась надежда. Он взглянул на меня почти с мольбой, не брешу ли как попова собака? Только не бреши... или бреши, но не признавайся, что брешешь.

– Не... потянет?

Я нагло улыбнулся:

– А что, по-вашему, кто-то на земле потянет?.. Так что для Арнольда сейчас начинается падение. Долгое падение!

– Гм... – прорычал он в затруднении.

– Правда, ваше высочество, – заверил я. – Ну, представьте себе, если бы вы вдруг предстали перед народом святым... как бы вам... э-э... дальше? Денек можно походить гоголем, в павлиньих перьях, а другой, третий?.. Арнольду это теперь на всю оставшуюся жизнь.

Конрад призадумался, на лице проступил страх. Он зябко передернул плечами.

– Святым?.. Нет, ни за вечное спасение!.. Лучше вот таким... грешным, но не так уж чтоб и совсем... Но Арнольду, собаке, так и надо!.. Пусть, гад, помучается с белыми крыльями за спиной.

– А вы, – сказал я настойчиво, – выглядите в глазах народа... как Алемандрии, так и Галли, а также всех воинов, неважно какого королевства, как могучий и свирепый король, который одинаково наделен всеми рыцарскими доблестями!.. Вы знаете, какие слова труднее всего выговорить мужчине?

Священник и король задумались. Я видел, что и все рыцари заскрипели суставами, думают. Даже Ланселот и вся наша свита впали в тяжелое раздумье.

Конрад нетерпеливо буркнул:

– А что тут думать? «Ты сильнее меня» – вот самые гадкие слова.

– Нет, ваше высочество. Мужчине труднее всего сказать «Я был не прав». На какие только ухищрения ни идет только бы не сказать их!.. А вам даже не пришлось их говорить. Вы захватили королевство Арнольда, а потом вернули по своей королевской воле. Никто у вас не отнял, вернули сами. Теперь же вам просто стоит чуть-чуть закрепить свой имидж... то есть образ в глазах своих людей и вообще всего мира... Для этого, например, самое простое – отправить хотя бы тысячу воинов в крепость Зорр... этого мало, но сразу возвысит вас в глазах христианского мира... Или выставить на границах своего королевства заслоны против проникновения агентов Тьмы...

Священник торопливо забормотал молитву, глаза его испуганно и с великой надеждой следили за мной. Король призадумался, прорычал:

– Да это не трудно... Что для меня тысяча!.. Могу и пять, да надо ли?..

– Вообще-то, – сказал я осторожно, – король Арнольд отправил в Зорр пять тысяч воинов...

Священник сказал скороговоркой:

– Благое дело сотворил, благое...

Конрад рыкнул, походил взад-вперед перед троном.

– Но я тогда и сам превращусь в исусика!.. Нет, меня заплюют мои же рыцари. Скажут, что вот-вот у меня отрастут крылья, как у большого жирного гуся. И над головой уже нимб... хотя я знаю, что это просто рога срослись.

Я сказал проникновенно:

– Ваше высочество!.. Нет в Зорре исусиков, нет. Есть нормальные здоровые рыцари. Что такое рыцари? Это крепкие мужчины с отвагой в сердце и...

Пальцы мои тем временем сняли с пояса молот. Конрад насторожился, глаза сузились, рука потянулась к рукояти меча. Я с силой метнул, держа взглядом скульптурную группу из руин Кельтуллы. Молот пронесся с диким воем, мраморная статуя треснула, взорвалась тысячью мельчайших осколков. Они еще летели через зал, а молот, описав красивую дугу, смачно шлепнулся в мою подставленную ладонь.

Я улыбнулся Конраду, что не сводил с меня глаз повесил молот на пояс и учтиво поклонился.

– Как видите, ваше высочество... А я ведь воин Зорра, христианского королевства.

В зале стояла потрясенная тишина. Рыцари застыли с выдернутыми из ножен мечами. Конрад кивком велел спрятать железо в ножны, посмотрел на меня, насупясь:

– Что за чертов молот у тебя, рыцарь?

– Языческий, – ответил я, – который, вон посмотрите, ваш священник не одобряет...

Священник, белый от ужаса, крестился, бормот, молитвы, руки его мелькали со скоростью ветрянс мельницы во время урагана. Он упал на колени и бил лбом о мраморный пол, усеянный останками мраморной композиции.

– Да-а, – сказал Конрад с удовольствием. – Да ты еще и богохульник?.. Тебя ж за эту статую церковь проклянет!.. И на костер, на костер... Еще и танцы вокруг костра устроит.

– Наша, – сказал я и выдвинул по-ланселотьи нижнюю челюсть, – что в Зорре, не проклянет.

Он все еще колебался, раздумывал. В зале было тихо. Конрад был известен как непредсказуемый король, который решения принимает быстро, никогда не советуется с окружением... и почти никогда не ошибается.

– Ну, – проговорил он медленно, все еще раздумывая и подбирая слова, – если святоши Зорра такой молот не отобрали и не бросили в огонь... Ладно, на том и порешим! Я пришлю вам пять тысяч воинов!.. Нет, пять прислал Арнольд, я пришлю семь. Мог бы и тысячу, у меня один стоит десяти Арнольдовых, но... пусть будет семь.