"Стеклянный город" - читать интересную книгу автора (Остер Пол)

9

Первая встреча со Стилменом произошла в Риверсайд-парке. Как всегда в субботний полдень, парк был забит велосипедистами, собаками и детьми. Стилмен сидел на скамейке один, на коленях у него лежала красная тетрадь, взгляд был устремлен в пустоту. Все кругом залито было ослепительным светом, яркий свет излучали и люди, и предметы; над головой, в ветках деревьев, шелестел, точно волны далекого океана, слабый ветерок.

Куин все продумал заранее. Притворившись, что не заметил Стилмена, он сел рядом с ним на скамейку, скрестил руки на груди и тоже уставился в одну точку. Оба молчали. Впоследствии Куин прикинул, что молчание продолжалось минут пятнадцать-двадцать, не меньше. Затем, без всякого предупреждения, он повернулся к профессору и посмотрел на него в упор, тупо вперившись в его морщинистое лицо. В этот взгляд Куин вложил всего себя, словно хотел выжечь им дырку в черепе старика. Эта немая сцена длилась еще минут пять.

Наконец Стилмен повернул голову и на удивление мягким, высоким голосом изрек:

— Простите, но побеседовать с вами я не смогу.

— Я ничего не сказал, — отозвался Куин.

— Это верно, — согласился Стилмен. — Но вы должны войти в мое положение: я не имею привычки говорить с незнакомыми людьми.

— Повторяю, я не проронил ни слова.

— Да, конечно. Но разве вас не интересует, откуда у меня такая привычка?

— Боюсь, что нет.

— Хорошо сказано. Вы, я вижу, человек дельный.

Куин ничего не ответил, только плечами пожал. Всем своим видом он выражал полнейшее равнодушие.

Стилмен ласково улыбнулся, наклонился к Куину и прошептал:

— Думаю, мы поладим.

— Как знать, — откликнулся Куин, выдержав длинную паузу.

Стилмен засмеялся — короткий, лающий смех — и как ни в чем не бывало продолжал:

— Не то чтобы я не любил незнакомцев per se. Просто я предпочитаю не разговаривать с людьми, которые не рекомендуются. Имя — прежде всего.

— Но ведь если человек называет вам свое имя, он перестает быть незнакомцем.

— Именно. Поэтому-то я и не разговариваю с незнакомцами.

Куин был готов к такому ответу и знал, что сказать. Нет, его голыми руками не возьмешь. Раз формально он был Полом Остером, этого имени он называть не станет. Любое другое имя, в том числе и его собственное, явится ширмой, маской, за которой он скроется и будет недосягаем.

— Что ж, извольте, — сказал он. — Меня зовут Куин.

— Ага, — задумчиво произнес Стилмен, утвердительно кивнув. — Куин.

— Да, Куин. К-У-И-Н.

— Понятно. Да, да, понятно. Куин. Гм. Да. Очень интересно. Куин. Какое звучное имя. Рифмуется с сыном, не правда ли?

— Совершенно верно. Куин-сын.

— И с клином, если не ошибаюсь.

— Нет, не ошибаетесь.

— А также со словом «свин». Куин-свин. Вы не находите?

— Бесспорно.

— Гм. Очень интересно. У этого слова, у этого Куина, есть масса возможностей… Куин — это квинтэссенция квинтиллиона квипрокво. Куин-квестор, к примеру, или Куин-квиетист, или Куин-квирит… Гм… А «сатин»? Да и «бензин»… А где бензин, там, сами понимаете, и керосин… Гм, очень интересно. А еще «блин», «один», «карантин», «габардин», «господин». Гм. Даже «джин». Гм. И «кретин», у которого нет ни «машин», ни «картин». Гм. Да, очень интересно. Мне необычайно нравится ваше имя, мистер Куин. Оно, знаете ли, такое легкое, подвижное…

— Да, я и сам это замечал.

— Люди ведь в большинстве своем к таким вещам невосприимчивы. Считается, что слова сродни камням: тяжелые, неподвижные, безжизненные, не подверженные изменениям, точно монады.

— Камни подвержены изменениям. Они крошатся от ветра и воды. Они могут подвергаться эрозии. Могут разрушаться. Дробиться на осколки, превращаться в гравий, в каменную пыль.

— Совершенно верно. Я сразу заметил, что вы человек разумный, мистер Куин. Если б вы только знали, сколько людей понимали меня превратно. Из-за этого пострадал мой труд. Чудовищно пострадал.

— Ваш труд?

— Да, мой труд. Мои проекты, мои исследования, мои эксперименты.

— Понятно.

— Да. Но, несмотря на все препоны, я не отступился, не думайте. Сейчас, например, я занимаюсь делом чрезвычайной важности, и если все пойдет хорошо, то, надеюсь, мне удастся подойти вплотную сразу к нескольким крупнейшим открытиям. Подобрать к ним ключ.

— Ключ?

— Да, ключ. То, что открывает запертую дверь.

— Понятно.

— Разумеется, пока я только собираю материал, улики так сказать. Потом предстоит еще этот материал обработать. Труд этот исключительно кропотлив. Вы даже не представляете, насколько он утомителен, особенно в моем возрасте.

— Могу себе представить.

— То-то и оно. Сделать надо так много, а времени так мало. Каждое утро приходится вставать с рассветом. Отправляться на улицу в любую погоду, быть в постоянном движении, целый день на ногах, ни минуты отдыха. На такую работу никаких сил не хватит, можете мне поверить.

— Да, но она того стоит.

— Чего только не сделаешь ради истины. Никакая жертва не покажется малой.

— Безусловно.

— Видите ли, никто не понял того, что понял я. Я — первый. И единственный. А ведь это накладывает немалые обязательства.

— Согласен. Приходится, фигурально выражаясь, нести на своих плечах целый мир.

— Да, если угодно. Целый мир — вернее, то, что от него осталось.

— Вот уж не думал, что дело обстоит настолько плохо.

— Хуже некуда.

— Неужели?

— Видите ли, сэр, мир лежит в руинах. И мое дело — отстроить его заново.

— Вы немало на себя берете.

— Я отдаю себе в этом отчет. Я ведь ищу только основную идею, принцип, а это вполне по силам одному человеку. Мое дело заложить фундамент, а завершить строительство могут другие. Главное — начать, создать теоретическую базу. К сожалению, кроме меня, сделать это некому.

— И вы преуспели?

— Чрезвычайно. По сути, я нахожусь на пороге величайшего открытия.

— Рад за вас.

— Я и сам за себя рад. А все из-за моего ума, исключительной ясности моего рассудка.

— Не сомневаюсь.

— Видите ли, я понял, как важно себя ограничивать. Работать в узких пределах, чтобы сразу же ощутить плоды своего труда.

— Заложить фундамент, как вы справедливо заметили.

— Вот-вот. Основу основ. Необходимо разработать метод, принцип работы. Поймите, сэр, мир лежит в руинах. Мы ведь утратили не только цель в жизни, но и язык, на котором можно говорить о духовном. Это, несомненно, высокая материя, однако имеет она свой аналог и в материальном мире. В том-то и состоит мой вклад: я призываю ограничиться осязаемым, вещественным. Цели у меня самые высокие, однако работа ведется в сфере повседневности. Вот почему меня так часто неправильно понимают. Впрочем, не важно. Я научился не обращать внимания на такие мелочи.

— Блестящий ответ.

— Единственно возможный. Достойный человека моего уровня. Так вот, в настоящий момент я занят тем, что изобретаю новый язык. Когда занимаешься таким делом, людская глупость заботит меньше всего! Впрочем, людская глупость — следствие болезни, которую я и пытаюсь вылечить.

— Новый язык, говорите?

— Да. Язык, который наконец скажет то, что нам необходимо сказать. Ведь наши слова уже давно не соответствуют своему назначению. Когда мир был цельным, мы могли быть уверены, что наши слова выражают истинный смысл вещей. Но постепенно мир распался, превратился в хаос. Слова же наши остались прежними. Они не приспособлены к новой реальности. Вот почему всякий раз, когда мы говорим о том, что видим, мы лжем, искажая тот самый предмет, который пытаемся обозначить. В результате возникла полная сумятица. Однако слова, как вы сами прекрасно понимаете, могут меняться. Весь вопрос в том, как это продемонстрировать. Поэтому сейчас я работаю с самыми простыми примерами — настолько простыми, что даже ребенок способен понять, к чему я стремлюсь. Возьмем любое слово, имеющее конкретное, предметно выраженное значение, — скажем, «зонтик». Когда я говорю «зонтик», в вашем воображении возникает определенный предмет. Вы видите что-то вроде палки, над которой на металлических спицах туго натянут водонепроницаемый материал; раскройте зонтик — и материал этот предохранит вас от дождя. Последняя деталь существенна. Зонтик — это не просто вещь, но вещь, которая выполняет некую функцию — иными словами, выражает человеческую волю. Можно сказать, что каждый предмет похож на зонтик в том смысле, что тоже выполняет какую-то функцию. Карандаш предназначен для письма, ботинок — для ходьбы, автомобиль — для езды. Теперь зададимся вопросом: что происходит, когда предмет перестает выполнять свою функцию? Он по-прежнему остался самим собой или же стал чем-то еще? Если сорвать с зонтика материю, зонтик останется зонтиком? Вы раскрываете его над головой, выходите на улицу в дождь — и промокаете насквозь. Имеет ли смысл в данном случае продолжать называть эту вещь зонтом? Большинство людей считают, что да. В крайнем случае они скажут, что зонт сломан. Так вот, по-моему, это серьезная ошибка, источник всех наших бед. Ведь, перестав выполнять свою функцию, зонтик перестал быть зонтиком. Он может напоминать зонтик, он мог когда-то быть зонтиком, но сейчас он превратился во что-то другое. Тем не менее слово осталось прежним. А значит, это понятие выражать больше не может. Оно неточно, оно надуманно, оно скрывает то, что должно объяснить. Если же мы не в состоянии обозначить самые простые, бытовые предметы, которые держим в руках, то что говорить о вещах более сложных? До тех пор пока мы не изменим свое представление о словах, которыми пользуемся, мы будем продолжать бродить в потемках.

— А в чем состоит ваша работа?

— Моя работа очень проста. Я приехал в Нью-Йорк, потому что это самое заброшенное, самое презренное место. Разорение и беспорядок здесь повсюду. Видно это невооруженным глазом. Поломанные судьбы, поломанные вещи, поломанные мысли. Весь город — огромная куча мусора, что как нельзя лучше соответствует моей задаче. Городские улицы являются для меня неиссякаемым источником материала, неистощимыми залежами рухляди. Каждый день я выхожу на улицу и собираю вещи, имеющие значение для моего исследования. В настоящий момент в моей коллекции сотни экспонатов: надтреснутые и разбитые вдребезги, продавленные и расплющенные, растертые в пыль и полусгнившие.

— И что вы со всеми этими вещами делаете?

— Даю им имена.

— Имена?

— Придумываю новые слова, которые бы им соответствовали.

— А, теперь понимаю. Но откуда вы знаете, что нашли правильное слово?

— Я никогда не ошибаюсь. В этом и состоит мой дар.

— Не могли бы вы привести пример?

— Придуманных мною слов?

— Да.

— К сожалению, не смогу. Это моя тайна, поймите. Вот выпущу книгу — тогда узнаете. Весь мир узнает. Пока же я вынужден держать свое открытие в тайне.

— Секретные сведения?

— Именно так. Сверхсекретные.

— Простите.

— Не огорчайтесь. Скоро систематизация материала будет закончена. А потом произойдет нечто невероятное. Это будет самое важное событие в истории человечества.

Вторая встреча состоялась на следующий день, в начале десятого утра. Было воскресенье, и Стилмен вышел из гостиницы на час позже обычного. Он прошел два квартала до кафе «Майский цветок», где обычно завтракал, и сел за угловой столик. Куин, осмелев, вошел в кафе вслед за стариком и подсел к нему. Пару минут Стилмен, казалось, его не замечал. Затем, оторвав глаза от меню, воззрился на Куина отсутствующим взглядом — по всей видимости, не узнал.

— Мы знакомы? — спросил он.

— Не думаю, — ответил Куин. — Меня зовут Шервуд Блэк.

— А, — Стилмен кивнул. — Вы, я вижу, из тех, кто сразу берет быка за рога. Мне это нравится.

— Да, — сказал Куин, — я не принадлежу к тем людям, кто ходит вокруг да около.

— «Вокруг да около»? Вокруг или около?

— И вокруг, и около, к сожалению.

— Ну-ну. — Стилмен посмотрел на Куина — на этот раз повнимательнее, однако и теперь словно в каком-то замешательстве. — Извините, — продолжал он, — но я забыл ваше имя. Вы мне его не так давно назвали, но оно сразу выскочило из головы.

— Шервуд Блэк.

— Вот-вот. Теперь вспомнил. Шервуд Блэк. — Стилмен надолго замолчал, а затем покачал головой и вздохнул: — К сожалению, этого не может быть.

— Почему?

— Потому что Шервуда Блэка не существует.

— Мало ли, может быть, я другой Шервуд Блэк. В отличие от того, который не существует.

— Гм. Да, я вас понимаю. Действительно, у двух разных людей бывают одинаковые имена. Вполне возможно, что вы Шервуд Блэк. Но вы не тот Шервуд Блэк.

— Он ваш знакомый?

Стилмен засмеялся, как будто Куин остроумно пошутил.

— Не совсем так, — сказал он. — Видите ли, такого человека, как Шервуд Блэк, никогда не существовало. Я его выдумал. Он лицо вымышленное.

— Не может быть! — Куин сделал вид, что очень удивился.

— Очень даже может. Он герой книги, которую я когда-то написал. Шервуд Блэк — плод моего воображения.

— В это трудно поверить.

— И не вам одному. Я надул их всех.

— Поразительно. Но зачем вы это сделали?

— Понимаете, он был мне нужен. В то время у меня зародились некоторые довольно опасные и противоречивые идеи. Поэтому пришлось представить дело так, будто они исходят от другого лица. Таким образом я попытался себя защитить.

— А почему вы выбрали имя Шервуд Блэк?

— По-моему, это хорошее имя. Вы не находите? Мне, например, оно очень нравится. Таинственное и в то же время самое обыкновенное. Оно как нельзя лучше соответствовало моей цели. И, кроме того, содержало в себе тайный смысл.

— Ассоциировалось с мраком?

— Нет-нет, все гораздо сложнее. Для меня существенны были инициалы. Ш.Б. Это было самое важное.

— Как так?

— Угадать не хотите?

— Боюсь, не смогу.

— А вы попробуйте. Можете сделать три попытки. Если не угадаете, я вам подскажу.

Куин собрался с мыслями.

— Ш.Б., говорите? Не Шарлотта Бронте?

— Ничего похожего.

— Может, тогда Шарль Бодлер?

— Близко не лежало.

— Хорошо, еще одна попытка. Ш.Б. … Ш.Б. … Минутку… А как насчет… Сейчас, сейчас… Ну да. Может, так: с одной стороны, Шекспир — Ш. с другой — Бэкон — Б.; два отношения к миру.

— Очень неглупый ответ.

— Правильный?

— Нет, конечно. И тем не менее неглупый.

— Ну что ж, я иссяк.

— Что верно, то верно. И за это в качестве награды я дам вам правильный ответ. Именно потому, что вы старались. Готовы?

— Готов.

— Инициалы Ш.Б. в имени Шервуд Блэк означают Шалтай-Болтай.

— Кто-кто?

— Шалтай-Болтай. Вы ведь знаете, кого я имею в виду. Яйцо.

— Это тот, который «сидел на стене»?

— Именно.

— Не понимаю.

— Шалтай-Болтай как нельзя лучше символизирует собой человеческую природу. Слушайте внимательно, сэр. Что такое яйцо? Это то, что еще не родилось. Парадокс, не правда ли? В самом деле, каким образом Шалтай-Болтай может быть живым, если он еще не родился? А ведь он жив — в этом сомневаться не приходится. Мы знаем это, потому что он умеет говорить. Больше того, он философ языка:

«— Когда лично я употребляю слово, — все так же презрительно проговорил Шалтай-Болтай, — оно меня слушается и означает как раз то, что я хочу: ни больше ни меньше.

— Это еще вопрос, — сказала Алиса, — захотят ли слова вас слушаться.

— Это еще вопрос, — сказал Шалтай, — кто здесь хозяин: слова или я».

— Льюис Кэрролл.

— «Алиса в Стране чудес», глава шестая.

— Интересно.

— Интересно — мало сказать. Это принципиально важно. Слушайте внимательно, и, быть может, вы кое-что из моих рассуждений почерпнете. В своей короткой речи Шалтай-Болтай рисует будущее человеческих чаяний и указывает, что наше спасение в том, чтобы стать хозяевами слов, которые мы употребляем, чтобы подчинить язык нашим с вами нуждам. Шалтай-Болтай был пророком, человеком, изрекавшим истины, к которым мир был еще не готов.

— Человеком?

— Простите, оговорился. Хотел сказать — яйцом. Впрочем, оговорка моя не случайна и весьма симптоматична, ведь все люди в каком-то смысле яйца. Мы существуем — но мы еще не достигли того состояния, которое предначертано нам судьбой. Мы ведь существуем лишь потенциально, являясь примером «еще не состоявшегося». Ведь человек — существо падшее, мы знаем это из Бытия. Шалтай-Болтай тоже падшее существо. Он падает со стены, и никто, ни королевская конница, ни королевская рать, не могут его «собрать». Вот к этому-то мы все и должны стремиться. В этом наш человеческий долг — подобрать упавшее яйцо. Ибо каждый из нас, сэр, — это Шалтай-Болтай. Помочь ему означает помочь нам самим.

— Довод убедительный.

— Безупречный.

— Комар носу не подточит.

— Вот именно.

— И в то же время отсюда берет начало Шервуд Блэк.

— Да. Но не только отсюда. Это ведь не единственное яйцо.

— Как, есть еще одно?

— Господи, еще бы. Их ведь миллионы. Но яйцо, о котором веду речь я, особенно знаменито. Может статься, это самое знаменитое яйцо на свете.

— Я что-то перестал понимать вас.

— Я говорю о яйце Колумба.

— Ну да, конечно.

— Знаете эту историю?

— Кто ж ее не знает.

— Прелестная история, не правда ли? Когда Колумбу потребовалось поставить яйцо стоймя, он разбил снизу скорлупу, в результате чего образовалась плоская поверхность, и, когда он убрал руку, яйцо не упало.

— Он добился своего.

— Еще бы. Колумб был гений. Он отправился на поиски рая, а открыл Новый Свет. И еще не поздно превратить его в рай.

— Это точно.

— Я готов признать, что все сложилось не так хорошо, как хотелось бы, однако надежда еще остается. Желание открывать новые миры у американцев было всегда. Вы помните, что произошло в 1969 году?

— В 1969 году произошло много чего. Что именно вы имеете в виду?

— Люди высадились на Луне. Только представьте, дорогой сэр! Нога человека ступила на Луну!

— Да, помню. Как сказал президент: «Это величайшее событие после сотворения мира».

— И он был прав. Самое умное высказывание из всех принадлежащих человеку. Как вам кажется, на что похожа Луна?

— Понятия не имею.

— И все-таки. Подумайте хорошенько.

— Ну конечно. Теперь я понимаю, к чему вы клоните.

— Разумеется, абсолютного сходства нет. Однако в определенных фазах, особенно ясной ночью, Луна и в самом деле очень походит на яйцо.

— Да, необычайно.

Тут к их столику подошла официантка — она принесла Стилмену завтрак. Старик бросил жадный взгляд на еду. Он взял в правую руку нож, пододвинул к себе яйцо всмятку, легонько постучал ножом по скорлупе и изрек:

— Как видите, сэр, я делаю все, что в моих силах.

Третья встреча состоялась в тот же день, несколькими часами позже. Вечерело; свет, подобно марле, окутывал кирпичи и листья, тени становились длиннее. Стилмен опять избрал местом отдыха Риверсайд-парк, на этот раз он сидел у самого выхода на 84-ю стрит, на небольшом возвышении, известном под названием Томова гора. На том же самом месте, глядя на Гудзон, летом 1843 и 1844 годов подолгу сиживал Эдгар Аллан По. Куин знал это, потому что всегда интересовался подобными вещами. Впрочем, на Томовой горе не раз случалось сидеть и ему самому.

Теперь, приближаясь к Стилмену, Куин не испытывал никакого страха. Он обошел пригорок, на котором стояла скамейка, два или три раза, однако привлечь внимание старика не удалось. Тогда он сел рядом и поздоровался. Как ни странно, Стилмен его не узнал. Куин заговаривал с ним уже в третий раз, и каждый раз старик, как видно, принимал его за кого-то другого. Было неясно, хороший это знак или плохой. Если Стилмен притворялся, значит, актером он был непревзойденным. Ведь Куин всякий раз захватывал его врасплох, однако Стилмен даже глазом не моргнул. А если предположить, что Стилмен и в самом деле его не узнаёт? Что бы это могло значить? Чем объяснить подобную рассеянность?

Старик поинтересовался, кто он.

— Меня зовут Питер Стилмен, — сказал Куин.

— Это меня зовут Питер Стилмен, — отозвался Стилмен.

— Я другой Питер Стилмен, — сказал Куин.

— А, вы имеете в виду моего сына. Да, это возможно. Вы очень на него похожи. Питер, правда, блондин, а вы брюнет. Как Шервуд Блэк. Впрочем, люди меняются, не правда ли? Порой всего за одну минуту.

— Совершенно верно.

— Я часто вспоминал тебя, Питер. Сколько раз думал: «Как там мой Питер поживает?»

— Сейчас мне гораздо лучше, спасибо.

— Очень рад. Кто-то сказал мне однажды, что ты умер. Я ужасно расстроился.

— Нет, я выздоровел.

— Вижу. Ты молодцом. И говоришь прекрасно.

— Да, теперь мне доступны все слова. Даже самые сложные. Могу произнести любое слово.

— Я горжусь тобой, Питер.

— Всем этим я обязан вам.

— Дети —великое благо. Я это всегда говорил. Огромное счастье.

— Безусловно.

— Что до меня, то бывают у меня хорошие дни, а бывают плохие. Когда наступает плохое время, я вспоминаю о хорошем. Память — великое благо, Питер. Лучше памяти только смерть.

— Без сомнения.

— Разумеется, мы должны жить и настоящим. Сегодня, к примеру, я в Нью-Йорке, а завтра окажусь где-нибудь еще. Я ведь много путешествую. Сегодня здесь — завтра там. Работа такая.

— Интересная жизнь.

— Да, полноценная. Мой мозг ни минуты не отдыхает.

— Рад за вас.

— Годы сказываются, это верно. Но нам есть за что благодарить судьбу. Да, с течением времени приходит старость, но ведь время — это не только ночь, но и день. Когда же наступит час смерти, кто-то придет нам на смену.

— Мы все стареем.

— Быть может, в старости твой сын будет тебе утешением.

— Очень бы этого хотелось.

— Тогда ты окажешься таким же счастливым человеком, каким был я. Помни, Питер, дети — великое счастье.

— Я этого никогда не забуду.

— И еще помни, что нельзя складывать все яйца в одну корзину. Помни: цыплят по осени считают.

— Конечно. И яйца тоже. Я это себе хорошо уяснил.

— И последнее. Никогда не криви душой.

— Не буду.

— Ложь — это грех. Солжешь — пожалеешь, что на свет родился. А не родиться на свет — значит быть проклятым. Быть обреченным жить вне времени. А когда живешь вне времени, ночь не сменяется днем. Тогда даже смерть обходит тебя стороной.

— Понимаю.

— Ложь невозможно искупить. Даже правдой. Как отец я хорошо это знаю. Помнишь, что случилось с отцом-основателем нашей страны? Он срубил вишню, а потом сказал своему отцу: «Я не могу солгать». Вскоре после этого он выбросил в реку монетку. Эти два события имеют для американской истории основополагающее значение. Джордж Вашингтон сначала срубил дерево, а затем выбросил деньги. Ты понял? Тем самым он поделился с нами высшей правдой. Деньги, хотел сказать он, не растут на деревьях. Оттого-то у нас такая великая страна, Питер. Теперь портрет Джорджа Вашингтона красуется на деньгах. Из всего этого следует извлечь очень важный урок, Питер.

— Я с вами совершенно согласен.

— Разумеется, плохо, что дерево срубили. Это ведь было Древо Жизни, и оно оградило бы нас от смерти. Теперь же мы встречаем смерть с распростертыми объятиями — особенно в старости. Однако отец-основатель нашей страны знал, что делает. Иначе он поступить не мог. Во фразе «Жизнь — это ваза с вишнями» заложен глубокий смысл. Если бы дерево осталось стоять, мы жили бы вечно.

— Да, я понимаю, что вы хотите сказать.

— Такого рода мыслей у меня в голове сколько угодно. Я не устаю думать ни днем, ни ночью. Ты всегда был умным мальчиком, Питер, и я рад, что ты меня понимаешь.

— Прекрасно понимаю.

— Отец на то и отец, чтобы преподать сыну те уроки, которые ему преподала жизнь. Таким путем знания передаются из поколения в поколение, и мы становимся мудрее.

— Я никогда не забуду нашего сегодняшнего разговора.

— Это значит, что я могу спокойно умереть, Питер.

— Я рад.

— Смотри же, запомни все, что я тебе говорил, сынок.

— Не забуду, отец. Обещаю.

На следующее утро Куин пришел к гостинице в обычное время. Погода наконец переменилась. После двух недель безоблачного неба над Нью-Йорком нависли тучи, пошел мелкий нескончаемый дождь, под колесами машин хлюпала вода. В ожидании Стилмена Куин просидел на скамейке около часа, прячась от дождя под большим черным зонтом. Он уже съел дежурную булку, выпил кофе, прочел в газете про воскресное поражение «Метрополитенс» — а старика все не было. «Терпение», — успокоил он сам себя и вновь взялся за газету. Прошло еще минут сорок. Когда он раскрыл раздел «Финансы и бизнес», собираясь прочесть статью про слияние акционерных обществ, дождь усилился. Куин неохотно поднялся со скамейки и зашел в подворотню дома напротив. Там он простоял в сырой обуви еще часа полтора. «Уж не заболел ли старик?» — подумалось ему. Куин представил себе, как Стилмен лежит в постели с высокой температурой. А вдруг он ночью умер и его тело еще не обнаружили? «Такое ведь тоже случается», — сказал он себе.

Сегодня предстоял решающий день, и Куин тщательно к нему подготовился. Теперь же все его расчеты пропали даром, и он злился на себя за то, что не подумал о возможности такого развития событий.

Как вести себя дальше, Куин пока не решил. Он стоял под зонтиком и смотрел, как с него скатываются маленькие, аккуратные капли дождя. В одиннадцать решение наконец было принято. Через полчаса он пересек улицу, прошел метров сорок и вошел в гостиницу, где остановился Стилмен. Внутри пахло порошком от тараканов и дешевым табаком. Несколько постояльцев, которые не могли из-за дождя выйти на улицу, сидели, развалившись, в холле на оранжевых пластиковых стульях. Их лица ничего не выражали.

За стойкой администратора сидел со скучающим видом здоровенный негр в рубашке с засученными рукавами. Подперев голову одной рукой, он другой листал, не читая, какую-то бульварную газетенку. Выражение лица у него было такое, будто в этой позе он просидел всю жизнь.

— Я хотел бы оставить записку постояльцу вашей гостиницы, — сказал Куин.

Негр окинул его таким взглядом, будто хотел, чтобы он под землю провалился.

— Я хотел бы оставить записку постояльцу вашей гостиницы, — повторил Куин.

— Здесь постояльцев нет, — буркнул негр. — Гости, а не постояльцы.

— В таком случае гостю.

— Кого ты имеешь в виду, приятель? Если не секрет, конечно.

— Стилмен. Питер Стилмен.

Негр сделал вид, что вспоминает, кто бы это мог быть, а затем покачал головой:

— Нет, дружище. Такого не припомню.

— А регистрационный журнал у вас есть?

— Книга гостей, что ли? Есть. Только она в сейфе.

— В сейфе? О чем ты говоришь?

— Как о чем? О книге гостей. Босс предпочитает держать ее в сейфе, под замком.

— И тебе, понятное дело, номер набора неизвестен?

— То-то и оно. Его только один босс знает.

Куин вздохнул, сунул руку в карман, вытащил пятерку, выложил ее на стойку и сверху прикрыл рукой.

— И копии журнала у тебя, надо думать, тоже нет? — поинтересовался он.

— Сейчас поглядим, — откликнулся негр.

Он поднял газету, под которой лежал регистрационный журнал.

— Вот повезло-то, — сказал Куин, снимая руку с пятерки.

— И не говори, — отозвался негр, подцепил пальцами пятерку и сунул ее себе в карман. — Так как, говоришь, зовут твоего приятеля?

— Стилмен. Старик с седыми волосами.

— В куртке ходит?

— Точно.

— Мы зовем его «профессор».

— Это он. Знаешь, в каком номере он остановился? Прибыл недели две назад.

Негр открыл журнал, полистал его и провел пальцем по фамилиям и номерам.

— Стилмен, — сказал он. — Номер 303. Только его уже нет.

— Что?!

— Съехал.

— Не может быть!

— Слушай, друг, я говорю тебе то, что здесь написано. Стилмен съехал вчера вечером. Нет его.

— Бред какой-то…

— Не знаю, это уж тебе судить. Вот, написано черным по белому.

— А адреса он не оставил?

— Ты что, шутишь?

— В котором часу он уехал?

— Это надо Луи, ночного сторожа, спросить. Он в восемь заступает.

— А в комнату его я заглянуть могу?

— Извини, приятель, но туда уже вселились. Я этому парню сам ключи давал. Он у себя, спит.

— Как он выглядел, парень этот?

— Не слишком ли много вопросов за пять баксов?

— Ладно, — сказал Куин, обреченно махнув рукой. — Это уже не важно.

Домой Куин шел под проливным дождем и, несмотря на зонт, промок до нитки. Что ж, он действительно иссяк. О смысле жизни и о значении слов говорить больше не придется. В сердцах он швырнул зонтик на пол гостиной. Затем сорвал пиджак и метнул его в стену. Брызги разлетелись по всей комнате.

Он позвонил Вирджинии Стилмен — уж очень не хотелось оставаться наедине со своими мыслями. Услышав ее голос, Куин чуть было не бросил трубку.

— Я его упустил, — сказал он.

— Вы уверены?

— Вчера вечером он выписался из гостиницы. Где он сейчас, понятия не имею.

— Мне страшно, Пол.

— Вам он дал о себе знать?

— Думаю, да, но я не уверена.

— Как вас понимать?

— Сегодня утром, когда я была в ванной, Питер подошел к телефону. Кто звонил — говорить отказался. Пошел к себе в комнату, задернул шторы и затих.

— Но ведь это бывало и раньше?

— Да. Именно поэтому я не уверена, что звонил Стилмен. Но такого с Питером не случалось уже давно.

— Плохо дело.

— То-то и оно.

— Не волнуйтесь. Кое-какой план у меня созрел.

— Как я с вами свяжусь?

— Буду звонить вам каждые два часа, где бы я ни был.

— Обещаете?

— Обещаю.

— Я так боюсь, просто ужасно.

— Это моя вина. Я допустил грубую ошибку, извините.

— Я вас не виню. Вести слежку двадцать четыре часа в сутки не под силу никому. Это невозможно. Под кожу ведь к нему не залезешь.

— Что верно, то верно.

— Но ведь еще не поздно, правда?

— Нет, времени у нас еще много. Главное, не волнуйтесь.

— Постараюсь.

— Хорошо. Буду вам звонить.

— Каждые два часа?

— Каждые два часа.

Разговор он провел весьма искусно. Успокоить Вирджинию Стилмен ему вроде бы удалось. Как ни странно, она ему по-прежнему доверяет. Впрочем, большого значения это не имело. Все дело в том, что он ей соврал. Никакого плана действий у него не было и в помине.