"Пуговица-камея" - читать интересную книгу автора (Оттоленгуи Родриг)

VII. Мистер Рандольф борется с угрызениями совести

Выйдя из банка, Барнес и Митчель расстались, а на следующее утро сыщик из отчета Вильсона узнал, что Митчель остальную часть дня провел в клубе, а вечером был со своей невестой на частном бале.

Утром пятого числа Митчелю в то время, как он одевался, была принесена визитная карточка его друга Рандольфа, который несколько минут спустя появился сам. Митчель радушно поздоровался с ним и протянул ему руку, но Рандольф сделал вид, что не заметил этого.

– Извини, Митчель, я пришел поговорить с тобой о пари, столь легкомысленно нами заключенном.

– В чем же дело?

– Я не думал, что ты зайдешь так далеко.

– Как далеко?

– Разве ты не читал газет?

– Нет, никогда этого не делаю.

– Так я тебе прочту, с твоего позволения.

– Пожалуйста, я весь – внимание.

Они сели, и Рандольф принялся читать. В статье были рассказаны известные уже читателю события и в заключение было сказано:

«Мы должны еще добавить к показаниям известного сыщика Барнеса, сообщенным нами во вчерашнем номере, что убитая в то время, когда поручала ему розыски украденных камней, назвала себя Розой Митчель. Но странно то, что из всего белья, найденного в ее квартире, вырезаны метки, так что почтя с уверенностью можно предположить, что Роза Митчель – выдуманное имя.

Странную историю раскрыл управляющий домом. Квартира, в которой была найдена миссис Митчель, принадлежала не ей, а мистеру и миссис Комшток, путешествующим в настоящее время по Европе. Недели три назад миссис Митчель потребовала, чтобы квартира была передана ей согласно письму, данному ей миссис Комшток. Управляющий не усомнился в подлинности письма; но один родственник миссис Комшток, хорошо знающий ее почерк, говорит, что письмо поддельно.

Дальнейшие совещания по этому делу были отложены до следующего дня; сыщики, по-видимому, все еще бродят в потемках, а между тем одному репортеру удалось сделать поразительное открытие, которое, может быть, наведет на след злодея. Ему удалось ни больше, ни меньше, как найти украденные драгоценные камни. Этот репортер отправился вчера в Нью-Гавен и стал обследовать все гостиницы. В одной из них, в нескольких шагах от вокзала, обер-кельнер вспомнил об одном человеке, поразившем его своим поведением. Он явился утром 3 числа и попросил принять на хранение очень оригинальный саквояж. Затем он ушел и не появился до сегодняшнего дня. Репортеру это показалось подозрительным и он велел послать за полицейским чиновником, в присутствии которого саквояж и был вскрыт. В нем оказался футляр из юфти, в котором находились драгоценные камни поразительной красоты. Что это и есть действительно пропавшие камни, доказывается тем, что на ремне футляра вытеснена золотыми буквами фамилия «Митчель». Больше не оказалось ничего, что могло бы навести на след вора. Но обер-кельнер так хорошо запомнил его лицо, что сыщики надеются вскоре найти его по описанию внешности, сделанному обер-кельнером».

– Что ты на это скажешь, Митчель?

– Видишь ли, это одна из тех историй, благодаря которым мне опротивели газеты, так как их приходилось читать чуть ли не в каждом номере.

– Не хочешь ли ты этим сказать, что данный случай не представляет для тебя никакого интереса?

– Чем мог бы он меня заинтересовать? Разве только тем, что я случайно был в том же поезде и должен был подвергнуться обыску по приказанию глупого сыщика!

– Я полагаю, однако, что есть и другие причины к возбуждению твоего любопытства. Всякий, не потерявший рассудка и знающий о твоем пари, поймет, что дело тут не обошлось без твоего участия.

– О чем ты говоришь – о краже или об убийстве?

– Бог мой! Откуда я могу знать? Мы с тобой были лучшими друзьями с тех пор, как познакомились, и я оставался верен тебе, несмотря на все, что про тебя говорили твои враги; теперь же…

– Что же теперь?

– Я уж и не знаю, что мне думать. Ты держишь со мной пари, что совершишь преступление, и часа два спустя совершается кража, а затем и убийство, и оба преступления находятся, очевидно, в связи между собою. К тому же убитая живет в одном доме с Ремзенами. Известно, что ты в ту ночь после половины двенадцатого целый час оставался в этом доме и что в этот промежуток времени из квартиры убитой послышались крики о помощи. Потом находят драгоценности и на футляре оказывается твое имя.

– Имя той женщины, хочешь ты сказать; так говорится и в газете.

– Правда, об этом я и не подумал. Понятно, что это было ее имя, но, видишь ли, у меня голова идет кругом, и я страшно возбужден. Я пришел просить тебя дать мне слово, что ты не имеешь ничего общего с этой историей.

– Это невозможно.

– Как! Ты отказываешься? Ты не хочешь убедить меня в твоей невиновности? Но ведь этим ты признаешь себя виновным!

– Нисколько. Я ничего не отрицаю и ничего не признаю. Помнишь ли ты о нашем пари? Тогда я предсказал тебе, что, услыша о каком-нибудь преступлении, ты обратишься ко мне с вопросами, и я предупреждал тебя, что ничего тебе не отвечу. Теперь я только делаю то, что обещал.

Рандольф, казавшийся очень огорченным, подошел к окну, а Митчель смотрел ему вслед с веселой улыбкой.

– Рандольф, – спросил он его вдруг, – не мучит ли тебя совесть?

– Да, очень, – резко ответил его друг и повернулся к нему лицом.

– Почему ты не идешь в полицию и не облегчишь свою совесть?

– Я думаю, что обязан это сделать, но как я могу решиться выдать друга!

– Следовательно, ты считаешь меня еще в числе твоих друзей. Я это очень ценю и чтобы доказать тебе это, дам тебе совет, как одновременно удовлетворить требованиям твоей совести и не повредить мне.

– О, если бы это было возможно!

– Ничего нет легче. Пойди к Барнесу и расскажи ему все, что ты знаешь.

– Это значило бы выдать тебя.

– Нисколько. Барнес не служит в полиции: он частный сыщик. Ты, конечно, помнишь, что мы говорили о нем в то время, когда держали пари. Ты восхвалял его проницательность; следовательно, ты почувствуешь удовлетворение, наведя его на мой след; я же ничего не буду иметь против этого, если ты только мне обещаешь никому больше об этом не говорить. Решено?

– Да, раз ты так хочешь. Я должен же кому-нибудь высказаться; я не могу больше замалчивать то, что может навести на след преступника.

В то время, как Рандольф, выйдя из гостиницы, направился к Барнесу, тот был занят разговором с Вильсоном.

– Следовательно, Митчель вчера днем снова ускользнул от вас, говорите вы?

– Он столько раз ездил взад и вперед по городской железной дороге, что ему наконец удалось войти в поезд, в который я уже не мог попасть. Обыкновенно он до тех пор не входил в поезд, пока тот не начинал двигаться, и чаще всего в последнюю минуту раздумывал ехать, и все это приходилось проделывать за ним и мне, на другом конце вагона. Наконец, он впрыгнул в вагон как раз в ту минуту, когда кондуктор запер дверь на моем конце.

– Это случилось на 24 улице?

– Да, он сел в поезд, идущий в нижний город.

– Заметил ли он вас?

– Должно быть, хотя этого нельзя сказать судя по его поведению. Он имел вполне непринужденный вид.

– Вас не в чем упрекнуть. Возвращайтесь в гостиницу и продолжайте делать все, что в вашей власти. Остальное предоставьте мне. Я постараюсь узнать цель этих загадочных поездок.

Оставшись один, Барнес погрузился в глубокое раздумье: «Митчель, очевидно, не по плечу Вильсону. Хотел бы я только знать, преследует ли он этими поездками какую-нибудь определенную цель, или он только хочет мне доказать, что я не в состоянии уследить за ним? Ну, мы это еще ему покажем! Но как объяснить находку драгоценных камней в Нью-Гавене? Они в точности совпадают с найденным списком, и это открытие еще усложняет дело. Я был почти убежден, что виденные в кладовой и были украденные камни, а теперь вдруг находят другую коллекцию, и она-то, очевидно, и есть украденная. Митчель был, видимо, озадачен, когда я ему показал найденный список; следовательно, он ничего не знал о его существовании. Поэтому он, может быть, не знал и о существовании этой коллекции. В таком случае совпадение кражи в поезде с пари чисто случайное. Он утверждает, что убитая явилась к нему с вымогательством денег и получила от него адрес парижского ювелира. Не могло ли случиться так, что он купил эту коллекцию как раз у этого ювелира, а эта женщина только что украла у него вторую коллекцию и привезла сюда? Надо будет связаться с парижским ювелиром; хорошо, что я списал с его счета адреса фирмы и квартиры. Если мои заключения верны, то кто-нибудь последовал за Розой Митчель из Франции, чтобы обокрасть ее здесь, не подвергая себя риску таможенного осмотра. Не Торе ли это? Таким образом, придется прийти к заключению, что Митчель совсем еще не совершил преступления, да и он сам посоветовал мне не выпускать этого из виду. Считаю ли я его невинным? Зачем он показал мне рубин и сказал, что подарит его своей невесте? Не хочет ли он украсть его у нее? Если это случится, она, будучи в заговоре с ним, поднимет шум, так что дело попадет в газеты; таково было условие пари. Но какое имеет отношение ко всему этому пуговица из камеи?» На этом месте размышления Барнеса были прерваны слугой, доложившим, что его желает видеть мистер Рандольф. Пусть читатель не забудет при последующем разговоре, что Рандольф не знал о том, что его разговор с Митчелем был подслушан Барнесом.

– Садитесь, мистер Рандольф, – сказал сыщик, когда тот вошел. – Вы желаете говорить со мной по поводу убийства? – То, что цель его визита была отгадана, усилило веру Рандольфа в сыщиков и особенно в Барнеса.

– Вам это известно? Могу я спросить – каким образом?

– Ну, ведь мы, сыщики, считаемся всеведущими, не правда ли?

Это было сказано с любезной улыбкой, но должно было быть понято так, что Барнес не желает, чтобы его расспрашивали; поэтому Рандольф счел за лучшее поскорее приступить к своему неприятному делу.

Он рассказал все о заключенном с Митчелем пари, а Барнес слушал его, как будто все это было для него совершенной новостью, и даже делал пометки в своей записной книжке.

– Ваше сообщение удивительно, мистер Рандольф, – сказал он наконец. – Но трудно поверить, чтобы такой воспитанный и образованный господин, каким кажется мистер Митчель, мог совершить преступление только для того, чтобы выиграть незначительную для него сумму. Вы, вероятно, уже думали об этом и нашли какое-нибудь объяснение. Не сообщите ли вы его мне?

– Весьма охотно.

Рандольф придумал для себя объяснение, представлявшее поступок его друга в более мягком свете, и рад был поделиться им с сыщиком.

– Самым трудным вопросом в жизни, – продолжал он, – является определение нормальности умственных способностей субъекта. Многие знатоки этого дела утверждают, что девять десятых всех людей в том или другом отношении умственно ненормальны, и я того мнения, что человек, собирающий какие-либо вещи и не делающий из них того употребления, к какому они предназначены, в известной степени помешанный.

– Подразумеваете ли вы под этим невменяемость?

– О невменяемости я не могу судить; но я полагаю, что такая страсть к коллекциям может побудить к противозаконному поступку. Например, почтовые марки, конечно, имеют цену; но тот, кто их собирает после того, как они уже потеряли всякую стоимость, да еще и платит за них цену, значительно превышающую их первоначальную стоимость, по моему мнению, человек более или менее ненормальный, так как он платит безумные деньги за предмет, не имеющий никакой ценности.

– То же самое вы могли бы сказать и о картинах. Собственно, ценность полотна и красок очень невелика, а между тем за картины платят тысячи долларов.

– Это, конечно, также некоторая степень помешательства, которую позволяют себе богатые люди, но далеко не такое безумие, как собирание старых почтовых марок. Однако, если бы кто-нибудь заплатил все свое состояние за одну единственную картину, затем повесил ее в своем доме так, что никто не мог бы ее видеть, я счел бы этого человека за сумасшедшего. То же и относительно драгоценных камней…

– Драгоценных камней?

– Драгоценные камни имеют свою ценность; но если человек покупает всякий прекрасный камень, какой он только может приобрести, и затем держит эти ценности под замком в кладовой, то он просто сумасшедший.

– Какое отношение имеет это к делу?

– Очень близкое. У моего друга не хватает какого-то винтика. Будучи вообще чрезвычайно рассудителен, он, как только услышит название какого-нибудь драгоценного камня, начинает рассказывать о нем длинную историю, и особенно он любит рассказывать о страшных преступлениях, связанных с историей любого знаменитого драгоценного камня.

– И вы, следовательно, полагаете, что, занимая свой мозг такими историями, он подготовил себя к мысли о преступлении, связанном с драгоценными камнями?

– Именно. То и худо, что человек привыкает ко всему. Так, например, почти все люди чувствуют себя неприятно в присутствии трупов и не могут подавить в себе отвращения к ним, а медики, привыкшие иметь дело с трупами, относятся к ним так, как мясник к продаваемому им мясу.

– Ваша аргументация недурна, мистер Рандольф. Весьма возможно, что и ваш друг, несмотря на свою образованность и честность, мог поддаться искушению украсть, а может быть, даже и убить, для удовлетворения своей страсти к коллекционированию и под влиянием ее, особенно благодаря своим сведениям по части преступлений, совершенных ради драгоценных камней. Да, да, мы живем в странное время.

– Полагаете ли вы, что в таком случае он не может подлежать суду, как невменяемый?

– Нет, этого я не полагаю. Я признаю, что с точки зрения психологии вы правы и что человек, совершивший преступление по таким побудительным причинам, заслуживает величайшего участия, но перед законом он все же виновен. Однако вопрос в том, украл он драгоценности или нет? Вы провели ту ночь с ним в одном купе. Какое же ваше мнение?

– Я уж и не знаю, что думать. Он не мог покинуть своей постели, не перешагнув через меня, и, в таком случае, должен был бы непременно разбудить меня. А затем, если он и в самом деле украл камни, как же он их спрятал и каким образом они очутились в Нью-Гавене? Кстати, у вас имеется описание внешности человека, оставившего в гостинице саквояж? Подходит ли оно к моему другу?

– Этого я не могу сказать: оно так неопределенно, что подходит к тысяче людей, которых можно встретить на Бродвее за каких-нибудь четверть часа.

– В конце концов я все же думаю, что это был не он.

– Будем надеяться, мистер Рандольф, и я могу вам сказать для вашего успокоения, что до сих пор нет достаточного основания для его ареста.

Этими словами сыщик преследовал известную цель: он рассчитывал, что, успокоив Рандольфа, сделает его общительнее.

– Вы много уже лет знакомы с мистером Митчелем? – спросил он после некоторой паузы.

– Нет, не более полутора лет. Еще нет полных двух лет, как он в Нью-Йорке.

– Так, так. Он уроженец Бостона?

– Нет, кажется, Нью-Орлеана.

Странное ощущение пробежало по жилам Барнеса – ощущение, испытываемое им всегда, когда он попадал на след; это удивило его, он стал обдумывать слышанное. Рандольф сказал, что предполагает, что Митчель уроженец Нью-Орлеана; тут у Барнеса блеснуло воспоминание, что убитая говорила ему, что она жила в Нью-Орлеане. Имел ли этот факт особенное значение? Были ли они знакомы еще в этом городе?

– Откуда вы знаете, что он приехал с юга? – спросил Барнес.

– Ну, это видно даже из его произношения, – отвечал Рандольф. – Хотя он и не отрицает, что приехал с юга, он, как мне кажется, неохотно говорит об этом. Мне помнится, как будто он мне говорил, что родился в Нью-Орлеане, но что с этим городом у него связаны тяжелые воспоминания. Впрочем, он единственный раз упомянул об этом.

– Я хотел бы еще спросить вас о другом господине, и мне любопытно знать, встречались ли вы с ним? Его зовут Торе.

– Альфонс Торе! Да, я его знаю, но не выношу.

– Почему?

– Я и сам хорошенько не знаю; может быть, это просто предубеждение. Иной раз очень быстро составляешь мнение о человеке; а этот возбудил мое недоверие с первой же минуты.

– Недоверие?

– Да, может быть, я ошибаюсь, и мне не следовало бы, собственно, рассказывать вам об этом. Несколько недель назад в нашем клубе несколько человек играли в вист и в их числе Торе. Игра была небольшая, однако все же на деньги. Торе и его партнер все время выигрывали, и мне бросилось в глаза, что он тасует карты так, как я никогда еще не видел и не сумею этого описать. В этот вечер он и его партнер выиграли двести долларов.

– Кто был его партнером?

– Я его не знаю.

– Присутствовал ли в клубе Митчель?

– Да, и он также думал, что этот Торе – шулер. Однако в другой раз я видел его проигравшим в той же игре, так что, может быть, мы несправедливы к нему.

– Ну, я очень благодарен вам за ваши сообщения, мистер Рандольф, и уверяю вас, что буду очень доволен, если ваш друг окажется невиновным в этом деле.

Сыщик встал, и Рандольф понял, что разговор окончен. Когда он ушел, Барнес сел и стал обдумывать, не был ли неизвестный партнер Торе его сообщником в краже драгоценностей, и не он ли оставил их в гостинице в Нью-Гавене. Но представлялось загадкой, зачем он это сделал.

Вскоре Барнес вышел из дому и поехал по городской надземной дороге на 76 улицу, где позвонил у небольшого домика. Прислуга ввела его в скромно меблированную гостиную. Несколько минут спустя к нему вышла хорошенькая молодая девушка, с которой он шептался несколько минут, вслед затем девушка ушла, но очень скоро вернулась, одетая для прогулки. Затем они вместе вышли из дому.

Четыре дня спустя Барнес получил следующее лаконичное письмо: «Приходите», которое для него показалось совершенно ясным, потому что он тотчас же отправился на 76 улицу, где снова встретился в скромной гостиной с молодой девушкой.

– Ну, – спросил Барнес, – удалось?

– Разумеется, – отвечала девушка. – Разве мне когда-нибудь что-либо не удавалось? Не ставите же вы меня на одну ступень с Вильсоном?

– Оставьте Вильсона в покое и расскажите мне вашу историю.

– Вы оставили меня в Мадизонском парке, где я села на скамейку и стала наблюдать за Вильсоном. Через два часа из гостиницы вышел господин, и Вильсон последовал за ним. Мне просто было смешно, когда я увидела, как неискусно следовал за Митчелем этот болван, потому что даже слепой мог бы догадаться, что он следит за ним. Вы видите, я узнала его имя, хотя вы мне и не называли его; это было для меня пустяшным делом. Так как мне хотелось хорошенько рассмотреть его, то я вскочила в конку, добралась до 5 проспекта раньше его и быстро побежала на вокзал надземной железной дороги. Вскоре появился Митчель и прошел на конец платформы, между тем как Вильсон остался в середине, стараясь иметь самый непринужденный вид, что ему, конечно, плохо удавалось. Когда пришел поезд, я прошла через вагон и села как раз против Митчеля. Что я основательно изучила его физиономию, за это вы можете дать голову на отсечение.

– Да, мисс, а он – вашу. Вы были непослушны, так как я особенно настаивал на том, чтобы вы не показывались этому хитрому сатане.

– О, это ничему не повредило; все удалось прекрасно. На 42 улице он вышел, Вильсон также, а я нет.

– Почему же?

– Потому что он тогда заметил бы что-нибудь. Нет, я не так глупа. Я доехала до 47 улицы и там ждала возвращения Митчеля. На этот раз он был один: наверно, опять натянул нос Вильсону. Он сел в поезд, идущий в нижний город. Я также, но на этот раз ему не показалась. Он прямо прошел к одному дому на Ирвингской площади. Вот номер. Она подала Барнесу карточку.

– Это вы хорошо проделали, – сказал он, – но почему вы тотчас же не сообщили мне об этом?

– Это еще не все. Когда я за что-то берусь, то уж довожу дело до конца. Стану я выслеживать человека для того, чтобы вы потом по моим следам пустили Вильсона! Нет, дружочек, мы это иначе рассудили. На другой день я пошла в этот дом, позвонила и спросила о его хозяйке. Так как девушка, открывшая мне дверь, потребовала более подробных разъяснений моего визита, я ей что-то налгала и заставила ее разговориться. Таким образом я узнала, что это пансион для девушек и что в нем находится девушка лет четырнадцати по имени Роза Митчель, дочь интересующего нас господина. Что вы на это скажете?

– Вы гениальны; но все это вы знали уже третьего дня, почему же раньше не известили меня?

– Потому что вчера я снова там побывала, чтобы добыть дальнейшие сведения. Я уселась в парке и наблюдала за девочками во время их прогулки. Я не могла заговорить с Розой Митчель, но со мной был фотоаппарат, и я сняла фотографию. Что вы на это скажете? Плохо я распорядилась своим временем?

– Нет, право, вы очень ловки, но вы никогда не достигнете ничего великого, потому что вы тщеславны. Однако сегодня я могу вас только похвалить. Покажите мне фотографию.

Девушка удалилась и вскоре вернулась с небольшой, несколько неясной карточкой, изображавшей красивую молодую девушку, и передала ее Барнесу.