Олег ОВЧИННИКОВ

НЕЛЕПАЯ СМЕРТЬ ЛЮБИМОЙ ДЕВУШКИ

Тихо, почти бесшумно открылись кавычки…

1. Она любила действовать по алгоритму. Это то ее и погубило…

Она любила действовать по алгоритму. Нехитрые правила, вспоминаемые в соответствующих ситуациях. Что-нибудь бесценное в своей неоспоримой мудрости типа «Мойте руки перед едой» или «При пожаре звоните 01».

В тот день мы должны были встретиться в кафе. Никогда прежде мы там не встречались. Сам я с трудом отыскал его среди забавно изогнутых московских переулков. Но я пришел первым, ждал ее у входа.

Она показалась в конце улицы, нас разделяла дорога. В ее действиях все было логично. Алгоритм не оставляет свободы выбора. Прежде чем перейти дорогу, она посмотрела налево. Дошла до середины шоссе и собиралась посмотреть направо. Улица была с односторонним движением. Причем движением именно справа. Почему-то алгоритмом подобная ситуация не учитывалась…

Я не успел крикнуть…

Говорят, у «мерседеса» очень короткий тормозной путь.

Как выяснилось, недостаточно короткий…

2. У нее были очень красивые длинные волосы. Это то ее и погубило…

У нее были очень красивые длинные волосы. Они легко накручивались на палец. То есть, я предполагал, что они должны легко накручиваться на палец. Она предпочитала накручивать их на плойку. Разумеется, когда не делала себе химию.

Должно быть, она куда-то спешила в тот день. Поэтому решила гармонически сочетать прием ванны и завивку. Принципом действия плойки является преобразование электрической энергии в тепловую.

Волосы оказались слишком длинными, вода слишком мокрой, а напряжение в сети слишком большим…

Странно, мне казалось, что в закрытых гробах хоронят только молодых парней…

3. Она совсем неплохо плавала. Это то ее и погубило…

Она совсем неплохо плавала. Главное стильно: кроль, брасс, баттерфляй. Когда мы оказывались в воде рядом, я чувствовал себя чересчур сухопутным. Плыл за ней «по-лягушачьи» на неизбежном расстоянии. Ей было уютно в воде, а я начинал волноваться, когда не чувствовал дна под ногами. Поэтому она предпочитала плавать вдоль пруда, а я попрек.

В тот день мы резвились в Зоне Отдыха Тропарево. Она плыла на спине. Когда плывешь на спине, ты не видишь и не слышишь, что происходит вокруг.

Я ни в чем не обвинял тех, кто организовал в непосредственной близости от пляжа лодочную станцию. Я ни в чем не обвинял даже ту парочку на водном велосипеде. Сам я тоже предпочитаю кататься на нем задом наперед. Только я иногда оглядываюсь…

Когда они встретились в одной точке пространства-времени, я стоял на берегу.

Я никогда еще не плавал так быстро. И так стильно.

Нырять пришлось семнадцать раз.

Искусственное дыхание по методу «рот в рот» не помогло.

Если честно, это был наш первый поцелуй…

4. Она слишком много курила. Это то ее и погубило…

Она слишком много курила. Мне это не нравилось. Но я никогда не пытался избавить ее от этой привычки, которая в данном случае оказалась действительно пагубной. В конце концов, кем я был для нее?..

Не было ни астмы, ни рака легких. Была зажигалка «Zippo», которую я же преподнес ей на бездэй. Она любила зажигать сигарету «по-крутому». Одной рукой, складывая несколько этапов в одно непрерывное действие. Резким встряхиванием поднять крышку, большим пальцем зажечь, продолжая движение, прикурить, повторным встряхиванием закрыть крышку. В такие моменты я вспоминал фрагмент прошлогоднего КВНа:

Парень, где ты научился так круто прикуривать?

Во Вьетнаме.

Ты там воевал? (с уважением в голосе)

Нет, учился круто прикуривать.

Когда я выбирал зажигалку, я думал, что она будет «хорошо сидеть» в женской руке. В чем-то я ошибался.

Что выгодно отличает «Zippo» от других типов зажигалок огонь в ней не гаснет, даже когда отпускаешь кнопку…

Тюль вспыхнул мгновенно. Рядом с окном стоял работающий телевизор…

Спасти ее не удалось.

Может, это и к лучшему. Сильнее всего от взрыва пострадало лицо…

5. Она любила танцевать. Это то ее и погубило…

Она любила танцевать. Мне тоже нравилось танцевать. Особенно под медленную музыку. Особенно с ней. Это был самый легкий и ненавязчивый способ ощутить ее тело в своих руках.

В тот день, а точнее в ту ночь в «Голодной Утке» проводилась дискотека «пляжная вечеринка». Полы вокруг центральной стойки засыпали пятисантиметровым слоем песка. Ходить по нему было приятно. Звучала пуэрториканская музыка типа «Мальчик хочет в Тамбов», только в оригинале. Бармены, в основном негры и мулаты, сновали среди танцующих, разнося большие коробки с алкоголизированным лимонадом «Hooch». В рекламных целях его раздавали бесплатно. После второй бутылки ее потянуло танцевать на стойке. Там почти всех тянуло на ту или иную возвышенность. Потенциально центральная стойка смогла бы выдержать человек тридцать средней комплекции.

Я помог ей подняться. Хотя на стойке танцевали и парни, сам бы я ни за что не полез туда. Или я просто еще мало выпил? За разъяснениями пришлось обратиться в бар…

«Hooch» коварный напиток. Он имеет вкус лимонада. Он пьется с легкостью лимонада. О содержании в нем около четырех градусов алкоголя понимаешь только после пятой бутылки. Мы выпили по семь.

Я думаю, для нее это было многовато. Высота стойки была чуть меньше полутора метров. Ширина явно недостаточной…

Позвоночник очень важная, но, увы, хрупкая часть организма.

Мальчик больше не хотел в Тамбов…

6. Из всего русского рока она предпочитала панкрок. Это то ее и погубило…

Из всего русского рока она предпочитала панкрок. Особенно «Тайм-Аут». Она говорила, что «квачи такие забавные на концерте». Сам я не очень люблю «мотологическую» музыку, но вместе с ней готов пойти хоть на «Бахыт-Компот».

В тот день мы «открывали для себя» новую площадку «Крылья советуют». О ней еще мало кто знал, поэтому зал был заполнен меньше, чем наполовину. Квачи меня не разочаровали. Главным образом потому, что я никогда не был ими очарован. Пару раз за концерт меня влекло «в народ» круглая танцевальная площадка перед сценой была заполнена подпрыгивающими пьяными подростками. Я дотрагивался до ее руки так решительно я мог дотрагиваться только до руки и спрашивал:"Попрыгаем?" Она отрицательно качала головой.

К сцене ее потянуло в конце концерта, как раз перед финальной песней про Буратино. «Пойду разглядывать солистов,»сказала она…

Скорее всего это был акт протеста какого-нибудь истого фаната против скоропостижного окончания концерта. Обычно на таких концертах не продают в буфете пиво в стеклянных бутылках. Это был необычный день. Тело, подброшенное в воздух имеет склонность лететь по параболе…

Что крепче, стекло или кость? Об этом знал еще Штирлиц.

Можно сказать, что она любила «Тайм-Аут» до самой смерти…

7. Она была очень аккуратной девочкой. Это то ее и погубило…

Она была очень аккуратной девочкой. Беспорядок в любом проявлении в ее комнате, в моих мыслях раздражал ее.

В тот день она решила вымыть окна…

Скользкий подоконник, двенадцатый этаж все это вы уже слышали…

Кто-нибудь из вас хотел бы умереть так банально?

Уверен, она тоже не хотела…

Может, дадим ей еще один шанс?

8. Она бы устояла на ногах, если бы не молния.

Непонятно откуда взявшаяся в этот безоблачный день шаровая молния беззвучно скользнула в оконный проем. Молния была слишком яркая, в воздухе слышалось потрескивание. Она инстинктивно отпрянула, ноги потеряли опору.

Она успела зацепиться пальцами левой руки за подоконник. Это нестабильное положение сохранялось недолго и стоило ей двух недавно наманикюренных ногтей.

Милиционер, проводивший задержние, не имел права стрелять на поражение. По крайней мере сразу. Первый выстрел был выпущен в воздух. Там в данный момент находилась она. Пуля тридцать второго калибра прочно засела в бедре.

Следующие четыре этажа почти без происшествий. Только небольшой клок волос на торцевой поверхности открытого окна.

Позвоночник сломался при ударе о перекладину для бельевых веревок на уровне второго этажа.

Земли коснулось уже мертвое тело.

Вы уже догадались, что прямо под окном проводились асфальтоукладочные работы?..

Кавычки закрылись медленно, с натужным скрипом…

9. То, что было между нами я называл любовью. Не знаю, любил ли я ее на самом деле. Или мне только очень хотелось любить ее. Или это из-за того, что мне очень шло любить ее. Я знаю только, что мне было хорошо рядом с ней. Иногда легко, иногда невыносимо, но, видимо, тоже по-своему хорошо. От нашего общения поочередно получали удовольствие то я, то мазохист, который живет внутри меня.

То, что было между нами она называла «грязными домогательствами», неизменно добавляя: «причем бесшансовыми.» Мне было очень приятно просто общаться с ней, бродить вечерами по темным московским улочкам и ярким освещенным проспектам, разговаривать. Не знаю, почему, но с приближением ночи у меня в голове возникал и все настойчивей утверждался образ кровати. Не знаю, почему, но у нее такого образа не возникало никогда. По крайней мере, когда я был рядом.

И лишнее слово, которое уже произнесено. И если бы я мог вернуться на двадцать секунд назад, я бы все-равно повторил то же самое, потому что она это действительно «все, что я хочу». И мне ужасно жаль, что это желание односторонне. И вертикальная морщинка, пересекающая лоб, и это неизменное:"Ты опять?", которое я слышал уже не знаю, сколько раз, но от которого меня коробит, как впервые. И я понимаю, что снова напряг ее. И угрызения совести по этому поводу. Ведь я, не задумываясь, отдал бы кусок жизни за право ее расслабить. Но некому отдать, некому…

Не знаю, что подвигнуло меня написать этот опус про «восемь смертей любимой девушки». Мысли не умещались в голове, рука тянулась к бумаге. Может быть, как всякий творческий акт, это было лишь «моментом сублимации». Только вот что я пытался сублимировать таким странным способом? Мое желание ее? Или, быть может, мое подсознательное желание ее убить? Хорошо, что подобное желание может возникнуть у меня только на подсознательном уровне. Несмотря на то, что сумка моя сегодня гораздо тяжелее, чем обычно. Тем более непонятно, зачем я сейчас принес ей эти листочки. Ей-то они зачем? Чувствую себя рядом с ней то ребенком, то придурком… Она читала молча, не слишком внимательно, по крайней мере внешне. Иногда останавливалась, видимо, с трудом разбирая мой почерк. В двух местах улыбнулась. Один раз посмотрела на меня. Несмотря на почерк, ей хватило десяти минут… Хочу ли я серьезного разговора? Да, я хочу серьезного разговора. О-кей! Да, разумеется, она прекрасно знает, как тонка граница между жизнью и смертью и как легко стать «нарушителем границы». И чтобы понять это ей не обязательно было полчаса расшифровывать мои каракули. И, конечно, прав Григорян, больше десяти лет повторяющий, что «мы живем для того, чтобы завтра сдохнуть». И, с учетом всего вышесказанного, разумеется совершенно глупым выглядит отказ от так называемых «радостей жизни» ради соблюдения непонятно кем придуманных и непонятно кому нужных морально-нравственых норм. Кстати, не знаю ли я, чем мораль отличается от нравственности? Не знаю. Впрочем, мы отвлеклись… И нет, она не собирается отказываться от этих «радостей», какими бы сомнительными они не казались. Все, что прикалывает, то и этично. Все равно на тот свет не возьмешь с собой справку о «примерном поведении». Но спать со мной она не будет…

Но разве это то, что я хочу сказать? Да разве я, черт возьми, знаю, что хочу сказать? И что я вообще могу сказать ей, чего она не слышала раньше десятки раз от тех, кто «домогался» ее до меня? Причем, скорее всего, более успешно «домогался». Ведь только я могу так… Пусть я запомнюсь ей, как самый нелепый из ее поклонников… И я понимаю, что это опять мазохист внутри меня решительно перехватил инициативу. Сколько раз я пытался убить его в себе… Ну ты еще поплачь, говорят, помогает. И ненужное веселье в ее глазах. И я знаю, что уже вот только за это выражение глаз я мог бы ее возненавидеть. Но не смогу. И заплакать я тоже не смогу. Пусть мне придется проглотить назад все слова, готовые сорваться с языка, но я не заплачу…

Комната плывет перед глазами, как если бы я всю ночь просидел за экраном монитора… Почему у меня такая тяжелая сумка сегодня? В ней четыре кармана, я часто путаюсь, куда что положил. Я открываю один карман, кладу туда свои листочки. Открываю другой, с трудом вынимаю большую коробку. Нервным движением дергаю стягивающую ее веревку. Капрон не рвется, на руке остается красная полоса. Странно, мне кажется, я не должен чувствовать физической боли. Не в такую минуту. И, забавно, именно сейчас я понимаю, что все-таки могу заплакать… Я стягиваю веревку через край коробки, проклиная собственную неловкость. Так я обычно открываю коробку с тортом. Но сегодня в ней не торт. Зачем я сегодня подошел к этому корейцу, стоявшему перед входом в «Тысячу мелочей»? Зачем купил у него набор самозатачивающихся столовых ножей за 149 тысяч? Зачем, ради Бога, я принес их сюда? И вообще, зачем столько вопросов?.. На них написано «самозатачивающиеся». На самом деле они тупеют чуть ли не быстрее, чем их хозяева. На них написано «из булатной стали». На самом деле они не выдерживают и первой попытки вскрыть ими консервную банку. И все-таки зачем я сейчас вынимаю из коробки третий слева нож, судя по инструкции, предназначенный для нарезки овощей? И мгновенно отрезвляющие, разом прерывающие хаос мыслей и сверхфазовое единство текста слова:

Только не надо делать вид, что собираешься вскрывать вены. Не этой игрушкой.

Ее глаза… О Господи, ее глаза!

Иногда они чисты и наивны, как у младенца, в их глубине хочется утонуть. Но иногда в них столько цинизма… Как сейчас.

Я делаю шаг в ее сторону. Лезвие ножа зажато между указательным и средним пальцами правой руки так, что наружу торчит только самый кончик, сантиметров семь. Я никода раньше не брал нож таким способом.

Она не принимала меня всерьез. Она НИКОГДА не принимала меня всерьез!

Это то ее и погубило…

Она была похожа на кошку. Кошачья походка, что-то кошачье в изгибе спины. Цвет глаз, как у кошки.

По легенде у кошки девять жизней.

Первые восемь раз я убивал ее на бумаге.

Теперь я не оставил ей ни одного шанса.

Бесшансово, маленькая, бесшансово…

16 июля 1997.