"По следам дикого зубра" - читать интересную книгу автора (Пальман Вячеслав Иванович)
Запись третья
Проснувшись, по привычке, до свету, мы не заметили поначалу никаких перемен. Казаки лениво подымались, зевали, уходили к ручью, хватались искать лошадей. Едкий запах махорки стоял в неподвижном, водой насыщенном воздухе. Самые торопливые уже сбились у артельного котла. Сыто булькала пшенная каша с говядиной, грели в ведрах чай. Генерал Косякин и псебайский урядник Павлов давали наказ командиру отряда, снаряженного в Псебай за провиантом и почтой. «Десять ведер водки», — послышался бас Косякина, и мы с Алексеем Власовичем переглянулись. Так много? Значит, охота будет продолжена еще на неопределенное время.
Лишь когда поднялся Ютнер и возле его шалаша побывали Улагай и Косякин, по лагерю словно судорога прошла. Всё заторопилось, забегало. В походной кузне зазвенел молот: там перековывали лошадей. Чистили винтовки, трясли одежду, чинили седла и сбрую. Оказалось, что еще ночью, при фонарях, в долину Умпыря отправилась команда плотников. Им поручили срубить домик для князя.
Сборы у казаков, которым походная жизнь привычна, не долги. Весь лагерь к рассвету был на лошадях. Старый Пачо прогнал свое поредевшее стадо. Высокие охотники тем временем завтракали, сбивали вином хмельное настроение.
Новый человек в охоте, замеченный нами вчера, дородный, барственно-важный, одетый куда более богато, нежели принц или великий князь, — в кафтане, расшитом блестящим шитьем, с серебряными бляхами на поясе, в шляпе с пером, — этот человек с самого утра был основательно пьян. Он приставал к офицерам, хохотал, как сытый Гаргантюа, держась толстыми руками за живот, и вызывал вокруг иронические улыбки. Вот кто настреляет дичи!
Телеусов, ходивший к Ютнеру узнавать, к кому мы направлены сегодня, но так и не узнавший, поведал мне:
— Знаешь, кто этот новый барин? Я слышал разговор управляющего с Шильдером. Зовут барина «его сиятельство», из графьев он. А кличут… дай вспомнить… кличут не по-русскому. Сан-Доната, вот как. Однако зовут вроде бы Петром Семеновичем. И, толкуют, богатый он до страсти. Вчера все упрашивал великого князя продать ему охоту… ну, как я считаю, уступить, значит, за большие деньги. Я, мол, тут дворец себе построю получше, чем в Италии.
— Не сторговались?
— Посмеялись, потешились. Мало ли что выпивший человек наговорит. От него спозаранку даже ружье спрятали, богатое, судачат, ружье, в каменьях-золоте. И зачем ружью украшения, ума не приложу!
Раздалась команда трогаться. Мы ехали недалеко от управляющего охотой, видели, как впереди около Сан-Донато юлой юлил Семен Чебурнов. Он и попонку графскую поправлял, и коня под узду вел на спусках, и все чего-то рассказывал, руки по сторонам раскидывал.
— Деньгу чует, — усмехнулся Телеусов. — Наизнанку готов вывернуться, собачий сын…
 |
Пропустив почетных гостей, к нам неожиданно подъехал казенный лесничий. Мы поклонились друг другу. Телеусов отстал.
— Как себя чувствуете? — спросил Улагай.
Я сдержанно ответил, добавив «господин есаул».
— Вы можете меня называть проще: Керим, — разрешил он. — Мы оба молоды и можем позволить себе… К тому же родственные по профессии люди — лесники.
Он был красив, этот офицер. Сухолицый, спортивно-подтянутый, по-мужски строгий, чистый всем обликом своим, с гордым взглядом темных глаз под тонкими девичьими бровями. На коне сидел ловко, с горской небрежностью закинув назад бурку. Казачий чекмень подчеркивая тонкий стан. И лошадь у него выглядела отлично, призовой скакун. Рядом с ним мне было неловко за свой помятый охотничий костюм, за широкое, простецкое лицо, на котором в любую минуту мог вспыхнуть стыдливый румянец — моя беда.
— О вас хорошо отзывается Ютнер, друг мой, — покровительственно продолжал он. — Хвалит за ловкость, сметливость, за любовь к природе и зверю. Все это, как я понимаю, правда. Раз вы в Лесном институте, значит, пошли туда по призванию. Разве не так? Кстати, вы намерены заканчивать курс?
Я не знал, что ответить. Сказал первое, что подумал:
— Не волен распоряжаться своей судьбой, Керим. Как закружило меня с первого дня в охоте по воле великого князя, так до сих пор не знаю, что станет завтра. Хотел бы закончить учение.
— Верное суждение. При случае я подскажу эту мысль Ютнеру. Если, конечно, позволите.
— Я хотел сам просить его.
— Только перед окончанием охоты. Сейчас нельзя. У вас тут свое место, свои обязанности. Охотников прибыло. Вот изволил явиться, как снег на голову, граф Сан-Донато. Его сиятельство прямо из Италии.
В голосе Улагая звучала небрежная издевка. Я рискнул спросить:
— Кто он такой? На должности или так?
Улагай коротко засмеялся. Приблизив лошадь, доверительно сказал:
— Нувориш, понимаете? Он — нынешний отпрыск известных при Петре Великом и Екатерине Второй горнозаводчиков Демидовых, правнук или прапра… Графский титул жалован еще первому Демидову за развитие железоделательных заводов на Урале. Один из Демидовых организовал Зоологический музей в Москве. А что касается самого Сан-Донато… Он приказал именовать себя так, когда купил в Италии местечко с таким именем и построил замок. Звучит, не правда ли: граф Сан-Донато! Бретер, искатель удовольствий, денежный туз. Волка от лисицы не отличит. Никак не проживет дедовские миллионы. Мне он неприятен. Великий князь относится к нему со снисходительной усмешкой. Терпит. — И, презрительно поджав губы, умолк.
Сам Керим Улагай происходил, как я узнал позже, из древней княжеской семьи, известной в истории черкесов. Родился он в ауле на левом берегу Кубани, недалеко от Крымской.
После недолгого молчания он вдруг спросил:
— Я буду очень доволен, Зарецкий, если вы после института согласитесь работать со мной в казенных лесах Кавказа.
— А как же Охота?
— Охота вскоре прикажет долго жить. Станичные юрты настойчиво требуют арендованные князем леса и горы назад. Или другие, не менее богатые земли взамен этих. Наказной атаман таких земель не имеет, поддерживает станичников. Так что… Давление казачества великий князь долго не выдержит. Отдаст Охоту.
— Что-то тогда станет с диким зверем? — Я только представил себе заповедные леса во власти казаков, каждый из которых владеет винтовкой и считает за великое удовольствие пострелять по зверю, будь то медведь или барсук, зубр или горная индейка.
— Не знаю, не знаю. Но представляю себе… Так что вы подумайте о моем предложении. Мне нужны образованные и деловые лесничие. Я на вас, честно говоря, рассчитываю.
Он приложил руку в перчатке к своей щегольской синей кубанке и тронул повод. Конь вынес всадника далеко вперед.
Я очень расстроился. Неужели Охота с ее строгой охраной скоро перестанет существовать? Тогда, без сомнения, будут убиты последние зубры. От истребления не уйдут и олени. Разве в России не найдется силы, которая могла бы защитить последних диких зубров Кавказа? Это одно из немногих мест, где фауна по-первобытному разнообразна и многочисленна. И как на эту угрозу посмотрит научный мир Петербурга, наконец, сам атаман Войска Кубанского свитский генерал Бабыч?
— Чего голову повесил, Андрей? — Телеусов подъехал справа и пристроился голова к голове. — Аль невеселые новости поведал тебе казенный лесничий? По правде сказать, недолюбливаю я этого есаула. Гордыни в ём через край. Уж не обидел ли тебя?
— Новости впрямь не из веселых. — И я рассказал Алексею Власовичу о возможном закрытии Охоты.
К моему удивлению, Телеусов не помрачнел.
— Ты не больно грусти, парень, — сказал он. — Один хозяин уйдет, другой найдется. Ты майкопского лесничего не знаешь? Шапошников по фамилии. Так вот он, сказывают, уже питерским ученым отписывал насчет заповедника, и там теперь думают, как сделать, чтобы охранить зверя и дальше. Этакую красоту под топор и на разгульную стрельбу не отдадут. Да и сами мы… Ну, ежели война или какая беда — тогда другое дело. Тогда свои головы охраняют, а не зубриные. И лес могёт под пожар пойти, неприятеля чтоб выкурить. А в мирное-то время… Не-е, не верю я в улагаевские сказки. И ты не вешай головы. Давай загадаем, к какому охотнику нас с тобой подкинут.
Все заметили, что хозяин охоты спешит, чтобы добраться до Умпыря за один переход. Возле Малых Балкан сделали только короткую остановку. И часу не прошло, как снова раздалась команда: «По коням!» Опять вытянулись по знакомой тропе, но на подъеме застопорилось. Впереди упала вьючная лошадь, казаки сбежались. Со смехом, с незлобивой руганью подняли бедолагу, щелкнула нагайка, зачиркали по камням подковы. Подымались не в седлах, шагали позади лошадей, держась за хвосты.
 |
День прошел — и не заметили. В сумерках спустились в знакомую долину и поскакали через лес к тому самому месту, где река Ачипста впадала в Малую Лабу. Там все еще стучали топоры: плотники ставили последний венец в уже поднятый сруб, ладили стропила, чтобы поскорее укрыть их брезентом.
Вдоль берега запылали костры. От князя явилось распоряжение: только ночлег, а потом все разойдутся по высотам над долиной, где охотники намерены пробыть два-три дня.
Поздно вечером нас потребовали к великому князю.
Возле свежесрубленного домика с уже вставленными окнами и навешенной дверью горел большой костер, а на бревнах вокруг костра сидели охотники. Князь вел большой совет. Тащили жребий, кому и куда идти. Распределяли егерей.
Как и следовало ожидать, Демидов — Сан-Донато выпросил себе егеря Чебурнова с помощником. Они уходили в сторону Алоуса.
— А при мне, — капризно сказал уставший с дороги князь, — будешь ты, Ютнер, и — где он? — вот тот молодец в усах вместе со студентом.
Палочкой, которой помешивал жаркие угли в костре, князь ткнул в Телеусова и в меня. Мы шагнули вперед.
— Идем в сторону Мастакана, потом вернемся через реку и подымемся на высоты, чтобы глянуть на милую моему сердцу Кишу, не обидевшую нас на прошлой охоте. Затем, господа, если зверь не задержит нас, пойдем через перевал на юг. Нас ожидают в Сочах, оттуда мы направимся в благостный Боржом, в твое гнездо, старина Ютнер. Вот и все. Считаю совет оконченным. Владимир Алексеевич, распорядись, пожалуйста, ночлегом, а мы поговорим с егерями о завтрашнем маршруте.
Ютнер сделал знак идти за ним. Мы осторожно просунулись в узкую дверь нового домика.
Князь указал Ютнеру на табурет, сел сам. Мы стояли у двери, руки по швам, винтовки отдали у входа, где уже возникли охранители.
— Мне нужен олень, — сказал князь. — Даже два оленя. Как у Шильдера. Или еще лучше. Надеюсь, вы их найдете. Завтра мы подымемся выше, устроимся там, а к вечеру вы вернетесь с разведки и утром поведете меня и Ютнера на наших оленей. Шильдер мне рассказывал, что ты, — он глядел на Телеусова, — большой любитель природы, в некотором роде пантеист. Все мы, если угодно, тоже пантеисты. Но я хочу видеть природную красоту перед глазами чаще, чем бываю здесь. Оленью голову с хорошими рогами на стене своего кабинета. Ты понял? А ты, студент, еще раз докажешь своей меткостью и хваткой, что казак, в тебе выше, чем студент. Тебе придется жить здесь долго, работать в охране. Докажи, что ты готов к этому.
Мы застыли, старались не моргать. Князь устало добавил:
— Маршрут наметите сами. Вам лучше знать, где искать оленей. Все. Я надеюсь на вас. Можете идти.
Мы вышли, взяли у охранников винтовки, молча зашагали к своему костру.
— Так, значит, — Телеусов почесал затылок. — Оленя. Для красоты. Для евонного удовольствия. И какая красота в мертвой голове над столом? Ну ладно, сделаем ему оленя. Собирайся, Андрей.
— Сейчас?
— А коли же еще? До полуночи у скал очутимся. Сверху на заре все увидим, если погода будет. И определимся.
Когда я седлал своего Алана, конь сердито косился на меня: после одного перехода — сразу второй?..
В кромешной темноте мы покинули временный лагерь. Лошади шли нехотя, фыркали, боялись темноты, леса. Опять Телеусов достал из седельной сумы пучок знакомых смолистых корней, зажег их. Трепетный свет раздвинул темень. Листва казалась черной, а темнота по сторонам ощущалась как физическая твердь, как стена. И в этой стене изредка что-то светилось, пугая лошадей.
Через два часа, уже близко к полуночи, мы выехали на край березняка, за которым ощущался холодный простор. То были высокогорные луга со скалистыми островами, редкими кустами рододендрона и таинственными высотами по сторонам.
— Поспим, Андрей, без костра. Чтобы не пугать зверя. И лошадей далеко не пустим. Тут, я думаю, не один табунок оленей обретается. Обсмотримся, обвыкнем и скоренько найдем.
Мы спутали расседланных лошадей, потники под себя, укутались и легли близко друг к другу. Заснули мгновенно, так устали.
Разбудил нас близкий рев оленя. Я завозился, хотел вскочить, но Алексей Власович попридержал, сказал хриплым со сна голосом:
— Ти-ха! Лежи. Он саженях в пятидесяти.
Только-только развиднелось, воздух был синий, даль в тумане. И такая тишина, что в ушах звенело. Кони наши стояли рядом, свесив головы. Шерсть на них блестела росным бисером. Нас скрывала трава.
Рогач опять заревел, трубно, басовито, — видать, старый боец. Телеусов уже вытащил свой «инструмент», прицеливался биноклем на рев. Зашевелился желтый лист на березах, кусты раздвинулись. Рогач вышел на луг, такой картинный, большой, что мы прямо вжались в землю, чтобы не почуял и подольше постоял. Он перебирал копытами и разглядывал не нас, а лошадей. Морду вздернул, носом водит, а мы на рога его смотрим, высокие, ветвистые рога. Годятся такие князю?..
Алан фыркнул, встряхнулся, сбивая с себя росу. Рогач догадался, что тут не все чисто, и, осторожно пятясь, скрылся за березами. Мы молчали и гадали: испугался или нет? Минут через двадцать олень опять затрубил, но уже подальше, за полверсты примерно.
— Ну вот, — Телеусов встал, с хрустом потянулся, — не искали, сам пришел. Он отселева не уйдет. Туточки близко его ланки ходят, останется с ними. Мы мешать не будем, пускай гуляет, а сами подадимся на высотку и осмотримся. Седлаем!
К полному рассвету, отошедши версты на две, Телеусов облюбовал скалистую горку. Оставив лошадей внизу, мы поднялись на скалу.
Вокруг, сизые от росы, лежали холодные луга. На фоне желтого и черного леса едва выделялись три табунка оленей — один близко, два подальше. Рогачей среди них не было. Но в разных местах трубили четыре или пять самцов. Оленухи подымали головы, прислушивались и опять принимались за траву.
— Должны сойтись в этом месте, — высказал предположение егерь. — Так что выбор у нас будет, ежели никто не спугнет. А мы покамест ударимся вон в ту сторону. На-ко, глянь. — И протянул мне бинокль.
За небольшой седловиной скалистого перевала внизу начиналась новая долина, сперва узкая, в охвате крутых склонов, а дальше широкая и лесистая, с большими полянами, над которыми нависал грозный, белый поверху хребет. На приподнятой поляне, чуть заметные, темнели звери.
— То зубры, — подсказал Телеусов. — Стенкой идут, а края загибают, чтоб охватить молодняк полукругом. — Не одно стадо.
— Что за долина? — спросил я, не опуская бинокля.
— Киша. Великий князь в прошлый наезд изволил там охотиться. Удача у него была. Вот он и тянется опять в ту сторону. Помнишь, вчерась что говаривал? Чтоб туда, значит. Ну, наше с тобой дело не допустить охоту в ту сторону, задержать здеся до холодов. Пожертвуем для такого дела парой рогачей, он и удовольствуется. А пойдет в Кишинскую долину, там больше убьет.
— Теперь назад?
— Поедем к своему ночлегу, дадим круг-другой по лесу и на подходе встретим хозяина со всей свитой. Лагерь наметим маленько ниже, чтоб других не допустить сюда.
К середине дня мы услышали впереди шум движения. Звенело железо, раздавались команды, ржали кони. И еще одно явление заинтересовало Телеусова: со стороны хребта Мастакан вдруг дохнуло холодом. По небу с той стороны заскользили длинные, рваные тучи. Они цеплялись за вершины скал, вихрились и, еще более рваные, летели дальше, тогда как внизу движение воздуха почти не ощущалось. Только похолодало.
— Похоже, зима идет, — весело заметил он. — Вот и конец охоте!
Первым к нам подъехал Улагай, приветственно поднял руку:
— Нашли, где располагаться?
— Так точно, господин есаул! — строго по уставу ответил Телеусов. — Пожалуйте левей, на березовую поляну.
— Князю место понравится?
— Самому богу и то понравится, господин есаул!
Поляна в самом деле была очаровательная. Ровная, мелкотравная, с трех сторон закрытая березняком, она обрывалась крутым уступом на юго-восток, и с этого уступа мы видели всю Умпырскую долину, лежавшую глубоко внизу.
Загремели доски, сброшенные с вьюков, казаки начали собирать княжеский шалаш. Улагай распоряжался, показывал, кому где устраиваться.
К нам подошел старый Пачо, стал лицом к обрыву, оперся на свой длинный налыгач, поднял голову к небу.
— Туман идет, Пачо, — с надеждой сказал Алексей Власович. — Откуда ему быть?
Лезгин ответил не сразу. Оглядел небо, горы, подумал.
— Аллах давит пальцем на вершины гор, и облака текут вниз. Скоро зима, Телеус. Готовь лыжи, уводи оленя с лугов.
На поляну въехали охотники во главе с князем. Ютнер направился к нам, спешился.
— Докладывай! — приказал Телеусову.
— На примете три рогача, ваше превосходительство. Отселева верстах в четырех.
— Так близко? Не спугнем своим лагерем?
— Никак нет. Не почуют. Они высоко. — И он показал вверх по горе.
— Добрая весть. Тогда я доложу. А что на Кише?
— Туман и дождь, мы в бинокль смотрели сверху. Вскорости, может, и снег уложится.
— Гадаешь? — Ютнер понимающе улыбнулся.
— Никак нет. Завсегда в эту пору.
— Значит, ходу не будет?
— Невозможно трудно, если отрежет от юга. Опасно даже.
Больше вопросов Ютнер не задавал. Ушел, а когда вернулся от князя, приказал:
— Поезжайте на место и смотрите за рогачами. Не упустить! Завтра утром встречайте нас. И чтоб без особых хлопот. Навести надо точно. Его императорское высочество далеко ехать не намерен, он слегка занемог.
— Слушаюсь! — Телеусов вытянулся.
Когда Ютнер ушел, он сделался такой веселый, живой. Потянул меня к артельщикам. У костра пахло наваристым кубанским борщом. Нам «насыпали» по полной миске. Плотно пообедав, мы еще позволили себе полежать с полчаса и только тогда ушли в горы.
Ночевали на полдороге, костер развели, вяленой говядины пожарили. Часов в пять утра Телеусов поехал искать рогачей, а мне приказал встретить тут князя и управляющего и вывести их к нашему вчерашнему ночлегу.
Сыпал мелкий дождь, скорее, морось. Сквозь непогоду виднелись горы, снеговая линия на них заметно сошла ниже.
Чтобы не проглядеть охотников, я спустился до опушки леса. Было еще темно. Ждал долго. Наконец послышался шум, топот. Всадники вышли прямо на меня. Впереди ехал Семен Чебурнов.
— Ты чего здеся? — удивленно спросил он.
— А ты куда едешь?
— На Мастакан. Видал? — и кивнул назад.
Грузной тушей на большой лошади сидел Демидов, его сиятельство граф Сан-Донато. Он… спал в седле. Крупная голова в тирольской шляпе с пером упала на грудь, бурка скособочилась, сбитая ветками, ружье в чехле болталось у самого стремени.
— Хотел привязать — не дается! — Чебурнов громко засмеялся.
— Тише ты! Услышит.
— Какой там! Он уже лыка не вяжет. Всю ночь прикладывался и песни петь велел. Довезу до места, протрезвеет. Все ж на холодке… Бывай! А где твои-то?
— Жду.
Пять всадников — графская свита — взяли правей и скрылись в мокром лесу.
И вот показались наши охотники. Я вскочил в седло и повел караван выше. Сизые луга уже хорошо проглядывались, когда мы встретили Телеусова. Егерь вполголоса сказал:
— Ваше императорское высочество, пожалуйте вон к тем камням и станьте за ними. А мы погоним рогача на вас. Он туточки, близко.
Телеусов махнул ездовым, приказав скрыться в лесу. Князь оживился, с личика его сошло брезгливо-недовольное выражение. На длинных заплетающихся ногах он поспешил к месту засады. Ютнер напомнил мне: «Если что — бей по подранку» — и бросился догонять князя.
Все стихло. Подождали. Рогач затрубил близко, но на луг не выходил. Его взяли в клещи. Олень молчал, почуял неладное. По треску кустов можно было догадаться: пошел на охотников. От беды к беде.
В это время вдали захлопали выстрелы. Эхо разнесло их по горам. Наш олень остановился, повернул назад. Телеусов щелкнул предохранителем. Рогач услышал звук и огромными прыжками бросился на луг. До камней оставалось саженей сто. Он остановился. Тотчас грохнуло раз и второй. Рогач развернулся на задних ногах, они подкосились, и он рухнул, чтобы никогда не встать.
— Иди к ним, Андрей, — услышал я виноватый голос егеря.
— А ты?
— Потом приду. — Лицо Алексея Власовича было расстроенное. — Вот такая она, служба…
Ютнер и его высочество, размахивая винтовками, бежали от камней. Возбужденный, ликующий князь первым достиг оленя, бросил винтовку и схватился за рога. Голова оленя качнулась, жизнь еще теплилась в нем.
— Считай, Ютнер, выросты! Сколько?.. Двадцать два? Отличный экземпляр! И сам… Смотри, что это у него на груди? Шишка какая-то…
— Старая рана, ваше императорское высочество. Пуля закапсулировалась.
Ютнер вынул нож, сделал глубокий разрез. В ладонь ему вывалились две круглые черные пули.
— Картечь. И все-таки выжил. Но от вашей пули…
— Да, Ютнер, на этот раз рука не подвела! Смотри, точно под лопатку. И в шею. — Князь говорил быстро, ликующим тенорком. Он поднялся с колен, глянул на меня: — Что молчишь, студент? Молодцом! Свое дело сделал. А где второй, с усами?..
— Пошел доглядывать другого рогача, ваше императорское высочество.
— Давайте, давайте другого! У меня и голова прошла, Ютнер. Вот что значит удача!
Он сел на камень, довольный, умиротворенный победой, огляделся по сторонам, увидел, наконец, дали, хребты, долину внизу. И вздохнул.
— Немало лет вращаюсь я в этих горах, Ютнер, а все никак не могу привыкнуть к их красоте. И, знаешь, сила впечатления не только не ослабевает во мне, но с годами это чувство молодеет и усиливается.
Сказавши, он тут же забеспокоился об олене:
— Где казаки, чего не идут свежевать, голову отделять?
Ютнер достал свисток, резкий звук хлестнул по лесу. Из березняка вынеслись всадники. Соскочив на ходу, казаки бросились к оленю.
— Веди, студент, — приказал князь. — Возьмем еще одного.
Я не знал, куда вести, но показать свою неосведомленность не мог. Взял под уздцы Алана, подождал, пока князя подсадят в седло, и пошел в ту сторону, где оставил Телеусова.
Он вышел к нам из лесу, поклонился князю, поздравил с успехом, но все это вышло у него уныло, похоронно. Хозяин охоты свел брови. Он хотел видеть вокруг себя оживленных, радостных его радостью людей. Однако ничего не сказал.
Минут сорок ходу — и впереди опять посветлело. Другая поляна. Телеусов сделал знак, охотники спешились, приготовили ружья. Мы развернулись редкой цепью — князь между мной и Телеусовым — и тихо пошли по лугу, некруто уходившему вниз.
Трава еще стояла; местами она достигала груди, даже головы. Густой, побуревший пырей сплетался с высокими стеблями уже отцветшей аквилегии, горлеца, с гигантскими лилиями. Идти приходилось осторожно, то и дело раздвигая уж очень плотную стену травы. Подмоченная моросью, трава не шуршала, и мы двигались в относительной тишине.
Мы почти пересекли поляну и уже приближались к противоположной ее стороне. Князь все чаще останавливался, утирал большим платком вспотевшее лицо. Кубанку он сбил на затылок, но от напряжения не покраснел, а побледнел. Чего не вытерпишь ради охоты!
Но вот Алексей Власович присел. Мы моментально повторили его маневр. Слегка поднявшись, я увидел, что егерь указывает рукой на лесную опушку. Князь выпучил глаза, вертел шеей, но ничего не замечал. Я тоже добрую минуту не мог толком разглядеть зверя и, только присмотревшись к близкой траве, заметил концы рогов, торчащие в каких-нибудь сорока шагах от нас. Спящий олень…
Замерев от неожиданной удачи, князь рывком поднял ружье, приложился и выстрелил. Спящего оленя подбросило. Он не упал, как следовало ожидать, а сделал большой скачок в сторону. Грянули еще два выстрела — Ютнер и я, совсем не целясь, спустили курки. Но этот олень родился под счастливой звездой. Он умчался, и на его следах мы не обнаружили даже капли крови.
Князь бросил ружье и сам упал лицом вниз. Никто не проронил ни слова. Стояли, сбившись, и молчали. Наконец он приподнялся, сел поудобнее. Ну, сейчас достанется каждому, особенно мне… Снизу вверх посмотрев на нас, он вдруг тихо произнес:
— На охоте случается всякое, за исключением того, что ожидаешь. Сколько у него было концов, егерь?
— Четырнадцать, ваше императорское высочество, — с готовностью соврал Телеусов; он мог сказать и еще меньше.
— Крайне досадно… Как первая пуля была хороша! И как негодна вторая. Впрочем, если убивать всех, по ком стреляешь, — разве так бывает? Этак скоро ничего не останется. Что дальше, Ютнер? Домой?
— Неудачу надо покрыть. Так, Телеусов? Туров разве посмотреть?
— Можно и к турам, — неуверенно согласился Алексей Власович. — Дотемна управимся.
— Попробуем, Ютнер. — Князь встал. — Надо хоть раз выстрелить еще, обрести веру в себя. После такого досадного промаха…
Скальные вершины казались совсем рядом. Все еще моросило, но теперь падали не столько водяные капли, сколько острая ледяная крупка. Небо мрачно давило на горы.
Ехали час или полтора, забираясь все выше. Совсем захолодало. Подул ветер, снежинки покрупнели. Мы с Телеусовым опередили охотников, лавировали между скал, высматривая туров. Наконец заметили стадо, прежде чем они заметили нас. Вернулись к охотникам, они оживились. Видимость была плохая. Белая холодная мгла начинала кружить, похоже, что предвиделась метель, но азарт охоты от этого не уменьшился. Князь торопливо шел, заплетаясь длинными худыми ногами в широких сапогах с отворотами. Сгибаясь, прошли по острому хребту, похожему на конек крыши, ступили на осыпь. Здесь из мелкого щебня выпирали груды поставленных на ребро плит.
— Как рассыпанные книги около опрокинутого шкафа, — сказал Ютнер, все время державшийся рядом с князем и с опаской поглядывавший на бесконечный и очень крутой склон с подвижной осыпью. Ноги скользили по обледеневшему щебню.
Телеусов выглянул из-за скалы и попятился.
— Здесь я, — тихонько сказал он. — Выбирайте. А стрелять по команде, потому как после грома они скроются.
Все приподнялись над глыбами камня. Саженях в ста пятидесяти стояли или лежали туры. Голов до сорока. Среди них много козлов с толстыми кривыми рогами. Каждый из нас взял на мушку рогача. Телеусов махнул рукой. Недружно прогремели три выстрела, и туров как ветром сдуло. Но затем…
Откуда взялись силы у князя и Ютнера? С проворством молодых хлопцев выскочили они из укрытия, бросились вперед, перепрыгивая через камни и завалы. Два козла лежали бездыханные. Не хотелось верить, что один — мой…
— Третий! Вон он, третий! — закричал Ютнер и, бросив винтовку, кинулся за ползущим подранком. Большой козел с перебитыми задними ногами мелко перебирал передними, стараясь укрыться за камнями. Ютнер догнал, бросился на животное, успел схватить за ноги, но тур продолжал ползти, волоча за собой большого, бородатого человека. Так они продвинулись еще саженей на десять. И не успели мы приблизиться, как тур оказался на краю пропасти. Словно увидев перед собой желанную свободу, он бросился вниз. Ютнер едва успел разжать кулаки. Голова его повисла над бездной.
Алексей Власович поднял управляющего, поставил на ноги. Глаза у Ютнера были безумные, он неотрывно смотрел вниз, в черную пропасть.
— Еще бы секунда, и я…
Кафтан на нем оказался изодранным, руки в ссадинах. Мы отвели его подальше от ущелья, посадили в затишке, чтобы пришел в себя.
Князь тем временем сидел возле убитого тура и гладил красиво изогнутые рубчатые рога.
— Красавец, вот красавец! Настоящий горный козел! Не то что мелкие, невзрачные, которых мы бивали в Мингрелии. Спасибо, егеря! Удачно вышло. А где Ютнер? Сидит? Ушибся?! — Князь подошел к управляющему, тот встал, показал окровавленные руки. — Э-э, да вы слишком увлекаетесь! Не знал я…
— Обошлось, ваше императорское высочество, — дрожащим голосом отозвался Ютнер. — Как вспомню, темно в глазах.
— Ладно, все позади. Давайте брать головы с рогами — и назад. Похоже, мы высоко забрались?
— Версты две с половиной, ваше императорское высочество.
— То-то у меня голову кружит! Скорей вниз.
Две турьи головы в мешковине я пристроил на плече и с таким грузом тронулся за хмурым своим товарищем. Стало темнеть. Снег загустел, он летел косо, с ветром. Чувствовался мороз.
Когда мы спустились к оставленным коням, сделалось совсем темно. Лошади сошлись голова к голове, нетерпеливо перебирали копытами. Застоялись. Спины их уже побелели.
Алексей Власович торопился. Все живо уселись на коней и тронулись через неузнаваемый, по-зимнему белый луг к недалекому лесу. Там, по нашим расчетам, стояли казаки. Телеусов трижды выстрелил, чтобы не разойтись. Где-то внизу слабо прозвучали ответные выстрелы. Егерь недоуменно остановился и круто взял правей. Потом передумал и снова вернулся на прежний маршрут.
Въехали в полосу мокрого снега. Он валил тяжелый, плотный, не видно за десять шагов. На счастье, по сторонам пошли березовые кусты, местность круто опускалась, и наконец караван наш очутился в густом пихтовом лесу. Дальше ехать было невозможно.
— Вниз, вниз! — приказал князь.
Повинуясь этому необдуманному распоряжению, мы осторожно, все время сдерживая лошадей, скользивших по снегу, пошли вперед. Но недолго. Согнутая снегом ветка рябины вдруг с шорохом сбросила с себя мокрый груз, распрямилась и в одно мгновение высадила князя из седла. Он описал в воздухе дугу, удачно упал на четвереньки, вскочил, испуганный, и закричал:
— Стой, ни шагу дальше!..
Телеусов пробурчал что-то, передал мне коня, а сам скрылся в снежной мгле. Быстро вернувшись, спокойно сказал:
— Пожалуйте за мной. На ночлег.
Через пять минут мы расседлывали лошадей около огромной черной пихты, сносили седла и сумы под ее низко опущенные лапы, к самому стволу. Там было сухо и безветрено. На широченных ветвях лежал липкий снег, образуя у ствола широкий естественный шалаш.
Я собрал поблизости хворост, зажег под пихтой костер. Обрубили сухие ветки понизу. С огнем сделалось веселей. Похоже, теперь в безопасности. По крайней мере на эту ночь.
Большой огонь осветил наш временный приют. От одежды пошел пар. Алексей Власович расторопно готовил ужин. Князь сидел с закрытыми глазами. Горная болезнь добавила ему неприятностей. Во время ужина он отказался от вина, лег на бурку, положенную поверх хвойных веток, и отвернулся. Потрескивал хворост, все молчали.
— Как рассветет, едем в лагерь, — тихо приказал Ютнер.
В лесу, раскачивая деревья, выл ветер. Над горами бушевала ранняя метель. Но сюда, сквозь густую хвою, только редко падали усталые, отяжелевшие снежные космы. Костер распространял тепло.
Далеко-далеко хлопнул выстрел, потом другой. Мы переглянулись.
— Надо ответить. — Ютнер опасливо оглянулся на затихшего князя, потом сказал мне: — Берите винтовку, отойдите шагов на двести и стреляйте. Три раза. Подождите минут десять — и еще три выстрела. Похоже, нас ищут.
После света у костра в лесу показалось особенно темно. Я неуверенно двигался по мокрому снегу, ощупывая руками стволы пихт, натыкаясь на камни. Последний отблеск костра погас вдали. Страшно ночью в таком лесу, да еще в метель. Я остановился, прислушался к вою ветра над головой. Поднял винтовку, стал стрелять. Услышал внизу ответные выстрелы. Еще дал знать. Стоял и ждал в темноте. Новые выстрелы раздались ближе. Я двинулся навстречу. Послышались голоса. Внизу блеснул свет фонарей. Подымалось несколько человек.
Я заспешил вниз, местами просто съезжал на боку по крутизне. Криком привлек внимание людей.
Мы сошлись. То был Улагай с пятью казаками.
— Вы?! — Он откинул башлык, осмотрел меня, не веря глазам. — А где великий князь?
— Спит у костра. С ним Ютнер и Телеусов. Вы нас искали?
— Честно говоря, о вас мы не беспокоились: казаки сказали, куда вы ушли. Пропала группа Шильдера. Он и принц с двумя егерями ушли на Мастакан, и вот… Граф Сан-Донато давно вернулся, заправился коньяком и преспокойно уснул в шалаше, а этой группы нет и нет. Не встречали?
Разговаривая, мы подымались выше, ориентируясь на мой едва заметный след, и вскоре оказались у костра под пихтой.
Князь проснулся, сел. Строго спросил:
— Что еще случилось?
— Ищем группу принца Ольденбургского и Шильдера, — четко ответил казенный лесничий. — Они не вернулись в срок, возможно, заблудились.
— Ну, так ищите, — сказал князь недовольно и опять завернулся в бурку.
Алексей Власович тем временем поговорил с казаками и повеселел. Улагай топтался, не знал, что делать. Ютнер тихонько спросил у Телеусова:
— Далеко отсюда до лагеря?
— Часа три ходу.
— Дорогу знаешь?
— Так точно!
— Тогда вот что. Вы, есаул, не теряя времени, двигайтесь вдоль хребта точно на норд, к утру должны пересечь ущелье речки Алоус. Там увидите впереди зубчатую гору Ятыргварту. Обыщите ущелье и склоны этой горы.
При всей своей готовности к выполнению приказа есаул заколебался. В такую погоду, ночью… Видимо, он рассчитывал на ночлег под этой уютной пихтой.
Ютнер свел брови.
— Зарецкий пойдет с вами. Сообразительности в подобных условиях ему не занимать. Вы при фонарях, достаточно экипированы для ночного поиска. Я выражаю большое опасение судьбой охотников. С ними пошли не очень опытные егеря, а если принять во внимание погоду и увлеченность охотой Петра Александровича, то у них недалеко до беды. О нас беспокоиться нечего, мы в полдень будем в лагере.
Так я вновь оказался в походе — вымотанный, голодный, мокрый.
Улагай помрачнел и замкнулся. Он ревновал меня к хозяевам охоты. Дело его. Я повел группу поперек склона и чуть наверх, стараясь снова выйти на границу леса и луга, чтобы обрести хоть небольшой простор для маневра.
Шли почти всю ночь с керосиновыми фонарями. Когда достигли заснеженных лугов, метель озверело накинулась на нас. Всю дорогу никто не разговаривал. Казенный лесничий, закутанный в бурку и башлык, белый от снега, ни разу не спросил, знаю ли я дорогу. Он сразу передал мне руководство операцией, видимо не надеясь на собственные силы.
Под утро, миновав каменные разломы, мы подошли к ущелью. Оно выглядело как вход в преисподнюю. С большим трудом и не сразу отыскали мы место для спуска. На другую сторону вышли уже в сером свете утра. Здесь пересекли вьючную тропу, которая уходила на Главный хребет. Следов на ней не обнаружили.
Пошел крупный град, потом снова снег. И вдруг как-то сразу и очень заметно потеплело, погодная волна с юга догнала нас, сделала снег липким, тяжелым, а воду в Алоусе мутной и гневной. Начинался новый ненастный день.
Несколько раз стреляли. Пытались обнаружить хоть какие-нибудь приметы человека. Единственное, что указывало на недавнее присутствие здесь людей, — это пустота на лугах Мастакана. Ни одного зверя в поле зрения. Но виновницей этого могла быть и погода.
Поднялись еще выше, к леднику, который белым языком обрывался в крутом ущелье. Постояли, осматриваясь. И тогда-то все услышали крик. Кричали в три или более голоса, на одной высокой ноте, страшно, как кричат при большой опасности, перед угрозой смерти.
По щелистому льду, чуть прикрытому мокрым снегом, сверху скользила винтовка с ремнем. А следом, на расстоянии полуверсты, вниз катился человек. Кричал он, кричали другие люди, невидимые отсюда, там, наверху.
Улагай стоял, словно загипнотизированный. Я бросился на перехват, за мной два казака. Была единственная возможность спасти человека — успеть на край ледника и там остановить падение. Иначе человек неминуемо скатится в пропасть и погибнет. Но как остановить тяжелое тело, набравшее скорость? Казаки кричали мне сзади: «Кинжал, кинжал?»
 |
Оказавшись на пути падающего тела, мы, не сговариваясь, стали цепочкой один за другим, несколькими ударами кинжалов выбили во льду глубокие упоры для ног. Если человек собьет меня, то за мной еще один, и еще…
Мы успели заметить, как тщетно цепляется несчастный за неровности льда ногами и руками. Но его вертело, на корявом льду оставались лишь пятна крови.
— Дер-жи-ись! — закричали казаки.
Человек достиг моих вытянутых рук, пребольно ударил чем-то по голове. Руки спружинили, но сапоги выскользнули из ямок, я почувствовал, как съехал с места, однако с уже потушенной скоростью. Еще удар, чей-то глухой стон, еще продвижение к обрыву, медленней, медленней, и цепочка наших тел остановилась в трех-четырех саженях от смерти. Наверху радостно закричали, стали стрелять, а мы осторожно поднялись, повернули спасенного и только тогда увидели, кто это.
На руках у нас был Владимир Алексеевич Шильдер.
Он тяжело обвис. Обморок настиг его, когда опасность для жизни миновала. Кафтан и брюки генерала были разодраны до белья, руки и лицо в крови.
Мы подняли его, вынесли с ледника в безопасное место. Улагай сбросил бурку, расстелил ее. Поднес флягу ко рту. Шильдер с трудом проглотил чай, открыл глаза и несколько минут бессмысленно смотрел на тусклое небо.
Казаки, посланные есаулом в обход ледника, уже спускались с людьми вниз. Издали выделялась нарядная фигура принца в кокетливой шапочке на австрийский манер.
Шильдер поднялся, серьезный и строгий. Обернулся к хребту, с которого чуть не укатился в могилу, перекрестился и заплакал, стыдливо опустив голову.
На пути к лагерю нас застигла гроза.
Более десяти всадников при первом же натиске грозовой тучи сбились в плотную группу — лошади голова к голове, люди в середине. Мы оказались в самом центре тучи. Сделалось темно. Густой туман, в котором формировались дождевые капли, оказался таким плотным, что мы не видели конских хвостов. Все стали мокрыми, словно нас окатили из ведра.
Через равные промежутки времени тьма освещалась пронзительными всплесками молний, белых, как огонь магния. Грохот заставлял закрывать уши. От ударов грома лошади непрестанно дрожали, бились. Тонко звенело в голове. Мы обреченно стояли, завернувшись в бурки, упрятав ружья, и только-только справлялись, чтобы удержать коней.
Минут через сорок туча свалилась в долину. Небо посветлело. Скорее вниз, к лагерю! Со склонов Ятыргварты открылась долгожданная перспектива гор. Далекие и ближние вершины сияли белыми одеждами. Снеговая линия спустилась ниже пояса пихтовых и буковых лесов. Только в самой долине еще властвовали осенние краски.
Столь любезный еще вчера, Улагай старательно держался в стороне и за всю дорогу не обмолвился со мной ни одним словом. Зато к Шильдеру он был предельно внимателен: все время спрашивал о самочувствии, помогал бинтовать руки, поддерживал ослабевшего генерала в седле.
В позднее послеобеденное время прибыли на бивуак. Там все были в сборе, однако атмосфера была какой-то угнетенной, безрадостной. Князь вышел из шатра в теплом халате и вязаной шапочке, поманил Шильдера и надолго уединился с ним в шатре.
Зато как весело, как тепло встретил меня Алексей Власович! Он был безмерно рад и благополучному возвращению, и скорому отъезду охоты.
— Ты ушел тогда в ночь, а я, парень, никак уснуть не мог. Боялся за тебя. Все сразу на твою голову. Многовато.
Я рассказал, что с ними случилось и как мы подоспели. Пропавшие охотники увязались за турами, попали на крутой ледник, там подранили двух козлов, пустились в погоню, и вот одно неосторожное движение, неверный шаг — и падение, которое могло закончиться трагически, не заявись на помощь наш отряд.
Холодная, хрусткая и морозная ночь прошла спокойно.
А утром управляющий Охотой Эдуард Карлович Ютнер послал на юг группу казаков с урядником Павловым готовить ночевки по пути следования гостей. Распоряжение всем понятное.
Нами уже владело радостное чувство освобождения. Настроение в лагере поднялось. Песельники грянули бодрую песню. Отоспался и вылез из своего шелкового шатра граф Сан-Донато. Возле него тотчас появился Семен Чебурнов. Его сиятельство уселся за стол, камердинер поставил перед ним бутылку. Граф высосал ее с завидной быстротой, побагровел и принялся шумно рассказывать, как свалил трех туров. Чебурнов притащил для доказательства три рогатых головы.
— Тремя пулями! — восторженно зачастил егерь. — Их сиятельство почти не целится. Навскид! Вот глаз! Вот рука!..
То ли Демидов уловил уж очень наглядную ложь, то ли в нем накопилось и искало выхода презрение к угодливому Семену, только он вдруг насупился, а когда к столу охотников вышел князь и другие сиятельные гости, он встал и пьяно закричал:
— Князь, а у тебя егеря-то продажные! Сами туров настреляли, я им по пятерке за голову обещал, а теперь славу мне поют! Не по-тер-плю!..
Все умолкли. Личико князя передернулось, глаза блеснули гневом.
— Выясни, кто виновен, — бросил он Ютнеру.
Графа увели в шатер. Управляющий нашел Косякина, и тот учинил настоящий допрос среди егерей. Вскоре Ютнер доложил князю:
— Егерь Чебурнов виновен, ваше императорское высочество.
— Выпороть! Двадцать розог! Для примера и острастки!
Косякин вызвал команду. Четыре казака подхватили беднягу и увели в лес.
Сан-Донато, расстроенный таким оборотом дела, пошумел в своем шалаше и больше не выходил. Пил в одиночку.
Перед вечерней трапезой егерей выстроили возле княжеского стола. Чебурнова не было. Князь постно сказал:
— Благодарю вас за службу.
И сел, согнувшись, в свое кресло. Прошла целая минута в молчании и замешательстве, прежде чем он добавил:
— Приступайте, Ютнер.
Управляющий Охотой поклонился, преисполненный торжественности. Он начал говорить о благотворном влиянии заповедности для развития фауны Кавказа, от имени князя высказал удовлетворение удачной охотой, во время которой были убиты один зубр, двадцать два оленя, восемь туров, более сорока серн и косуль, три кабана и медведь.
— Я убежден, — сказал он далее, обращаясь к великому князю и его гостям за столом, — я убежден, что дни, проведенные в трудах и охоте, останутся в памяти вашей как дни радостные, наполненные страстию и азартом, не сравнимыми ни с каким другим удовольствием. Эта охота, ваше императорское высочество, напомнила мне слова из «Охотничьего указа» царя Алексея Михайловича, второго из рода Романовых: «Дудите, охочи, забавляйтесь, утешайтеся сею доброю потехою, и угодно и весело, да не одолевают вас кручины и печали. Избирайте дни, ездите часто, напускайте, добывайте не лениво и не безскучно».
Князь скупо улыбнулся:
— Нам бы его печали, Ютнер!.. А впрочем, за новую встречу здесь, господа! — И он поднял бокал.
Улагай за его спиной взмахнул руками.
— Ур-ра! Ур-ра! — закричали казаки, забывая и трудности, и опасность, и жестокость, и кровь.
Дождавшись тишины, Ютнер сказал:
— Великому князю благоугодно отметить егерский корпус, обеспечивший хорошую охоту, личными подарками. Всех егерей, урядника Павлова и есаула Улагая князь награждает именными серебряными часами.
Подарки с княжеским вензелем Ютнер тут же передал нам.
Телеусов, стоявший рядом, тихо прошептал:
— Семена забыли. Теперь от зависти почернеет. И нам век не забудет…
После ужина мы с Алексеем Власовичем уединились. Счастливые столь благополучным окончанием охоты, уселись мы у костерка возле своего шалаша, разглядывали ночные тени леса и слушали песни.
От большого стола отделился Шильдер. Он спросил о чем-то у егерей и, пошатываясь, направился прямо к нам. Мы поднялись. Генерал подошел, постоял, рассматривая нас, и неожиданно обнял меня забинтованными руками:
— Спасибо, братец. Обязан тебе. И не забуду.
Растроганно сказавши так, повернулся и ушел.
Мы были очень смущены неожиданным проявлением чувств благодарности, полагая, что события на леднике уже забыты. В том происшествии, собственно, не было ничего особенного: в горах без взаимной поддержки нельзя. Кто из нас откажется помочь другому в беде?
Уже при холодном солнце, часов в восемь утра, к шатру великого князя подвели гнедого коня в седле черкесского типа — с высокой спинкой и передком. Князь закинул длинную ногу через седло, оглядел выстроенный отряд из казаков.
Охота выступила в последний поход. День стоял холодный, но солнечный, гроза и ночной мороз сбили последние листья с кленов, берез и осин, только ель да пихта стояли в густо-черной хвое.
Поднялись выше. Тут ощущался морозный ветер. Копыта с шумом сбивали отвердевшую траву, лопухи ломались с хлопком, напоминавшим револьверный выстрел. Быстро прошли широкую красивую долину Ачипсты, празднично выбеленную ночным инеем. Пересекли мрачные пихтарники и оказались на лугах, недалеко от Мастаканского хребта. Отсюда открывался широкий обзор.
В устье реки Холодной, притоке кипучего Уруштена, охоту ожидал ночлег. Уже стояли шалаши и палатки. В редком сосняке горели костры. Совсем близко от лагеря холодно поблескивал ледник. Он языками спускался с Псеашхо, наиболее высокого хребта близ перевала.
Ночевать у костров, под открытым небом было холодно. В вечернем воздухе отчетливо и громко гудела река. Над ней по-зимнему вился парок. На береговых камнях зацепились ледяные закрайки. Казалось, что наступила глубокая зима.
С утра предстоял еще один переход до поселка, уже по ту сторону перевала. Тропа повела в гору, все более тяжелая, щебенистая. Алан тяжело дышал и часто оглядывался, словно спрашивал, почему ему не хватает воздуха. Высота.
Двигались все медленней, с остановками. Вот и Дзитаки остался позади. Горы по сторонам всё ниже. Впереди открылась холмистая каменная равнина с жухлой травой и редкими березовыми кустиками. Перевал всегда рисовался мне как острый гребень, круто падающий в две стороны. Сюда север, туда юг. А тут было довольно пространное нагорье и холмы на нем. Только почему-то вот эти два ручейка текут не в ту сторону, откуда мы явились, а вперед по ходу.
Алексей Власович крутил усы.
— Все, парень. Достигли! Ты глянь-ка вон туда… — И указал за бугор, куда уже смотрели, сгрудившись, высокие гости охоты.
Голубая бездна открылась перед нами. В первый раз никак не догадаешься, что там далекое Черное море! А ближе, под нами, лежала бесконечная долина, наполненная таким зеленым и по-летнему свежим лесом, что просто не верилось в реальность картины. Ведь только что прошли через зиму — и вот оно опять, утраченное и найденное роскошное лето!
Среди зеленых лесов поблескивали извилистые ленточки рек. Облачное небо висело над головой. Всем телом, лицом ощущалось влажное тепло, туго идущее снизу. Так и подмывало встать на стременах, сорвать с головы кубанку, поднять руку и закричать во все горло что-нибудь бессмысленное, радостное, призывное!.. Давно я не испытывал такого душевного подъема, такого счастья, как на этом открытом для себя перевале — рядом с небом.
Всадники сбились в кучу, все говорили громко, не слушая друг друга. Вставали на стременах, кубанки держали в поднятых руках. Возле охотников, собравшихся поодаль, суетились слуги, появились бутылки и кубки. Плескалось вино. Охотники пили за благополучный переход.
На перевале гости расстались с казачьей обслугой. Не ехали дальше и егеря. Ютнер распорядился, чтобы путь к поселку продолжали только Телеусов, Кожевников и я. С нами остался и казенный лесничий Улагай.
Спуск начали человек двадцать. Вошли в Медвежьи ворота. Двигались осторожно, тропа вилась змейкой, очень круто, щебень все время ссыпался под копытами. Заросли рябины, явора, вечнозеленой лавровишни сменились темными пихтовыми лесами, буком, а еще ниже начались непролазные джунгли, сузившие тропу до двух аршин. Пахло остро и пряно — никакого сравнения с морозным воздухом на высокогорье!
Вечером, уже вблизи поселка, из лесу со всех сторон послышался печальный вой шакалов. На все голоса трещали неведомые мне пичуги, многоголосый хор их славил тепло и лето. Бурки пришлось свернуть, кафтаны нараспашку. Жарко и душно, как в бане.
Перед въездом в поселок князя встретил отряд черноморских казаков и старший егерь Охоты Никита Щербаков. Эта встреча состоялась возле памятного всем солдатам старого бука, на светлой коре которого еще проглядывались наплывы по вырезам, сделанным много лет назад. Можно было разглядеть лавровый венок и слова: «На сем месте стояла 2-я рота Его императорского высочества великого князя Дмитрия Константиновича полка. 1864 года, мая 21 дня. С нами Бог!»
Все сняли шапки, постояли молча, вспоминая героев уже давней войны.
Отъехав немного, князь радостно воскликнул:
— Сегодня, господа, впервые за много дней будем спать на настоящих кроватях!
Мы с Телеусовым переглянулись. Не о славном прошлом России думал сейчас великий князь…
Подъехали к охотничьей даче Романовых.
Играл оркестр, бегали слуги, горело множество огней. Цивилизация!
Во флигеле сбоку царской дачи, куда нас определили, трещали дрова в печурке, было чисто и уютно. Уставшие, разморенные теплом, мы уже приготовились было ложиться, когда открылась дверь и денщик Ютнера позвал меня к управляющему охотой.
Он находился в кабинете один, уже переоделся, был в черном сюртуке с белой манишкой, розовый, вероятно после бани, еще более представительный и благодушный. Я застыл у двери.
— Садись, Зарецкий, — сказал он.
Я присел на краешек стула.
— Так вот, объявляю твою судьбу… Ты показал себя на охоте с самой хорошей стороны. А на Мастакане отличился сообразительностью и быстротой действия. Мы оставляем тебя в Охоте. До тех пор, пока, разумеется, она существует. Такой приказ я подготовил, он подписан князем. Мы определяем тебя егерем с подчинением лично мне. Я решил поручить тебе не какой-нибудь один участок, а общее наблюдение за самыми ценными и редкими животными Кавказа — за зубрами. Это очень серьезное поручение, юноша, — строго продолжал он. — Ты обязан узнать все о зубрах, которые живут в междуречье от Большой Лабы до Белой. Ты должен вести их учет, сохранять от злоумышленников, для чего дается тебе право при необходимости мобилизовать противу таких злоумышленников егерей и лесников охраны. И конечно, всеми средствами содействовать развитию стада зубров. Пока ты еще мало знаком с зоологией, не знаешь повадки зверей, но ты любишь природу, а знания придут. Мы разрешаем тебе выехать в столицу для окончания учебы и получения лесного образования. Я надеюсь, что за это время ты сумеешь пополнить и свои познания в зоологии, чтобы в следующем году вернуться сюда для долгой, интересной и сложной работы.
Он замолчал, но не сводил с меня глаз.
— Что скажешь?
Что я мог сказать? Что не ожидал такого поворота в жизни? Что благодарен за возможность закончить образование? Что рад выполнить приказ?.. Но вместо всего этого я просто сказал:
— Благодарю за честь, Эдуард Карлович.
Почувствовал, как загорелись щеки, смял в горячих ладонях свою кубанку.
— Вот и отлично. Завтра можешь возвращаться в Псебай вместе с другими егерями. Я буду сопровождать великого князя в Боржомский дворец и останусь там на неопределенное время. От моего имени делами будет управлять Никита Иванович Щербаков, с ним тебе придется работать и в дальнейшем. Не задерживайся в Псебае, спеши в институт, тебе предстоит наверстать упущенный месяц. Чтобы облегчить знакомство с зоологией, я перешлю рекомендательные письма к знакомым мне профессорам, они и окажут тебе некоторое содействие. Но главное — стремись к познаниям сам. Если нет вопросов, иди. Через час пришли ко мне Щербакова, и желаю тебе успеха.
Какие там вопросы!..
Я сделал четкий поворот налево-кругом и уставным казачьим шагом направился к двери.
Лишь на улице перевел дух. Ютнер открыл передо мной дальние дали. А в ближайшие дни — столица, свой студенческий кружок и друг Саша Кухаревич, который до сих пор находится в полном неведении относительно моей судьбы. Институт, книги. И зубры, так внезапно вошедшие в жизнь. Зубры, которых впервые увидел.
Егеря не спали, у нас сидел Щербаков шла неторопливая беседа.
— Что, Андрей, — спросил Телеусов, — чарку поставили аль червонцем наградили?
— Подожди, Алексей Власович, дай остыть.
И я вышел, свернул с дороги и в темноте отошел к лесу, где и сел под каштаном. Как все повернулось! Главное — буду работать в родном месте, ходить по любимому лесу, по Кавказу! И хранить зубров. Хранитель зубров! Звучит-то как!..
Вспомнив о поручении, бегом вернулся, сказал Щербакову, чтобы шел к управляющему, проводил его и тогда уселся пить чай.
Когда пришел Щербаков, я коротко сказал о своем разговоре с Ютнером. Егеря слушали меня молча, с большим вниманием. Добрый, молчаливый Никита Иванович, большой, ширококостный человек с крупным простым лицом, не расспрашивал, не вступал в разговор, только кивал, как бы одобряя все услышанное. Уважаемый в Псебае человек, он уже много лет руководил Охотой в отсутствие Ютнера, но бремя власти не изменило его характера и действий. Прямодушный, он не знал честолюбия, оставался простым и свойским и не оборачивал чужих слов во зло другим. Никто не мог упрекнуть его в несправедливости. Старший среди всех нас Кожевников — тогда ему было лет тридцать с небольшим, — с лицом, заросшим темным волосом, с веселыми славянскими глазами, одобрительно бурчал что-то в бороду. Похоже, не моя, в общем-то устроенная, судьба одобрялась егерями, а будущее зубров, открывшееся как бы внове после озабоченных слов Ютнера. Кто лучше егерей знал, сколько их, как им трудно жить, когда уже сотни, а то и тысячи лет люди гоняют их по всей земле, чтобы убить, попользоваться мясом, кожей, рогами. Кавказ — их последний оплот.
— Что ж, парень, дело на тебя взвалили сурьезное. — Щербаков прервал наконец молчание. — А мы сообща помогём тебе в этом самом. Мы ведь уже много годов только тем и занимаемся, чтоб сохранить зверя, а значит, и зубра. Не больно ловко занимаемся, но и не без старания. И в будущем от этого не отступимся. А ты поедешь, поучишься, ума-разума наберешься — и давай назад. Вместях веселей работать, тем более у тебя мать-отец в Псебае. Так, казаки-охотники?
— Вот скажи ты, Никита, — начал Телеусов. — Я про нашего Ютнера. И господам он должон зверя подать на мушку. И сохранить того же зверя ему очень охота. Князь своему управителю за что деньги платит? За личное удовольствие, так я понимаю. А он, Ютнер то есть, изволит беспокоиться и насчет долгой жизни у зверя. Совесть это или что? Может, жилка у него такая, до природы любовная? Ведь мог бы запросто сказать, как многие другие говорят: на мой век хватит, а там…
— Человек он, так я тебе скажу. — И Щербаков поднял палец. — А раз человек, то понимает, что без природы мы как бы голые, бедные с ног до головы, и потому блюдет природу, чтоб на века хватило ее всем. И князь опять же кое-что соображает. Смотри, запретил зубров бить. Двух — и точка! А мы дали и того меньше. Власть, какая она ни есть, природу не должна в обиду давать. Это как сук под собой рубить. В пустыне кому охота жить? Да и как в ней жить, в пустыне-то? Будь моя воля, я бы не токмо Андрея на охрану поставил, а всяческую охоту в этих местах воспретил. Пущай твари плодятся здеся под надзором нашим и уходят питаться и размножаться во всякую любую им сторону. Как цыплята от наседки. На то и Кавказ. Общий питомник, значит. Вот и майкопский лесничий Шапошников об этом самом в Питер написал.
Наш разговор затянулся далеко за полночь. Все мне было приятно в этих суровых с виду, пусть и не очень грамотных людях. Их доброта к лесу и зверям, понимание жизни было простым и естественным. Она не знала границ и не могла обозначаться словом «служба». Я вспомнил, как искусно Телеусов уводил знатных гостей от зубров, как с опасностью для жизни освободил из капкана барса, нуждающегося в защите не менее, чем зубры. Я и уснул с доброй мыслью о том, что рядом такие хорошие люди.
Чем свет мы поднялись, осмотрели своих коней, глянули с высоты романовской дачи на уютную и сонную Красную Поляну, на пенистую, сердитую Мзымту, бегущую к морю, и тронулись по знакомой тропе на перевал.
На этом кончаются записи в книге красного переплета.
Последний десяток страниц Зарецкий исписал очень убористым почерком, многие слова сокращал — видно, хотелось ему закончить описание событий в ту осень на оставшихся страницах первой своей книги. И он использовал ее до конца! Ни одной чистой страницы не осталось. Некоторые фразы вписаны на полях, даже на внутренней стороне обложки. Но он так и не сумел втиснуть сюда свои впечатления по возвращении домой после насыщенной событиями великокняжеской охоты.
Зато вторую, зеленую книгу он начинает как раз с описания происшествий, касающихся прежде всего его личной жизни.
| © 2024 Библиотека RealLib.org (support [a t] reallib.org) |