ЧАСТЬ ПЕРВАЯ — ЖИЗНЬ И ЛЮБОВЬ

Дан просыпается с похмелья (2077 год)

Он проснулся первым. Сквозь открытую дверцу крыши на сеновал проникал утренний свет. Голова жутко болела, все тело ныло и чесалось. Тысяча иголок впилась в его спину и ноги со всех сторон. Дан кое-как поднялся, и отошел в сторону от своего лежбища, поднимая ноги высоко, как цапля, из-за того, что в стопы втыкались отдельные соломины. Найдя более-менее чистую и ровную поверхность крыши, он принялся отряхивать свое хозяйство, изрядно потрепанное продолжительными ночными и совершенно безуспешными попытками секса в пьяном угаре.

Лерка храпела, лежа на животе. Ее руки были раскинуты в разные стороны, из-под мышек торчали блины расплющенных здоровенных сисек. Либо она часто спала на этих иголках и перестала их чувствовать, либо была еще невменяемо пьяной, либо ее жирные телеса были абсолютно бесчувственны. Увидев между ее раздвинутых ног, как толстущая соломина упирается, чуть ли не протыкая кожу, прямо в складки, скрывающие нечто, чем он все-таки умудрился каким-то образом этой ночь воспользоваться, Дан склонился к третьему варианту.

Лерка чихнула. Огромный пласт сала на ее спине пришел в движение. Дан отвернулся, отошел на несколько шагов и начал блевать. Точнее попытался это сделать. Из горла вырвался только дикий, протяжный, сдавленный полукрик, полустон, полухрип. Да и чем было ему блевать, если накануне кроме водки ничего не было ни выпито и ни съедено. Лерка вскочила и выпучила на него свои полоумные глаза. Ее кожа после длительного спанья на соломе представляла собой что-то вроде деревенского окна, покрытого морозными узорами. Только основание этих узоров было не гладким как стекло, а в складочку, как основание голенища кирзовых сапог ее папаши. Она попыталась что-то сказать, но слова застряли у нее в горле.

На улице послышались шаги. Это была ее мать. Она всю ночь не спала, ждала дочку с вечеринки и вот с утра отправилась на поиски. Лера частенько пряталась на сеновале. Боясь показываться матери пьяной, она часто проводила ночь на крыше, и родители периодически ее там вылавливали. Поднявшись по старой трухлявой лестнице, мать заглянула внутрь. Сено было разбросано, как попало, но там никого не оказалось. Женщина по-деревенски смачно выругалась, спустилась вниз и, зайдя в дом, хлопнула дверью. Сдерживая рвущийся наружу смех, «любовнички» стали выкарабкиваться наверх, разгребая солому.

— Черт возьми, — ворчал, Дан, начиная заново отряхивать свое хозяйство — заставь меня еще раз с такой скоростью закопаться в сено, ни за что не повторю этот рекорд…

— Убери, пожалуйста, у меня из головы мусор. — Перебила его Лерка, наклоняясь вперед. Ее смачные сиськи повисли, медленно раскачиваясь.

Дан выдернул из ее головы пару соломинок и сказал, отвернувшись в сторону, чтобы Лерка не могла видеть выражения его глаз:

— Ладно, пожалуй, мне пора. Наверное, родичи тоже уже потеряли дома.

— Побудь со мной еще маленечко, — протяжно пропела Лерка. Она выпрямилась и прижала его к своим рыхлым телесам, пытаясь придать своему лицу эротическую притягательность. Ее руки спустились вниз по спине Дана, и, схватив его за ягодицы, прижали к тому месту, которое у нормальных женщин называется лобком. Дан отстранился, торопливо поцеловал ее в щечку и стал одеваться.

— Я еще смогу успеть на ближайший автобус, если потороплюсь, — придумал он удачную отговорку. Дан знал, что Лерка не станет возражать потому, что следующий автобус будет только через два часа. Он торопливо натягивал на себя одежду, искоса поглядывая на то, как Лерка, развалясь на сене и раздвинув ноги, смотрела на него своими коровьими глазками, поглаживая себя между ног, наверное, представляя себе это зрелище очень сексуальным. «Дура — подумал, Дан, застегивая ширинку, — ты бы еще затолкала туда черенок от сломанной лопаты», но вслух сказал:

— Увидимся на следующей неделе, — и начал спускаться вниз по лестнице…

— Че-е-е-рт! — Донесся до Лерки протяжный крик с улицы, потом глухой удар и еще немного погодя дикий рев, — А-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!! — Лерка вскочила и бросилась к окну, посмотреть, что произошло…

Дан совсем забыл, что у лестницы отсутствует предпоследняя ступень. Нога ушла в пустоту, и он со всего маху уселся на третью сверху перекладину. На удивление палка выдержала и не сломалась. Зато подломились трухлявые жерди в полуметре от земли, отчего обломанные концы лестницы сдвинулись в сторону фундамента. От удара перекладины по ляжкам ноги у Дана рефлекторно разогнулись и уперлись в стену. После чего Дан почувствовал, что верхушка лестницы медленно поплыла от дома и он, соответственно, вместе с ней. «Я что ли падаю?» — подумать Дан и заорал:

— Че-е-ерт!

Через мгновение в глазах стало темно, а еще через несколько мгновений он увидел прыгающую и приближающуюся к нему деревенскую стайку. Еще через мгновение он понял, что стайка стоит на месте, а он бежит по направлению к ней, правда, при этом, не чувствует ни рук ни ног. Еще через мгновение, уже находясь внутри стайки, Дан услышал нечеловеческий голос:

— Валерия, — заорала выбежавшая на улицу мать, вытирая на ходу о передник, заляпанные тестом руки.

Наверху показалась перепуганная голова, из которой во все стороны торчала солома. Придя немного в себя и неимоверно удивляясь тому, как стремительно все произошло, Дан начал содрогаться от смеха, зажав рукой рот, чтобы не выдать свое присутствие.

— Я только успела забраться на крышу, а она взяла и сломалась. — Пропела голова.

«Да! — усмехнулся про себя Дан, — Однако, очень правдоподобно!»

— Ты где шлялась, зараза. Глаза твои бесстыжие. Я всю ночь глаз не сомкнула. Спозаранку идти на работу, а я, как дура, всю ночь не знала, за что хвататься. За каким хреном ты залезла на крышу? Опять пьяная была вечером…

«Да-а, — размышлял в это время Дан, прислонившись спиной к шершавой и колючей деревянной стенке сарая, — надо же, на дворе две тысячи семьдесят седьмой год, а я упал с лестницы, с трухлявой деревянной лестницы!» Единственное, что в этом вонючем сарае напоминало о наличии цивилизации, это ведро, сделанное из современного абсолютно прозрачного материала. Правда, сейчас это ведро было почти на сто процентов заляпано навозом.

Леркина мамаша ругалась примерно в течение пяти минут, даже ни разу не передохнув. Потом вдруг, видимо излив все, что накопилось за ночь на душе, она резко развернулась и направилась в дом, заканчивая по пути свою потрясающую тираду:

— Вот и сиди теперь там, дура, пока отец новую лестницу не сделает. — Зашла в дом, хлопнув дверью и оставив на дверной ручке ошметки теста.

Дан, спотыкаясь на ходу, скорее выкатился, чем вышел из своего убежища.

— Ну, и чё ты ржешь? Ме-е-е… — Без всякого зла проворчала Лерка, показывая ему свой язык. — Тебе смешно, да? А мне теперь здесь сидеть не известно сколько, пока, блин, отец из запоя не выйдет. А он меньше, чем на три дня в запой еще ни разу не погружался.

— Прыгай, я тебя пойма-ю… — Мысль о том, что сто килограммов сала могут упасть ему на голову, заставила его запнуться на последних словах, и он торопливо опустил, начавшие уже подниматься, руки.

— Ты чё сдурел, здесь четыре метра! — Спасла его шею простодушная Лерка.

— Как хочешь, но я тебе передачки таскать не буду. — Сказал Дан и быстро зашагал прочь, пока она не передумала. «Просто удивительно, как трухлявая лестница до сих пор выдерживала это безобразие».

Дан шел и насвистывал, радуясь жизни, не зная о том, что эта жизнь ему уже более не принадлежит…