"Путь, выбирающий нас" - читать интересную книгу автора (Панкеева Оксана)

ГЛАВА 5

Всю прошедшую неделю его величество Орландо II не уставал удивлять целителей. Почтенные мэтры только ахали в изумлении да заносили в личные дневники необычайный случай в практике. Мэтры еще более почтенные, вроде придворного мага и нескольких его коллег, заставших на своем веку живых эльфов, только усмехались, снисходительно наблюдая за восторгами коллег, да пересказывали друг дружке старые байки о феноменальной регенерации остроухих знакомых.

В том, что король Мистралии тоже относится к этой категории разумных существ, уже никто не сомневался: срезанное осколком ухо, отрастая, принимало совершенно иную форму, мало похожую на зеркальное отражение уха уцелевшего. По этому поводу даже собрался небольшой консилиум при участии мистралийских товарищей, который два часа решал, что теперь делать, дабы восстановить презентабельность его величества. В том, что разные уши не подобают королю, спорщики были единодушны, но вот к какому виду следует их привести и каким способом — на этот счет у каждого имелось свое мнение. Конец прениям положил опоздавший на два часа товарищ Амарго, который с порога предложил соратникам подумать, как они намерены объяснить народу, почему тридцатипятилетний король выглядит лет на пятнадцать моложе. По его, товарища Амарго, убеждению, разные уши будут самым впечатляющим доказательством подлинности Орландо. Кроме того, еще что-то резать и шить на этом перештопанном теле будет явным излишеством, бедняге и так досталось выше крыши. Если же кто-то решительно настаивает, то пусть сам попробует добиться согласия его величества на подобное безобразие. Или попытается воплотить свою идею без его согласия. На предложенный подвиг желательно отправляться в огнеупорной одежде и под парой щитов, только тут главное — с уровнем не ошибиться.

Намек был понят, и обсуждение благополучно усохло. Больше на королевское ухо никто не покушался, но всех без исключения снедало мучительное любопытство: как же это ухо теперь выглядит? Не стал исключением и Жак. Первое, о чем он спросил, получив высочайшее разрешение навестить хворающего приятеля, было:

— А где ж твое знаменитое ухо? Я так хотел на него поглядеть, а ты взял и забинтовал! Знал бы, так и конфет бы тебе не принес!

Орландо засмеялся и отложил газету.

— Жак, я не думаю, что тебе бы понравилось. Знаешь, пол-уха — не самое приятное зрелище. Я тебе потом покажу, когда отрастет полностью. И хотя ты явился не меня навестить, а на ухо попялиться, я все же несказанно рад тебя видеть. Давай сюда конфеты.

— Знаю, — усмехнулся Жак, занимая кресло для посетителей. — И даже знаю, что обрадовался ты не из-за конфет. Меня король об этом еще вчера предупредил. Раз пять напомнил, что я трепло и что ты с надеждой ждешь моего прихода, чтобы этим воспользоваться.

— А как же, — не стал возражать мистралиец, — обязательно воспользуюсь. Ты же не станешь меня обманывать?

— Что за ерунда? — обиделся шут. — Разве тебя кто-то обманывает?

Орландо грустно улыбнулся, меланхолично обдирая ленточку с коробки.

— Мафей пытался.

— Он честно старался не расстраивать тебя грустными новостями. А ты пристал как репей — все тебе скажи в точности да чистую правду! Ну что, легче тебе стало, когда узнал?

— Конечно. Я ведь думал, все еще хуже. Ты бы сам послушал, что с мальчишкой творится…

— Я слушать, как ты, не умею, но и так вижу. Пока Мафей тут реанимацией занимался, вроде все ничего было, а как появилось у него свободное время — так блюдце и полетело. Представляешь, он додумался расспрашивать мэтра Альберто… то есть твоего советника… сколько правды в тех легендах, что про него рассказывают.

— Он что, не в своем уме?! — ужаснулся мистралиец. Даже от конфет отвлекся. — Прямо так и спросил? Амарго мне ничего не говорил…

— Вот так и спросил. Видимо, кто-то ему поведал, что советник Каррера — это ж на самом деле тот самый дель Фуэго, о котором легенды ходят! А легенды-то все знают, вот Мафей и решил, что как раз тут он и найдет самое правильное понимание. Орландо, между нами, он что, правда какого-то урода кислотой полил?

— Неужели ты думаешь, что я, как Мафей, расспрашивал его о таких вещах? Неужели у меня хватило бы ума лезть с вопросами к человеку, дважды потерявшему семью? Про то, как вешали полковника Сан-Барреду, я точно знаю, это уже исторический факт, а вот про тот случай с кислотой вряд ли кто-то знает точно. Может, и правда, а может, легенда. А сам он что сказал?

— Ничего. Посмотрел на придурка сочувственно, по плечу похлопал и заверил, что все пройдет, нужно только время. Мафей ужасно огорчился — из-за того, что не получил ответа, и из-за того, что я отчитал его за бестактность. Теперь он, кажется, собрался у Шеллара спросить, наивно рассчитывая, что раз его величество все на свете знает, то и это обязан знать точно.

— Странно… С чего вдруг его так заинтересовали эти легенды о бурной молодости товарища Амарго?

— А черт его знает. Больше всего похоже, что мальчишке красивые сказки понравились, и он их принялся на себя примерять. Примитивно, по-детски, без всякого понимания. Подростки как-то умудряются даже в самых откровенных гадостях находить романтику. Вот, дескать, великий человек, о нем легенды слагают, а я ведь почти как он, у меня тоже такая же беда. А он вона как знатно отомстил, великий же человек, герой! Так чем я хуже, я тоже отомщу! Представляешь себе, до каких выводов он дошел, вот так рассуждая?

— И кому он собирается… отомстить?

— Ни много ни мало — самому хозяину Горбатого, могущественному магу, который к тому же еще и в другом мире живет. Ну и скажи, здоров ли он после этого на голову?

— А куда же мэтр Истран смотрит? Шеллар? Все прочие? Он же сдуру может что угодно натворить!

— Мэтр уже в курсе, пытается с ним поучительные беседы вести, но не знаю, насколько успешно. Мафей какой-то дерганый стал, агрессивный, даже наставника перестал слушать. Элмар тоже, гений педагогики, заявил, что наконец-то братишка не рыдает, а ведет себя по-мужски. Хорошо хоть Мафей не слышал, а то еще и возгордился бы.

— Может быть… — грустно произнес Орландо, и его красивые тонкие брови задрались домиком, почти исчезнув под бинтами. — Может, это действительно по-мужски. Но я не хочу, чтобы еще один мой друг превратился в бездушного убийцу. С меня хватит Кантора. Кстати, как он там?

— Не знаю, — сочувственно развел руками шут. — Я оценил твою попытку заловить меня врасплох, я б, может, и попался, если бы знал. Но я не знаю. Все, что касается Кантора, почему-то держится в тайне. Якобы он взял с Элмара честное слово, чтобы никому ничего. Все, что о нем известно, — он жив, ранен, сидит в гостях у Эспады где-то в лесу и категорически отказался оттуда вылезать. Элмар на все вопросы молчит и сопит, а Шеллар делает такое лицо, словно с трудом сдерживает мат, и ругает Кантора различными обзывалками интеллектуальной направленности.

— Это как? — не понял мистралиец.

— Глупцом, болваном и далее по возрастающей. Только это меня и утешает. О покойнике король бы так говорить не стал.

— А как же Ольга?

— А как ты думаешь, очень она обрадовалась, узнав, что от нее любимый мужчина сбежал? Она теперь на всех дуется и никому не верит… Блин, если из-за Кантора Ольга превратится в обиженную на весь мир стерву, я ему этого не прощу! Тоже мне, великий знаток женщин, Казанова хренов, Дон Жуан недоделанный!

Орландо потупился и уныло шмыгнул носом:

— Не ругайте Кантора. Это я во всем виноват. Сколько раз зарекался делиться предвидениями и опять на том же попался. Если бы он не знал, ничего бы этого не было…

— А ты что, ему сказал?

— Да нет, я сказал Шеллару, но какая разница? Кантор все равно услышал. Лучше б я действительно про молчал. Пользы для дела от моих откровений все равно никакой не получилось, а Кантор из-за них вляпался по самое никуда.

— Погоди, погоди, — встревожился Жак. — Так это что ж получается, ты предсказываешь людям будущее только сдуру или спьяну, а, по твоим идейным убеждениям, предвидениями не следует ни с кем делиться?

— Ты же видишь, что из этого обычно получается. А помнишь, что вышло у Эльвиры? Вся жизнь пошла куда-то не в ту сторону… Да сам вспомни, когда тебе рассказали сон Мафея о тебе, много ли пользы это принесло? Испорченные нервы и несколько лун постоянных кошмаров. А свадьба Шеллара? Как он ни старался, а все равно…

— Нет уж, в тот раз все-таки обошлось.

— Но вовсе не благодаря моим предсказаниям, а сам знаешь, по какой причине. Нет, Жак, людям действительно вредно знать будущее. Как показывает мой богатый опыт, у них намного лучше получается испортить хорошее, чем избежать плохого.

Жак помолчал, наблюдая, как его величество Орландо II печально уминает конфеты одну за другой, затем осторожно, как подкрадывающийся к добыче охотник, поинтересовался:

— А скажи, пожалуйста, ты этими своими идейками с Мафеем не делился?

— Не помню. А что?

— А то, что у короля возникли подозрения, будто юный кузен по-прежнему регулярно видит вещие сны, но перестал рассказывать. Сам знаешь, для Шеллара информация — это святое, и попытки скрыть ее от неукротимого любопытства своего величества он принимает за личное оскорбление. Давить на Мафея он не хочет, но жаждет как-то проверить свои подозрения. Тебе Мафей случайно ничего не говорил? Вроде того, что ты прав, что он желал бы последовать твоему при меру и вот такой-то сон никому не расскажет?

— Мы не разговаривали на эту тему, — покачал головой вождь и идеолог. — Но если он действительно перестал рассказывать сны, то правильно сделал. А Шеллару пора бы понять, что поспорить с судьбой можно раз, ну, может, два. А постоянно ей перечить — можно и нарваться.

— Уверен, что Шеллар в случае чего найдет способ договориться полюбовно, — невесело усмехнулся Жак. — Кстати, о полюбовном. Что говорят доктора о твоем будущем? Когда тебе можно будет появиться в обществе? Ты не представляешь, сколько замечательных мероприятий уже прозевал! Начиная с празднования победы три недели назад и заканчивая Ольгиным новосельем и днем рождения Терезы…

— Да я знаю! — Орландо огорченно вздохнул. — И что у Киры тоже скоро день рождения, и что Эльвира жаждет появиться со мной в свете в качестве официальной невесты, чтобы внести определенность в наши отношения. Но не могу же я заявиться в бинтах или с половиной уха! И на левитацию пока сил не хватает…

— Да ты, главное, найди в себе силы встать и одеться, а уж мы тебя там на стульчик посадим…

Его величество понимающе усмехнулся:

— Коллеге Шеллару не терпится наглядно показать мировой общественности, что мы с ним не поссорились?

— Шеллару — не знаю, — нахмурился Жак, — а мы просто по тебе соскучились. Я, чтобы к тебе попасть, прошел три степени контроля, а Ольгу и Азиль не пустят вообще.

— Это серьезно? Я и не знал, что меня так усиленно охраняют.

— А ты думал! Знаешь, сколько твоих подданных пережили крушение надежд из-за того, что в стране нашелся король?! И знаешь, как бы им хотелось эту досадную помеху исправить?!

— Значит, война продолжается? — помрачнел Орландо и с горя запихал в рот все оставшиеся конфеты разом, ибо ничем другим помочь своему бедному народу не мог.

— Об этом пусть тебе мистралийские товарищи расскажут, они лучше знают. А я вот лучше расскажу последнюю придворную хохму. Сегодня раненько утром лезет Лаврис из чьего-то окна, чтобы не ходить мимо стражи и не компрометировать даму, а меч и сапоги в зубах держит…

Четвертое странное совпадение произошло всего через день после предыдущего. Как раз накануне вечером Жак принес обещанные «долги», и наутро девушки выбрались в город, дабы с пользой их потратить. Приближалась осень, у Зинь не было ни сапожек, ни теплой одежды, и решено было приобрести все это сейчас, пока денежки никуда не делись. Опять же в доме кончились чернила, сахар и кофе, да и в библиотеку еще на прошлой неделе пора было зайти…

Поход получился глобальным. Сначала подружки зашли за Терезой, которую Жак еще с весны надоумил ходить в библиотеку с Ольгой и извлекать максимум пользы для семейного бюджета из ее бесплатного абонемента. Ольга поначалу стеснялась злоупотреблять королевским доверием, но потом решила, что его величество не станет мелочиться, даже если ему какая-нибудь жадина пожалуется.

По пути обнаружилось, что кроме книг Терезе еще нужны нитки и чай, а Ольга вспомнила, что в доме курить нечего, а Зинь вдруг страстно возжелала купить Ольге что-нибудь приятное, дабы выразить свою безмерную благодарность… Словом, подружки пролазили по городу полдня, ужасно устали, проголодались и остановились у продовольственных лотков, чтобы купить что-нибудь перекусить. Из-за разницы во вкусах они разбрелись по разным концам перекрестка, и, едва Ольга осталась одна, к ней подвалил незнакомый господин в скромном сереньком плащике и плюшевом беретике. Соорудив из своей крысиной мордочки загадочное и торжественное лицо, он сообщил, что с Ольгой желает познакомиться один очень влиятельный деятель шоу-бизнеса, у которого к ней имеется весьма заманчивое предложение. Судя по тону, каким это было сказано, господин полагал, что осчастливил девушку на всю оставшуюся жизнь, но ответная реакция оказалась весьма далека от того, что он ожидал. Уж, наверное, этот деловенный мухомор ни за какие коврижки не подошел бы с такими речами, если бы знал, что в ответ его огреют по голове его же собственной тростью и погонят по улице, продолжая дубасить и вопя на четыре окрестных квартала:

— Зинь, посмотри скорее, это не тот самый гад, что хотел тебя в бордель продать?!

Подруги догнали Ольгу только через сотню метров, когда она запинала свою добычу в тупичок между кондитерской и мясной лавками. Зинь рассмотрела, что все-таки не тот, и Тереза категорически потребовала не убивать, а сдать в полицию, дабы там разобрались.

— За что?! — воскликнул огорошенный таким напором господин, подхватывая беретик, который свалился во время экзекуции.

— А чтобы проверили, не из одной ли вы шайки! — Зинь вцепилась в плащ незнакомца с энтузиазмом маньяка-рыболова и всерьез собралась куда-то тащить.

Тереза внесла разумное предложение не таскать по улице упирающегося мужчину, а просто кликнуть ближайших стражей порядка. Ольге тоже пришла в голову одна логичная мысль, которая должна была бы прийти туда первой, если бы голова работала так же правильно, как у короля.

— Постойте-ка! А не окажется сейчас, что это все шуточки Жака, и не опозоримся ли мы, как дуры последние?

— Такие шуточки отдают примитивной тупостью! — возразила Зинь. — А Жак и сам не дурак, и тебя таковой не считает. Не стал бы он так шутить. Он же знает, как я на этом обожглась и как мы можем отреагировать.

Тереза ее поддержала, заявив, что Жак не стал бы подсылать к Ольге живого человека, зная, что она может с беднягой сделать. Ольга засомневалась. Пока же они решали вопрос о причастности Жака к неподобающим шуточкам, побитый господин выскользнул из плаща и дал деру, оставив на поле боя вышеупомянутый предмет одежды, а также беретик и трость.

В тот же вечер собранные улики предъявили Жаку, но шут клялся и божился, что ни он сам, ни тот, о ком Ольга подумала, не имеют никакого отношения к происшедшему. И как вообще Ольга могла предположить, что они, такие умные и проницательные господа, способны учинить столь недостойную дурость!

Аргумент был железный, и с ним пришлось согласиться. Уж кто-кто, а его величество точно не опустился бы до таких топорных художеств.

К концу недели Ольга выбросила этот случай из головы и уже хотела было отдать Зинь «боевые трофеи». (Предприимчивая подружка нашла какое-то местечко, где их готовы были купить, не спрашивая о происхождении, и каждый день напоминала, что у Ольги в доме и так достаточно ненужного хлама, а собственный музей боевой славы она вряд ли заведет в ближайшее время.) Но тут случился день рождения королевы, о котором Ольга, разумеется, узнала последней — только когда получила приглашение. Она тут же позабыла про все бытовые мелочи и посвятила единственный оставшийся день поискам подарка, наряда и парикмахера, как бы ни были ей противны последние два пункта. К этому же делу подключила и Зинь, велев на время выбросить из головы торговлю трофеями и прочие неважные глупости, а сосредоточить соображалку на срочном и главном.

Что подарить благородной даме, очень знатной и богатой, притом воительнице, да еще и беременной в придачу? При этом принять во внимание, что косметикой именинница почти не пользуется, драгоценности у нее пылятся в ларцах, мечами и доспехами уставлена целая комната, а уж о тряпках можно и вовсе не упоминать.

Изложив все это, Ольга выразительно покосилась на Жака, который принес злосчастное приглашение, и добавила, что некоторые раздолбай валяют по три дня порученные им бумажки, а людям потом приходится голову ломать.

Жак обиделся и привел свои возражения:

— Во-первых, не три, а два. А во-вторых, я сам все эти два дня ломал голову над тем же самым и с тем же успехом. Так что считай, сколько нервов я тебе сэкономил.

— Может, какую-то историческую редкость подарить? — в отчаянии предположила Ольга, вспомнив о несостоявшейся археологической карьере ее величества. — Какой-нибудь ископаемый папирус… или вроде того? Наша именинница как-то призналась, что в детстве мечтала раскопать забытые храмы семмов…

— Ага, или какой-то экзотический сувенир из хрензнаетоткуда! — Жак слегка оживился и обрадованно провозгласил: — Точно! Я знаю одно подходящее место! Нам надо навестить лавку раритетов дядюшки Цыня! Он мне даже скидку сделает, как оптовому поставщику.

— Это туда ты таскал ненужные экспонаты со склада «бин»? — уточнила Ольга, вспомнив их совместную деятельность по разбору склада. Всевозможные бесполезные для короны вещицы, подлежащие списанию и выкидыванию, шут ежедневно уволакивал домой и куда-то выгодно пристраивал, столь же регулярно отстегивая Ольге ее долю.

Жак почему-то покосился на Зинь и подтвердил, что именно туда. А потом зачем-то добавил, что продавца рекомендовал лично господин Флавиус, а продажа велась с разрешения короля, и казна тоже получала свою долю, каковая значительно превосходила и Ольгину, и его собственную. Непонятно, к чему это вдруг понадобилось — Ольга и так знала, а подружке-то какое дело?

— Я слышала о лавке дядюшки Цыня, — добавила Зинь, истолковав взгляд шута как приглашение высказаться. — Но посоветовала бы выбирать покупку осторожнее, так как раритеты в его лавку поступают не только от магов и расхитителей гробниц, но и от обычных скупщиков краденого.

— Значит, предупредим, чтобы паленого не подсовывали, — ничуть не испугался Жак. — Про королеву мы, конечно, не признаемся, а намекнем, например, что на торжестве высокие полицейские чины будут присутствовать. Дядюшка Цынь сам догадается, что ворованный раритет в таком случае может основательно подпортить ему бизнес.

Зинь помялась и предложила сходить с ними вместе. Ей было очень любопытно посмотреть на ассортимент папиных столичных коллег, а также почему-то казалось, что к предупреждениям на родном языке владелец лавки отнесется более серьезно. Да и о подобных сувенирах она кое-что знала и, возможно, могла бы что-то посоветовать.

Жак отвел страждущих в скромный сарайчик на западной окраине квартала Пляшущих Огней, который внутри оказался куда приметнее, чем снаружи. Цветистое хинское приветствие, которым огласила помещение Зинь, показалось Ольге слишком уж длинным, даже если включить в него обещанное предупреждение. Впрочем, учитывая непомерную церемонность уроженцев Подлунной империи, можно было и не удивляться.

Разумей Ольга хоть немного по-хински, она бы узнала много интересного. Во-первых, Зинь строго-настрого предупредила дядюшку, что она ему не племянница, и зовут ее не так, и вообще он ее впервые видит. Во-вторых, следовало собственно приветствие. А в-третьих, господа пришли выбирать подарок для Очень Знатной Особы, и если дядюшка вздумает толкнуть им фуфло или товар от барыг, то всему его бизнесу приснится задница демона У, а самого дядюшку лично удушит один высокопоставленный племянник, если дядюшка понимает, о ком речь.

Дремлющий продавец, воодушевленный столь пространной речью, распахнул глаза на всю ширину, отмеренную им природой, одарил покупателей радушной улыбкой, от которой щеки расползлись в стороны, как у груженого хомяка, и даже оторвал от лавки свои филейные части.

Первым делом глубокоуважаемым клиентам были предложены «драгоценности из гробниц Белой Пустыни», и они хохотали до истерики над «церемониальной подвеской царицы Хашир», в которой Ольга опознала медаль «Победитель соцсоревнования». Когда дядюшке Цыню разъяснили причину веселья, он очень искренне посетовал на тупость и невежество поставщиков, после чего стремительно начертал для экспоната новый ценник. В новой редакции «Победитель соцсоревнования» называлась «Высочайшей боевой наградой иномирской цивилизации» с припиской «Уникальный экземпляр, единственный в мире». А в цене добавились две лишние руны.

— Достопочтенный господин Цынь, — усмехнулся Жак, полюбовавшись на новый ценник, — нас интересует действительно что-нибудь необычное, а не безделушки, аналогичные тем, которые я вам приносил. Такого-то добра у виновницы торжества и без нас хватает. И кстати, только что вы получили бесплатную экспертную консультацию от специалиста, чьи заслуги признаны при дворе и ценятся необычайно высоко. — Ольга полагала, что Жак имел в виду себя, но конспиратор нахально кивнул на нее. — Так что с вас причитается небольшая скидка.

Засмущавшись от такого бесстыжего комплимента, Ольга даже не заметила, как достопочтенный Цынь бросил вопросительный взгляд на ее подружку, и Зинь серьезным кивком подтвердила правдивость слов шута.

— Можно еще книги посмотреть, — добавил Жак, наблюдая, как исчезает за ширмочкой витрина с «драгоценностями цариц».

— Один момент! — засуетился господин Цынь. — У нас лучший в королевстве выбор всевозможных печатных и рукописных раритетов!

Клиенты с интересом осмотрели витрину, содержавшую непонятные пергаменты, берестяные грамоты, глиняные таблички, ветхое издание эгинских классических пьес с автографом автора, тоненькую книжечку комиксов про человека-паука на польском языке, с десяток хинских стихотворений на тонкой бумаге в бамбуковых рамочках, потрепанный томик Шекспира в оригинале и даже простреленный в двух местах кусок жести с надписью «Achtung! Minen!».

Жака особо вдохновил предпоследний экспонат, и он стал подталкивать Ольгу под локоть и указывать глазами на книгу, хитро подмигивая. Ольга сразу сообразила, куда он клонит, и поспешила объяснить, что даже современный английский знает в объеме средней школы, не говоря уж о том варианте, на котором писал Шекспир. Одновременно она старалась удержать истерический смех и тщательно отводила глаза от таблички с минами, которая значилась в коллекции почтенного Цыня как «подлинный фрагмент знаменитых Рунных доспехов героя Полистарра, пробитый стрелой злокозненного Мункаса». По каким соображениям этот «фрагмент» отнесли к печатным и рукописным раритетам, Ольга так и не смогла постичь.

— Не трусь, — зашептал Жак. — Я худо-бедно вслух прочту, а ты по-русски запишешь, и все будет путем. Главное — скидку стребовать. А представляешь, какая свежая струя в местной драматургии!

— Вот будет веселуха, если я все это услышу по-старославянски! И что ж тут такого свежего? Одни непонятки для неподготовленного зрителя! Чужой мир, идиотские обычаи, причины конфликта непонятны, мотивы поступков персонажей не поддаются здравому смыслу… И, чтоб ты знал, нехорошо дарить человеку что-либо для того, чтобы потом самому пользоваться. А главное — ты на цену посмотри!

— Ах, нет-нет, простите, — засуетился продавец, выдергивая ценник с надписью «Ритуальная книга обрядов, проводимых жрецами культа Восходящего Солнца, ни кем доселе не расшифрована». — Нижайше умоляю меня извинить, это не продается.

— Чего это он? — шепотом уточнила Ольга, когда дядюшка Цынь с Шекспиром исчез за раздвижной ширмой. Книга-то ей действительно не нужна была, но любопытно стало — чего это он вдруг так резво зашевелил окорочками?

— Краденое, — чуть слышно разъяснил Жак. — А жаль…

— Да и ничуточки не жаль. Ты лучше сосредоточься на подарке.

— Пока я ничего подходящего не заметил.

— А я вот заметила, что цены здесь… Не то чтобы совсем не по карману, но еще пара таких дней рождений, и я разорена. Ты не подскажешь, как человек более опытный, что дарят коронованным особам подданные скромного достатка? Не одни ж мы с тобой при дворе такие бедные, как-то же люди выкручиваются. Вот ты, например, что обычно королю даришь?

— В этот раз точно гроб подарю, — ухмыльнулся шут. — Для коллекции. Прикольный какой-нибудь. Квадратный или с окошечками… А обычно… Во-первых, король — человек неприхотливый, и цена подарка для него не имеет значения. А во-вторых, мы с ним постоянно и тесно общаемся, так что я всегда знаю, что ему может понадобиться или просто показаться интересным.

— Например, гроб, — съязвила Ольга, в основном от зависти, что Жак додумался до столь гениального подарка первым.

— Спорим, его величество обхохочется.

— Да чего спорить, сама знаю, что такой подарочек он заценит. А вот с Кирой что делать?

— Можно еще посмотреть защитные магические артефакты, но они тоже дорогие. А еще есть у дядюшки Цыня один особый сундучок, где хранятся так называемые неопознанные артефакты. Вот такую вещицу можно приобрести по дешевке.

Ольга прыснула и кивнула на табличку «Achtung! Minen!!».

— При такой развитой фантазии у дяденьки еще что-то остается неопознанным?

— Э-э нет, ты не поняла. Вот смотри. Например, видит он, что это — просто железка, на которой что-то написано. Или книжка, в которой пропечатано непонятно что, но все же ясно видно, что именно книжка. Или та побрякушка — тоже непонятно, что написано, но вполне можно определить, что это и для чего — украшение, на одежду прицеплять. Сочиняет заковыристое название, и вещь можно продавать. А вот ежели, допустим, дать дядюшке в руки… ну хотя бы твой плеер… Понимаешь? Коробочка и коробочка, снаружи неизвестный материал, внутри загадочные потроха, а для чего предназначена — непонятно. Или, к примеру, консервная банка. Со всех сторон запаянная жестянка, что на ней написано — хрен его знает, а уж что внутри — и вовсе тайна…

— А проколупать? — с искренним недоумением перебила Ольга.

— Ну нет, это у вас с Мафеем первой мыслью было бы «проколупать». А почтеннейший Цынь не из тех, кто сует пальцы в розетки. У него солидные, состоятельные клиенты, и потенциально опасные предметы он им ни в коем случае не продаст. Потому как ежели такой предмет вдруг самовозгорится или бабахнет, прихватив с собой на тот свет всю коллекцию покупателя, а заодно и дом, продавцу не поздоровится. Поэтому дядюшка Цынь выставляет на продажу только те вещички, в которых стопроцентно уверен.

— А откуда он их берет? Понятно, местные раритеты ему расхитители гробниц приносят, а вот Шекспира или эту табличку?

— Так ведь не один Мафей шарит шкодливыми ручонками между мирами. Я же тебе рассказывал. Конечно, делать это целенаправленно додумался только он, и целый склад мог накопиться только у нас при дворе, но каждый ученик мага в определенный период обучения несколько подобных вещиц обязательно подцепит. И потом либо он сам, либо его наставник тащат добычу к дядюшке Цыню. Вещички перспективные он берет подороже, а не поддающиеся опознанию — практически за бесценок. Потому и купить их можно задешево. А если ты ему еще чего-то опознаешь, так можно сторговаться по бартеру.

— Ты всегда здесь так отовариваешься? — хитро усмехнулась Ольга, но Жак с негодованием отверг ее версию:

— Ты что! Я же нормальный королевский подданный, а не переселенец какой! Сам я понятия не имею, что это все такое! Могу только за отдельную плату сносить знакомым переселенцам показать, но без гарантии.

— Пройдоха, — прокомментировала Ольга. — Ладно, давай попросим показать. Только сомневаюсь я, что мы найдем подарок в этом заветном ящичке. Вряд ли его содержимое сильно отличается от того барахла, которое мы с тобой разгребали на складе. Ты вспомни, много ли мы с тобой полезного там видели? Собственно, все, что было толкового, мы вынесли еще перед походом на дракона.

— Ну почему же, — возразил Жак, — я кой-каких деталей насшибал. Ты приобрела чудненькую кофточку, саксофон и духи. Не считая того, что мы вместе съели и выпили. Давно хотел спросить: а на кой тебе саксофон?

— Шоб було! — категорически заявила Ольга, ибо другой разумной причины все равно не было. — В хозяйстве все пригодится.

— Конец света не за горами! — с притворным пафосом провозгласил Жак. — Хозяйственная Ольга — первое знамение. Вторым будет хозяйственный Плакса с положительным балансом в казне. А когда Кантор остепенится, женится и займется сельским хозяйством на землях своих предков, тогда конец света и настанет.

Разгневанная Ольга от души приложила насмешника толстенной конторской книгой с прилавка и едва успела положить хозяйское имущество на место, как вернулся почтенный Цынь, завершив укрывание краденого раритета.

— Что еще показать уважаемым господам? — любезно осведомился он, улыбаясь так истово, что глаза почти исчезли за расплывшимися щеками.

— А покажите-ка нам тот заветный ящичек, где у вас неопознанные предметы, — тут же попросил Жак. — Авось мы что-нибудь там присмотрим.

— Сию минуту. — Продавец слегка скис, чувствуя, что с этих клиентов большой выручки не поимеешь. — Извольте следовать за мной.

Ящичек на деле оказался солидным сундуком, и был он доверху набит всевозможным хламом, поразительно напомнившим Ольге содержимое склада «бин». Больше всего там оказалось уже упомянутых консервных банок, причем почти все — неземного происхождения. С десяток различных приборов, большей частью сломанных. Видеокассета с немецким порнофильмом. Бензиновая зажигалка, то ли сломанная, то ли просто пустая. Помятый и погрызенный мышами шоколадный батончик. Куча флакончиков с жидкостями и коробочек с порошками, большей частью неизвестного назначения, так как этикетки либо пестрели неизвестными письменами, либо вовсе отсутствовали.

Но попадались среди всего этого и такие вещи, при виде которых даже всезнающий Жак только разводил руками, давая понять, что не имеет ни малейшего представления, что бы это могло быть. Например, две изогнутые металлические рогульки, симметрично пристроенные на расстоянии сантиметра друг от дружки и ничем не соединенные. Непонятным образом детали этой конструкции все же держались вместе, и вопреки законам физики она устойчиво стояла на двух точках, а раздвинуть или сдвинуть обе части было невозможно.

Или прозрачный кубик, наполненный мерцающим холодцом, который то переливался радужными цветами, то становился угрюмо-серым, а то и вовсе терял цвет.

Или цельная на вид коробочка, которая никак не могла быть цельной, если судить по весу и звуку, каким она отзывалась на стук.

А еще незнакомая Ольге зверушка, замершая столбиком. Не дохлая, так как, по уверениям хозяина лавки, пролежала в этом ящике уже почти год и не испортилась. И не чучело. И не то чтобы живая — за такое время любой животине полагалось бы сдохнуть.

И еще много чего.

— А маги вот это все смотрели? — поинтересовался наконец Жак, разложив отобранные загадки на откинутой крышке сундука.

— Обязательно, — с готовностью отозвался дядюшка Цынь. — Вот в этой коробочке, по уверению мэтра… э-э… ну это неважно… в ней совершенно точно что-то есть, но как ее открыть — никто не знает. А вот в этом кубике присутствует магия, но никому из моих консультантов она не известна. Та же история с вот этим странным сувениром.

— А они у вас из одного источника? — полюбопытствовала Ольга.

— Представьте себе, нет. Радужный кубик сдал один постоянный поставщик, уверяя, что привез из Белой Пустыни. Вряд ли он обманывал, так как привез тогда целую партию и наверняка из одного места. А сии висящие в воздухе палочки принес маг.

— Гм… а хотите, я придворным магам покажу?

— Так придворный и принес, — охотно поделился продавец.

— Это который? — изумился Жак. — Что-то я не при помню, чтобы кто-то, кроме Мафея, подобными вещами баловался…

— Мэтр Мельди. Как он сам объяснил, хотел взять с полки иголку с нитками, дабы починить мантию, но, будучи в необычайно расстроенных чувствах, допустил ошибку, позволительную лишь ученикам. И как результат — неведомый артефакт неведомо откуда. Прежде чем сдать его мне, мэтр пытался исследовать сей предмет сам, показывал более опытным коллегам, но никто так и не разобрался.

— И что вы за него хотите?

— Сущие мелочи — пятьсот золотых. Но под расписку, что вы покупаете его для исследовательских целей, предупреждены о возможной опасности и обязуетесь не передавать третьим лицам.

— …Кроме как в исследовательских целях! — добавил Жак. — Не буду же я один этим заниматься! У меня тоже на примете консультанты имеются!

— Третьим лицам — только во временное пользование, — тут же добавил дядюшка Цынь, который больше всего переживал, как бы этот недостойный доверия покупатель не подарил-таки потенциально опасный артефакт какому-нибудь высокопоставленному лицу.

— Договорились. Договор действителен до тех пор, пока предмет остается неопознанным.

Ольга заподозрила, что Жак давно опознал загадочные рогульки и теперь только изыскивает способ прикупить их подешевле.

— А за кубик? — продолжал допытываться Жак.

— Четыреста с теми же условиями.

— Еще мы заберем вот эту сломанную зажигалку, пока она вам лавку не подпалила. Вдруг ее можно починить. А если нет, то остается только утопить в море. В любом случае в том состоянии, в каком она у вас лежит, денег она не стоит. А даже напротив, опасна для окружающих. Вот, госпожа подтвердит.

— Точно-точно, — закивала Ольга, соображая, что зажигалка, должно быть, вовсе не сломана, и, если добыть керосину да заправить, может, и на подарок сгодится. Особенно если еще на часок занести к ювелиру… — У нас в городе был случай: один пьяница вот так не ухаживал за своей зажигалкой, не чинил вовремя, бросил неисправную в доме, и потом сгорело три этажа!

Подивившись легкости и живописности собственного вранья, она набралась смелости спросить о цене зверушки и услышала в ответ, что — увы и ах! — это животное тоже не продается…

Тоже краденая, догадалась Ольга.

— Оставь ты эту крысу, — посоветовал Жак. — Это пустынный скалозуб, они ядовитые. Потому почтеннейший Цынь и держит его в этом ящичке. Зверушка наверняка заколдованная, а как именно — он не знает, поэтому, пока нет гарантии, что она вдруг не оживет, клиентам ее не показывают. Да и не будешь же ты дарить подруге такого нехорошего грызуна.

— Да я не ей, я себе хотела. Он симпатичный. А что, маги не знают, как это делается?

Дядюшка Цынь замялся и, поощряемый неотвратимыми «ну?», признался, что к магам сей экспонат не носил. Почему — не смог вразумительно объяснить. Видать, у мага «поставщик» и попятил, и теперь уважаемый торговец раритетами опасался нарваться на прежнего хозяина сувенира. Или на знакомого прежнего хозяина.

— Ну раз не продается, — окончательно обнаглела Ольга, — то подарите. Все равно просто так валяется. А я вам чего-нибудь опознаю.

— Обалдела?! — ужаснулся Жак. — А если оживет и укусит?!

— Я не боюсь мелких грызунов.

— Так и быть, — сдался дядюшка Цынь, — за сто отдам, но только при условии — никому не показывать.

— За сто золотых? Да ну, оно больше десяти не стоит. Тем более что еще и прятать его от людей, хлопоты одни.

Ядовитого грызуна, да еще и краденого, которого никому нельзя показывать, — за сто золотых? Нехай он вам облезет, дядюшка Цынь, и вы с ним за компанию!

— Но ведь он такой милый!

— А толку с того, если его придется держать в сундуке?

— Не отвлекайся! — напомнил Жак. — Ты что-то еще брать будешь?

— Да нет, куда еще, и так на тысячу с лишним набрали.

— На тысячу? Да нет, девятьсот стартовая цена, а минус скидки да минус твоя консультация, больше четырехсот оно все не потянет.

— Да вы меня разорить хотите! — с очень искренним ужасом вскричал хозяин лавки и схватил счеты. — Со скидкой два процента и минус консультация десять золотых, так и быть, для ровного счета — восемьсот семьдесят.

— Два процента? Вы обещали двенадцать! Да знаете ли вы, сколько с меня дерут эти переселенцы?! Особенно Ольга, учитывая ее образование и положение при дворе! Десять за консультацию? Ей? Да она меньше чем за сто пятьдесят и смотреть не станет! А вам уже авансом опознали медаль и зажигалку!

— Оптом — дешевле, — добавила Ольга. — Вот про эти три вещички могу еще рассказать, если вас интересует.

— Оптом — по сто, — тут же подхватил Жак.

— Зажигалка не считается, — возразил почтенный Цынь, опять клацая счетами. — Я ее вам отдаю. Восемьсот, и ни монетой меньше!

— С описанием этих трех предметов — пятьсот!

Торговля затянулась надолго, и Ольге скоро наскучили бесконечные трехзначные числа, рекламные трели продавца и обоюдные жалобы на крайнюю бедность. Последовав примеру Зинь, она побрела по лавке, рассматривая витрины, и совершенно неожиданно наткнулась на полочку с относительно недорогими товарами. Как объяснил прискакавший на зов хозяин, уцененные товары представляли собой магические артефакты с изъянами. То есть возвращенные покупателями из-за различных неисправностей или экспериментальные образцы, толком не доделанные. Ольга изучила ассортимент повнимательнее и решила, что колечко со встроенным телепортом за семьсот золотых — это именно то, что ей надо. Дядюшка Цынь минут десять заливался соловьем, расписывая уникальность и неповторимость единственного в мире телепортирующего артефакта, после чего кратенько добавил, что изобретателю, к сожалению, не удалось довести свое творение до ума и в нем имеются некоторые дефекты. Во-первых, надо каждый раз носить к магу заряжать, а во-вторых, полностью отсутствует настройка. То есть телепорт работает, можно не сомневаться, проверено с гарантией. Но задать точку прибытия невозможно в принципе. Словом, игрушка для рисковых людей.

Ольга рассудила, что Кира как раз из рисковых, а также что в ситуации, подобной недавнему знакомству с Горбатым, сгодился бы и такой вот телепорт куда глаза глядят, и решительно заявила, что возьмет колечко, если ей уступят его по бартеру за консультации. Жак тихо взвыл, и торговля началась сначала. В результате они приобрели колечко, рогульки, кубик и зажигалку за символическую цену в двести золотых. Ольга добросовестно описала все, что нашла знакомого в лавке, включая «фрагмент Рунных доспехов», а перед самым прощанием дядюшка Цынь все-таки расщедрился и добавил к прочим покупкам приглянувшегося покупательнице зверька. «За счет заведения». Знала бы Ольга, во что выльется ее любовь к животным, — десять раз бы подумала, прежде чем тащить домой незнакомого грызуна, да еще ядовитого и у мага краденного…

Всю дорогу Жак ныл, что они продешевили и что можно было еще сотню выторговать, если бы его не торопили, но Ольга напомнила, что ему, бездельнику, некуда время девать, а у нее еще платье и прическа не готовы. Именно этими важнейшими проблемами она и занялась, примчавшись домой и поспешно сунув свое приобретение на полку.

Зверек стоял столбиком и удивленно пялился немигающими глазками-бусинками на новую хозяйку, которая с руганью и стонами рылась в шкафу.

Золотая луна благополучно перевалила за середину. Вся живность Вийонского леса, включая семерку героев, чувствовала приближение осени. Особенно остро чувствовал его юный Роберто Льямас, на которого легли основные заботы по сбору урожая. Гном и маг постоянно пропадали в городе на заработках, лучник — в лесу на охоте, Жюстин была занята своим домашним лазаретом, а все прочие взрослые до сих пор оставались нетрудоспособными. Мальчишка день-деньской копошился в огороде, страшно недовольный тем, что его не берут на охоту, но понимающий, что возражений никто не станет слушать. Две предыдущие недели ему хоть немного, одной рукой, помогал Савелий, но с наступлением полнолуния хромой волк стал передвигаться с большим трудом и на улицу выползал только погреться на солнышке или повыть на луну.

Кантор осени не чувствовал. Его ощущения были заняты более простыми и материальными явлениями.

Жюстин не обманула — чувствительность и подвижность правой стороны постепенно, но неуклонно возвращались.

Он уже мог немного опереться на больную ногу и ежедневно до изнеможения ходил вокруг дома, с нетерпением дожидаясь дня, когда сможет бегать, как привык.

Каждый день пробовал на прочность руку, проверяя, когда она начнет выдерживать вес тела, чтобы можно было хоть раз, хоть символически отжаться от пола и почувствовать себя полноценным человеком.

Как бедная сиротка из сказки, перебирал по зернышку смесь нескольких круп, тренируя глаз и мышцы кисти. Последние несколько дней зернышки не приходилось ловить, как расползающихся тараканов, и Кантор с радостью и азартом ученика готовился к новому, усложненному упражнению — письму и рисованию.

Разговаривал он уже вполне разборчиво, сведенные мышцы лица расслабились и заработали нормально, только иногда еще непроизвольно подергивались.

Ничего похожего на припадки, которых опасалась целительница, пока не случалось. Зато приступы головной боли повторялись через день с непонятным постоянством, несмотря на все ее старания. Кантор не особенно переживал. Успев мысленно себя похоронить и затем вернувшись к жизни, он слишком радовался этому чудесному процессу и посвящал ему все свое время и внимание. А боль… что ж, не в первый раз, бывало и хуже.

Со временем не только тело, но и мысли постепенно приходили в порядок. И как раз во второй половине Золотой луны, когда и целительница и ее пациенты убедились в реальности своих надежд и поняли, что выздоровление — только вопрос времени, Кантор впервые серьезно задумался о вещах более абстрактных, чем ловля шустрых зернышек на блюдце.

Пристальнее понаблюдав за Жюстин, он окончательно убедился, что милая монахиня, принесшая обет целомудрия, влюблена в своего полуживого пациента как девчонка. После случайного приема, невольно открыв тайну сероглазой целительницы, Кантор еще несколько раз замечал ее взгляд, непроизвольные движения пальцев в своих волосах, а один раз даже эмпатически поймал столь откровенное желание, что сам потом полночи не мог уснуть. Пожалуй, «влюблена как девчонка» было бы не совсем удачным определением. Чувства сестры Жюстин более походили на любовь взрослой, зрелой женщины, точно знающей, чего она хочет от мужчины, и совсем не подобали смиренной монахине.

Кантор напрасно уверял себя, что бояться нечего, что глупо было бы ожидать каких-то любовных подвигов от больного, едва способного передвигаться. Страх не уходил.

Кантор напоминал себе, что он полностью в своем уме, способен контролировать свои поступки и даже самая пылкая страсть уже давно не застилает ему разум, как это бывало в бурной юности. Страх не отступал.

Кантор взывал к собственному рассудку и памяти, вспоминал, что хорошенькая ладная монахиня нравилась ему еще в те времена, когда он брал уроки фехтования у мастера Льямаса, но если даже тогда юный оболтус не посягал на чужой обет, то почему вдруг сейчас что-то должно случиться? Страх не слушал никаких доводов.

Неужели это действительно судьба — приносить несчастья женщинам, которые его любят? Ведь меньше луны прошло с тех пор, как он расстался с Ольгой, и вот пожалуйста — новая жертва.

Вот и не верь после этого в судьбу, в проклятия, в сердитых богов и прочие вещи, в которых многие сомневаются…

Много размышлял Кантор и о семейном сборище в Лабиринте, коему оказался свидетелем. С одной стороны, несколько неприятно было сознавать себя сыном самозванца и обманщика (мысль о том, что папа мог оказаться еще и шпионом, Кантор упорно гнал прочь). С другой стороны, настоящие папины родственники, эта развеселая семейка полоумных магов, ему очень приглянулись. Было бы неплохо как-то свести с ними знакомство в реальном мире, а не в Лабиринте. Помимо того что они просто симпатичные и приятные люди, эти могущественные господа могли бы наконец объяснить ему природу странной Силы, которой обладает вся семья, и, может быть, даже чему-то полезному научить. Полноценным магом он вряд ли станет — поздновато начинать в таком возрасте — но любые знания будут полезны.

Никаких практических способов осуществить свою идею Кантор пока не видел. Родственники, скорее всего, обитали на тех самых загадочных островах, о которых рассказывал отец, и добраться до них вряд ли возможно. Такое объяснение казалось ему единственным логичным и непротиворечивым. Юный путешественник Максимильяно (настоящий) действительно добрался до неведомых земель, встретил там людей, остался у них жить… Или не остался, но рассказать о себе и о своей родине успел… Такой же молодой и дерзкий абориген пожелал столь же острых ощущений и совершил обратное путешествие. А почему не вернулся настоящий — мало ли причин может быть… Там понравилось. Пережив кораблекрушение, не смог во второй раз решиться переплыть океан. Заболел. Умер. Влюбился. Как-то не хотелось думать, что на волшебных островах есть свои тайные службы и все, что из этого следует. Даже у Кантора не хватало хладнокровия и цинизма подозревать в шпионаже родного отца.

Единственное, что ой смог придумать толкового, это выбраться как-нибудь в Лабиринт и попробовать найти Доктора, то есть двоюродного дядюшку Дэна. Если спросить его напрямик, он не сможет солгать. Либо скажет правду, либо откажется отвечать. А из отказа, как убедительно доказал Шеллар III, тоже можно делать выводы.

Кроме двух уже упомянутых проблем примерно в то же время обнаружилась еще одна. По сравнению с другими она казалась мелкой и неважной, но портила жизнь куда основательнее.

В один прекрасный день пробудился внутренний голос.

Кантор надеялся, что этот паршивец заткнулся навеки, но стоило более-менее восстановить связность мыслей, как голос вернулся и начал со свойственной ему бестактностью задавать вопросы и капать на мозги хуже сварливой жены. Главными вопросами были, конечно, те самые два, которые и так не давали Кантору покоя, хотя он всеми силами старался о них не думать: «Зачем ты, недоумок, бросил такую замечательную девушку?» и «Что ты, бездарь несчастная, будешь теперь делать?» И если на первый он еще мог привести хоть какие-то более-менее вразумительные аргументы, в которые сам уже с трудом верил, то второй беспощадно бил по самому больному месту.

Кантор не знал, что будет делать дальше, и никаких идей на этот счет у него было. До недавнего времени он искренне верил, что умрет, и печальная перспектива остаться не у дел, которой он делился с Саэтой прошлой зимой, его минует. Судьба оказалась бессовестной лживой стервой похуже Патриции. Видит небо, он всегда был с ней честен, никогда не пытался увиливать или избегать, честно ей следовал и принимал все ее выверты, а она подло и низко его обманула.

Внутренний голос ехидно поправлял, что в некоторых вопросах Кантор передергивает и откровенно льстит себе, ибо его уход от Ольги был не чем иным, как попыткой обмануть судьбу, за что дурень и поплатился. Кантор отмахивался и напоминал, что его судьбой было погибнуть в бою, голос начинал срываться на крик, доказывая, что предсказания обкуренного провидца, да еще при сменившихся обстоятельствах, никак нельзя было принимать за судьбу. Коль уж на то пошло, видения о двух детях с тем же успехом можно считать истинными, по крайней мере, Плакса тогда был трезв. А товарищ Кантор сам перепутал все на свете, а теперь плачется на судьбу.

В конце каждой такой беседы Кантор выходил из себя, посылал сволочной голос во все известные места и грозился уехать в свой родовой замок, заняться разведением пчел, овец и кроликов, а также выращиванием роз и сочинением мемуаров. На этом месте голос терял способность к общению по причине истерического смеха. Самому Кантору было ничуть не смешно. Подобные разговоры вгоняли его в тоску и провоцировали очередной приступ головной боли. Он не знал, что будет делать дальше, и, более того, ничего конкретного не хотел.

В солнечное утро семнадцатого дня Желтой луны, успешно поскандалив в очередной раз с внутренним голосом, уныло пялясь в окно и чувствуя, как начинает ломить затылок, Кантор вдруг услышал посторонний голос на улице. Голоса всех обитателей дома он давно изучил, и они стали привычным фоном, почти не привлекающим внимания. Лишний голос на крыльце означал, что Торни и Пьер вернулись из города не одни. С ними гость. Не Элмар. Но и не чужой человек, Кантор с уверенностью мог сказать, что знает этот голос и определит владельца, как только тот войдет в дом или скажет еще что-нибудь…

О небо, только бы демоны не принесли сюда лично его величество Шеллара III! С него ведь станется! Впрочем, нет, это не его голос. По высоте похож, но тембр немного другой, гуще, мощнее…

— Благослови вас Господь, дети мои! — произнес гость, пригибаясь в дверях, и Кантор потрясенно уставился на бывшего товарища, которого меньше всего ожидал здесь увидеть.

Он давно догадывался и даже был уверен, что товарищ Торо был мистиком в прошлой жизни, но не ожидал, что, вернувшись к ней, он настолько изменится! А казалось бы, всего-то — сбрить усы, сменить нормальную мужскую одежду на серую рясу и вернуть классовую прическу…

— И кто тут малодушно подозревал, что Кантор с порога запустит в меня костылем? — широко ухмыльнулся Торо, прислоняя к стене свой неподъемный посох, с которым так и не расстался. — При всем его плачевном состоянии я вижу, что товарищ улыбается!

Кантор только сейчас заметил, что действительно улыбается и, наверное, выглядит при этом глупо и жалко. А еще он заметил в руках гостя подозрительно знакомый футляр, отчего ему сразу же расхотелось улыбаться.

— Костыль слишком далеко, — пояснил он, не в силах удержаться хоть от маленькой шпильки. — Не дотянуться. Как тебя сюда занесло?

Торо водрузил на стол свою ношу, затем удобно уселся на кушетку Гиппократа — самое прочное, что было в доме, и неторопливо пояснил:

— Соскучился по вас, непутевым.

— И решил развлечь нас игрой на гитаре, — добавил Кантор, не сводя глаз с футляра. — Или у тебя там съестные припасы спрятаны?

— А, это… Амарго велел тебе передать. Сказал, руку разрабатывать. И привет передавал.

— Так это он тебя снарядил?

— Это я от него сбежал, — пояснил мистик, принюхиваясь к запаху из кухни. — Я еле отвязался от должности придворного мистика, но товарищ Амарго не успокоился и задался идеей сделать меня если не главой ордена, то настоятелем храма. А мне его идея совсем не нравится. Я практик, а не администратор, к тому же в родном ордене меня не поймут. Поэтому я дал нашему заблудшему командиру время одуматься, а сам пока решил вас навестить.

И заодно попрактиковаться, мысленно добавил Кантор. Разумеется, добряк Торо не мог просто так бросить товарищей, нуждающихся в его помощи. Это ведь его работа — разбираться в чужих проблемах, утешать и давать советы. Кантор и раньше об этом догадывался, а теперь, когда на необъятном пузе святого отца красовался символ ордена, а на бычьей шее болтался медальон, подтверждающий статус, никаких сомнений не оставалось. Мастер Утешения из ордена Духовного Совершенства.

— А письмо с нравоучениями он тебе случайно не передал?

— Хотел, но я отказался.

— А если уж вспомнить, что врать грешно?

— То ли ты издеваешься, — вздохнул святой отец, — то ли успешно скрываешь магические способности… Каюсь, лгать не только грешно, а вообще нехорошо… Выкинул я его.

— Прочтя предварительно? — уточнил Кантор, желая выяснить, насколько простирается честность среди последователей Христа.

— Обязательно, — не моргнув глазом признался Торо. — У меня оставалась слабая надежда, что товарищ Амарго написал там что-то умное. Увы. В письме содержалось то же самое, что было сказано на словах, плюс нравоучения, которые ты все равно не захочешь слушать.

— А что ж ты скажешь этому товарищу? — хохотнул гном, задирая бороду, чтобы лучше видеть высоченного собеседника. — Если опять же вспомнить, что врать грешно и нехорошо?

— Скажу, что Кантор не захотел читать письмо и я его оставил у вас, — все так же невозмутимо усмехнулся Торо. — Это и есть правда, потому что выкинул я его здесь же в огороде, а уточнять, сделал я это до встречи с Кантором или после, не обязательно.

Из кухни выглянула Жюстин, вытирая мокрые руки.

— Я давно заметила, что наши братья по ордену замечательно ухитряются находить компромисс между правдой и ложью, — сказала она. — И чем они выше рангом, тем изощреннее упражняются в словесных играх. Благословите, отче.

— Да на здоровье… — Святой отец благодушно улыбнулся, лениво производя трудноуловимое движение правой рукой. Опознать в этом небрежном взмахе благословение можно было только при очень развитой фантазии. — Однако я чую, что на кухне готовится что-то невообразимо вкусное, а мы тут всякими глупостями занимаемся. А кто-то мне обещал, если переживем бой за Кастель Агвилас, пригласить в гости и познакомить с шедеврами галлантской кухни…

— Приглашаю, — засмеялась девушка и на правах сестры нахально похлопала святого отца по животу. — А в награду вы мне раскроете еще одну профессиональную тайну: как вы ухитряетесь совмещать принятые в ордене посты и вашу страсть к чревоугодию.

— Увы мне, увы. — Торо скромно потупился, изображая раскаяние. — Эти две вещи не совмещаются. Грешен я, ой как грешен… Мои духовные наставники в свое время приходили в отчаяние и пытались бороться за мою бессмертную душу… года два… а потом плюнули и оставили это безнадежное дело.

Кантор, знавший товарища Торо не первый день, подивился наивности и фанатизму наставников. По его скромному мнению, подобные затеи следовало оставить в течение недели-двух.

Кроме передачи для Кантора недобросовестный посланец притащил с собой два огромных ломтя сала с пряностями, небольшой бочонок вельбы, квашенной с перцем, двуквартовую банку маринованных моллюсков, ведро апельсинов и еще кучу всяческой провизии. Видимо, тоже намеревался познакомить сестру с шедеврами мистралийской кухни. В противном случае он бы все это давно съел сам.

Обед получился почти праздничным, несмотря на то что заботливая целительница каждому персонально указала, чего кому нельзя и что будет, если к ее предостережениям не прислушаться. В частности, спиртного она не рекомендовала всем поголовно, но послушались разумного совета только больные на голову (если не считать Савелия, который не пил вообще, даже в человеческом облике). Кантор, может быть, и наплевал бы на все предупреждения из обычной своей вредности и желания неизвестно что всему свету доказать, но насильно заставлять себя пить для этой сомнительной цели — это уж было бы слишком. А ему действительно не хотелось. Более того, при одном взгляде на соблазнительно булькающий бочонок вдруг накатила тошнота и усилилась тупая боль в затылке.

Поэтому Кантор оставил всякие мысли о выпивке, зато добросовестно уничтожил половину апельсинов, наблюдая за преображением товарищей под действием все того же бочонка.

К концу обеда, плавно перетекшего в ужин, он начал понимать Амарго и всех прочих непьющих людей, которых ему довелось встретить. Наблюдать со стороны за попойкой, в оной не участвуя, сначала неловко, потом неприятно, а под конец и вовсе противно. В какой-то момент Кантор просто не выдержал и тихонько смылся из-за стола. Благо ему уже не требовалась посторонняя помощь, чтобы доковылять до дверей и выбраться на свежий воздух.

Бревно у крыльца, служившее героям скамейкой, неторопливо покрывалось мокрыми точками. Несколько прохладных капель упали на лицо и на волосы.

Кантор заколебался — тащиться ли в дом за шляпой, остаться ли под дождей или вовсе отправляться спать? Пока он раздумывал, шляпа пришла сама. Вернее, не сама, а в компании плаща и товарища Торо, чья тень застыла в дверях, оглядываясь по сторонам. При этом святой отец занял своим телом весь дверной проем, рассчитанный на Гиппократа.

— Я здесь, — окликнул Кантор, присаживаясь на бревно. Даже если Торо специально подстерегал его, дабы поговорить по душам наедине, прятаться бессмысленно, да и недостойно.

— Опять голова? — уточнил мистик, пристально всматриваясь в потенциального пациента. — Или ты хотел о чем-то поговорить?

— Послушай, Торо, — не выдержал Кантор, — неужели кто-то и в самом деле приходит к тебе с жалобами добровольно и признается, что у него проблемы и он хочет поговорить?

— Сколько угодно, — ухмыльнулся толстяк, удобно располагаясь рядом и протягивая ему шляпу. — Не все же, подобно тебе, считают недостойным идти к священнику за советом.

— Я ничего не говорил о советах, — упрямо возразил Кантор, набрасывая плащ. — Я говорил о жалобах.

— А делиться своими проблемами можно, и не опускаясь до нытья и жалоб. Но ты не шарахайся, я не собираюсь настаивать. Просто мне кажется, что именно сейчас тебе мог бы понадобиться совет.

— Торо, я обязательно навещу тебя и спрошу совета, — пообещал Кантор, рассматривая вечернее небо, мрачно-сизое, без малейшего намека на солнце или луну (по цвету неба невозможно было определить, которое же светило там сейчас должно быть). — Но не сейчас. Жаль тебя разочаровывать, я вышел всего лишь подышать свежим воздухом, и ничего более. Впрочем, если ты так уж настроен поработать… один вопрос все же есть.

— Внимательно тебя слушаю. Если, конечно, твой вопрос не содержит глупостей вроде «А возьмут ли меня в орден Духовного Совершенства?» или «А где тут ближайший монастырь?».

— Где ближайший монастырь, я и так знаю, — усмехнулся Кантор. — И даже знаю, что он женский. Нет, такие мысли меня даже в худшие минуты жизни не посещали. И вообще, вопрос не обо мне. Меня волнует Жюстин. Ты сам должен был заметить, что она ко мне неравнодушна… Ведь мне не кажется? Это действительно так?

— И почему тебя волнует именно это?

— Боюсь, — честно признался Кантор. — За нее боюсь.

— Ты хочешь сказать, за ее обет? Она тебе тоже нравится?

Кантор кивнул, пряча глаза под широкими полями шляпы.

— Настолько нравится, что ты за себя не ручаешься? Роковая страсть, не поддающаяся рассудку?

— Нет. Просто нравится, не более.

— Тогда чего ты боишься?

— Что она потеряет голову. Позовет. Поманит. И тогда я уже действительно ни за что не поручусь. Если вдруг эмпатический контакт…

— Не того ты боишься, — без тени насмешки отозвался Торо. — Не позовет, и не поманит, и, даже если приставать станешь, не даст. Как бы сильно ей ни хотелось, Жюстин хорошо знает, что почем и что откуда берется. Не этого следует бояться.

— А чего тогда?

Святой отец задумчиво нахмурился и пустился в долгие подробные объяснения:

— Ты, наверное, сам знаешь, что мистики, не наделенные магическими способностями от рождения, получают божий дар при посвящении. Или не получают, это уже каждому по вере его. Нарушение же обета может привести к потере этого дара. Но, с другой стороны, будучи введен в искушение, мистик прилагает определенные душевные усилия для его преодоления. Сила, для этого затраченная, никуда не девается, а прибавляет на какое-то время магической мощи. Ты думаешь, почему Жюстин никогда не дает прогноза заранее, а всегда с оговоркой «сколько силы даст мне Господь»? Потому что знает за собой такую закономерность — стоит ей подвергнуться искушению, и малышка начинает творить чудеса. А поскольку сестра Жюстин влюбчива как кошка и в искушение ее вводит чуть ли не каждый мужчина приятной наружности, то преодолевать греховные желания ей доводится частенько. О ней уж пошла слава великой целительницы, святой чудотворицы. Между нами, Кантор, если бы она не запала на тебя, то демона б рогатого вы с Эспадой сейчас ходили. В лучшем случае через полгода выползли бы вот так же, с палочкой. А без палочки — и вовсе никогда. Да, собственно, зачем о плохом, обошлось же… Я это к тому, что грешное вожделение в глазах сестры Жюстин не должно тебя пугать. Она не маленькая, сама знает, где попустить, где подтянуть. Не этого надо бояться. Сломать обет при таких играх с искушениями практически невозможно, а вот сгореть, хватанув лишку Силы, — это запросто. И как раз этого Жюстин не чувствует. Она абсолютно четко осознает, где лежит предел ее моральной устойчивости и насколько близко к нему можно приблизиться без риска для обета. А вот предельное количество Силы, которой она способна управлять, не может определить даже примерно.

— Я могу как-то помочь с этим? Или лучше сразу попрощаться и не вводить девушку в искушение?

— Попрощаться ты не можешь хотя бы потому, что тебя в таком состоянии никто не отпустит, а сам ты далеко не уйдешь. Просто не поощряй ее, делай вид, будто не замечаешь, как и до сих пор делал. А то ведь, если наша малышка увидит твою заинтересованность, сила искушения возрастет. А до какой степени она может расти безвредно — сие одному Господу известно.

— Все так серьезно? — Кантор был уж не рад, что вообще завел этот разговор. Поощрять сестру Жюстин в ее «греховных вожделениях» он и так не собирался, а лишние познания о пределах личного могущества мистиков вместо утешения только добавили поводов для беспокойства и переживаний.

— Если хочешь знать, — Торо хитро усмехнулся, — на сколько возрастает мощь одного отдельно взятого мистика при борьбе с искушением, могу привести конкретный пример, который ты видел своими глазами. А именно — бесславное изгнание Горбатого. Должен сказать, что экзорцист из меня почти никакой. Очень слабенький. С тех самых пор как некий молодой адепт, едва успев получить сан священника, сломал обет воздержания в пище… Кантор, ну не смейся, это все было серьезно, меня чуть вовсе из ордена не выперли. Так вот, как я уже говорил, сладить с демоном, особенно нечистокровным, у меня не хватило бы сил. Если бы не одна глупая случайность. Как раз перед самым началом битвы соорудил я себе изрядный такой бутерброд с копченым салом и свежей вельбой… Кантор, я же просил, не смейся. Рано еще. Только разинул я рот на эту вкуснятину, как на крепость полетели первые снаряды. И с того момента раненые пошли непрерывным потоком. Весь день у меня не было времени даже отдышаться, не говоря уж о сале. А оно лежало и благоухало на весь лазарет. И, должен заметить, мне действительно приходилось напрягать все свои душевные силы, чтобы бороться с искушением наплевать на все и сесть спокойно поесть. Теперь можешь смеяться над тем, как исход сражения может зависеть от куска сала.

— А сам ты не боишься сгореть таким образом? — заинтересовался Кантор.

— Еще как боюсь. Ты когда-нибудь видел, чтобы я специально выкладывал на видном месте кусок сала и весь день ходил вокруг него голодный?

— Нет, конечно. — Кантор не удержался от смеха, представив себе эту невероятную ситуацию. — Но я думал, причина в другом…

— Отчасти ты прав, мне просто не нужно лишнего могущества, да еще такой ценой. Но и возможные последствия я тоже очень хорошо себе представляю, поэтому никогда не прибегаю к такому способу намеренно. А Жюстин каждый раз рискует. Оно-то понятно, на экзорцистов нынче спрос небольшой, демона в наше время сложнее найти, чем одолеть, а целители всегда при деле. Частенько больные попадаются вроде вас, а больной — это живой человек, его жалко, ему хочется помочь, и, в общем, помогать людям — это правильно. Но все равно рискует сестра. Ты уж постарайся страстными взорами ее не одарять, ручки не целовать и серенад под окном не петь. Притворяйся глухим, слепым и глупым.

Кантор невесело усмехнулся:

— И ни на что не годным. Боюсь, и притворяться не придется.

— Странно, — как о чем-то обыденном и само собой разумеющемся заметил Торо. — Раньше ты не был таким мнительным и не переживал о своих болезнях.

— Это я переживаю? Это я мнительный? Вот только из уважения к твоему сану…

— …ты не дашь мне по физиономии, — добродушно закончил за него собеседник, даже не шелохнувшись. — А теперь давай разберемся, отчего ты мечешься в разные стороны и сам себе противоречишь.

— А давай не будем?

— Хорошо, не будем. Тут, собственно, и разбираться-то нечего. Ты до истерики боишься стать неполноценным физически или душевно, но неумело пытаешься это скрыть. И напрасно боишься, должен заметить. Все будет хорошо. Что ухмыляешься, не веришь?

— Верю, — возразил Кантор. Исключительно для того, чтобы товарищ отстал.

— Сомневаешься. Но в целом все-таки веришь, иначе не прилагал бы таких усилий для лечебных упражнений, а давно бы застрелился. Кроме страха, о котором я уже сказал, тебя гложет неразрешимая проблема — что тебе делать и куда податься, когда ты поправишься окончательно. Убивать тебе давно разонравилось, да и спрос на воинов у нас в Мистралии сейчас упал. В прежнюю жизнь тебе по каким-то причинам возврата нет, достаточно лишь заметить, что ты так и не назвал мне своего настоящего имени. Нового занятия ты себе еще не придумал. Застрял на распутье, как герой из сказки. Болтаешься в неизвестности, как муха в колоколе, и не знаешь, куда идти и что делать.

— Я, кажется, уже говорил, что не хочу публично ковыряться в своих проблемах! Сам разберусь!

— Да никто и не настаивает. Разбирайся на здоровье. Но если все-таки не сумеешь найти себе новое место в жизни, отчаешься и падешь духом, не торопись хвататься за пистолет. Приходи ко мне, в обитель святого Сальвадора Утешителя. Есть у нас там одно чудо Господне, Врата Судьбы называется. Это и в самом деле что-то вроде природного портала, но обладает он необычным свойством. Таких, как ты, ищущих и мающихся, он выбрасывает туда, где вам и надлежит искать свое место в жизни. Вас много сейчас развелось, потерявших себя в бесконечных войнах, не знающих, куда идти. Многие приходят к нам. Целая очередь стоит к тому порталу, и редко кому он отказывает.

— А он еще и отказывает?

— Запросто. Если человек всего лишь дурью мается или с жиру бесится, не срабатывает портал. Впрочем, иногда и срабатывает — весьма назидательно и наглядно. В частности, половина бывших наших бойцов, сунувшихся туда в поисках пути, оказались в своих родных деревнях.

Кантор немедленно вспомнил Лабиринт с его своеобразным чувством юмора, но все же идея показалась ему занятной.

— Приду, — кивнул он.

— Я так и знал, — рассмеялся Торо. — Шагнуть в неведомое для тебя и проще, и интереснее, чем поразмыслить о жизни и своем месте в ней. Вечный Воитель не велит вам задумываться об абстрактных вещах. А Бессмертный Бард, напротив, не дает увязать возвышенные материи с реальной жизнью. И кто бы из них ни покровительствовал тебе сейчас, результат один.

— Уж богов-покровителей бы не трогал! — возмутился Кантор. — Ты же в них не веришь!

— Зато ты веришь. А я для тебя говорю. Доступным тебе языком. И коль уж зашла речь о языческих богах, подозреваю, что светлоликая Мааль-Бли должна быть на тебя в большой обиде.

— И это мне говорит христианин! — еще пуще возмутился Кантор, главным образом оттого, что почувствовал справедливость упрека. — Что б ты понимал в обидах светлоликой, теолог недоделанный! Да с тех пор как ты дал обет целомудрия, она и не смотрела в твою сторону, не говоря уж о консультациях!

— Ну надо ж было что-то делать, когда я первый обет сломал, — ничуть не смутился святой отец. — А целомудрие — это самый ходовой и действенный обет у нас в Мистралии. Хотя лично мне он ничего не убавил и не прибавил. Дар утешения у меня с рождения был, только его не разглядели вовремя. Посмотрели, что парень здоровый, крепкий, крестьянским трудом закаленный, и решили — пойдет в боевые монахи. Проявит интеллект и силу веры своей — пойдет выше, получит сан, а там как Господь даст… Ну, что из этого вышло, я тебе рассказал. Так что обет целомудрия — это у меня что-то вроде пожизненного покаяния. А слушать исповеди и наставлять на путь — природный дар плюс немного образования.

— Пойти, что ли, и мне в священники? — очень серьезно спросил сам у себя Кантор, надеясь поддеть невозмутимого товарища.

Торо не поддался на провокацию. Хитро хмыкнул и посоветовал:

— Попробуй. В нечестивом вертепе, именуемом храмом Мааль-Бли, тебя примут с распростертыми объятиями и даже не спросят, сколько тебе лет и веришь ли ты хоть во что-нибудь. У тебя ведь тоже… природный Дар.

Кантор хотел опять заругаться, но вспомнил дедушку и смолчал.

Торо на этом прекратил свои глупости и перешел на нейтральные темы, зато внутренний голос, почерпнувший вдохновения в насмешливом совете святого отца, издевался над Кантором до глубокой ночи.