Пантелеев Алексей ИвановичДолорес

Леонид Пантелеев

ДОЛОРЕС

Я видел эту девочку изо дня в день в течение целого месяца. Дело было в самом начато войны, и, может быть этим и объясняется, почему я не познакомился с ней. Сейчас я не могу себе этого простить. Ведь так простo было познакомиться - стоило лишь перейти улицу.

Пожалуй, это была причуда - одна из многих, от вторых меня и подобных мне излечила война. Наблюдая из окна своей комнаты за девочкой, я постепенно и незаметно сочинил ее биографию, я выдумал ей характер, выдумал ее родословную, представил во всех подробностях ее домашнюю и школьною жизнь, и хотя иногда мне очень хотелось перейти улицу, и заговорить с ней, я не делал этого, так как боялся, видите ли, "сломать образ". Я даже придумал этой девочке имя и фамилию. Мне казалось, что фамилия у нее должна быть простая, русская - Иванова или Петухова, а имя непременно испанское - Терсита, Марианна или Долорес.

Настоящего же имени ее я так и не узнал, и видел я ее только издали из окна моей комнаты, иногда по гескольку раз в день, иногда всего один раз, а иногда она и вовсе не появлялась, - это зависело от того, сколько раз объявлялась в городе воздушная тревога.

Прохладный августовский день. За окном - улица, одна из больших ленинградских магистралей. В эту улицу -как раз против моего окна упирается переулок. На углу, где когда-то помещалась пивная, расположился теперь штаб местной ПВО. Вход с угла. Никакои вывески, указателя, несколько каменных ступеней, простая дверь, совсем недавно, перед Первым мая, окрашенная...

Жизнь улицы течет мирно и обыденно. Только некоторые мелочи напоминают о том, что где-то далеко, за сотни километров отсюда, идет война

Вот у подъезда, на скамеечке, благообразная чистенькая старушка в старомодной кружевной наколке вяжет или вышивает что-то. Левая рука у нее nepextaчена красной повязкой, на боку - сумка с противогазом.

Вот осторожно, как бы на цыпочках, проехал ав-обус с красными крестами на кузове.

Красноармейцы, в выцветших за лето гимнастерках, медленно и торжественно, словно какого-то диковинного слона, провели по улице огромную тушу аэростата.

За углом заливается радио, что-то веселое, бравурное и безмятежное.

И вдруг эта беспечная песня обрывается на полуслове. Что-то хрипиуло в репродукторе, секундная пауза и - дикий, надрывный, выматывающий душу рев сирены оглашает воздух.

Механический голос объявляет:

- Внимание! Внимание!..

И не успел еще механический человек договорить то, что ему надлежит сказать -из раза в раз одно и то же, - улица преображается. Останавливаются трамваи, авто. В переулке, у дощатого забора, прячется под желтеющей кроной старого петербургского гополя маленький, пятнистый, как леопардова шкура, "пикап". Откуда-то, словно из-под земли, появляются женщины г красными повязками. Старушка в наколке суетится, торопливо складывает недовязанный чулок, - на смену ей приходят более молодые товарки. Минута - и улица пустеет, вымчрае! и замирает.

И именно в этот момент, когда последний прохожий скрывается в подъезде или под аркой ворот, на утице появляется эта девочка

Я никогда не видел, чтобы она бегала. Она идегочечь быстрым, легким и широким спортивным шагом -слегка подавшись вперед стройным и еще не сформировавшимся корпусом. Сколько ей лет? Четырнадцать, тринадцать, может быть меньше.

Она белокурая и, наверно, голубоглазая, по лицо у нее суровое, серьезное, даже сердитое. Волосы стрижены в кружок и ничем не покрыты. Она в вязаной кофточке, из которой уже выросла. Колени голые - чулки, как у альпинистки, - под резинку ниже колеи.

Девочка эта - связистка, она разносит - последние донесения районного штаба и службы ВНОС; об этом нетрудно догадаться, когда видишь ее ежедневно за одним и тем же делом.

Ни одной потерянной секунды. Четкость и экономит во всех движениях. Переходя переулок, девочка расстегивает сумку - вроде тех, в которых разносят телеграммы. Взлетая (а не взбегая) по лесенке, она вынимает из сумки пакет, скрывается в штабе, через десять секунд появляется на лесенке, на ходу застегивает сумку и тем же ровным и легким спортивным шагом быстро переходит переулок в обратном направлении.

Если тревога серьезная и надолго затягивается, девочка с сумкой появляется перед моим окном несколько раз.

Бухают зенитки, с окраин доносятся громовые разрывы фугасок, девочка будто не замечает этого. Может Сыть, только некоторою усталость чувствуешь в ее походке, в том, как она на ходу откидывает назад светлую прядь с запотевшего лба.

Двенадцать легких, широких шагов через переулок, две или три каменные ступени, дверь захлопнулась, дверь снова раскрылась - и, застегивая на ходу кожаную сумку, снова летит вперед милая моя Долорес Петухова.

Потом наступил сентябрь. На подступах к городу, уже совсем близко, шли бои. На улицах строились баррикады. Враг подошел к воротам города, он забрасывал нас снарядами, бомбами и листовками, в которых с присущей ему наглостью и самоуверенностью называл наше сопротивление безнадежным и предлагал сдаться...

Полтора месяца я не был дома. Но девочку, которую я назвал Долорес, я не забывал. Каждая воздушная тревога, где бы она меня ни заставала, напоминала мне о маленькой моей землячке, и первая тревога, разбудившая меня дома, тоже заставила меня вспомнить прежде всего о ней.

Полуодетый, боясь пропустить ее появление, я прошел к окну. Был тусклый осенний день. Улица уже опустела. Молоденький милиционер с карабином за плечом и с плоским металлическим шлемом у пояса загонял последних пешеходов в подъезд углового дома.

Я с напряжением ждал: сейчас появится Долорес.

Сейчас я увижу ее - вот-вот она покажется на фоне дощатого забора, где на большом уже выцветшем плакате рабочий с винтовкой наперевес говорит своим товарищам и братьям: "Не пропустим врага!!!"

Девочки не было. Прошло еще две минуты. К подъезду штаба, изо всех сил работая педалями, подкатил велосипедист - долговязый мальчик в сиреневой футболке. Он бросил велосипед у входа и, расстегивая на ходу кожаную сумку, торопливо взбежал по ступенькам в штаб. Через минуту он вернулся, вскочил на машину и уехал.

В этот день было еще несколько тревог. Долорес не появлялась. Ее место занял мальчик в сиреневой футболке. У него было очень симпатичное, мужественное, открытое лицо, и он очень хорошо, по всем правилам тренинга, ездил на велосипеде, но, помню, я смотрел на него с неприязнью.

На другой день вечером я зашел в штаб. Там было очень много женщин, и все они были с красными повязками. Было очень шумно. Меня не сразу поняли - о какой девочке я спрашиваю: ведь ее звали не Долорес, и фамилия у нее была другая, а не Петухова. А как ее зовут по-настоящему, я не знал. Впрочем, этого никто не знал и в штабе. Она была одна из многих, которые добровольно, по призыву ленинградского комсомола, пошли на оборонную работу - в санитарные дружины, в истребительные батальоны, в команды связи. Но судьба девочки была этим женщинам известна: прямое попадание.

Здесь, совсем близко, за углом, когда она бежала с очередной телефонограммой. Бомба разорвала ее на куски - так что и хоронить было нечего.

У женщин были сухие глаза: к этому времени они уже разучились плакать

Я не мог сомневаться в достоверности их рассказа: две или три из них видели своими глазами - то, что осталось от Долорес

И все-таки я не поверил им.

За год я насмотрелся всякого я: шагал по трупам и через трупы, я видел искромсанное, растерзанное и поруганное человеческое тело. Но представить себе убитой, мертвой или даже просто неподвижной эту девочку я не мог - и не могу. Хочу представить - и не выходит.

Зажмурю глаза и вижу ее перед собой - легкую, светловолосую, стройную, маленькую и мужественную, всегда устремленную вперед и только вперед.