"Республика Шкид" - читать интересную книгу автора

Пожар

Десять часов вечера. Хрипло пробрякали часы. Звенит звонок.

Утомленная длинным, слепым зимним днем с бесконечными уроками и ноской дров, Шкида идет спать.

Затихает здание, погружаясь в дремоту.

Дежурная воспитательница – немка Эланлюм – очень довольна. Сегодня воспитанники не бузят. Сегодня они бесшумно укладываются в постели и сразу засыпают. Не слышно диких выкриков, никто не дерется подушками, все вдруг стали послушными, спокойными и тихими…

Такое настроение у воспитанников бывает редко, и Эланлюм чрезвычайно рада, что это случилось как раз в ее дежурство.

Ее помощник – воспитатель, полный, белокурый, женоподобный мужчина, по прозвищу Шершавый, – уже спит.

Шершавый – скверный воспитатель из породы «мягкотелых». Он благодушен, не быстр в движениях и близорук, – это позволяет шкидцам в его присутствии бузить до бесчувствия.

Сегодня Шершавый утомлен. Он не только воспитатель, но и фельдшер, лекпом, лекарский помощник. Сегодня был медицинский осмотр, и Шершавый очень устал, перещупав и перестукав полсотни воспитанников.

Шершавый спит, но Эланлюм не сердится на него. Ей кажется, что она и без помощника уложила всех спать.

Эланлюм смотрит на часы – четверть одиннадцатого. Она решает еще раз обойти здание, заходит в четвертый класс и застревает в дверях.

Весь класс сидит на партах. Вид у ребят заговорщицкий.

При входе немки все вскакивают и замирают, потом к ней подходит Еонин и с не свойственной ему робостью говорит:

– Элла Андреевна, сегодня мы справляем юбилей – выход двадцать пятого номера «Зеркала». Элла Андреевна, мы бы хотели отпраздновать это важное для нас событие устройством маленького банкета и поэтому всем классом просим вас разрешить нам остаться здесь до двенадцати часов. Мы обещаем вам вести себя тихо. Можно?

Глаза всего класса впились в воспитательницу.

Немка растрогана.

– Хорошо, сидите, но чтобы было тихо.

Она уходит. В классе начинаются приготовления. Выдвинут на середину круглый стол, уставленный скромными яствами, средства на которые собирались всем классом в течение двух недель. Мамочка ставит на стол чайник с кипятком и, расставив кружки, развязным голосом говорит:

– Прошу к столу.

Ребята чинно рассаживаются за столом. Янкель пробует сказать речь:

– Братишки, итак, вышел двадцать пятый номер нашего «Зеркала»…

Он хочет продолжать, но не находит слов. Да и без слов все ясно. Он достает из парты комплект «Зеркала» и раскладывает его по партам. Двадцать пять номеров пестрой лентой раскинулись на черном крашеном дереве, двадцать пять номеров – двадцать пять недель усиленного труда, – это лучше всяких слов говорит об успехе редакции.

Класс с уважением смотрит на газету, класс разглядывает старые номера, как какую-нибудь музейную реликвию. Только Купец не интересуется «Зеркалом»; забравшись в угол, он расправляется с колбасой. Он тоже взволнован, но не газетой, а шамовкой.

Потом ребята вновь усаживаются за стол, пьют чай, хрустят галетами, едят бутерброды с маслом и колбасой.

В классе жарко.

Поставленная на время холодов чугунка топится с утра дровами, наворованными у дворника. От чая и от жары все размякли и, лениво развалившись, сидят, не зная, о чем говорить.

Третьеклассник Бобер, случайно затесавшийся на банкет, начинает тихо мурлыкать «Яблочко»:

Но «Яблочко» – не очень подходящая к случаю песня. Ребятам хочется спеть что-нибудь более торжественное, величавое, и вот Янкель затягивает школьный гимн:

Ребята подхватывают:

Один Купец не поет. Он считает, что греться у буржуйки гораздо приятнее. Улыбаясь широкой улыбкой, он сидит около пузатой железной печки, помешивая кочергой догорающие угли и головешки.

– Мамочка, сходи посмотри, который час, – говорит Янкель.

Но в эту минуту дверь отворяется и входит Эланлюм.

– Пора спать, ребята. Уже половина первого.

Никто не возражает ей. Шкидцы вскакивают. Бесшумно расставляются по местам столы, табуретки и стулья, убираются остатки юбилейного ужина, складывается на железный поднос посуда. Янкель бережно и любовно укладывает в свою парту виновника торжества – комплект «Зеркала» – и вместе с другими на цыпочках идет к выходу.

В дверях его останавливает Эланлюм. Кивком головы она показывает на чугунку.

Янкель возвращается. Наспех поковыряв кочергой и видя, что головешек нет, он закрывает трубу.

Выходя из класса, он замечает, что на полу у самой стены прижался крохотный уголек, случайно выскочивший из чугунки. Надо бы подобрать или затоптать его, но возвращаться Янкелю лень.

«Авось ничего не случится. Погаснет скоро», – мысленно решает он и выходит из класса.

В спальне тихо. Все спят. Воздух уже достаточно нагрелся и погустел от дыхания, но почему-то теплая густота делает спальню уютней. Пахнет жильем.

Слабо мерцает угольная лампочка, свесившаяся с потолка, настолько слабо, что через запушенные инеем окна виден свет уличного фонаря, пробивающийся в комнату и освещающий ее.

В спальне тихо.

Изредка кто-нибудь из ребят, самый беспокойный, увидев что-то страшное во сне, слабо вскрикнет и заворочается испуганно на кровати. Потом вскинет голову, сядет, увидит, что он не в клетке с тиграми, не на уроке математики и не на краю пропасти, а в родной шкидской спальне, и вновь успокоится.

И в комнате опять тихо.

Янкель проснулся, перевернулся на другой бок, зевнул и огляделся. Было еще темно. Все спали, так же бледно светила лампочка, но фонарь за окном уже не горел.

«Часа три – четыре», – подумал Янкель и собирался уже опять уткнуться в подушку, как вдруг его внимание приковало маленькое сизое облачко вокруг лампочки.

«Что за черт, кто бы мог курить в спальне», – невольно мелькнуло в голове.

Но думать не хотелось, хотелось спать. Он опять укрылся с головой одеялом и притих.

Вдруг из соседней комнаты кто-то позвал воспитателя, тот повертелся на кровати и, кряхтя, поднялся.

– Кто меня зовет? – прохрипел Шершавый, болезненно морщась и хватаясь за голову.

Кричал Газенфус – самый длинный и тощий из всех шкидцев и в то же время самый трусливый.

– Дым идет откуда-то! Воспитатель, а даже не посмотрит – откуда, – надрывался он.

Теперь заинтересовался дымом и Янкель и тоже набросился на несчастного фельдшера:

– Что же вы, дядя Володя, в самом деле? Пойдите узнайте, откуда дым.

Но Шершавый расслабленно простонал в ответ:

– Черных, видишь, я болен. Пойди сам и узнай.

Янкель разозлился.

– Идите вы к черту! Что я вам – холуй бегать?

Он решительно повернулся на бок, собираясь в третий раз уснуть, как вдруг дверь с треском распахнулась – и в спальню ворвалось густое облако дыма. Когда оно слегка рассеялось, Янкель увидел Викниксора. Тот тяжело дышал и протирал глаза. Потом, оправившись, спокойным голосом громко сказал:

– Ребята, вставайте скорее.

Однако говорить было не нужно. Половина шкидцев уже проснулась и, почуяв неладное, торопливо одевалась. Викниксор, увидев полуодетого Янкеля, подозвал его и тихо сказал:

– Попробуй пройти к Семену Ивановичу, к кладовой. Дыму много. Возьми подушку.

Янкель молча кивнул и, схватив подушку, двинулся к двери.

– Ты куда? – окликнул его одевавшийся Бобер.

И, сразу поняв все, сказал:

– Я тоже пойду.

– Пойдем, – согласился Янкель.

Спальня уже гудела, как потревоженный улей. Будили спавших, одевались.

Подходя к двери, Янкель услышал за спиной голос недовольного Купца. Его тормошили, кричали на ухо о пожаре, а он сердито, истерично смеялся.

– Уйдите, задрыги! О-го-го! Не щекочите! Отстаньте!

Натягивая на ходу свой нарядный, принесенный «с воли» полушубок, Бобер нагнал Янкеля.

– Ну, пойдем.

– Пойдем.

Они переглянулись. Потом Янкель решительно дернул дверь и вышел, наклоняя голову и закрывая подушкой рот.

Сразу почувствовался противный запах гари. Дым обступил их плотной стеной.

Держась за руки, они на ощупь вышли в зал. Янкель открыл на минуту глаза и сквозь жуткий мрак увидел едва мерцающий глазок лампочки.

Обычно светлый зал теперь был темен, как черное покрывало.

Ребята миновали зал, свернули в коридор, по временам открывая глаза, чтобы ориентироваться по лампочкам. От дыма, пробивавшегося сквозь подушку, начало першить в горле, глаза слезились. Было страшно идти вперед, не зная, где горит.

– А вдруг мы идем на огонь?

Но вот за поворотом мелькнул яркий свет, дыму стало меньше. Эконом уже стоял у дверей, встревоженный запахом гари.

– Пожар, Семен Иванович! – разом выкрикнули Янкель и Бобер, с жадностью глотая свежий воздух. – Пожар!

Эконом засуетился.

– Так что же вы! Бегите скорей в пожарную команду. Погодите, я открою черную лестницу.

Звякнула цепочка. Ключ защелкал по замку, прыгая в дрожащих руках старика.

– Пойдем? – спросил Янкель, нерешительно поглядывая на Бобра.

– Конечно. Надо же!

Если не считать подушки, которую Янкель держал в руках, на нем была только нижняя рубашка, пара брюк и незашнурованные ботинки. Он минуту потоптался, поглядывая на одежду товарища. Облаченному в полушубок Бобру колебаться было нечего.

– Идти или не идти?

Янкель хотел было отказаться, но потом решил:

– Ладно. Пойдем.

Быстро сбежали по лестнице, татарин-дворник Мефтахудын открыл ворота, и ребята выскочили на Курляндскую.

– Поглядим, где горит! – задыхаясь, крикнул Янкель.

Вышли на середину улицы и, поглядев в окна, ахнули.

Четыре окна нижнего этажа школы, освещенные ярко-красным светом, бросали отсвет на снег.

Янкель завыл:

– Наш класс. Сгорело все! «Зеркало» сгорело!

И, ни слова больше не сказав, оба шкидца ринулись во мрак.

Несмотря на мороз и на более чем легкий костюм, Янкель почти не чувствовал холода. Только уши пощипывало.

Вокруг царила тишина, на улицах не видно было ни души – было время самой глубокой ночи.

Бежали долго по прямому, как стрела, Старо-Петергофскому проспекту. Проскочили мимо ярко освещенной фабрики. Потом устали, запыхались и перешли на быстрый шаг.

Обоих мучил вопрос: что-то делается там, в Шкиде?

Вдруг Янкель, не убавляя хода, шепнул Бобру:

– Ой, гляди! Кто-то крадется.

Оба взглянули на развалины дома и увидели серую тень, спешившую перерезать им дорогу. Бобер побледнел.

– Живые покойники! Полушубок снимут.

– Идем скорее, – оборвал Янкель. Ему-то бояться было нечего. Пожалуй, он ничем не рисковал, так как вряд ли какой бандит решится снять последнюю рубаху, и притом нижнюю, грязную и старую.

Стиснув зубы и скосив глаза, шкидцы прибавили шагу, с намерением проскочить мимо зловещей тени, но маневр не удался.

Из-за груды кирпичей с револьвером в руках появился человек в серой шинели.

– Стой! Руки вверх!

Ребята остановились и послушно подняли руки. Солдат, не опуская револьвера, спросил, подозрительно оглядывая шкидцев:

– Куда идете?

У Бобра прошло чувство страха, и он, почуяв, что это не налетчик, бодро сказал;

– В пожарную часть.

– Откуда?

– Из интерната. Пожар у нас.

Серая шинель минуту нерешительно потопталась, потом, спрятав револьвер и уже смягчаясь, пробурчала:

– Пойдемте. Я вас провожу.

По дороге разговорились – человек с револьвером оказался агентом.

– А я вас, чертенята, за налетчиков принял, – засмеялся он.

– А мы – вас, – осмелев, признался агенту Янкель.

– Меня?!

– Да. Мы думали, что вы – живой покойник.

– Ну, этих субчиков в Питере уже не осталось. Всех давно выловили, – сказал чекист. Тут он обратил внимание на жалкий костюм Янкеля, скинул шинель и сказал:

– На, накинь, а то простудишься.

Пришли в часть. Едва успели подняться на второй этаж и сообщить о пожаре, как ребят уже позвали вниз.

Там уже мелькали ярко-рыжие факелы, блестели медные пожарные каски, хрипели гривастые лошади.

Пожарные посадили ребят на возок, и вся часть рванулась вперед, разрывая сгустившуюся ночную тишину звоном, перепевом сигнального рожка, хрястом подков и лошадиным ржанием.

Когда подъехали к школе, там уже стояла довольно большая толпа зевак.

Почти одновременно приехала еще одна пожарная часть. Янкель и Бобер по черной лестнице потопали было наверх, но эконом выгнал их, несмотря на самые горячие протесты.

В это время в спальне разыгрывалась трагедия.

Много времени прошло, пока удалось разбудить спящих, а когда все наконец проснулись, в комнате уже стоял густой дым. Он пробивался из всех щелей, быстро заполняя помещение.

Началась паника. Кто-то из малышей заплакал. Треснуло где-то выдавленное стекло.

Ребята вдруг все сразу забегали, громко закричали, заметались. В этот момент распахнулась дверь и в спальню ворвалась Эланлюм.

– Дети! Берите подушки. Все ко мне!

Как стадо баранов к пастуху, прихлынули к немке воспитанники, ожидая от нее чуда, и даже Купа, нерешительно почесав затылок и спокойно докурив папироску, приблизился к ней.

Эланлюм повысила голос, стараясь перекричать гудевшую массу.

– Закройте рты подушками. Все идите за мной. Чтобы не растеряться, держитесь друг за друга.

Пожар разрастался. Это было видно по дыму, густому-густому и черному. Эланлюм раскрыла двери настежь и смело вышла навстречу черной завесе.

За ней двинулись остальные.

Идти было недалеко. Нужно было лишь свернуть направо, сделать три шага по площадке лестницы и открыть дверь в квартиру немки, где имелся выход на другую лестницу.

Уже вся школа толпилась на лестничной площадке, нетерпеливо дожидаясь, когда откроют заветную дверь, но передние что-то замешкались.

Искали ручку – медную дверную ручку – и не находили. Десятки рук шарили по стенам, хватаясь за карнизы, мешая друг другу, – ручки не было.

Искали на ощупь. Открытые глаза все равно мало помогли бы – дым, черный как сажа, слепил глаза, вызывая слезы.

Послышались сдавленные выкрики:

– Скорей!

– Задыхаемся!

Кто-то не выдержал, закашлялся и, глотнув дым, издал протяжный вопль. Стало страшно.

Купец, мрачно стоявший у стенки, наконец не выдержал и, растолкав сгрудившихся на лестнице товарищей, медленно провел рукой по стене, нащупав планку, опять провел и наткнулся на ручку.

Брызнул яркий свет из открытой двери, и обессилевшие, задыхающиеся шпингалеты, шатаясь, ввалились в коридор. Эланлюм пересчитала воспитанников. Все были на месте.

Она облегченно вздохнула, но тут же опять побледнела.

– Ребята! А где воспитатель?

Мертвым молчанием ответили ей шкидцы.

– Где воспитатель? – снова, и уже с тревогой, переспросила немка.

Тогда Купец, добродушно улыбнувшись, сказал:

– А он там в спальне еще лежит, чудак. Охает, а не встает. Потеха!

Эланлюм взвизгнула и, схватившись за голову, кинулась в дымный коридор по направлению к спальне. Минут через пять раздался громкий стук в дверь.

Когда шкидцы поспешили открыть ее, им представилось невиданное зрелище.

Немка волокла за руку Шершавого, а тот бессильно полз по полу в кальсонах и нижней рубахе. Язык у него вылез наружу, в глазах светилось безумие – он задыхался.

Общими усилиями обоих втащили в коридор. Шершавый безжизненно упал на пол, а Эланлюм, тяжело дыша, прислонилась к стене.

Через минуту она уже оправилась, и снова голос ее загремел под сводами коридора:

– Все на лестницу! На улицу не выходите. Все идите в дворницкую к Мефтахудыну.

Ребята высыпали во двор, но к дворнику никто но пошел. Забыв о запрете, все выскочили на улицу.

Дрожа от холода, шкидцы уставились на горящие окна, страх прошел, было даже весело.

А у забора стояли Япончик и Янкель и чуть не плакали, глядя на окна.

Вот зазвенело стекло, и пламя столбом вырвалось наружу, согревая мерзлую штукатурку стены.

За углом запыхтела паровая машина, начавшая качать воду, надулись растянутые по снегу рукава.

Мимо пробежали топорники, слева от них поднимали лестницу, и проворный пожарный, поблескивая каской, уже карабкался по ступенькам вверх. Жалобно звякнули последние стекла в горящем этаже; фыркая и шипя, из шлангов рванулась мощная струя воды.

– Наш класс горит. Сволочи! – выругался Цыган, подходя к Японцу и Янкелю.

Но те словно не слышали и, стуча зубами от холода и возбуждения, твердили одно слово:

– «Зеркало»!

– «Зеркало»!

А Янкель иногда сокрушенно добавлял:

– Моя бумага! Мои краски!

– Марш в дворницкую! – вдруг загремел голос Викниксора над их головами.

В последний раз с грустью взглянув на горящий класс, ребята юркнули под ворота.

Там уже толпились полуодетые, дрожащие от холода шкидцы.

Дворницкая была маленькая, и ребята расселись кто на подоконниках, кто прямо на полу. С улицы доносился шум работы, и шкидцам не сиделось на месте, но у дверей стоял Мефтахудын, которому строго-настрого запретили выпускать учеников за ворота.

Мефтахудын – татарин, добродушный инвалид, беспалый, – приехал из Самары, бежал от голода и нашел приют в Шкиде. До сих пор ребята его любили, но сегодня возненавидели.

– Пусти, Мефтахудын, поглядеть, – горячился Воробей.

Ласково отпихивая парня, дворник говорил, растягивая слова:

– Сиди, поджигала! Чиво глядеть? Нечиво глядеть. Сиди на месте.

То и дело то Эланлюм, то Викниксор втискивали в двери новых и новых воспитанников, пойманных на улице, и снова уходили на поиски.

Ребята сидели сгрудившись, угнетенные и придавленные. Сидели долго-долго. Уже забрезжил в окнах бледный рассвет, а шкидцы сидели и раздумывали. Каждый по-своему строил догадки о причинах пожара:

– Жарко чугунку натопили в четвертом отделении, вот пол и загорелся.

– Электрическую проводку слишком давно не меняли.

– Курил кто-нибудь. Чинарик оставил…

Но настоящую причину знал один Янкель: маленький красный уголек все время то потухал, то вспыхивал перед глазами.

Наступило утро.

Уехали пожарные, оставив грязные лужи и кучи обгорелых досок на снегу.

Печально глядели шесть оконных впадин, копотью, дымом и гарью ударяя в нос утренним прохожим.

Сгорели два класса, и выгорел пол в спальне.

Утром старшие ходили по пепелищу, с грустью поглядывая на обгорелые бревна, на почерневшие рамы и закоптелые стены. Разыскивали свои пожитки, стараясь откопать хоть что-нибудь. Бродили вместе с другими и Янкель с Японцем, искали «Зеркало», но, как ни искали, даже следов обнаружить не могли.

Они уже собирались уходить, как вдруг Янкель нагнулся над кучей всякого горелого хлама, сунул в эту кучу руку и извлек на свет что-то бесформенное, мокрое и лохматое.

Замелькали исписанные печатными буквами знакомые листы.

– Ура! Цело!

С величайшими предосторожностями, чуть ли не всем классом откапывали любимое детище и наконец извлекли его, но в каком виде предстало перед ними это детище! Обгорели края, пожелтела бумага. Полному уничтожению «Зеркала» помешала вода и, по-видимому, обвалившаяся штукатурка, придавившая шкидскую газету, и заживо похоронившая ее в развалинах.

Редакция ликовала.

Потом Викниксор устроил собрание, опрашивал воспитанников, интересовался их мнением, и все сошлись на одном:

– Виновата буржуйка.

Тотчас же торжественным актом буржуйки были уничтожены по всей школе.

Дня через два третий и четвертый классы возобновили занятия, перебравшись во вновь оборудованные классы наверху. Классы были не хуже прежних, но холодно и неприветливо встретили воспитанников новые стены. И не скоро привыкли к ним ребята.

Янкель и Японец как-то сразу вдруг утратили любовь к старому «Зеркалу» и смотрели на него, как на калеку, с отвращением.

Долго не могли собраться с духом и выпустить двадцать шестой номер газеты, а потом вдруг, посовещавшись, решили:

«Поставим крест на старом «Зеркале».

Недели через две вышел первый номер роскошного многокрасочного журнала «Зеркало», который ничем не был похож на своего хоть и почтенного, но бесцветного родителя.

А республика Шкид, покалеченная пожаром, долго не могла оправиться от нанесенной ей раны, как не может оправиться от разрушений маленькая страна после большой войны.