"Пробирная палата" - читать интересную книгу автора (Паркер К. Дж.)

Глава 18

– Мы можем заниматься этим до конца жизни, – с горечью заметил инженер, – но пользы не прибавится. Послушайте, давайте прекратим все это и нанесем удар. Иначе мы просто напрасно тратим время.

Шел третий день бомбардировки. Два предыдущих были похожи друг на друга: пока светило солнце, требушеты обстреливали нижний частокол, артиллерийские позиции и дорогу. Когда солнце село, люди Темрая залатали дыры в частоколе, заменили поврежденные части орудий и заполнили мусором выбоины на дороге, а ранним утром, перед рассветом, легкая кавалерия налетела на лагерь и вывела из строя несколько требушетов. На вторую ночь у нападавших сменился командир, и они встретили более упорное сопротивление; но кочевники кое-чему научились, а потому результат вышел примерно тот же. Перед наступлением третьей ночи Бардас приказал двум ротам алебардщиков охранять требушеты. Второй его приказ – поставить собственный частокол – оказался невыполненным из-за отсутствия поблизости какого-либо леса, который, судя по всему, ушел на постройку крепости.

Частокол можно было бы заменить рвом и земляным валом, | но это потребовало бы времени.

– Нет, – сказал он. – Будем продолжать. Рано или поздно повреждений окажется столько, что они не справятся с ними. Поверьте мне, невозможно латать заплаты; я и сам пытался это делать. Мы легко можем проиграть войну, если допустим хоть одну ошибку и примем неверное решение. Лучше терять время, чем жизни. Надеюсь, вы не против. Инженер пожал плечами:

– Вы здесь командуете. А я скажу так: ни за что бы не взялся за вашу работу.

В ту ночь конница не появилась, и алебардщики, отстоявшие в охранении девять часов, покинули посты с сознанием одержанной моральной победы и передали вахту артиллеристам. Именно во время смены, примерно через полчаса после восхода солнца, Темрай выслал вперед конных лучников, считавшихся лучшей, наиболее эффективной частью его армии. Прежде чем часовые Бардаса успели заметить их и подать сигнал, они были расстреляны; а затем три отряда выстроились в шеренгу и начали обстрел, ведя огонь с расстояния в 200 ярдов. Лучники Бардаса не могли достать противника на такой дистанции; арбалетчикам требовалось около трех минут на один выстрел. Кроме того, они и сами попали под обстрел. Бардас приказал установить большие щиты, обтянутые бычьими шкурами, но начальник обоза сложил их все в одну повозку, оказавшуюся зажатой между соседними. Суета продолжалась не менее получаса, повозки перетаскивали с места на место, и все это время вражеские лучники не давали артиллеристам приблизиться к орудиям. В конце концов противник отошел.

– Нет, – продолжал говорить Бардас, когда его призывали перейти к более активным действиям. – Главное правило: не атаковать конных лучников тяжелой пехотой. Я выучил этот урок на собственной шкуре. И если вы думаете, что я отправлю пехоту в «это» (что такое «это», всем было понятно без объяснений – стрелы взлетали словно струи кипящей воды из гейзера; от одной мысли попасть под такой дождь у многих пересыхало во рту). Итак, – продолжал он, – мы остаемся на месте. Знаете, сколько стрел у каждого кочевника? Пятьдесят. Половина – за спиной и еще столько же на седле. Они уйдут, когда выпустят все, и тогда мы возобновим свою работу.

Конечно, он был прав. Вскоре лучники отошли, оставив на поле боя почти сто тысяч стрел, запас которых вовсе не был неиссякаем. Стрелы были повсюду: в земле, в деревянных рамках требушетов, в бортах повозок, в тентах палаток; торчали из рук, ног, тел раненых и убитых; они устилали территорию лагеря, подобно ковру внезапно пробившихся цветов; покрывали телеги и орудия, как мох или лишайник; они потрескивали под ногами артиллеристов, вышедших из-за укрытий. Подобно муравьям или комарам, стрелы проникали даже в закрытые помещения; словно пчелы, усыпленные дымом пчеловода, они лежали тут и там.

– Уберите здесь все! – кричал кто-то из офицеров. – И поскорее займитесь орудиями, время уходит. Где главный инженер? Нам понадобится двенадцать новых расчетов для шестой батареи. Список потерь… где эти чертовы списки? Неужели мне самому надо все делать?

Половина артиллеристов была выведена из строя; большинство ранены, но и убитых тоже хватало. Раненые лежали или сидели вокруг повозок, из них торчали стрелы; лекари сбивались с ног, вытаскивая зазубренные наконечники и бросая их тут же на землю. Время от времени кто-то умирал, тихо и спокойно или шумно и нервно, и тогда появлялись люди с тележками и грузили умерших, словно бревна для частокола.

Офицеры пришли к Бардасу и спросили, что делать дальше.

– Продолжаем, – ответил он. – Бейте по дороге и частоколу. Артиллеристов у орудий могут заменить алебардщики; надо лишь, чтобы у каждого орудия был хоть один опытный бомбардир, который говорил бы им, что делать.

Солдаты ходили по лагерю с большими плетеными корзинами, собирая стрелы: неразумно терять качественный материал, который вполне мог еще пригодиться, если не в этой войне, то в следующей. В распоряжении Империи были лучники, а значит, могли понадобиться и стрелы. Заполненные корзины ставили в бочки, а бочки грузили на повозки. Сломанные стрелы сортировались: наконечники шли на лом, древка на растопку или в распоряжение плотников, которые находили им практическое применение. Взвод пикейщиков сидел кружком у костра, срезая перья и бросая их в большие глиняные горшки. Впоследствии этими перьями набивались матрасы.

Бардас объяснял офицерам ситуацию:

– Это был жест, только и всего. А жесты следует игнорировать, как поступали ваши матери, когда вы в детстве отказывались есть кашу.

Говоря это, он думал о втором уровне пробы, испытании стрелами. Сталь доспехов должна выдерживать удар стрелы, выпущенной из девяностапятифунтового лука с тридцати ярдов. Большая часть доспехов не выдержала испытание и была отправлена на лом вместе с использованными наконечниками стрел.

Требушеты привели в порядок, и рычаги поднялись в воздух, словно молоты над наковальнями, швыряя камни на стоявшую на холме крепость.

– В основном, – говорил кто-то, – мы заделываем выбоины их снарядами, они как раз нужного размера, хотя иногда приходится обтесывать края. Не помешало бы еще несколько лебедок; сейчас их у нас почти не осталось.

Темрай старался сосредоточиться, но получалось плохо. Ему казалось, что обстрел продолжается уже несколько лет, что иначе просто не может быть, и он уже давно перестал обращать внимание на падающие сверху камни. Утром ему сообщили о смерти Тилден: ее убило осколком, когда перелетевший крепость снаряд ударился о выступ скалы. Темрай выслушал известие, но ничего не почувствовал; ему никак не удавалось сконцентрироваться на важном при постоянном грохоте и сотрясении земли под ногами. Он понимал, что все это делается специально, чтобы выманить его из крепости на равнину, и не собирался поддаваться на уловку. Такое у него уже бывало.

– Что с частоколом? – спросил вождь. – Леса хватает?

– Не совсем, – сказали ему. – Как ты и приказал, занимаемся в первую очередь дорогой, а на нее тоже лес нужен. Вытаскиваем задние столбы из верхнего частокола: от него толку все равно мало. Пока что бреши удается закрыть, но долго так продолжаться не может. Если делать так и дальше, появятся слабые места.

Темрай нахмурился; пытаться удержать в голове тему разговора было почти то же самое, что и стараться покрепче ухватиться за веревку: чем сильнее сжимаешь пальцы, тем острее боль.

– Несколько очевидно слабых мест – не так уж плохо, – сказал он. – Слабое место в стене – соблазн для противника. Пусть попробует воспользоваться, рискнет нанести удар, а мы будем наготове. Иногда лучшая возможность выиграть сражение появляется тогда, когда ты уже почти проиграл.

Это замечание было воспринято без энтузиазма.

Однако это так, думал он, и если бы они лучше изучали прошлые войны, то поняли бы, что я имею в виду.

Однако к прослушиванию лекции на историческую тему никто готов не был, поэтому Темрай постарался оставить без внимания угрюмое настроение слушателей.

– В любом случае, – продолжал он, – продолжайте разбирать заднюю стену. Бомбардировка долго не продлится, можете мне поверить.

А почему бы и нет? Они же верили ему раньше, например, под стенами Перимадеи; верили еще тогда, когда он был всего лишь мальчишкой и не мог предложить им ничего, кроме своей уверенности в том, что знает, как все должно быть, и способности вселять в других свой энтузиазм. Теперь он был вождем Темраем, Покорителем Городов, так что у них имелось достаточно оснований верить его словам.

Но так не получилось.

Тем не менее это его люди, они сделают то, что им прикажут. Другие, которые могли бы не согласиться с ними, уже мертвы.

После недолгого обсуждения малозначительных вопросов снабжения и управления Темрай распустил собравшихся и вышел из палатки. Мысль о погибшей жене билась где-то на поверхности мозга, под самым черепом, как подкормленная рыба, но он не чувствовал особой боли, печали или вины. Тилден была женщиной, которую он любил бы до беспамятства, но только в другое время и в другом месте. Сейчас же ему приходилось смотреть на мир через прорези в шлеме вождя Темрая; никакое самое острое лезвие не проникало под доспехи, на которых не было ни зазоров, ни швов, ни единого слабого места.

Мимо провезли тележку с погибшими. Темрай, направлявшийся через плато к дороге, остановился. На мгновение ему показалось, что он узнал лицо человека, выглядывавшее между переломанными ногами другого. Убитых складывали в яму, вырытую для хранения зерна; его запасы были серьезно попорчены после того, как в них угодило несколько снарядов, а копать еще одну яму для мертвецов было бы напрасной тратой сил. Темрай уже ходил к общей могиле; постоял на краю, посмотрел на гору человеческих тел, голов, рук и ног, смятых, неживых, похожих на груду бесполезного мусора. Но теперь они значили для него не больше, чем любой другой мусор.

Мимо пробежал какой-то человек, за ним еще двое; они вынырнули из повисшей в воздухе густой пелены пыли и снова исчезли в ней. Потом появились другие, спешившие в этом же направлении, к склону холма. Темрай схватил одного из них за руку и спросил, что происходит.

– На нас напали, – объяснил запыхавшийся воин. – Только богам известно, откуда они взялись. Наверное, перебросили через реку складной мост.

Темрай отпустил его.

– Понятно, – сказал он. – Кто там командует?

Мужчина пожал плечами:

– Никто, насколько я знаю. Ну, то есть кто-то есть…

– Хорошо.

Воин кивнул и растворился в пыли, как путешественник, попавший в зыбучие пески. Темрай с минуту постоял, думая о чем-то, потом повернулся и зашагал в обратном направлении, к своей палатке. Теперь ему никто не помогал надевать доспехи, но он уже сам освоил это нехитрое дело, с каждым разом облачаясь все быстрее и ловчее, как будто и металл привык к контурам его тела и подогнал сам себя под его размеры. Теперь он чувствовал себя намного лучше в полном боевом облачении и даже проводил в нем больше времени, чем необходимо, а когда снимал доспехи, испытывал странное и не совсем приятное ощущение чрезмерной легкости, слабости и уязвимости.

Вождь как раз надевал подшлемник, когда ему доложили, что алебардщики противника прорвались через частокол. Он слегка наклонил голову, давая понять, что все понял.

– Кто у нас там?

– В основном рабочие команды, – ответил кто-то из офицеров. – Дерутся молотками и кирками. Там же разведчики и часовые. Должен подойти Хеускай со своей колонной.

– Перехватите его и скажите, чтобы подождал меня.

Когда Темрай нашел Хеуская, тот выглядел недовольным и даже сердитым.

– Надо поторопиться, рабочие не смогут долго держаться.

– Все в порядке, – успокоил его вождь, – я знаю, что делаю.

Он повел колонну вниз по дороге, верхний участок которой серьезно пострадал от бомбардировки.

– Не спешите, – крикнул Темрай, пробираясь между камнями, и надо же так случиться, что едва он это сказал, как на колонну рухнул увесистый булыжник.

Люди шли слишком плотной группой и, даже увидев падающий камень, не имели возможности разбежаться. Рухнув, снаряд убил трех человек. Темрай услышал хруст, какой бывает, когда раздавишь паука: глухой и суховатый. Видимость пропала почти полностью, но теперь до колонны доносились звуки боя, позволявшие сориентироваться в кромешной пыли. Спускаться по склону вниз в доспехах было очень неудобно: железо терло ноги и спину, кожу резали ремни, все тянуло не туда, куда надо.

Подойдя к месту, где кончалась дорога, Темрай наконец смог рассмотреть, что происходит, и тут же приказал, чтобы рабочие, державшие оборону, отошли. В первый раз, когда он крикнул, его никто не услышал, хотя, возможно, они просто не узнали его голос в шуме боя. Ситуация была достаточно простая. Противник пытался прорваться через дыру в частоколе, проделанную громадным обломком скалы. Солдаты лезли в отверстие около двух ярдов шириной, а рабочие, стоя по обе стороны от бреши, колотили их по головам, плечам и рукам молотками и кирками. Враг, наверное, все же добился бы успеха, если бы не препятствие в виде того самого разбившего частокол камня, перелезть через который оказалось не так-то просто.

Темрай повысил голос и прокричал приказ еще раз. Рабочие услышали его и отошли от пролома. С другой стороны частокола возникла сутолока: алебардщики толкали друг друга, спеша первыми прорваться на вражескую территорию через внезапно освободившийся ход. Немного подождав, Темрай выстроил своих людей в шеренгу и приказал натянуть луки. Солдат набралось уже человек тридцать, когда он опустил руку, и лучники дали залп с расстояния не больше пятнадцати ярдов.

Хотя он и предупредил, что целиться надо пониже, так как стрела, вылетая из лука, поначалу идет вверх, около четверти всех стрел пронеслось над головами солдат. Но и оставшихся трех четвертей вполне хватило, чтобы уложить тех, кто успел перебраться на эту сторону. Алебардщики падали, съежившись, как брошенные в огонь бумажные листы, создавая новое препятствие для своих товарищей, следующих за ними. После второго залпа это препятствие превратилось уже в преграду – корчащиеся, дрыгающиеся тела лежали одно на другом, образуя шевелящуюся стену высотой до колена. Тем не менее солдаты продолжали прибывать, и уже третья партия представила себя для испытания и тоже не прошла его. Лишь с десяток алебардщиков выдержали первую пробу и устремились вверх по холму, к шеренге лучников, но были встречены по достоинству боевыми топорами и полегли на склоне, не достигнув цели.

Темрай не имел к происходящему никакого отношения; он стоял и смотрел, вспоминая падение Перимадеи, ворота – ненамного шире, чем этот пролом в частоколе, – открывшиеся перед его воинами, и все, что было потом. Тогда их никто не встречал, никакие лучники, только темные и пустынные улицы. Тогда никто не испытывал его людей на храбрость, и у них не было возможности проявить себя. Сейчас, зажатый между молотом и наковальней – над головой просвистел камень и, ударив в склон холма, поднял тучу пыли, – он почувствовал некоторое облегчение.

Когда капитан алебардщиков дал приказ отступить, рабочие быстро заделали проем в частоколе; дыру забили не лесом с другой стороны холма, а сталью, подкрепив слабое место горкой снятых с убитых доспехов.

Вот и экономия, подумал Темрай, они сделали за нас нашу работу.

Он остановился, раздумывая над тем, как поступили бы в подобной ситуации его люди: полезли бы в пролом навстречу верной смерти, как это сделали имперские солдаты, или побереглись бы.

Но нам такой шанс не представлялся, да и испытание не было бы справедливым.

Он покачал головой и дал знак рабочим убрать убитых.

– Вот видишь, – сказал Темрай, обращаясь к Хеурраю, одному из тех, кто сидел на совете с хмурым видом, – мы дали им возможность воспользоваться нашим слабым местом, и у них хватило глупости попасться на наживку.

Хеуррай не отвечал: его беспокоило то, что случилось. Темрай понимал товарища и даже сочувствовал ему: в другое время и в другом месте он и сам испытывал бы похожие чувства, но те времена давно миновали; с тех пор он прошел долгий путь, укрепил себя, закрыл бреши в своей личной системе защиты и теперь Темраю хотелось бы знать, не так ли чувствовал себя Бардас Лордан, когда отбил штурм Перимадеи с помощью зажигательных средств, от которых едва не загоралась сама вода.

Возможно, подумал Темрай, урок, преподанный тогда Бардасом, пошел на пользу.

Он испытывал гордость, сравнимую с гордостью ученика, применившего опыт учителя и сравнявшегося с ним.

– Они вернутся, – сказал кто-то, и тут выпущенный невидимым требушетом снаряд упал в нескольких ярдах от вождя, убив одного человека и сломав ногу другому.

Следующий камень взметнул столб пыли за спиной Темрая, поднимавшегося по дороге к участку стены, где рабочие заделывали очередную пробоину.

– Конечно, – ответил он, немного отдышавшись. – И когда они вернутся, мы приготовим им кое-что новенькое. Не беспокойся, я знаю, что будет дальше.

Бардас и не ожидал, что кто-то из участников первой вылазки вернется. Это было чем-то вроде эксперимента, испытания, проверки. Что ж, они прошли два уровня. На меньшее он и не рассчитывал. Удалось посмотреть в деле солдат и офицеров, проверить полевые сборные мосты, так что результаты его удовлетворили.

Приказав второй и третьей батареям перенести огонь на другой участок стены, он распорядился, чтобы остальная артиллерия продолжала бить по уже образовавшейся бреши. Потом Бардас дал указание сформировать колонну из алебардщиков и пикейщиков, придав ей конницу для защиты флангов. Арбалетчики понесли слишком тяжелые потери, чтобы использовать их в качестве полевой единицы, поэтому Бардас перевел их в арьергард, а вперед выдвинул лучников. По его мнению, имперские лучники не были способны на решение больших задач, их семидесятифунтовые луки уступали родственному оружию кочевников по всем показателям, а потому в его армии им отводилось место на краю тарелки, там, где кладут салат.

Такое положение раздражало Бардаса. При желании власти провинции могли бы предоставить в его распоряжение лучших в мире лучников, вооруженных превосходными луками, пеших или конных, легких и тяжелых, умеющих сражаться как на открытой местности, так и под защитой щитов, как строем, так и поодиночке. Вместо этого ему дали арбалетчиков, каких-то охотников на кроликов, толку от которых было мало. Но, впрочем, это не имело особого значения. Бардас знал, что справится и теми силами, которые у него есть.

Он дал батареям ровно час на выполнение задания, но они справились за двадцать минут и тогда получили приказ подавить вражескую артиллерию и вести заградительный огонь. Пыль оказалась неожиданным союзником; Бардас прекрасно обошелся бы и без пыли, но с ней осуществить задуманное оказалось легче. Пока требушеты меняли углы возвышения и наводились на новые цели, Бардас приказал трубить наступление. Едва колонна выступила, как алебардщики запели, и на этот раз командующего нисколько не беспокоило, что он не понимает слов.

Бардас решил опробовать новую тактику. Вместо того чтобы просто бросать тяжелую пехоту в бреши, он выслал вперед несколько стрелковых рот, поручив им установить щиты. Как и следовало ожидать, лучники Темрая тут же отреагировали на попытку врага подойти к крепости, но вместо людей увидели обтянутые бычьей кожей щиты, из-за которых по ним выпускали стрелы невидимые противники. Конечно, толку от такой стрельбы было немного, но цель Бардаса состояла в другом: заставить – или дать возможность – Темрая выпустить как можно больше стрел. Он знал, что у каждого противника имеется при себе колчан с двадцатью пятью стрелами: этого запаса хватало на три минуты непрерывного огня, после чего лучникам пришлось бы рассчитывать на то, что удастся принести со склада, проделав нелегкий путь по разбитой дороге, через пыльную завесу. Как только эти три минуты истекут, лучники перестанут представлять серьезную угрозу, при условии, конечно, что Темрай окажется настолько близоруким, что не осознает значение происходящего.

Но Темрай сыграл свою роль так, словно репетировал ее несколько недель. На щиты обрушился град стрел – сами щиты представляли собой улучшенный вариант обычных имперских, усиленных за счет подбивки из толстых колец скрученной соломы, – но, когда он иссяк, щиты раздвинулись, и из-за них появились пикейщики.

Это была плотная стена, ощетинившаяся колючками копий. Лучники продолжали стрелять, но стрелы не достигали цели – попробуй пробиться через клубок колючек. Расстояние, разделявшее врагов, составляло всего двадцать ярдов, и когда пикейщики подошли совсем близко, лучники попытались отступить, но наткнулись на повозки с запасами стрел и на подкрепление, спешившее вниз по склону холма. Прижатые подпирающими сзади товарищами, сбившись в кучу, они смотрели на приближающуюся колючую стену, как дети с берега смотрят на катящийся с моря вал.

Некоторые, оказавшиеся в переднем ряду, погибли сразу. Другие, наколотые на пики, прожили некоторое время, вызывая в памяти нанизанные на вертел куски мяса, которое Сыны Неба едят обычно с рисом и перцем. Сила этого наступающего потока была настолько велика, что некоторые раненые довольно долго болтались в воздухе, не доставая ногами земли, похожие на трепещущихся рыбешек, бьющихся на конце остроги. Задние ряды копейщиков напирали на передние, стискивали, сжимали их, спрессовывали так, что те не могли даже опустить свои длинные копья из ясеня и яблони, которые, как и люди, выдержали проверку и не сломались, доказав высокое качество и соответствие всем стандартам Империи. Подняв на копья две первые шеренги лучников, пикейщики натолкнулись на третью, сыгравшую в данном случае роль мягкой подкладки, которая не отражает удар, а поглощает его. Движение колонны сначала замедлилось, а затем и вовсе остановилось: силы уравнялись, подошло время следующей стадии.

Между тем Темрай увидел еще одну возможность. Стороны уперлись друг в друга, похожие на двух соседей, разделенных забором.

Вождь повернулся к стоящему рядом с ним командиру отряда по имени Ленникай и дернул его за рукав.

– Влипли, – сказал он.

– Что?

– Они влипли, – повторил Темрай. – Никто не сможет сдвинуться. Они будто склеились. Очисти дорогу и вызови шесть рот лучников.

Чтобы очистить дорогу, было решено сбросить с нее повозки. Большая их часть упала туда, где валялся выброшенный мусор; другие, пролетев по скалистому склону, обрушились на головы людей, не имевших возможности увернуться. Ленникай выстроил лучников двойной колонной и приказал целиться. Солдаты, услышав свист стрел, инстинктивно подняли головы, и тут на них обрушился смертоносный дождь. Беднягам ничего не оставалось, как стоять и смотреть в лицо смерти. А стрелы били не только в первый, второй или третий ряд, но и во все остальные, кося копейщиков как перезрелую пшеницу.

По мере того как люди умирали и падали на землю, давление одной из сторон ослабевало. Масса начала крошиться, по ней пробежали трещины, как по источенной стальной пластине, не выдержавшей удара большого молота. Между тем давление другой стороны оставалось прежним, и наконец ряды пикейщиков дрогнули и пошатнулись. Пики и копья опустились, не удержав мертвого груза, и упали на землю подобно сваленным деревьям.

Самое время для контратаки, подумал Темрай, и через несколько секунд она началась.

Третий и четвертый ряды поднажали и устремились вперед, через тела своих товарищей, вытаскивая на ходу сабли. Успех был лишь частичный из-за скученности, мешавшей размахнуться, а удары сверху приходились на шлемы и наплечники, легко выдерживающие такую атаку. Лучшее, что можно было делать в данной ситуации, – это резать пальцы, уши и носы, уподобляясь лесникам, обрубающим ветки с упавшего дерева.

– Сейчас он совершит ошибку, – сказал Бардас.

Пикейщики беспорядочно отступали, а люди Темрая давили, нажимали, рвались вперед, спеша воспользоваться столь неожиданно представившейся возможностью. Бардас послал пару гонцов к сержантам алебардщиков и артиллеристов.

Темрай увидел, что происходит, но немного опоздал; к этому времени ситуация уже вышла из-под контроля: его люди хлынули через бреши, стараясь успеть принять участие в преследовании противника, и тут же попали под продольный огонь лучников Бардаса, расположившихся по обе стороны от брешей. Встреченные ударом почти в упор, они остановились, замерли и, прежде чем успели отступить, с флангов, отрезая их, выступили алебардщики.

Посыльные Темрая остановили тех, кто еще не успел выскочить за частокол, но остальным помочь было нельзя. Рабочие начали забрасывать проломы мусором еще до того, как по ту сторону частокола пал последний из преследователей. Воспользоваться своей возможностью в полной мере Бардасу не удалось; требушеты успели выстрелить лишь дважды, после чего огонь вести было уже не по ком.

Солдаты проворно убрали складные мосты и отступили организованно и без спешки. Артиллерия Темрая не сделала по ним ни единого выстрела. Как только участвовавшие в штурме войска возвратились в лагерь, бомбардиры перенацелили требушеты и возобновили обстрел крепости.

– В целом, – подвел итог Бардас, – мы вышли вперед. Они понесли большие потери, растратили тучу стрел. К тому же, на нашей стороне моральное преимущество, ведь, в конце концов, верх взяли мы. И еще одно, мы получили еще один урок ближнего боя в крепости, урок практический и по приемлемой цене. Им похвастать особо нечем, разве что тем, что они до сих пор там, но это вряд ли можно считать достижением. – Бардас вздохнул, задержал взгляд на раненых, лежащих на повозках, но ничего не сказал. – Нам предстоит пройти еще долгий путь, но мы дойдем до конца. В конце концов, Перимадея не сразу строилась.

– Что, я? – Горгас изобразил изумление. – Конечно, нет. Это же глупость. Разве я похож на человека, способного совершать глупости?

Выражение лица посланника не изменилось.

Интересно, подумал Горгас, не выращивают ли их такими… с масками вместо лиц? А может, у них еще в детстве перерезают какие-то сухожилия на скулах и щеках? Или такая беспристрастность – результат операции, обязательной для всех, кто учится искусству дипломатии?

– Я лишь повторяю то, что мне сказали, – сухо произнес посланник. – Наши источники утверждают, что восстание начали ваши люди, что они действовали по вашему приказу. Тот факт, что вы обсуждаете этот вопрос со мной, а не с двадцатью тысячами алебардщиков, должен показать, как мы относимся к сообщениям данного источника.

Горгас рассмеялся, как будто посланник рассказал какую-то занимательную историю.

– Что ж, до тех пор пока вы не назовете мне имя этого источника, я не могу давать какие-нибудь комментарии. Рискну предположить, что слухи распускают люди, в то или иное время служившие под моим командованием. Возможно, хотят набить себе цену. Но, что бы они ни говорили, что бы ни делали, я здесь ни при чем. Даже не думайте. В конце концов, – добавил он, – пусть я не гений, но и не идиот, чтобы затевать ссору с Империей из-за каких-то купцов, не сделавших для меня ничего хорошего. Нет, самоубийство не для меня. Могу я предложить вам что-нибудь?

Посланник недоуменно посмотрел на него, потом покачал головой.

– Нет, спасибо, извините за беспокойство. Надеюсь, если вам что-нибудь станет известно о том, какие люди стоят за восстанием на Острове…

– А… Разумеется. Конечно. Буду рад на деле доказать серьезность намерений Месоги стать лояльным и полезным союзником Империи. Если не ошибаюсь, мы ведь первые, кто добровольно вступает в ее состав, верно?

– Боюсь, что не могу ответить на ваш вопрос, не знаю.

Посланник поднялся и тщательно отряхнул прилипшие к плащу крошки, комочки мха и листья.

– И еще одно, пока я не ушел. Не знаете ли вы случайно, где сейчас находятся ваша сестра или ее дочь? Мы получаем довольно тревожные сообщения о том, что они, возможно, похищены.

– Что вы говорите?! – удивился Горгас. – Знаете, в последнее время я ничего о них не слышал. Впрочем, в ближайшее время я собираюсь написать Ниссе; может быть, что-то и узнаю.

– Спасибо, – серьезно сказал посланник и многозначительно посмотрел на лежащий на коленях Горгаса топор.

– Позвольте мне удалиться и предоставить вам возможность заниматься делом.

– Это воротные столбы, – ответил Горгас. – Жаль, конечно, что придется рубить старый дуб – я помню, как взбирался на него, когда был еще ребенком, – но он совсем высох; лучше свалить его сейчас и не ждать, пока он рухнет сам однажды ночью и разобьет крышу. А для воротных столбов ничего лучше дуба быть не может.

– Несомненно, – согласился посланник. Один из сопровождавших придержал для него стремя и помог подняться в седло. – Благодарю за любезность.

– Всегда готов помочь.

К тому времени, как посланник и его свита скрылись из виду, Горгас почти закончил, а потому решил еще немного задержаться, а уж потом возвращаться домой. Он уже сделал три зарубки, которые должны были определить направление падения, так что осталось только подрубить середину и подтолкнуть дерево, куда надо.

Вскоре оно упало более или менее туда, куда ему хотелось, и Горгас позволил себе минутку отдыха и удовольствия. Опершись на топор, он слушал, как падают капли с ветвей стоящего за спиной высокого клена. Дождь шел всю ночь, но утром небо расчистилось, подул свежий ветерок, и воздух наполнился приятным запахом хвои.

Жаль, что нельзя стоять вот так весь день или хотя бы еще пять минут, но в доме его ждала работа. Если уж на то пошло, ворота могли подождать – они ждали уже тридцать лет, так что еще за один час никакой катастрофы не произошло бы. Горгас взял топор, поставил его к клену и медленно побрел к дому.

Они были там, как обычно: сидели в разных углах, молча глядя друг на друга через темную комнату, похожие на двух собак. Почему его сестра и племянница так ведут себя, Горгас до сих пор не мог понять, но чувствовал, что любая попытка примирить этих двоих способна принести больше вреда, чем пользы.

– Сегодня здесь был один человек, спрашивал о вас обеих, – сообщил он. Никто не ответил. – Посланник от губернатора провинции. Сообщил, что вас, возможно, похитили. Именно так. Поэтому вам лучше никуда пока не выходить на тот случай, если за домом кто-то наблюдает. Извините, – добавил Горгас, когда женщины сердито взглянули на него, – но мне совсем ни к чему создавать для себя дополнительные трудности, которые, несомненно, возникнут, если вас здесь обнаружат до того, как я решу кое-какие дела. – Он опустился на стул и придвинул к себе кувшин с сидром; ничто так не возбуждает здоровую жажду, как работа дровосека. – Думаю, мы воспользуемся идеей с похищением. Слушайте меня. Итак, вас похитили пираты; они прислали мне записку с требованием выкупа; я притворился, что согласен, заплатил, забрал вас, а потом настиг пиратов и разделался с ними. Обычно, если людям предлагают устраивающую их ложь, они делают вид, что верят. Из вежливости.

Ни слова в ответ; обе по-прежнему молчали. Горгас сделал глоток и улыбнулся: ему не сразу удалось привыкнуть к вкусу домашнего сидра, но это был тот вкус, который живет в тебе, который приятен даже своей горечью.

– Вообще-то я не хочу вмешиваться, пока Бардас не разобьет Темрая; ждать осталось недолго, так что посидим тихо. Чертовы шпионы что-то разнюхали, но, конечно, доказать ничего не могут.

Нисса повернулась и посмотрела на него:

– В чем, собственно, дело? Мне сказали, что ты послал на Остров солдат и…

– Кто тебе это сказал? – спросил Горгас. Нисса нахмурилась:

– Один из сержантов, приезжавших сюда на днях, такой высокий, рыжеволосый…

Горгас кивнул:

– Я знаю, о ком ты говоришь.

– Он, наверное, подумал, что мне все известно, – продолжала Нисса. – Надеюсь, у него не будет из-за меня неприятностей.

– Понимаю. – Горгас кивнул. – В конце концов, не так уж давно они выполняли твои приказы, а не мои. Все в порядке, я этим займусь.

Судя по тону, каким это было сказано, рыжеволосого ждали неприятности, о возможностях которых сержант догадывался, потому что отвечал с неохотой. Мысленно пожав плечами, Нисса все же вернулась к интересовавшей ее теме.

– Так что ты задумал? – спросила она. – Знаешь, тебе не стоит заниматься игрой в политику. Это не твоя сфера, да и возможности у тебя невелики.

Горгас усмехнулся:

– То же самое, что свалить дерево. Нужно лишь сделать так, чтобы оно упало куда надо. Я знал, что если все пойдет так, как хочет провинция, то преследовать Темрая будет их армия и их генерал, а Бардасу поручат разве что ловить дезертиров. А от этого пользы никому бы не было. Вот почему я организовал все так, чтобы флот не вышел в море в назначенное время.

– Вы? – улыбаясь, спросила Исъют. – О, конечно. И как же вам это удалось?

– Легко. Обработал нескольких знакомых купцов на Острове, подкинул им мысль о том, что неплохо бы выжать из провинции еще немного денежек за корабли. Думал, дело будет нелегкое, а оказалось все так просто. Должен сказать, что хотя они и называют себя нацией торговцев, но для деловых людей такая наивность недопустима. – Он вздохнул. – Конечно, я предполагал, что Империя может отреагировать так, как она в конце концов и отреагировала, то есть аннексировать Остров и просто захватить корабли. Но это меня не беспокоило. По моим расчетам, Бардас должен был догнать Темрая на равнине, а не позволять ему окопаться. Ну вот, когда армия зашевелилась, я послал на Остров несколько человек, чтобы они затеяли там смуту. Они с задачей справились, расчистив для Бардаса поле деятельности. Все получилось даже лучше, чем я рассчитывал.

Молчание длилось недолго. Нисса покачала головой и презрительно усмехнулась.

– Мне вот что подумалось, – сказала Исъют, – у вас есть какие-либо основания предполагать, что Бардас действительно хочет привезти префекту голову Темрая, что для него это важно? По-моему, ему вполне нравилось сидеть в каком-то городишке на границе, подальше от войны. Или я ошибаюсь?

– Ты говоришь глупости, Исъют, – ответил Горгас. – Я знаю Бардаса, а ты – нет. Когда появляется возможность, он пользуется ею, выжимает из ситуации все. В этом отношении он похож на меня или твою мать. Наверное, это у нас семейное. Посмотри хотя бы, что Бардас успел сделать, находясь в армии: он взял для них Ап-Эскатой, а сейчас под его командой целая полевая армия, и он имеет все шансы отомстить за поражение и восстановить престиж Империи. После такого успеха ему дадут место префекта. Просто обязаны. И он заслужил это. Не думаю, что Бардас огорчится, если увидит, что может поквитаться с Темраем, хотя я бы не назвал его мстительным. В отличие от некоторых, – добавил он, бросая на Исъют многозначительный взгляд, – в Бардасе есть что-то такое, чего нет в нас. Это «что-то» – моральный долг. Он хочет, чтобы Темрай понес наказание, и руководствуется не злобой, не ненавистью, не личной местью. Бардас знает, что так должно быть, и не успокоится до тех пор, пока так не будет.

– И вы приняли меры к тому, чтобы у него была такая возможность?

– Да, – ответил Горгас, – и это меньшее, что я могу для него сделать. В противном случае мне было бы не по себе. А в итоге все получилось совсем легко. Ну а теперь хватит. Мне надо написать несколько писем. Кто-нибудь видел Зонараса? Я хочу, чтобы он съездил в Торнойс.

Исъют пожала плечами:

– Зонарас? Это который? Я до сих пор не научилась их различать.

Горгас хмуро посмотрел на племянницу:

– Очень смешно. Если я правильно понял, ты его не видела, да? Ладно, если увидишь, скажи, что я в кабинете.

Кабинетом Горгас называл маленькую комнатку в задней части дома, где когда-то размещалась коптильня, над тлеющими дубовыми лучинами висели окорока, а на угли капал растопленный жир. Зонарасу и Клефасу не было никакого дела до копченого мяса, а потому они превратили помещение в хранилище самого разнообразного хлама. Горгас убрал мусор, поставил новую дверь и вырезал окно. Что касается коптильни, то планы построить новую уже существовали; Горгас поместил ее на четвертое место в списке приоритетов, вслед за починкой забора, ремонтом сарая и навеса для дров, но, конечно, график постоянно сдвигался.

У него имелся письменный стол, весьма неплохой, с наклонной крышкой на уровне груди – Горгас, будучи поборником традиций, предпочитал писать стоя, – лампа, которую можно было поворачивать – она крепилась к рычагу, – весь набор необходимых письменных принадлежностей, включавший чернильницу, подставку для перочинных ножей, воска, точильного камня, пресс-папье и прочие редко применяемые мелочи, иметь которые под рукой привыкают люди, отдающие письму значительную часть времени. Под крышкой находился выдвижной ящик со счетной доской и фишками. Нет нужды говорить, что изготовлено все это было в Перимадее около сотни лет назад; дерево потемнело от возраста, но все еще хранило в себе тепло пчелиного воска. На верхней стороне доски неизвестный мастер вырезал девиз «ПРИЛЕЖАНИЕ – ТЕРПЕНИЕ – УПОРСТВО». Исходя из этого, можно было предположить, что заказчиком являлся некий член Ордена Шастела. Горгас помнил этот стол еще с детства, но как он достался отцу – не имел ни малейшего представления. Помимо прямого назначения, столик использовался для нарезки перьев для стрел, о чем убедительно свидетельствовали сотни мелких царапин на крышке. Обнаружив данный раритет в груде хлама, Горгас поначалу вознамерился обить крышку кожей или шпоном из коллеонского дуба, но потом оставил все как есть, чтобы иметь перед глазами следы трудов отца.

Свежее перо Горгас приготовил еще не так давно. Оно не требовало заточки, но он тем не менее заточил его еще раз, пользуясь коротким ножом с истончившимся за десятилетия до толщины листа бумаги лезвием. Нож этот тоже хранился в доме с незапамятных времен, хотя мать использовала его главным образом на кухне. Потом Горгас открыл рожок-чернильницу – ее он вырезал сам, но Бардас сделал крышечку на латунных петлях, изъятых из найденных в реке ножен; оковка позеленела и проржавела, но не рассыпалась, – окунул перо в чернила и начал писать. Письмо получилось короткое и уместилось на крошечном кусочке пергамента; Горгас промокнул написанное, свернул пергамент в трубочку и вложил ее – она была тоньше древка стрелы – в латунный цилиндр. Потом привстал на цыпочки и достал с полки стрелу.

Это была самая обычная стрела имперского стандарта, ничем не отличающаяся от тысяч других. Горгас без особых усилий стащил наконечник и всунул в него цилиндр. Потом взял со стола кожаный мешочек, развязал его и высыпал на ладонь несколько коричневых кристаллов. На подставке, помимо письменных принадлежностей, обнаружилась еще и медная чашечка от весов (сами весы были давным-давно утеряны). Положив кристаллы в чашечку, взял перочинный нож и осторожно, но уверенно резанул себя по руке, наклонив ее так, чтобы кровь капала на кристаллы. Когда ее набралось достаточно, Горгас перевязал руку полоской льняной ткани и осторожно сплюнул в чашечку, заботясь, по-видимому, о том, чтобы крови и слюны было примерно одинаково. В заключение процедуры добавил к смеси щепотку опилок, лежавших завернутыми в тряпочку за манжетой рубашки.

Затем Горгас подержал чашечку над пламенем лампы, помешивая содержимое лезвием ножа и дожидаясь, пока кристаллы полностью растворятся – это был клеевой экстракт, добытый из свежей, невыделанной шкуры быка. Получив нужную консистенцию, Горгас удовлетворительно хмыкнул, капнул одну капельку на подушечку мизинца и тщательно натер тот край древка, на котором должен был быть наконечник. После того как и сам наконечник стал на место, Горгас перемотал его для верности шпагатом из стебля крапивы и еще раз промазал клеем края.

Оставалось лишь пометить стрелу. Он обмакнул перо и, прикусив нижнюю губу, тщательно вывел на древке, поближе к оперению, всего три буквы, образовавшие слово «эта». Облегченно вздохнув, Горгас положил стрелу на подоконник для просушки.

Ему нужно было написать еще два письма, и именно этим он занимался, когда в комнату вошел – как обычно, не постучав – Зонарас.

– Ну? – спросил он. Горгас поднял голову: – А, это ты. Сделай мне одолжение, съезди в Торнойс и…

– Что? Сегодня? В Торнойс?

– Да, сегодня. В Торнойс. Зайдешь в «Милосердие и Воздержание» – тебе ведь не нужно объяснять, где это, верно? – и спросишь капитана Малло, отправляющегося в Ап-Эскатой. Отдашь ему вот эти письма и вот эту стрелу…

– Зачем ему всего одна стрела? Что…

– Твое дело – передать ему эту стрелу, – проговорил Горгас таким тоном, что Зонарас застыл с открытым ртом. – Он знает, что с ней делать. Когда освободишься, – добавил он, опуская руку в карман, – и ни при каких обстоятельствах не раньше, можешь выпить за мой счет. – Он протянул брату пару серебряных монет, которые Зонарас поспешно сунул в карман, не говоря при этом ни слова. – Ты все понял?

Зонарас кивнул:

– У мерина отвалилась подкова.

– Что? Когда?

Зонарас пожал плечами:

– Позавчера.

Горгас вздохнул:

– Ладно, возьми моего коня, только не съезжай с дороги. О мерине потолкуем, когда вернешься.

Зонарас нахмурился:

– У меня и так дел невпроворот, а тут…

– Хорошо, я сам его подкую. А теперь шевелись. Запомни, капитан Малло, идет в Ап-Эскатой, «Милосердие и Воздержание». Запомнил?

– Хм.

После того как брат ушел, Горгас задумчиво уставился в окно. Если кто и способен все перепутать и не справиться с самым простым поручением, так это Зонарас. С другой стороны, тот факт, что именно Зонарас отправился в Торнойс и упьется до бесчувствия в «Милосердии и Воздержании», ни у кого не вызовет подозрения, потому что такое случалось с завидной регулярностью на протяжении последних двадцати лет. То, что знакомо, не привлекает внимания, а следовательно, остается как бы невидимым.

Прежде чем покинуть кабинет, Горгас задержался у двери – как обычно – и посмотрел на прекрасный и могучий лук, висевший на стене на двух крючьях. Лук сделал для него Бардас, как и крышечку для чернильницы, и пресс-папье, и складную линейку из самшита, которую Горгас всегда носил с собой. Она сломалась в Перимадее, но он хранил кусочки, и через много лет мастер снова склеил их с помощью отличного клея из рыбьего пузыря и скрепил крошечными серебряными гвоздиками, почти незаметными для постороннего глаза; тот же мастер изготовил для линейки пенал из серебра с золотом, чтобы вещица уже никогда не сломалась.