"Закалка клинка" - читать интересную книгу автора (Паркер К. Дж.)

ГЛАВА ВТОРАЯ

Исторически сложилось, что лучший путь к острову, на котором стоит Перимадея старейший и прекраснейший из городов пролегает с моря. Сначала из-за горизонта выплывает верхушка маяка, затем словно зеленые кукурузные стебли, показываются башни Филакса и шпили Фронтистерьона. Вскоре после этого из воды появляется сама гора, и перед странником открывается дальняя панорама Тройственного Города: горная вершина, над ко торой величественно возвышаются беломраморные постройки, увенчанные золотыми куполами.

Невежественные язычники, чей разум замутнен верой в несуществующих богов, тут же понимают, что это единственное место, где их божества могли бы жить. Поэтому когда пришельцам говорят, что в Верхнем городе находится резиденция императорской фамилии, они с легкостью отождествляют правителей с богами – ассоциация, которой успешно пользуется уже не одно поколение перимадейских дипломатов. Никто никогда не выходит из ворот Верхнего города, а потому некому опровергнуть заключения варваров. Да собственно говоря, перимадейцы особо и не пытаются.

Под бело-золотой короной лежит Средний город – захватывающий лабиринт из дворцов, замков, банков, торговых залов и общественных зданий всех видов, перемежающихся роскошными частными резиденциями богатых и могущественных. Состоятельные перимадейцы прилагают много усилий, чтобы их дома выглядели как великолепные, внушающие трепет министерские здания. Толпы обескураженных послов и торговцев часами слоняются по коридорам и переходам величественных сооружений Среднего города, чтобы в конце концов обнаружить, что находятся в чьем-то частном владении.

Нижний город открывается, лишь когда корабль вплотную подходит к пристани. До этого момента он скрыт за огромными каменными волнорезами – бессменными стражами Перимадеи на протяжении вот уже семи столетий. Огромный и шумный Нижний город ничем не отличается от любого другого города на свете: кругом шум, суета бесчисленное количество домишек беспорядочно громоздятся под склоном, словно груда пустых устричных раковин.

Если же приближаться к городу по реке, в дельте ко торой он расположен, открывающийся вид несколько менее эффектен. Проплывая в узкой долине между холмов, путешественник видит всю гору целиком, земляные валы не скрывают Нижний город, как это делают волнорезы. С реки Перимадея выглядит огромным мегаполисом, со всех сторон окруженным водой – неприступным, надменным, безгранично богатым, – но вовсе не обязательно жилищем богов.

Еще одно преимущество, которого лишен путешествующий по реке: благодаря ветрам, преимущественно дующим с моря, запах становится ощутимым, лишь когда корабль бросает якорь в заливе Золотого Полумесяца. Но, с другой стороны, странствующие по реке имеют возможность постепенно к нему привыкнуть, тогда как моряки испытывают неприятное потрясение, ступая на берег великого города.

Что касается перимадейцев, едва ли один из ста догадывается о существовании запаха. Более того, впервые оказавшись за воротами города, они находят местный воздух разреженным и пресным. И это неудивительно: коренные горожане с молоком матери впитали способность дышать непередаваемой смесью из древесного и угольного дыма, к которой примешиваются запахи горящей кожи, бродящего вина, возгоняемого спирта, а также всевозможные ароматы из многочисленных стеклодувных и кирпичных мастерских, парфюмерных лавок, булочных, кондитерских, конского навоза, человеческого пота и гниющих морских водорослей. Все вместе они составляют букет, равный которому не встретишь более нигде в мире.

Отряд Темрая двигался вдоль западного рукава реки с высокогорных равнин и, следовательно, вошел в город через Черные ворота и Гуртов мост. Сразу за воротами дорога превращалась в главную улицу квартала деревянных дел мастеров.

Первое, что увидел Темрай в Городе Мечей, была костемольная мельница, приткнувшаяся слева у самых ворот, – не лучшее зрелище для молодого человека, впервые в жизни покинувшего родные равнины. Из глубокой канавы поднимался огромный деревянный обод с широкими лопастями. Кто-то пробил дыру в городской стене на высоте семи футов, и через это отверстие вода из реки падала на лопасти, заставляя колесо вращаться. Хитрый механизм выпускал отработанную воду через меньшее отверстие несколькими футами ниже, не пуская речной поток внутрь. Колесо поворачивалось вокруг оси, сработанной из гигантских размеров соснового ствола, на другом конце которого было закреплено колесо поменьше, сплошь утыканное колышками. Оно цеплялось за аналогичное устройство, расположенное под прямым углом относительно первого. По сути, мельница являла систему разнообразных колес, которые, вгрызаясь друг в друга словно стая бешеных собак, приводили в действие жёрнова. Но больше всего поражало то, что, хотя ось поворачивалась довольно медленно, колесо вращалось значительно быстрее, превращая кости в тонкую пыль.

Ни разу в жизни Темрай не видел в одном месте такого количества костей – даже в Сковунде, на месте битвы западного и восточного кланов, случившейся три поколения назад, их было меньше. На краю насыпной воронки стояли два человека и перемешивали кости широкими лопатами. Большей частью там были кости крупных животных – быков, лошадей, коз, но попадались и человеческие. Слышалось похрустывание, как если бы лошадь шла по сухому хворосту, только значительно громче.

– Зачем это? – обратился Темрай к мужчинам с лопатами.

Ответа не последовало. Он не слышали его, да если бы и слышали, все равно не могли бы ответить, так как не понимали выговора жителей равнин. В этот момент юношу потянули за рукав, и владелец медной лавки, прилегавшей к мельнице, объяснил:

– Костяная мука высоко ценится, фермеры посыпают ею поля, чтобы повысить урожай.

– А-а, – протянул Темрай, – ясно. Спасибо.

– Ты с равнин, да?

Юноша кивнул. Он обнаружил, что прекрасно понимает лавочника, но его распевная речь неприятно режет слух. Перед отъездом старики предупредили, что горожане скорее поют, чем говорят, но до настоящего времени Темрай не представлял, как такое возможно.

– В таком случае, – пропел лавочник, ты непременно должен купить настоящий перимадейский медный чайник…

Объяснив, что у него нет денег (по счастью, торговец поверил ему), Темрай поспешно направил свою лошадь к вершине холма, где, как ему сказали, находился городской арсенал. По пути всаднику встретилось огромное количество лавок и мастерских: один ремесленник обтачивал резцом ножку кресла, другой прилаживал к арбалету новое гнездо; два дюжих парня проделывали отверстие в чугунном колесе сверлом таких размеров, что Темрай замер от изумления; плотники присоединяли раму к внушительному прессу, предназначенному, по-видимому, для давления олив.

Изумление странника было столь велико, что он едва не снес выставленные на продажу товары уличных торговцев, поскольку совершенно не смотрел, куда ступает его лошадь.

Невероятно, что все эти вещи сделаны человеческими руками отметил про себя Темрай. Быть человеком значило много больше, чем он представлял себе.

И это город, в котором он планировал работать (и зарабатывать!) оружейником. Неужели возможно, что в этом городе, со всеми его невообразимыми машинами и орудиями, не знают чего-то, что знает он? Будь это только его выбор, Темрай бы не рискнул. Но таково решение рода, а потому, привязав лошадь к внушительной двери, ведущей в арсенал, юноша направил свои стопы в боковую дверь.

Ему в отличие от большинства его соотечественников уже доводилось бывать внутри зданий. Темрай помнил свои ощущения от пребывания между потолком и полом в окружении четырех стен. Нельзя сказать, что опыт был приятным, но это его больше не беспокоило. Однако открывшееся перед ним помещение разительно отличалось от всех остальных. Кромешную тьму, как внутри отцовского шатра, озаряли багряные сполохи. Зарево и жар исходили от огромных печей, из которых нотные полуобнаженные мужчины выхватывали полосы раскаленного железа и помещали их в длинные ряды одинаковых форм, окружавших печи, как поросята свиноматку.

Шум стоял невообразимый. Дома Темрай не знал лучшего звука, чем звук кузнечного молота, но здесь, похоже, ковкой занималась добрая сотня духов грома. Когда глаза немного привыкли к свету, юноша смог определить источник шума: его производила батарея гигантских механических молотов. Толстые брусья поднимали их вверх, пока на определенной высоте скрытый механизм не отпускал их. Позади молотов Темрай заметил еще одно колесо, похожее на мельничное, но значительно больше. Поразительно, как местные люди сумели заставить реку выполнять за себя работу. Сама мысль об этом казалась кощунством, все равно что поработить богов. Но, по слухам, в этом городе не было богов. Возможно, подумал Темрай, со своими машинами перимадейцы в них не нуждались.

– Эй, ты!

Юноша обернулся и обнаружил перед собой толстого коротышку с перьями седых волос по краям сияющей лысины. Темрай улыбнулся.

– Ты, – повторил человек. Тебе чего надо?

Как и все в этом помещении, мужчина был обнажен, лишь повязка грязно-белой ткани прикрывала бедра. Естественно, мелькнуло в голове юноши, при такой-то жаре. Однако сноп искр, вырвавшийся из распахнутой печи, заставил его усомниться в верности своего суждения – уж лучше потеть в рубахе, чем сжечь кожу. И здесь Темрай собирался работать. Юноша с трудом подавил в себе желание убежать.

– Пожалуйста, произнес он, – мне нужна работа.

Мужчина поглядел на него, словно Темрай попросил луну с неба.

– Работа, – повторил коротышка.

– Да, – ответил юноша, – пожалуйста. Я пришел с равнин, я оружейник.

Брови собеседника взлетели к самой лысине, и он не доверчиво переспросил:

– Неужели?

Темрай едва не расхохотался. Проживи он здесь всю оставшуюся жизнь (не приведите боги!), ему все равно не привыкнуть к их манере говорить.

– Да, – ответил молодой человек, не зная, что еще добавить. – Я привез с собой припой. Хотите взглянуть?

Мужчина кивнул, из чего Темрай сделал вывод, что тот не против, И потянулся за своей сумой, откуда извлек пять прутьев тонкой серебряной проволоки, которую так ценили эти удивительные люди. Коротышка принял прутки настолько благоговейно, словно ему протянули душу его покойной бабушки.

– Знаешь, как с этим работать?

– И с ним, и с медью, и с обыкновенным свинцом, – ответил Темрай.

– Юный мастер, – пробормотал собеседник, поди ж, договора еще не выполнил.

– Простите?

– Ну, договор. Подмастерье… А-а, забудь. Иди за мной.

По счастью, часть помещения, куда его увлек мужчина, прилегала к высокому окну. Впервые после того, как Темрай шагнул за порог, он почувствовал, что может видеть. Здесь находились наковальни, надежно установленные на ильмовых бревнах. Над ними рядами висели молоты, щипцы, клещи, зубила и другие предметы кузнечного дела все до боли знакомые по сравнению с непонятными и удивительными приспособлениями заполнявшими остальную часть комнаты. Здесь же находился маленький горн с мехами из козлиных шкур, в котором малиново светилось лезвие меча. Рядом, возле глиняного кувшина с плавнем, были свалены палочки цинкового и свинцового припоя. Неожиданно Темрай осознал, что от него требуется, и это знание привело его в великолепное расположение духа.

В любой части света мечи делают примерно по одной схеме: берут мягкий железный стержень, плотно обматывают его железной проволокой или лентой и, раскалив до красна, превращают в единое целое. Грани делаются отдельно: расплавленные старые подковы и гвозди отковывают, нагревают, снова отковывают, прокаливают в горне на угле, свернувшейся крови и мездренной коже и таким образом превращают в сталь. После этого клинок приобретает прочность и способность прорезать более мягкие материалы, из которых делают шлемы и доспехи, но при этом сохраняет упругость и не становится хрупким, как глиняная чашка. При наличии у кузнеца времени, терпения и элементарных навыков не составляет большого труда отковать отдельные части. Самое сложное – соединить их в единое целое, используя припой и плавень.

Темрай выбрал пару клещей, выхватил из огня раскаленный клинок и внимательно осмотрел его. Лезвия были прикручены к стержню, и по всему шву мерцали крошки раскаленного плавня.

– Плохо, – произнес пришелец.

Лысый нахмурился, но Темрай не обратил на это внимания. Когда клинок остыл, он снял щипцами хрупкую проволоку и простучал по краям небольшим молотом. Из сумки молодой человек достал бараний рог, заполненный мельчайшим белым порошком – особым плавнем, в котором и заключался главный секрет его народа.

Вытряхнув на плоский камень несколько щепотей порошка, чужестранец сгреб их в кучку, плюнул и размещал концом мизинца, пока не образовалась густая однородная смесь. Затем, предварительно очистив заготовку от остатков обгоревшего плавня, аккуратно нанес приготовленную смесь на место сочленения стержня и граней, следя за тем, чтобы слой был не слишком толстым. Лысый протянул парню проволоку которой тот плотно обмотал будущий меч. Убедившись в надежности своей работы, Темрай сунул клинок обратно в печь и принялся энергично качать мехи, пока жар не стал почти нестерпимым.

– Нужно раскалить его, – объяснил он, – иначе серебро не расплавится.

Вся хитрость заключалась в том, что здесь в качестве припоя использовали цинк, медь или, что еще хуже, свинец и олово. Жители равнин были искуснее: три части меди, одна часть цинка и шесть частей серебра образовывали сплав, который тек как вода при более низкой температуре и намертво сплавлял сталь с железом, как не соединят ни цинк, ни тем более свинец.

Когда клинок стал ярко-оранжевым Темрай достал из сумки палочку припоя, окунул ее в остатки плавня и плюнул – на удачу. Затем выхватил заготовку из огня и быстро – пока не остыла – провел припоем по местам швов. Коснувшись раскаленного металла, серебряная палочка зашипела в мгновенно исчезла в узкой трещине, оставив лишь белую дорожку под сероватой поверхностью клинка.

Покончив с обеими сторонами, Темрай снова поместил заготовку в печь и начал бормотать молитву к кузнечному богу (нельзя сказать, что кузнец ожидал, будто бог услышит его слова из столь отдаленного места, просто молитва занимала ровно столько времени сколько требуется, чтобы припой намертво соединил швы). После этого клинок был вновь извлечен из огня, и Темрай быстро огляделся в поисках сосуда с растительным маслом.

– Нет, – удивленно ответил коротышка на его вопрос, – есть вода. Зачем тебе масло?

– Масло, – повторил кочевник, – растительное, если найдете – сливочное или жир, если нет.

Пожав плечами, хозяин удалился. Несколько секунд спустя он появился вновь, держа в руках высокий кувшин, полный прогорклого жира.

– У нас его используют как топливо. Для закалки нужна вода.

– Нет, – как можно мягче возразил Темрай, – лучше всего растительное масло, но подойдет и жир. В воде лезвие остывает слишком быстро, и шов становится слабым.

Клинок с шипением погрузился в жир, окутавшись клубами вонючего дыма, и оставался там ровно столько, сколько времени требовалось для троекратного призвания духа огня, после чего был извлечен и погружен в бадью с водой для полного остывания.

– Все, – сказал чужестранец.

– Все? – переспросил лысый.

– Да.

– Не может быть. – Собеседник недоверчиво повел плечом. – Я слышал, что твой народ использует магию. Ну, всякие заговоры, заклинания…

– Никакой магии, – покачал головой Темрай. – Только серебро и плавень. И масло. Лучше растительное, но если нет – годится сливочное или жир.

Мастер положил меч на наковальню, уповая, что нигде не ошибся и что под коркой, которую он сейчас удалит, скрывается полоска великолепной серебристой стали гладкой, без единой выемки или кармана. Результат не разочаровал его – клинок действительно удался. Темрай обил проволоку, взял с полки небольшой напильник и аккуратно сточил несколько едва заметных пуговок стали, гордо возвышавшихся над идеально ровной поверхностью меча. Оставалось лишь медленно нагреть его до темно-малинового цвета и затем быстро поместить в воду (а не в жир или масло), отполировать и наточить грани – элементарное дело, его мастер всегда оставляет ученикам.

И все же удивительно что в Городе Мечей, где любой вопрос решается силой оружия, люди не умеют правильно отковать клинок. А на равнинах, где к мечам прибегают в последнюю очередь, оружейники обладают знаниями и великолепным мастерством, которое мало ценится народом лука и стрелы. Философия проста: если ты позволил врагу подойти настолько близко, что он может использовать меч, значит, ты допустил ошибку.

Хозяин мастерской задумчиво созерцал клинок и теребил подбородок. Он осмотрел обе поверхности, несколько раз провел по шву указательным пальцем и неожиданно что есть силы швырнул меч острием вниз на наковальню. С оглушительным лязгом клинок врезался в наковальню, прочертил глубокую борозду шириной с тетиву лука, на мгновение замер, отскочил вверх, ударился о руку толстяка и с грохотом упал на пол.

– Ты принят, – бросил хозяин. – Пять золотых четвертаков в месяц. Будь здесь завтра через час после рассвета. – Он потер правую ладонь большим пальцем левой, после чего добавил: – Я найду масло. Оливковое подойдет?

Темрай пожал плечами:

– Не знаю. В моей стране мы используем очищенный жир. Думаю, ваш сорт будет не хуже нашего.

За пять серебряных монет ему сдали угол в комнатушке на постоялом дворе. Хозяйка, ворчливая сухопарая старуха, пробормотала что-то по поводу всяких варваров в ее чистой уютной гостинице (правда, на взгляд Темрая, комната была грязновата, в углу шумно совокуплялась юная парочка, а рядом с его циновкой умирал старик, на которого никто, кроме «варвара», не обращал внимания, но, очевидно, данные обстоятельства включались в понятие уюта) и дважды удостоверилась, что новый постоялец понял насчет недопустимости домашних животных и что еда предоставляется только за отдельную плату.

Глядя на малоаппетитную массу, покрывавшую тарелки на столах в общей комнате, Темрай решил, что он, пожалуй, сам добудет себе пропитание. Что касается животных, лошадь он продал тем же вечером за два золотых (дома за ту же сумму можно приобрести целый табун породистых скакунов и конюшню в придачу).

Итак, полдела сделано, с удовлетворением отметил кочевник, растянувшись на циновке и положив голову на аккуратно свернутый дорожный плащ. Если ничего не случится, он без особых затруднений выяснит все необходимые отцу сведения: в каких местах непрочны стены, в какие часы меняется стража, сколько народу живет в этом городе и кто держит ключи от ворот; сколько стрел и дротиков в день производит арсенал, в какое время суток случаются приливы и отливы и в какие часы можно обрезать мосты, чтобы неприятельская сторона не успела завладеть ими.

Темрай должен выполнить эту задачу, чтобы отец мог исполнить свою клятву и обрести покой, когда его душе придет время отправиться к предкам. И все же юноша не мог понять, почему его отец так хотел захватить этот город. Сжечь его – значит оскорбить богов бессмысленным поступком; разграбить всех повозок клана не хватит, чтобы увезти его богатства, да, по правде сказать, никто в них особо и не нуждается; изгнать жителей и поселиться самим – вообще абсурд. Существует какая-то другая причина: отец не стал бы жертвовать жизнями стольких хороших бойцов ради приобретения бессмысленной игрушки. Но Темрай не мог вообразить, что бы это могло быть.

«Что свидетельствует о том, – подумал он, проваливаясь в дремоту, – что я все еще не готов стать главой клана».

В последний момент Лордан сумел увернуться от атаки и, отступив в сторону, выбросил правую руку как можно дальше. Из раны на груди, дюймом выше уровня со сков, сочилась кровь. В следующую секунду клинок пронзил глаз противника; тот рухнул замертво прежде, чем с его лица сошла самодовольная улыбка. Глухой звук от падения возвестил решение в пользу истца.

Судебный пристав вяло махнул рукой, подзывая хирурга, но Лордан отрицательно качнул головой. Согласно распространенному мнению, доктора убивают не меньше народу, чем юристы, хотя причины к тому совсем другие. Рана уже не болела, хотя кровь не останавливалась. Бардас осторожно сдвинул с нее влажную ткань сорочки и вздрогнул.

– Идем, – настояла Эйтли, беря его под руку. – Ее нужно промыть. Так и знала, что этим закончится.

– Я тоже, – спокойно ответил фехтовальщик. – Ненавижу разводы.

– Мог бы и отступить, – продолжала девушка, поддерживая его за локоть. Лордан все еще держал меч, тем самым прокладывая путь сквозь бурлящую толпу зевак и лишь по счастливой случайности никого не покалечив. Он считал тебя побежденным с самого начала.

– Отступают только неудачники, – бросил адвокат.

– Это лишь мнение. Что изменилось, если бы ты проиграл? Рисковать жизнью ради развода? Игра не стоит свеч!

– А я и не знал! – язвительно произнес Лордан и протянул помощнице меч.

Эйтли обернула его тканью и убрала в сумку. Бардас чувствовал слабость: тело ломило, к горлу подкатывала тошнота, словно убили его, а не конкурента.

– Может, выпьем? – жалобно спросил он.

– Забудь! Домой.

Лордан решил не протестовать.

– К тебе или ко мне?

– Я давно ждала, когда ты скажешь это. Думаю, к тебе ближе.

Эйтли никогда раньше не была у Лордана, да и зачем, собственно? Она приблизительно представляла, где находился его дом: судя по адресу, это был один из многочисленных «муравейников» – высоких унылых сооружений, построенных на скорую руку вокруг площади после большого пожара чуть более века назад. Некоторые из них отличали водопровод, отопление и отличная внутренняя планировка. Но дом Лордана не принадлежал к их числу.

– Шестой этаж, – выдохнул адвокат, опираясь на косяк, чтобы перевести дыхание.

– Угу, – промычала девушка сквозь стиснутые зубы. Эйтли почти падала под тяжестью его тела, и к тому же Бардас постоянно норовил наступить ей на ноги.

На лестнице было темно. В подъездах некоторых «муравейников» круглосуточно горели лампы – в этом стояла кромешная тьма и ступени покрывала какая-то липкая дрянь. Подъем вышел долгим.

– Ключ?

– Толкни дверь, не заперто.

Квартира Лордана оказалась пустой, холодной и стерильно чистой. Кровать, стол и резной стул с подлокотниками в виде головы дракона составляли обстановку комнаты. На дальней стене висел выцветший старинный гобелен ручной работы. Кружка, оловянная миска, вилка, ящик с книгами, закрытый на висячий замок, комод, разделочная доска, нож, запасная пара ботинок, кожаная шляпа, висящая на торчащем из стены гвозде, керамическая лампа, кувшин с эмблемой какого-то винного магазина на задней стенке, одно запасное одеяло.

– М-да, и на что же ты тратишь деньги? – спросила Эйтли.

Вместо ответа Бардас повалился на кровать и простонал:

– В кувшине должно быть немного вина… бинты в комоде.

Девушка молча наблюдала, как адвокат промыл рану, залил ее вином и наложил повязку с ловкостью, свидетельствующей о его большом опыте в этих вещах.

– Как насчет чего-нибудь поесть?

Фехтовальщик повернул голову и бросил взгляд на разделочную доску.

– Похоже, нечего. Я попозже спущусь в булочную. Спасибо за помощь.

Эйтли вздрогнула и промолчала, разглядывая свой официальный наряд, залитый его кровью. Лордан ясно дал понять, что ей пора было уходить.

– Принести тебе что-нибудь? – смущенно спросила она.

Лордан отрицательно качнул головой.

– Когда следующий

– Через три недели.

– Снова угольщики?

– Боюсь, что да.

– Не важно. Что у них на этот раз?

– Точно не знаю, – солгала девушка.

– А что знаешь?

– Олвис, – Эйтли скривила губы. – Во всяком случае, так говорят. Информация не проверена.

– Понятно, – вздохнул Лордав. В его взгляде сквозила смертельная усталость. – Похоже, наши мальчики здорово обидели своих конкурентов, если те готовы выложить такие деньги…

Звучит как эпитафия, подумала Эйтли, но вслух сказала:

– Так говорят, но, возможно, это утка, чтобы заставить угольщиков пойти на уступки. Ведь он обойдется им в несколько раз больше той суммы, которую они получат в случае выигрыша.

– Это может быть дело принципа, – раздраженно ответил адвокат. – Ладно, время покажет.

– Если хочешь, я загляну попозже, – предложила девушка, берясь за ручку двери.

– Не стоит, я буду в полном порядке. Еще раз спасибо.

Эйтли чувствовала, что его кровь просочилась сквозь плащ и медленно потекла по спине, холодная и липкая, как пот.

– Тогда увидимся, сказала она и прикрыла за собой дверь.

Лордан слушал, как постепенно затихают на лестнице звуки ее шагов, затем со стоном откинулся на спину и уставился на глубокую трещину в потолке. Через три недели, с едва затянувшейся раной (если, конечно, все будет в порядке и она не загноится), ему придется выступать в суде против непревзойденного адвоката и имперского чемпиона Зиани Олвиса. Мастера высшего класса, одного из четырех, может быть, пяти фехтовальщиков, лучше которых не сыскать в мире.

Странно, размышлял Бардас, как спокойно он принял известие о своей смерти. Кивок, язвительная улыбка, словно говорящая «ну а чего вы ожидали?», и две строчки, выбитые на скромном надгробии:

Он не верил в существование богов. Впрочем, даже если Лордан ошибался, они все равно обитали в землях варваров, где-нибудь на другом краю ойкумены, и не слышали его, иначе давно бы покарали за лживую клятву:

«Если выберусь из этой передряги, я зачехлю мечи, выйду на пенсию и открою школу». Сколько раз Бардас произносил эти слова, сколько раз обещал себе завязать, но по сей день оставался тем, кем был: адвокатом с десятилетним стажем, в юности обладавшим недюжинным талантом, но не сумевшим развить его.

Не исключено, что угольщики в конце концов пойдут на Мировую. Такие защитники, как Олвис, выходят на арену в одном случае из десяти, поскольку ни одна сторона не желает являться в суд, заранее зная что иск проигран. Правда, картель угольщиков славится вздорностью.

Они принадлежат к тому типу людей, которые ввязываются в любую свару из-за своей невообразимой жадности, а когда наступают неотвратимые последствия, защищаются с удивительной яростью.

Лордан с легкостью мог представить, как они выбегают из зала суда, путаясь в складках балахонов, горько ругают своего последнего адвоката, несправедливость судебной системы и дают страшные клятвы, что скорее позволят живьем содрать с себя кожу, чем заплатят хоть один пенс за проигранный иск.

«Безусловно, я могу отказаться. Это означает конец карьеры, но зато я останусь живым. В конце концов, можно заняться чем-то другим».

Бардас усмехнулся и повернулся на бок. Он знал, что никогда не откажется от дела из-за трусости или сознания неминуемой смерти. На этом стоит вся система правосудия. Если она рухнет, что будет с ними и с городом, который снискал славу торговой столицы мира благодаря устойчивости и эффективности своего коммерческого права? И кроме того, выбирая профессию адвоката, он вовсе не рассчитывал жить вечно.

Давно, еще в юности, Бардас осознал, что меньше всего на свете хотел бы жить вечно. С тех пор минуло двенадцать лет, а он все еще был жив и успел сделать за это время если не много, то вполне достаточно.

Согласно традиции, гроб с телом погибшего несут шесть собратьев по ремеслу, облаченных в профессиональную одежду с пустыми ножнами на поясе. На крышке гроба лежит второй лучший меч (первый, естественно, переходит в качестве приза победителю) и одинокая белая роза – символ Правосудия.

На практике все выглядит несколько иначе: гроб несут шесть человек, у которых хватило здравого смысла побыстрее оставить юридическую практику и заняться оказанием ритуальных услуг; меч берется напрокат у владельца похоронного бюро, и, кроме того, во время церемонии непременно идет дождь. В свое время Лордан стоял у многих раскисших могил. С годами он забросил это занятие.

И надо ж было так случиться, что Гюэлэн сломался именно тогда, когда Бардас больше всего в нем нуждается. От этой мысли фехтовальщик застонал, свесился с кровати и принялся ощупывать пол, пока пальцы не наткнулись на сверток из грубой шерстяной материи. С усилием адвокат вытащил его наружу. Сверток был покрыт слоями пыли и паутины, но узел развязался на удивление легко. Через мгновение в его руках оказались потрепанные ножны, из которых торчала простая рукоять из вороненой стали. «Ну, вот и клинок. Я не вспоминал о нем на протяжении десяти лет. Но почему бы и нет? В конце концов, какая разница…»

Двенадцать лет назад молодой человек, ставший стариком за три года, проведенных в бесконечных завоевательных походах, поступил в фехтовальную школу, что у Сторожевых ворот, расплатившись пригоршней монет из толстого кошелька. С собой он принес дешевый простенький меч, на котором не было даже клейма мастера. По окончании курса обучения в кошельке все еще оставалось достаточно монет, чтобы приобрести великолепный Гюэлэн и перевести клинок в разряд второго лучшего, затем третьего лучшего, запасного и в конечном итоге свертка под кроватью на шестом этаже «муравейника» у центральной площади.

По правде говоря, он вообще не подходил для работы адвоката: типичный боевой меч, сточенный по краям для облегчения веса и снабженный простой загнутой гардой. До того, как потерять вес, он вкусил немало крови, но с тех пор никогда не удостаивался чести нести бремя человеческой жизни и применялся лишь в учебном бою. Его цена едва ли превышала золотой с четвертью. Бардас никогда не любил этот клинок и ничем ему не обязан. Он подойдет. Фехтовальщик закрыл глаза и погрузился в зыбкую дрему. Ему снились сны, и их нельзя было назвать приятными.

Темрай заглянул в кружку и обнаружил, что она еще наполовину полна. Его терзало искушение незаметно, пока никто не смотрит, вылить содержимое на пол. Но при мысли о такой бесполезной растрате ему становилось плохо, да и новые друзья, по случаю знакомства купившие выпивку, могли обидеться, хотя на вкус пойло было отвратительным, и кочевник чувствовал себя совершенно больным.

– Я слышал, – продолжал один из его сотрапезников, – что, когда человек состарится, вы отвозите его в пустыню и оставляете умирать.

Несколькими часами раньше они остановились возле его скамьи: четверо широкоплечих мужчин средних лет, тоже работающие у печей – веселые, громкоголосые и чрезвычайно общительные. Заметив, что они направляются к нему, Темрай встревожился: рабочие могли питать к новичку самые недобрые чувства – ведь он, чужак, занял место одного из них. Поговаривали, будто многие из наиболее опытных мастеров в арсенале принадлежат к своего рода клану, возможно, эти четверо тоже оттуда и пришли выгнать его вон. Юноша испытал величайшее облегчение, когда обнаружил, что рабочие всего лишь хотели пригласить его выпить с ними после работы.

– Нет, – покачал головой Темрай и с удивлением обнаружил, что перед глазами все поплыло, – мы очень уважительно относимся к старикам. Они мудры и много знают. Они принимают решения и указывают, как делать то или другое. Мой отец…

Осознав, что чуть не проболтался, кочевник замолчал и закашлялся, сделав вид, будто поперхнулся вином. Собутыльники нашли это чрезвычайно забавным и с радостью принялись барабанить по спине юноши тяжелыми кулачищами. Темрая не оставляло смутное ощущение, что его новые приятели играют в какую-то игру, правила которой ему неизвестны.

– Вы просто путаете, – продолжил юноша, – когда человек заболевает и чувствует приближение смерти, он обычно сам уходит на равнины, чтобы избавить свой клан от горя и лишних забот. К тому же это сохраняет пищу, а мой народ очень бережлив.

Кочевник заметил, что язык плохо слушается его. Головокружение усилилось, Темрая одолевало желание лечь и заснуть. Вероятно, это было как-то связано с напитком, хотя его приятели, которые выпили значительно больше, продолжали вести себя, как и раньше, разве стали чуть веселее

– Пей, – сказал один из них, по имени Милас. – Неужто в твоих краях не делают вина?

Темрай ответил, что в его стране пьют молоко. Мужчины закивали, и их глаза заблестели.

– Вино лучше молока, – заявил другой, которого звали Диврин, в нем много сахара, поэтому оно прибавляет сил.

Милас наклонил кувшин, и Темрай обнаружил, что его кружка полна вновь. Юноша собрался с силами и сделал один большой глоток, чтобы побыстрее покончить с напитком. Он понимал, что его новые друзья искренне стараются проявить щедрость и радушие, но пойло было ужасным.

– Говорят, – обратился к Темраю Зулас, самый старший из всей компании, – будто в твоей стране каждый имеет сотню жен.

– Нет, что вы, не больше шести, – уверил их молодой человек. – Да и то шесть жен бывает только у больших вождей, как мой… Большинство имеет одну или две. Это потому, что женщин больше, чем мужчин.

– Да ну? Отчего так?

– Много мужчин умирает, – ответил Темрай. Неожиданно он рыгнул, но это, похоже, никого не обидело, погибают в сражениях, пропадают на равнинах, некоторые просто уходят на несколько лет. И тогда их жены выходят за кого-то другого. Хотя, – добавил он, – мне кажется, у нас брак понимают по-другому.

– Да ну, – Зулас подмигнул сотоварищам, – так в чем же разница?

Темрай задумался.

– Понимаете, там, откуда я родом, мужчины большую часть времени проводят на равнинах, присматривают за лошадьми и овцами, а женщины остаются в шатрах, поэтому мужья проводят мало времени с женами. А здесь они постоянно живут вместе. И это очень странно. По-моему, мужчины и женщины не предназначены для этого, они слишком разные. И слишком сильно действуют друг другу на нервы.

– Это правда, – многозначительно кивнул Милас. – Ну-ка глотни еще.

– Вообще в городе многое отличается, – продолжил Темрай, – например, товарообмен. Здесь все продается и покупается, еда, питье, одежда, жилье. Поэтому здесь живет множество людей, которые, например, шьют только рубашки, а другие не делают ничего, только покупают еду у одних и продают ее другим. – Чужестранец неопределенно махнул рукой. – А третьи вообще живут за счет того, что имеют дом, в котором живут другие люди. И это странно. Я имею в виду, здесь все совершенно не так, как дома. Все вы, то есть все мы, целыми днями куем мечи. Дома кузнецы работают в кузне лишь один раз в десять дней, а в остальное время ведут хозяйство, как все прочие. Даже мой… даже великий вождь объезжает свои стада, когда не занят делами племени. Поэтому у нас практически ничего не продают и не покупают.

– И это странно, – заключил Темрай, – потому что ваш способ вести дела работает не хуже нашего. Они оба хороши, хотя совершенно разные.

– Мудрые слова, сказал четвертый, Скудас. – Истина в вине, как гласит пословица. Выпей еще.

– Спасибо, – ответил кочевник и протянул кружку. Чем больше он пил, тем лучше ему становилось. Вино уже не казалось таким гадким пойлом, как вначале.

– И еще я заметил, что у вас есть люди, которые работают воинами, произнес Темрай. Они ничего не делают, только воюют или тренируются. У нас совсем по-другому: когда идет война, сражаются все, но в мирное время никто вообще не берет оружия. Не подумайте, у нас часто бывают войны: клан против клана или племя против племени, они всегда на следующий день заканчиваются. Мы ни когда не воюем годами. Зачем? Ведь главное в бою, выяснить, кто сильнее, а не кто умнее.

Зулас протянул руку за другим кувшином и сказал:

– Иными словами, тебе здесь не нравится.

– Я не говорил этого, – воскликнул Темрай, яростно тряся головой, – даже в мыслях не было. Мне здесь очень нравится: и все эти невообразимые вещи, которые вы делаете, и люди, которые живут друг у друга на головах и при этом не теряют самообладания. Если бы моему народу пришлось жить, сбившись в кучу, как лошади в загоне, они бы уже на следующий день перегрызли друг другу глотки. – Юноша прервался, чтобы выпить еще вина, и затем продолжил: – Думаю, что клан больше похож на семью, чем ваш город. Здесь каждый сам по себе, все живут в собственных домах и запирают дверь на ночь. Большинство из вас даже не знают, как зовут людей, которые живут в получасе ходьбы от вас. И это мне непонятно.

Нечто непонятное творилось и в комнате, казалось, вещи кружились и разбегались. Такое на памяти Темрая было всего один раз, когда ему довелось поддерживать костер, сложенный в честь богов, и женщины бросали в него сушеные листья и пряные травы. Тогда он тоже чувствовал головокружение, но это было нормально: ведь в тот момент боги спустились к ним с небес и, невидимые, присоединились к танцу, а присутствие богов всегда оказывает на смертных особый, совершенно непредсказуемый эффект.

Неужели боги удостоили своим присутствием сегодня эту пивнушку? Темрай слыхал истории о том, что боги присматривают за смертными и иногда пускаются в путешествия, тогда, конечно, неудивительно, что они заглянули на ночь в кабак. Все лучше, чем ночевать под открытым небом.

Варвар подозрительно оглянулся, пытаясь выделить в толпе бога. Подходящих кандидатов не обнаружилось, но это еще ничего не значило. Поговаривали, правда, будто в Городе Мечей нет богов, но Темрай все равно не верил в это – вероятно, они просто скрывались. Тогда лучше сделать вид, что он ничего не заметил.

– И еще одно, – обратился чужестранец к своим собутыльникам.

Странник продолжал болтать какое-то время, с трудом понимая, что срывается с его языка. Это напоминало по пытку подслушать разговор, доносившийся из соседнего шатра. Он слышал голоса, но слова сливались во что-то неразличимое, как на монете, поднятой со дна реки. Если предположения насчет богов оказались верными, вероятно, их было совсем немного в таверне тем вечером. К тому же Темрай чувствовал себя ужасно.

Последнее, что запечатлелось в памяти, был кабатчик, что-то говорящий усталым неприятным голосом. Темрай попытался объяснить про богов, но это почему-то рассердило кабатчика. В следующий момент юноша обнаружил, что лежит на грязной улице и его сильно рвет.

Молодой человек огляделся в поисках Зуласа, Миласа и других собутыльников, но никого не увидел. Юноша опасался, что обидел их, но, в конце концов, он всего лишь чужестранец, варвар с равнин. Лежа в вонючей луже собственной блевотины Темрай решил, что завтра нужно будет обязательно поблагодарить новых друзей за чудесное вино в извиниться за свое поведение.

Через некоторое время его обнаружил солдат с фонарем и пинал до тех пор, пока пьяный не поднялся на ноги.

Побродив немного в поисках постоялого двора, в котором остановился Темрай бросил это бесполезное занятие и полез спать под повозку. Прежде чем окончательно провалиться в сон, он подумал о том, что город и в самом деле очень странное место, но в нем живут простые и добросердечные люди, такие как старый Зулас, Минас, Скудас и Диврин. Нужно не забыть сказать отцу, чтобы он пощадил их жизни, когда город будет взят.

Двенадцать лет назад группа всадников вошла в город через Западные ворота. Их усталые, изможденные лица были угрюмы, грязная обветшалая одежда едва прикрывала худые тела. Многие из них выглядели как орки из детских сказок. Неправильно сросшиеся кости навсегда изуродовали конечности, на коже красовались рубцы от страшных ран, которые плохо лечили. Никто не вышел им навстречу, и лишь редкие прохожие тыкали пальцами в остатки некогда доблестной армии, проигравшей войну.

На памяти горожан гарнизон Максена всегда противостоял угрозе, исходившей от многочисленных варваров, кочующих по западным равнинам. Солдаты великолепно справлялись с этой обязанностью, и горожане не оставались в долгу: почести, уважение и двадцать пять золотых в месяц, не считая стола и пива, и ни разу никому не пришла в голову мысль, что тысяча воинов, хотя и профессионально обученных, не сможет удержать полчища кочевников, если тем вздумается напасть на город. Но вот уже много лет гарнизон исправно охранял покой мирных обывателей, а если кому и доводилось вскочить среди ночи от того, что привиделись во сне тучи стрел и орда вопящих варваров, он вспоминал добрым словом генерала Максена, господина Внешних земель, поворачивался на другой бок и снова спокойно засыпал.

Однако Максен, который тридцать восемь из своих шестидесяти лет провел на равнинах в рейдах против кочевников, вдруг совершил непростительную ошибку – он умер от гангрены, которая развилась вследствие падения с лошади в тривиальнейшей карательной экспедиций на запад. Как только весть о его смерти распространилась на равнинах, среди варваров начались невиданные доселе волнения. Для вождей кланов Максен являл собой воплощенный ужас, дьявольскую силу, которая возникала неведомо откуда, среди ночи, уничтожая на своем пути все живое, после чего так же стремительно растворялась на просторах огромной темной прерии. Его смерть положила конец страху и возвестила начало новой эры, так что когда бывший помощник Максена Ольсен наткнулся на скопление варваров неподалеку от Вороньей реки, они набросились на всадников, словно то были соломенные куклы на военных учениях.

Ольсен прослужил в гвардии Максена двадцать пять лет; при других обстоятельствах его кампании могли бы изучаться в военных академиях. При превосходстве сил противника в двадцать пять раз Ольсен умел нанести кочевникам такие невосполнимые потери, что угроза нападения на город отодвигалась на многие годы. Но он пал, и вместе с ним погибли восемьсот восемьдесят воинов. Жалкие остатки его армии поспешили обратно в Перимадею под командованием племянника Максена, двадцатитрехлетнего молодого человека, который провел на равнинах всего семь лет. Этого молодого человека звали Бардас.