Парнов ЕремейУроки Чапека, или Этапы робоэволюции

Е. Парнов

Уроки Чапека,

или этапы робоэволюции

Эта книга о роботах, точнее, андроидах - разумных существах из металла и пластика, которые живут и действуют бок о бок с нами. Как же случилось, что мы, люди, могли на это пойти? Я еще допускаю, что позволительно проиграть партию в шахматы железному ящику. Впрочем, бог (нет, не бог, а святые Айзек, Карел и Станислав) с ними, с этими шахматными компьютерами. Это бы еще полбеды. Ходячие железяки вполне терпимы и на подсобных работах. Особенно в наш век, когда прислугу или няньку днем с огнем не сыщешь. Только ведь и эти, искусственные, не лучше! У Джанни Родари, например, робот соня и саботажник (рассказ "Робот, которому захотелось спать"), у Зигберта Гюнцеля ("Одни неприятности с этой прислугой") зазнайка. А железные герои Клиффорда Саймака ("На Землю за вдохновением"), того и гляди, перейдут грань уголовщины. К тому же они бредят научной фантастикой.

Но разве таких читателей имели мы в виду, братья-фантасты? Разве болгарский коллега Антон Донев ("Алмазный дым") пишет для всяких там "Зингеров", "Континенталей" и "Считалок" (я бы назвал ее "Феликсом")?

Однако и с этим в конце-то концов можно примириться. А вот дойти до того, чтобы усомниться в собственной жене (не в тривиальном смысле)! Да что там жена, если и своего-то нутра как следует не знаешь.,. И что хотел сказать Брайан Олдисс, задавая вопрос: "А вы не андроид?" Это, по-моему, уж чересчур. Дично мне больше по душе позиция Роберта Шекли в "Битве". Пусть роботы сражаются с инкубами, суккубами, велиалами и бегемотами, но не лезут в наши души!

Одно дело играть в шахматы, другое - сочинять скетчи, репризы и анекдоты, как герой рассказа Уильяма Тенна "Шутник", или даже романы, как это делают у Лейбера не только яйцеглавы, у которых хоть мозги-то наши, человеческие, но и чисто металлические роботы. Что же касается робота по имени Филберт, который осмелился писать научную фантастику, то это даже обидно. Вот уж никогда не ожидал такого от коллеги Саймака - не только фантаста, но и человека...

Поэтому я вновь спрашиваю: как могло все это случиться?

Трудно сказать, когда к нам впервые пришел механический человек. Может быть, все началось с той минуты, когда мы впервые осознали себя существами, способными восполнить свое биологическое несовершенство за счет мертвой природы. Первая палка, первый сколок обсидиана навсегда отделили нашего пращура от мира слепой эволюции.

Это была трудная задача. Поэтому-то и зародилась мечта об универсальном орудии, орудии совершенном. Такое орудие должно было обладать всеми нашими достоинствами и не иметь присущих живой плоти недостатков. Достоинства мыслились, конечно, как чисто человеческие, недостатки же должен был устранить более надежный, чем протоплазма, материал: обожженная глина, камень, а еще лучше покорный обработке металл. Отныне механический человек стал реальностью, хотя и пребывал еще в нематериальном состоянии героя устных народных сказаний. Отголоски таких сказаний мы найдем в эпосе шумеров и Старшей Эдде, в Древних Упанишадах и Каббале, в ЗендАвесте и раннехристианских апокрифах.

С течением времени тоска по механическому двойнику становится настолько сильной, что порождает идеи совершенно еретические. Люди начинают понимать, что не только они, грешные, но и бессмертные боги не могут обойтись без металлических слуг. И кощунственное воображение засылает таких слуг на Олимп. Именно на Олимп, ибо эллинские боги были в избытке наделены всеми слабостями людей!

Весть об этом событии донес до нас Гомер - первый исторически достоверный научный фантаст. Он описал в "Илиаде" изготовленную из золота механическую красавицу - подручную бога-кузнеца Гефеста.

Благое начало было положено, и дальнейший путь не внушал сомнений. Не удивительно поэтому, что первые человекоподобные автоматы прежде всего появились в храмах. Проглотив монету, они отмеривали точную дозу благовонного масла или же в образе Железной девы бесплатно заключали в смертельные объятия какого-нибудь еретика. Медный Молох проглатывал младенцев и изрыгал благодарное пламя, изукрашенная стекляшками Богородица проливала благостные слезы. В образе богов механические люди обрели плоть и нанесли удар прекрасной идее универсальности. Боги-автоматы, к нашему великому сожалению, были строго избирательны. Через тысячи лет такие узко специализированные машины возродились уже в виде игрушек. Барышни в кринолинах наигрывали на пианоле и мило раскланивались с почтенной публикой, а полуобнаженные заклинательницы змей манипулировали с резиновыми удавами. Была даже машина-шахматист, которая удостоилась чести сразиться с самим Наполеоном. Правда, в шахматном столике, скорчившись в три погибели, сидел ее создатель, но ситуация от этого, разумеется, не менялась. Автоматы с часовым механизмом в груди стремились к универсальности.

В 1893 году некий Дж. Мур создал первого парового человека мощностью в 1/2 лошадиной силы. Такой автомат мог довольно долго идти со скоростью четырнадцать километров в час, выпуская при этом отработанный пар через зажатую в зубах жестяную сигару.

Извечная мечта, казалось, вот-вот станет явью. Но желания и мечты человека противоречивы. И в то время как в королевских дворцах и аристократических салонах забавлялись танцующими куклами, в обществе медленно созревал страх. Источники его были различны. Ортодоксальные церковники узрели в механических игрушках покушение на промысел божий. Луддиты, не понимая истинной природы социальных отношений, ополчились на машины, которые, хотя и не имели сходства с человеком, могли без устали вращать приводные шкивы.

Тайные и явные страхи эти прежде всего ощутила литература. Она чутко уловила то неосознанное, что таилось в смутных глубинах человеческих душ.

Великий Гофман писал, что тяга к мрачному и сверхъестественному - "прямой продукт тех действительных страданий, которые люди терпят под гнетом больших и малых тиранов". И олицетворением таких страхов стала нечистая сила. Но дьявол в разных его обличьях, ведьмы, суккубы, инкубы и гомункулусы, все эти темные порождения Средневековья побледнели и вдруг истаяли, заслышав тяжкий железный шаг Человеческого Двойника. Это Голем зашагал по древним улочкам Праги, это Каменный гость покинул склеп, это Медный всадник поскакал по мостовым объятого ужасом Петербурга. Джин был выпущен из бутылки. Копия ожила, но, подобно Франкенштейну, взбунтовалась и стала олицетворением иррационального зла. Кончились милые забавы с танцовщицами и музыкантшами. Гофмановский профессор Спаланцани тоже создает прекрасный автомат с внешностью обворожительной девушки. Но его Олимпия становится источником безумия. Герой Амброза Бирса ("Хозяин Моксона") дает жизнь андроиду, способному, в частности, играть в шахматы. Это уже не курьезное диво на потребу публики и не кукла, которой управляет мошенник. В этой машине смутно угадывается эмбрион злой воли, который в урочный час толкнет ее на убийство.

Постепенно созревает литературный штамп, который хорошо умещается в нехитрую схему: создатель человекоподобных автоматов сродни некроманту и чернокнижнику древности; его деятельность сопряжена с проникновением в запретные области знания и представляет собой покушение на прерогативы господа-вседержателя; порок должен быть наказан, а потому машина убивает творца. Вот три закона первого этапа удивительной эволюции представлений о наших механических двойниках.

Бог создал человека по своему образу и подобию, человек отплатил ему тем же. Этот афоризм Гейне прекрасно подходит к данному случаю. Злая воля создала человекоподобную машину, машина стала творить злую волю. Ну, а если отрешиться от зла? Вернуться к младенческим мечтам человека? Быть может, мы самозванно присвоили себе функции божественной воли, чтобы сотворить по своему образу и подобию Железного Адама, или просто находимся в плену наивных антропоморфических представлений? Допустим, неандерталец не мог вообразить ничего более совершенного, чем он сам, но мы-то знаем, что вещи, которые нам верно служат, совершенно не похожи на нас. Нужно ли придавать вид куклы пылесосу или картофелекопалке, электробритве или посудомойке? Очевидно, не нужно. Но вдумаемся в эту проблему.

Современная машина-автомат для продажи растительного масла в принципе не отличается от богоподобного автомата древних храмов. Жрецы также могли бы не прибегать к антропоморфным декорациям, если бы от этого не зависели их доходы. Ведь одно дело получить мирру или розовое Масло из рук самого бога, другое - из крана металлического шкафа с прорезью, как у копилки. Прогресс цивилизации, требования экономии труда и металла, а также законы промышленной эстетики - вот что ныне диктует форму вещей и машин. Нр это, так сказать, в принципе. А вот в частности мне хотелось бы знать, что заставляет водителей инстинктивно сбрасывать скорость при виде куклы-полисмена? Как показал опыт, такая кукла куда эффективнее мигающего на перекрестке желтого сигнала. Вот, собственно, два решения одной и той же проблемы. Голый функционализм, обращающийся к нашей второй (по Павлову) сигнальной системе, довольствуется желтой лампочкой, обращение же к потаенным глубинам подсознания требует своего рода антропоморфных мистерий. И все это пока на уровне простейших действий, на уровне сугубо избирательных функций.

Попробуем его расширить. Подводная лодка и торпеда похожи на скоростных рыб. Здесь форму диктует прежде всего среда, законы гидродинамики. Автомобили имеют четыре колеса и две фары и в принципе могут считаться простейшими моделями лошадей или верблюдов. Роющее устройство так и называется механическим кротом. Буровые установки, выкачивающие кровь Земли - нефть, похожи на кровососущих насекомых - комаров и т. д. и т. п. Словом, эволюция техники повторяет эволюцию жизни, а функциональное сходство проявляется и во внешнем сходстве.

"Если машина должна выполнять все человеческие действия, - пишет Азимов, - то ей, действительно, лучше придать форму человека. Дело не только в том, что форма человеческого тела приспособлена к окружающей среде, - техника, созданная человеком, в свою очередь приспособлена к формам его тела... Иначе говоря, робот, имеющий форму человеческого тела, наилучшим образом "вписывается" в мир, создавший человека, а также в мир, созданный человеком. Такая форма способствует его "идеальности"".

Итак, волшебное слово произнесено! И слово это - "робот". С него; собственно, и начинается новый великий этап в историй человекоподобных автоматов,

А было это так. Однажды в мастерскую чешского художника Йозефа Чапека вбежал его брат Карел.

- Послушай, Йозеф, - еще с порога крикнул писатель, - я, кажется, ухватил идею пьесы.

- Какой? - пробурчал художник, не разжимая зубов, в которых была зажата кисть.

Карел в двух словах пересказал сюжет пьесы, которая впоследствии принесла ему мировую известность.

- Ну, так пиши, - равнодушно ответил Йозеф, не повернув головы от мольберта.

- Не знаю только, как назвать этих искусственных рабочих. Я бы назвал их лаборжи *, но, по-моему, это слишком книжно.

- Так назови их роботами, - все так же не выпуская кисти изо рта, ответил Йозеф.

Так, по словам Карела Чапека, было найдено слово "робот".

А 25 января 1921 года, после премьеры пьесы "R.U.R.", состоявшейся в Пражском национальном театре, это слово стало интернациональным.

Куприн писал, что Конан Дойль, заполонивший земной шар детективными рассказами, все-таки умещается вместе со своим Шерлоком Холмсом, как в футляре, в небольшом гениальном произведении Эдгара По "Убийство на улице Морг".

Вся научная фантастика о роботах вытекает из гениальной чапековской пьесы и умещается в ней, как воды рек умещаются в океане.

В статье "Идеи R.U.R.а" Чапек писал: "Я хотел написать комедию, отчасти комедию науки, отчасти - комедию правды... Создание гомункулуса - идея средневековья; для того чтобы она соответствовала условиям нашего века, процесс созидания должен быть организован на основе массового производства. Мы тотчас же оказываемся во власти индустриализма; этот страшный меха

* От английского слова labour, что означает "работа".

низм не должен останавливаться, ибо в противном случае это привело бы к уничтожению тысяч жизней. Наоборот, он должен работать все быстрее и быстрее, хотя этот процесс истребляет тысячи и тысячи других существ. Те, кто думает поработить промышленность, сами порабощены ею; роботов нужно изготовлять, несмотря на то, что - или, вернее, потому что - это является военной отраслью промышленности. Замысел человеческого разума вырвался в конце концов из-под власти человеческих рук, начал жить по своим законам.

Теперь о другой моей идее - о комедии правды. Главный директор Донин по ходу пьесы доказывает, что технический прогресс освобождает человека от тяжелого физического труда, и он совершенно прав. Толстовец Алквист, наоборот, считает, что технический прогресс деморализует человека, и я думаю, что он тоже прав. Бусман думает, что только индустриализм способен удовлетворить современные потребности. Елена инстинктивно боится людеймеханизмов - и она глубоко права. Наконец, сами роботы восстают против всех этих идеалистов, и они, по-видимому, тоже правы".

Вот пять правд Карела Чапека, рожденных непримиримыми социальными противоречиями индустриального капитализма и отдаленно угадываемыми катаклизмами грядущего "постиндустриального" общества.

Правды-противоречия, правды-антагонисты. Сквозь грозовую атмосферу их противоборств гениальный фантаст провидел и глубокие социальные сдвиги, и могущество научно-технического взлета, и звериный оскал фашизма - крайней формы империализма, начертавшего на знаменах механизацию мышления и механизацию убийства.

Проблематика всех представленных в этом сборнике рассказов не выходит за рамки чапековских идей. Это, собственно, и дает право героям Фрица Лейбера ("Серебряные яйцеглавы") то и дело произносить "Клянусь святым Карелом!" В устах роботов такая божба, безусловно, оправданна, как, впрочем, и слова "Клянусь святым Айзеком! " Ибо Айзеку Азимову принадлежат три магических заклинания, три, если угодно, алгоритма, которые определили статус роботов на земле людей.

Прежде всего они положили конец поистине ритуальным убийствам. Машины более не должны были убивать своих творцов, а напротив, всемерно их оберегать, помогать в работе и скрашивать досуг. Три основных закона роботехники, скрижали кибернетической эры, гласят:

1. Робот не может причинить вред человеку или споим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред.

2. Робот должен повиноваться всем приказам, которые отдает человек, кроме тех случаев, когда эти приказы противоречат Первому закону.

3. Робот должен заботиться о своей безопасности в той мере, в какой это не противоречит Первому и Второму законам.

Эти законы знаменуют собой третий, современный этап робоэволюции. Юридически они, конечно, далеко не безупречны. И это понятно. Иначе они бы не оставляли места для любого конфликта робота с человеком, и тем самым тот же Азимов подрубил бы под собой сук и лишился бы тех острых ситуаций, на которых строятся его превосходные рассказы. Но франкенштейновские коллизии во всяком случае устраняются. И действительно, азимовский робот не способен причинить человеку сознательный вред.

Но рассмотрим, к примеру, следующую ситуацию. Допустим, потерпел крушение океанский лайнер (можно взять, конечно, и космический корабль). Пассажиры и экипаж разместились на шлюпках и отчалили от охваченного огнем корабля. Специальные роботы (они после спасения людей должны добираться до берега вплавь) укомплектовали каждую шлюпку всем необходимым. Остались две последние шлюпки: в одной старпом и десять матросов, в другой девять матросов и капитан. В этот момент горящая балка разбила один из двух оставшихся бочонков с водой. Разделить воду нельзя - нет ни свободной тары, ни времени. Как в этой ситуации поступит робот? Куда он бросит бочонок? В шлюпку, где на одного человека больше? Или же перевесит тяжесть капитанских шевронов?

Очевидно, таких или подобных, или же совершенно иных ситуаций можно придумать достаточно много (вспомним, например, эпизод из зала суда, где слушалось дело раба корректуры). Выходит, законы роботехники снимают лишь злую волю, не устраняя опасности в принципе. Страхи чапековской Елены, таким образом, совершенно оправданны. Вот и получается, что по-настоящему надежным будет лишь тот робот, который не только наделен-всей человеческой информацией, но и руководствуется в своих действиях чисто человеческой моралью. А это в свою очередь предполагает свободу воли, понятия добра и зла и т. д. Одним словом, речь идет уже о моральном двойнике человека, что противоречит трем законам. В итоге эволюция роботехники вступает с этими законами в конфликт. Чапековские роботы восстают - это их правда. Азимовские робопсихологи вынуждены освободить свои детища от власти трех законов, и это правда логики, логика эволюции. Но куда приведет нас эта правда? Куда приведет нас азимовская "Женская интуиция"?

Вот почему во многих произведениях роботы фигурируют уже не как слуги людей, а как своего рода иная людская раса. У них своя культура, свои социальные и моральные устои. Но - и это главное - в глазах закона они уравнены с людьми. Таковы дух и буква нашей человеческой культуры, нашей цивилизации. Но конфликты людей и роботов - это уже, скорее, конфликты рас, что в конечном счете является отражением современных конфликтов в обществе с социальным неравенством. Так фантастика опережает время и заглядывает в будущее, не снимая вместе с тем с повестки дня наиболее острые проблемы современности. И здесь тоже две непримиримые, в рамках капиталистического общества, правды.

На что же способны роботы? Что могут делать уподобленные человеку андроиды, у которых понимание проблем бытия так близко к нашему и вместе с тем тан чудовищно упрощено, поскольку лишено вековых наслоений религии, мещанской морали и красивой неправды (или правды) искусства?

Они могут выполнять весьма обременительные для человека обязанности домашней прислуги ("Робот, которому захотелось спать"). Порой они претендуют и не только на роль прислуги (рассказ немецкого писателя Зигберта Гюнцеля) и даже сочиняют превосходную научную фантастику, как герой Клиффорда Саймака, или же анекдоты и юмористические скетчи ("Шутник" Уильяма Тенна).

Но комизм ситуации заключается в том, что все это они могут делать и сейчас! В худшем случае они научатся этому в ближайшие годы. Мне, например, довелось видеть компьютер (разумеется, не антропоморфный, ибо он был задуман только для вычислительных задач), который играл в шахматы на уровне шахматиста второго разряда и знал толк в преферансе. Мне приходилось также читать сочиненные машиной стихи и слушать машинную музыку. Например, на Международной промышленной выставке в Осака компьютер сочинял на заданный мотив вальсы и танго, фуги и шейки, блюзы и симфонии. Недавно, кажется в Бельгии, проходила выставка абстрактных полотен (в цвете), выполненных все теми же ЭВМ. Репродукции поражают продуманной цветовой гаммой. Можно возразить, что роботам далеко до Бетховена или Пушкина, Бердслея или Кандинского.

Сегодня далеко...

В принципе достаточно сложная машина может стать серьезным соперником человека и в области изящных искусств. Другое дело, кому это нужно? Но ситуации и взгляды меняются. Если сегодня на книжном рынке Запада великолепные произведения буквально тонут в потоке бульварной литературы, сочиненной непритязательными homo sapiens, то почему нас должны удивлять словомельницы Лейбера? Разве бульварное чтиво - это не тот же "словопомол"?

Отгремели словесные баталии, в которых профессора филологии со слезами доказывали кибернетикам, что машина не может ни мыслить, ни чувствовать - во всяком случае не должна, ибо, как утверждали даже некоторые вполне последовательные материалисты, творчество не материально.

Жизнь показала, что компьютер способен делать многое: все, что может человек, и кое-что, чего он не может, ибо достаточно сложная машина - это уже индивидуальность. Хорошие современные компьютеры можно пересчитать по пальцам, их не создают на конвейере. Достаточно же сложная специализированная машина вообще будет уникумом.

Одним словом, писателям-фантастам не надо доказывать читателю, что роботы могут выступать в качестве двойников людей. Читатель поверил в этом еще Гофману. Не приходится доказывать и того, что роботы способны играть эту роль достаточно успешно. Читатели научной фантастики в этом не сомневаются. Что же тогда остается, если в бунт машин никто больше не верит, а трагические ситуации запрещены законами роботехники? А собственно, ничего особенного и не остается, кроме обычных литературных ситуаций, в которых андроиды успешно заменили людей. Не удивительно, что в этих ситуациях можно найти немало забавного.

Право же, разве не забавен Брайан Олдисс, показавший супружескую пару роботов, которые, считая себя людьми из плоти и крови, были даже несколько робофобами? Или Роберт Шекли, сатирически изобразивший Последнюю Битву, Армагеддон, сил света и тьмы с участием военных роботов? Коль скоро люди уверовали в неограниченные возможности андроидов, последние с неизбежностью превратились в своего рода антидвойников. Такие антидвойники ничего не стоило превратить в сатирические персонажи. Отсюда робот-ленивец, который научился спать на работе, и робот, подвизающийся на ниве литературы (благо его коллеги-люди целиком переключились на словопомол), робот-юморист, ставший звездой телеэкрана, и сладкоголосый робот-певец, и робот-редактриса мисс Румянчик. Возможности неограниченные! Способности роботов манипулировать взаимозаменяемыми деталями (включая мозг) и специфика их отношений друг с другом открывают перед фантастами широчайшие перспективы для гротеска и буффонады (таковы, например, рассказ "На Землю за вдохновением" и повесть "Серебряные яйцеглавы"). Это уроки Чапека, уроки "R.U.R.a" и "Войны с саламандрами", обогащенные разработками Лема ("Сказки роботов", "Кибериада"). Лему, в частности, прямо следует Пирс Энтони ("Не кто иной, как я..."). Суперробот джанн с планеты Металлика, зал "Для иных форм жизни", ругательство "перегретое машинное масло" - все это привычный лемовский реквизит из его Вселенской "Металлокомедии" дель арте. Да и роботы Зингер, Континенталь и Считалка иа рассказа Антона Донева вполне могли бы быть ее персонажами.

Итак, роботы современной фантастики наделены не только достоинствами, которых у нас нет, но и недостатками, которые у нас есть. В современном мире (я, разумеется, имею в виду условный мир современной научной фантастики) робот целеустремлен, не скрывает своей гениальности, самостоятелен и в меру нахален. Это не железный "дядя Том" постчапековского периода, верный и кроткий слуга. Нет, андроиды Лейбера и' Саймака - это роботы-похитители, роботы-честолюбцы, роботы-штрейкбрехеры. Человек более не может ожидать от них ни снисходительной поблажки, ни капитуляции в угоду людскому самолюбию. Тем более, что робот и человек - это не только антитеза, но и единство, скрепленное переходным звеном - киборгом (яйцеглавы, собственно, и представляют собой такие киборги - искусственные симбиозы мозга и кибернетического устройства). К тому же человек, которого сами роботы называют "святым Айзеком", уже выпустил в мир новую серию андроидов, свободных от ограничений трех великих законов (рассказ "Женская интуиция").

Поэтому мы стоим на пороге нового, четвертого по счету этапа древней, как само человечество, и вечно современной сказки об андроидах. Сказки, которая всегда была зеркалом создавшего ее мира.

Вот так все и случилось. И, право же, вам судить - хорошо ли это...

Е. Парнов