"Последняя инстанция" - читать интересную книгу автора (Корнуэлл Патриция)

Глава 27

Осмотр дома Брэй мы закончили уже в половине десятого, и хоть я устала, даже мысль о сне казалась бредом.

Я на взводе. Мозг пылает, как огромный ночной город. Надеюсь, никогда не придется признать, что сотрудничество Бергер пошло мне на пользу. Профессионалка, ничего не упустит. И очень многое держит при себе. Рядом с ней ты постоянно заинтригована, гадаешь, что же будет дальше. Я вкусила запретный плод, выйдя за границы своей непосредственной компетенции, и мне он пришелся по вкусу. Хорошо размять разленившуюся мускулатуру: Бергер не блюдет свято личную территорию, и в то же время с ней безопасно. Может быть, я пытаюсь снискать ее уважение, ведь сейчас позиции мои слабы, а прежде у нее не было возможности так тесно меня наблюдать.

Моя спутница возвращает ключ от дома Эрику Брэю, которому, похоже, ничто уже не интересно; вопросов он не задает и, как видно, только и ждет возможности скорее отсюда уехать.

— Как настроение? — спрашивает меня Бергер, когда мы тоже отъезжаем от дома. — Пока держитесь?

— Держусь, — подтверждаю я.

Она включает верхний свет в салоне и бросает взгляд на пришлепнутый к «торпеде» листок блокнота. Набирает номер на мобильнике, включив громкую связь. Слышится ее собственный голос, приветственная запись, и она набирает код, чтобы проверить, сколько за время нашего отсутствия поступило сообщений. Восемь. Теперь Бергер поднимает трубку, так что содержания записей я не слышу. Странно. Она что, по какой-то причине хотела, чтобы я знала количество звонков? Следующие несколько минут мы едем по моему кварталу молча: она — прижав трубку к уху, я — погрузившись в свои мысли.

Спутница быстро переключается с сообщения на сообщение. Я тоже волынку тянуть не люблю: если запись длинная, я ее просто прерываю. Готова поспорить, эта привычка не чужда и моей новой знакомой. Едем по Салгрейв-роуд через самое сердце Виндзор-фармс, минуя Виргиния-хаус и Эйджкрофт-холл, особняки эпохи Тюдоров. В стародавние времена, когда эта часть города представляла собой одно большое поместье, состоятельная верхушка Ричмонда переправила нынешние памятники архитектуры в город из самой Англии, разобрав их по камню и загрузив в судовые контейнеры.

Приближаемся к сторожевому посту Локгрина, где я обретаюсь. Из будки выходит Рита, и по ее доброжелательной улыбке я делаю вывод, что она уже встречалась и с этим джипом, и с его водителем.

— Здравствуйте, — говорит ей Бергер. — Привезла вам доктора Скарпетта.

Светящееся лицо Риты склоняется к открытому окну. Она рада меня видеть.

— С возвращением. — В ее интонации угадывается облегчение. — Надеюсь, теперь вы к нам окончательно? Не дело здесь без вас. Тишина, будто все вымерло.

— Вернусь утром. — Какая-то на меня нашла неуверенность, граничащая чуть ли не со страхом. Я слышу собственные слова: — С Рождеством тебя, Рита. Похоже, сегодня у всех ночная вахта.

— Никуда не денешься: работа.

Отъезжаю с нелегким сердцем. Это первое Рождество, когда я не сделала хоть маленький подарочек охране. Обычно или хлеб пеку, или еду посылаю тому страдальцу, кому выпало в рождественскую ночь ютиться в тесной будке вместо того, чтобы праздновать дома с семьей.

Я примолкла. Бергер чувствует, что со мной неладно.

— Поделитесь переживаниями. Это очень важно, — тихо говорит она. — Да, тяжело поступиться жизненными принципами. — Едем по улице в сторону реки. — Как же я вас понимаю.

— Из-за убийства каждый думает только о себе, — говорю я.

— Кроме шуток.

— Становится невыносимо больно, и ты злишься на весь свет, — продолжаю я. — Как конченый эгоист. Я делала статистический анализ по нашей базе данных, потребовалось выудить информацию на одну женщину, над которой надругались, а потом убили. Щелкнула по трем сноскам с ее фамилией и обнаружила остальных членов ее семьи: брат умер от передозировки через несколько лет после ее гибели, потом несколькими годами позже отец покончил с собой, а мать погибла в автокатастрофе. Мы в институте серьезно взялись за этот вопрос: выясняем, что происходит с теми, кто пережил смерть близкого человека. Люди разводятся. Становятся наркоманами. Попадают в психиатрические клиники. Теряют работу. Переезжают.

— Жестокость и насилие — та же цепная реакция, — соглашается Бергер.

— Хотите знать, каково мне? Так я скажу: устала быть эгоисткой. Сочельник на дворе, а я ни о ком не позаботилась. Даже про Риту забыла. Уже за полночь, а она все здесь, работает. В несколько смен. Потому что детей кормить надо. Черт, как мне все опостылело. Шандонне уже стольким людям вред причинил. И тем ведь дело не закончится. У нас два из ряда вон выходящих убийства, оба несомненно связаны. Пытки. Иностранные подданные. Оружие и наркотики. В обоих случаях исчезло постельное белье. — Перевожу взгляд на Бергер. — Когда же мы вздохнем спокойно?

Она сворачивает на подъездную дорожку к моему дому — даже не пытается скрыть, что прекрасно осведомлена, где я живу.

— Посмотрим правде в глаза: не скоро.

Как и дом Брэй, мой коттедж утонул в полном мраке: кто-то «любезно» выключил весь свет, в том числе и уличные фонари. Я специально не направляла освещение в стороны, дабы собственность моя не походила на бейсбольную площадку и соседи не слишком переживали. Прожекторы у меня аккуратно спрятаны среди листвы, уставились в землю либо ненавязчиво подвешены под скатами крыши.

Боязно заходить в неприветливый дом. Страшно увидеть, что стало с моим гнездышком после визита Шандонне и работы полицейских, во что превратилось мое личное пространство. Совсем не хочется выбираться из машины. Смотрю в окно, а на душе кошки скребут. Обидно до слез.

— Как настроение? — спрашивает Бергер, выглядывая из окна на особняк.

— Настроение? — горестно вторю я. — Вот уж воистину: «Piu si prende e peggio si mangia». — Вылезаю из машины, яростно хлопнув за собой дверцей.

В вольном переводе эта итальянская пословица гласит: «Чем больше платишь, тем хуже ешь». Предполагается, что сельчане-итальянцы живут тихо и мирно. Не создают себе лишних сложностей. Готовят из свежих продуктов, и никто не вскакивает из-за стола оттого, что нужно срочно куда-нибудь мчаться. Не принято переживать из-за пустяков. Соседи считают мой крепкий надежный дом чуть ли не крепостью, оснащенной всеми известными роду человеческому средствами защиты. А по-моему, то, что я построила, — некая casa colonica[24], старомодный и изящный жилой фермерский дом из кремово-серого камня самых разных оттенков, с коричневыми ставнями, навевающий добрые упоительные мысли моего народа. Жаль, конечно, что в свое время я покрыла крышу шифером — мне куда больше по душе рельефная терракотовая черепица, но не хотелось водружать красный драконий гребень на древний рустикальный камень. Раз уж не удалось подыскать достаточно старых материалов, хотя бы подобрала те, которые гармонируют с землей.

Я потрясена до глубины души, до основания. Бесхитростная прелесть и безопасность моей жизни осквернены. Меня трясет. Глаза застилает пелена слез, я поднимаюсь на крыльцо и стою под выкрученным Шандонне светильником. Прохладный воздух жалит, луну поглотили облака. Такое чувство, что вот-вот снова пойдет снег. Смахнув слезы, несколько раз вдыхаю прохладный воздух, чтобы успокоиться и разогнать сдавившее грудь волнение. Хорошо, хотя бы Бергер смилостивилась и предоставила мне возможность побыть какое-то время наедине с собой. Я вставляю ключ в замок с мощным засовом и захожу в холодную мрачную прихожую. Набираю код, отключающий сигнализацию, и тут волосы на загривке зашевелились: до меня вдруг дошло. Нет, не может быть. Бред какой-то...

В дом неслышно заходит моя гостья. Осматривается: стены с лепниной, сводчатый потолок. Картины висят вкривь и вкось. Богатые персидские ковры сбиты и запачканы. Никто не потрудился вернуть все на свои места, будто мне в пику. Порошок для дактилоскопии, комки грязи с подошв чужих ботинок... Однако не поэтому я переменилась в лице, да так, что даже Бергер навострила ушки.

— Что стряслось? — Ее руки застыли на обшлагах пальто, которое она начала снимать.

— Мне нужно кое-куда звякнуть, — говорю в ответ.

Я не стала рассказывать Бергер, что случилось. Не хочу озвучивать свои страхи. И не стала распространяться о том, что, выйдя из дома, чтобы переговорить по сотовому телефону без свидетелей, я позвонила Марино и попросила его срочно приехать.

— Все в порядке? — спрашивает спутница, когда я вернулась и захлопнула за собой входную дверь.

Не отвечаю. Да какое там в порядке!

— С чего начнем? — напоминаю ей, что мы сюда приехали по делу.

Она хочет, чтобы я в точности воспроизвела события той ночи, когда меня пытался убить Шандонне, и мы переходим в большую комнату. Начинаю с белой секционной софы с чехлом из белого хлопка, которая стоит возле камина. Вечером в прошлую пятницу я здесь сидела, перебирала счета, звук у телевизора убавила. Временами передавали экстренные выпуски «Новостей», в которых зрителям сообщали о серийном убийце, называвшем себя Le Loup-garou, и просили соблюдать осторожность. Дальше говорилось о его предполагаемом генетическом нарушении, врожденном уродстве; насколько я помню, в тот вечер казалось даже нелепым, что каждый серьезный ведущий нашего местного канала рассказывает о некоем человеке предположительно шести футов ростом со странными зубами и длинными, по-детски тонкими волосами по всему телу. Зрителям советовали без особой надобности не впускать к себе посторонних.

— Где-то в одиннадцать, — повествую дальше, — я переключилась на Эн-би-си посмотреть последние известия, и почти сразу же сработала сигнализация. Судя по дисплею на клавиатуре, произошло нарушение периметра в зоне гаража. Я позвонила в службу охраны и попросила на всякий случай выслать полицейских, поскольку не имела представления, с чего вдруг эта штуковина раззвонилась.

— Итак, у вас в гараже установлена сигнализация, — повторяет Бергер. — Почему преступника заинтересовал именно гараж? Думаете, он пытался проникнуть внутрь?

— Нет, он специально запустил тревогу, чтобы приехала полиция, — повторяю свою версию. — Они приезжают. Потом отчаливают. И тут заявляется он. Изображает полицейского, и я ему открываю. И пусть утверждают что хотят, я и сама слышала его на видеопленке с вашим разговором, однако он говорил идеально, ни намека на акцент.

— Значит, не походил на человека с видеозаписи, — соглашается она.

— Никоим образом.

— То есть на пленке вы его голоса не признали.

— Не признала, — киваю я.

— Вы считаете, что он не планировал проникнуть в гараж. Значит, нацеливался на сигнализацию, — копает Бергер, как обычно ничего не записывая.

— Сомневаюсь. Думаю, он пытался сделать именно то, что я и сказала.

— И каким образом, по-вашему, ему стало известно, что у вас и гараж на охране? — вопрошает Бергер. — Довольно необычно. Мало кто так тщательно оборудует гараж.

— Понятия не имею, каким образом и откуда он узнал.

— Ведь было бы куда проще использовать, к примеру, черный ход — сигнализация как пить дать сработала бы, если она вообще включена. А я не сомневаюсь, что это от него не укрылось. Думаю, можно принять за данность, что Шандонне прекрасно осведомлен: вы осторожная и осмотрительная женщина, пекущаяся о собственной безопасности. Особенно в свете последних событий. Ну, всех этих убийств...

— Я понятия не имею, что творится у него в голове, — рублю сплеча.

Бергер меряет шагами комнату. Останавливается у каменного очага, зияющего темным провалом в стене, отчего дом кажется заброшенным и нежилым, как у недавней покойницы. Визитерша направляет на меня указующий перст.

— Неправда, вы прекрасно знаете, что у него на уме. Он собирал на вас информацию и учился понимать ваш образ мыслей и действий, чувствовать его. Так же и вы вникали в его способ мышления. Вы изучали его по ранам на трупах. Общались с ним посредством его жертв, мест его преступлений — здесь и во Франции.